10. Глубинные смысловые связи западных и восточных мировоззрений и культур.
Из огромного и многообразного творческого наследия Юнга наиболее разноречивые оценки и споры вызывает его активное стремление (вслед за А.Шопенгауэром) разобраться в особенностях мировоззрения, религии, культуры и философских доктрин, распространенных в странах Востока, прежде всего в Индии и Китае. Нередко задается вопрос: а почему и зачем родоначальник аналитической психологии так внимательно и скрупулезно изучал йогу, буддизм, даосизм и другие религиозно-философские учения, столь существенно отличающиеся от европейской культуры? На этот вопрос точнее всего ответил сам Юнг, подчеркнувший, что он в своем стремлении изучить психологию восточных религий, культур и философий ставил своей целью перекинуть мост внутреннего, душевного понимания между Востоком и Западом1. Он пытался не столько выяснить и интерпретировать с позиций аналитической психологии сущность и особенности психологии восточных культур и религий, сколько определить, чем и почему эта психология отличается от европейской, и в чем коренится их сходство. Делалось это им для того, чтобы с более широких философско-психологических позиций, при помощи новых, несколько необычных аргументов выяснить особенности, место и роль мировоззрения, свойственного народам Европы. Таким образом, изучение восточной психологии и ее преломления в религиозных и философских доктринах для Юнга – не самоцель, а скорее повод и средство для того, чтобы разобраться в специфике психологии Запада.
В центре исследовательского интереса Юнга к культурам и религиям Востока находилось стремление выявить и осмыслить «согласованность состояний и символики», позволяющие связать «самые изолированные друг от друга культуры воедино как их общее задание»2.
Осуществляя это стремление, он (как, впрочем, и во всех остальных составных частях своей аналитической психологии), считал необходимым в качестве исходного начала и центра вех рассуждений избрать различие менталитетов человека Востока и человека Запада, ибо именно человек предстает и в качестве творца и в качестве творения культуры. Западный человек, в его истолковании, - это человек христианский, независимо от исповедания, к которому он принадлежит. Он старается возвышающуюся над ним власть, будь то государственная, экономическая или религиозная, умилостивить страхом, покаянием, обетами, покорностью, самоуничижением, добрыми делами и славословиями. Если подставить в этом уничижении «вместо Бога другую величину, например мир или деньги, - утверждал Юнг, - мы получим законченный портрет западного человека – прилежный, боязливый, смиренный, предприимчивый, алчный, страстно хватающийся за блага мира сего – собственность, здоровье, знания, техническое мастерство, общественное благополучие, политическую власть, приобретение территорий и т.д.». Основные мотивы его деятельности – попытки урвать деньги или собственность у других и обеспечить неприкосновенность собственного имущества. Дух занят главным образом тем, чтобы изобрести подходящие «-измы», которыми можно прикрыть истинные мотивы или обеспечить больше добычи3. Он в своих действиях экстравертирован, ориентирован на внешний мир, а экстраверсия всегда ходит рука об руку с недоверием к внутреннему человеку, да к тому же стремится подчинить себе окружающих. Под стать этим социально-политическим характеристикам и господствующая в западном мире культура. Речь идет о том, что люди такого типа, по словам швейцарского психоаналитика, имитируют и пропагандируют «западную культуру, страдающую тысячью недугов, носят внутри себя и потому постоянно возвращают действительного европейца в его западные будни – к его брачным проблемам, к его неврозам, к его социальным и политическим бредовым идеям и ко всей его мировоззренческой дезориентированности»4. Западный человек, утверждал Юнг, поклоняется западному идолу объективности, машинообразному ориентированию по цели, идее или предмету вплоть до угрозы полной потери всяких следов внутренней жизни. Вследствие этого, «на Западе внешний человек окончательно вышел на первый план и поэтому оказался отчужденным от собственной внутренней сущности»5.
В противоположность этому для человека Востока, считал Юнг, характерна «способность интровертной ментальности к самоосвобождению»6. В мировосприятии и поведении такого человека его Я не играет такой роли, как на Западе. «Восточный дух, кажется, менее эгоистичен, его содержания, вероятно, лишь слабо соотнесены с субъектом, а более важными являются, может быть, те состояния, которые предполагают ослабленное Я… Невозможно сомневаться в том, что высшие формы йоги… нацелены на духовное состояние, в котором Я практически погашено»7. На Востоке, подчеркивал Юнг, «внутренний человек всегда имел над внешним человеком такую власть, что мир был уже не в состоянии оторвать его от внутренних корней»8. Если христианин в соответствии со своими воззрениями подчиняется вышестоящей божественной личности – в чаянии ее милости, констатирует родоначальник аналитической психологии, то в отличие от него «восточный человек знает, что спасение зависит от деяния, которое он совершает сам по себе. Дао целиком вырастает из отдельного человека».9
Делая обобщающий вывод из компаративного анализа особенностей менталитетов человека, руководствующегося установками западной культуры, и человека Востока, Юнг формулирует следующее заключение: «Мифологическая потребность западного человека обусловлена эволюционистским мировоззрением с обязательными понятиями начала и цели. Ему чужда идея пути, имеющего начало и конец, точно так же он отвергает представление о статическом, замкнутом, вечном круговороте. Восточный человек, напротив, склонен примириться с этой идеей… Саму идею бессмысленной неподвижности западный человек отвергает с ходу, во всем он должен видеть какой-то смысл. Восточный человек не нуждается в подобном допущении, скорее он сам воплощает в себе этот смысл. Там, где западный человек стремится осмыслить этот мир, человек восточный находит смысл в себе самом, отрешаясь от иллюзий мирского существования»10.
Противоположная направленность экстравертированной ориентации западного человека и интровертировванной ориентации человека Востока воплощается в соответствующих смысловых, содержательных, стилевых, образных, символических особенностях культур, опирающихся, соответственно, на христианские и буддистско-даосистские основания. В развертывании социокультурной динамики экстравертированная либо интровертированная установка человека воплощается в той культуре, приверженцем которой он является, а культура, в свою очередь, предопределяя общую панораму и направленность духовного мира человека, привносит в этот мир психические установки, выражаемые экстраверсией и интроверсией. Интроверсия, согласно Юнгу, это стиль Востока, его постоянный коллективный склад; экстраверсия же – стиль Запада. На Западе, по мысли Юнга, интроверсия воспринимается как аномальное, болезненное и вообще недопустимое явление. На Востоке же, напротив, заботливо лелеемая экстраверсия считается обобщением чувственности, существованием в сансаре* [мучительный процесс бесчисленных перерождений личности и души человека], подлинной сутью нирваны, достигающих апогея в сумме всех человеческих страданий [11 - снять]. Поэтому, в его понимании, восточная интенция, свойственная буддийским, йогическим, конфуцианским и иным духовным практикам Востока, коренным образом отличается от европейского миропонимания.
Существенное расхождение психических установок и интенций, свойственных восточным и европейским социокультурным и религиозным доктринам, с точки зрения Юнга, особенно отчетливо проявляется в специфике научного и вненаучного понимания и истолкования действительности. Наука, в его трактовке, - это специфическое порождение западноевропейского рационализма, базирующегося на признании всеобщего действия принципа причинности. В отличие от этого «восточная мудрость» в своей сущности вненаучна, поскольку она не выводит следствия из причины, а в основу объяснения мира и человека кладет идею «акаузальной синхронной связи», синтезирующей в едином мгновении внутренние и внешние события. «Своеобразие восточной мудрости, - отмечал швейцарский психоаналитик, - заключается в том, что последовательность рождений и смертей бесконечна и, подобно вечному круговращению, не имеет цели… Идею перерождения невозможно отделить от того, что называется кармой. Здесь существо проблемы в том, есть ли у человека его собственная, индивидуальная карма? Если это так, тогда человек входит в жизнь с некоторой предопределенностью, воплощая в себе исход всех предыдущих жизней, он звено в какой-то бесконечно меняющейся непрерывной череде»12. Эта особенность позволяет философии и религиозным концепциям, в том числе и буддизму, свойственным только им способом постижения духовного мира подойти к тому ядру психических явлений и процессов, которые коренятся в таинственных, неосознаваемых, но интуитивно угадываемых глубинах бессознательного.
Делая обобщающий вывод из психоаналитического рассмотрения своеобразия христианских и буддистских религиозных символов, Юнг формулирует следующую мысль: между христианским и буддистским верованиями имеется тонкое, однако огромное различие. Христианин никогда не скажет по ходу созерцания: «Я есть Христос», но вместе с апостолом Павлом признает: «И уже не я живу, но во мне Христос» (Посл 2:20). В буддизме же провозглашается: «Ты узнаешь, что ты Будда». В основе своей оба исповедания тождественны, поскольку буддист достигает этого знания, лишь когда он уже Будда, т.е. лишен самости. Но в формулировке содержится и безграничное отличие: христианин достигает своей цели во Христе, буддист учит, что он Будда»13. Одним из наиболее существенных следствий такого разграничения Юнг считал совершенно различное толкование места и роли субъекта психических процессов. Западная психическая интенция базируется на примате субъекта, вследствие чего отчетливо отделяет субъект от объекта окружающего мира, подлежащего исследованию и преобразованию. Поэтому, по его утверждению, свойственная Западу культура – это «внешняя культура», а цель европейца всегда ориентироваться на внешний мир, на его постижение и изменение. В отличие от этого свойственная народам Востока мыслительно-чувственная установка ориентирована на цель, полагаемую во внутреннем мире человека, постижение того, что субъект созерцания и медитации и есть Будда, т.е. отождествление субъекта с Буддой, означает растворение субъекта во всеобщности. Западная же философская и культурная проекция возвышает субъект познания, рационализирует его и ориентирует на исследование окружающего внешнего мира и рациональное преобразование его. В результате поборник европейской социокультурной ориентации попадает под власть внешнего, каузального, «и он не успокоится, пока не заразит своей алчной неутомимостью весь мир»14.
Акцент на внешнем, столь характерный для европейской культуры, создает предпосылки для манипуляции общественным сознанием, что может привести, в конечном счете, к тоталитаризму, ставшему ужасом ХХ века. В этом контексте, в понимании Юнга, буддизм с его ориентацией не на внешние завоевания, а на внутреннее созерцание, оказывается менее болезненным, приводит к осознанию вневременности вечных форм человеческого бытия в результате медитации, базирующейся на «подпороговом знании о всеобщей взаимосвязи в бессознательном»15. Такая позиция вполне согласуется с юнгианским учением о сущности и роли коллективного бессознательного и порождаемых им религиозных проекций.
Воздавая должное основным достижениям «восточной мудрости» в постижении внутреннего духа человека, Юнг неоднократно выражал восхищение великими восточными философами, чьи идеи воплотились в мировоззренческих доктринах буддизма, даосизма, конфуцианства. Он подчеркивал, что в исследовании сущности и роли бессознательного в развитии психики и поведении личности обнаружились важные параллели с йогой, особенно с символикой тантрической, ламаистской йоги и китайской йоги даосов. Эти формы йоги со своею богатой символикой, отмечал он, дают бесценный сравнительный материал при истолковании бессознательного. Поэтому-то, говорил он, «философия Востока, столь бесконечно отличная от нашей, - для нас необычайно ценный дар»16.
Постижение тончайших нюансов восточного эзотеризма и связанных с ним психических практик медитации, позволяющей медитирующему человеку прочувствовать, что бог есть мощная сила, правящая в его собственной душе, способствует, по убеждению Юнга, более глубокому и адекватному пониманию христианских представлений о божественном, которое, с точки зрения аналитической, или глубинной психологии, коренится в бессознательных актах человеческой души. Такое понимание, считал он, позволит преодолеть типично западный предрассудок, проявляющийся в недооценке внутреннего состояния человека, его души. Реальный путь к этому может открыть только свойственная религии, особенно христианской, углубленность во внутреннее духовное состояние человека, в таинственные глубины его души. Этому должна активно помогать глубинная психология, также стремящаяся к постижению глубинных основ человеческой души. «Лишь на основе такой установки, которая не отказывается от ценностей, приобретенных в ходе развития христианства, а, напротив с христианской любовью и долготерпением лелеет мельчайшие нюансы природы личности, можно достичь более высокой ступени сознания и культуры»17. Вот здесь-то, считал Юнг, должна проявиться во всей своей значимости эвристическая возможность предложенного им «синхронического принципа», или внекаузального связующего принципа», который позволяет устанавливать глубинные связи между внешне не связанными явлениями и процессами в пределах правил причинности, пространства и времени. Синхронные явления основываются на универсальном порядке смысла, являются дополнением к причинности и коренятся в архетипах, свойственных всем людям и всем культурам. Он отмечал, что сама идея разработки и применения такого принципа возникла у него в процессе внимательного чтения и осмысления сделанного Р. Вильгельмом перевода великого произведения древнекитайской культуры «И Цзин». Все это произведение, по его мнению, базируется не на каузальном принципе, а на свойственном восточной мудрости принципе синхронистичности, улавливающем глубинные связи между причинно не связанными, но относительно одновременными, параллельно протекающими процессами. Именно такого рода картину, считал он, психологу приходится наблюдать при исследовании некоторых процессов в сфере бессознательного, не поддающихся каузальному объяснению. В этой сфере, говорил он, существуют параллельные психические проявления, установить каузальные отношения между которыми просто невозможно, но которые необходимо поставить в иную событийную связь,… состоящую главным образом в соотносительной одновременности происходящего, что породило выражение «синхронический». По-видимому, время отнюдь не является абстрактной величиной, а, скорее, конкретным континуумом, содержащим в себе качества или определяющие условия, которые могут проявиться с соотносительной одновременностью в разных местах при параллелизме, почти не объяснимом каузально, как, скажем, в факте одновременного возникновения идентичных мыслей, символов или психических состояний. В качестве примера он приводит «временное совпадение китайских и европейских эпох стиля, которые не могут соотноситься друг с другом каузально»18.
Давая расширительное толкование приведенному примеру, Юнг считал, что к типу синхронических связей относится взаимодействие культур и религий Запада и Востока. Применение синхронистического а-каузального метода, по его утверждению, дает возможность при изучении этих столь различных культур «подчеркнуть согласованность психологических состояний и символики, ибо через эти аналогии открывается доступ во внутренние пространства восточного духа, доступ, не требующий от нас приносить в жертву наше своеобразие и не грозящий нам лишением собственных корней»19.
Осуществляемое на таких методологических постулатах углубленное знакомство с духовным Востоком, говорил Юнг, может быть символически представлено так: мы начинаем вступать в связь с тем, пока еще чужим, что есть в нас самих. А это, казалось бы, чужое, но внутренне нам присущее, и есть не что иное, как инстинктивные предпосылки и формы бессознательного, которые не принадлежат никакому определенному времени, не вписаны в определенную протяженность пространства, а вечно предсуществуют в психической деятельности всех эпох и всех народов. Необходимо иметь в виду, подчеркивал он, что «психика обладает единым субстратом по ту сторону любых различий в сфере культуры и сознания, субстратом, который я назвал коллективным бессознательным. Эта бессознательная психика, общая для всего человечества, состоит не из осознаваемых содержаний, а из латентных предрасположенностей к известным идентичным реакциям. Факт коллективного бессознательного – это просто психическое выражение тождества структур мозга по ту сторону любых расовых различий. Этим объясняется аналогичность, даже тождество мифологических мотивов и символов и человеческой способности к пониманию вообще. Различные линии душевного развития вырастают из одного всеобщего ствола, корни которого уходят вглубь прошлого, которое только было»20.
На основании такой констатации и тщательного изучения текстов таких знаменитых произведений восточной культуры, как «Тибетская книга Великого освобождения», «Тайна Золотого Цветка», «Бардо Тодол» и др., Юнг устанавливает и комментирует близкие параллели между основными сюжетами, образами, символами и содержательным наполнением философских, религиозных доктрин и культурных традиций Запада и Востока. Он даже отмечает, что христианская мистика «отличается от восточной философии, главным образом другой терминологией. Цель у восточной практики та же, что и у западной мистики: центр тяжести смещается от Я к самости, от человека к богу, что должно означать исчезновение Я в самости, а человека – в боге»21
И все же, при всех параллелях и схожести символики своеобразие восточной культуры по сравнению с западной очень велико. Чтобы глубоко проникнуть в самобытность и сущность первой необходимо, по убеждению Юнга, хорошо усвоить и воплотить в жизнь ценности второй. Желая на опыте узнать мудрость Китая как жизненную силу, - мы нуждаемся в настоящей трехмерной жизни, следовательно, нам для начала… нужна европейская мудрость о нас самих»22. Следовательно, правильно понять и оценить достижения и сюжеты культуры Востока можно только в том случае, если рассматривать их сквозь призму собственной культуры. «Мы можем усвоить дух Востока, лишь твердо стоя на собственных ногах23, – таков основополагающий вывод родоначальника глубинной психологии из сравнительного анализа особенностей восточных и западных религиозных доктрин и систем мировоззрений. А чтобы оказаться на высоте стоящих в этой деятельности непростых задач, надлежит всегда помнить, что «без серьезнейшего отношения к накопленным христианством ценностям не сможет появиться на свет и ничто новое»24.
Все изложенное позволяет сделать вывод, согласно которому глубокий интерес Юнга к мировоззренческим доктринам и культурам Востока не был ни прихотью, ни экстравагантной выходкой интеллектуала. Этот интерес детерминирован самой сутью глубинной психологии, поскольку создавал возможность нового, дополняющего взгляда на сущность глубинных оснований человеческой психики, имеющих общечеловеческий характер, не зависимый ни от национальных, ни от расовых особенностей, ни от специфики той или иной цивилизационно-культурной эпохи.