khrolenko_a_t_osnovy_sovremennoy_filologii
.pdfно советского общества к диалектной речи. Поскольку наличие диалектов в СССР считалось проявлением отсталости, был взят курс на преодоление территориальной дифференциации языков. С развитием экономических связей регионов страны, с повышением общей культуры населения и овладением им литературного языка (пусть и не в полной мере), с ростом мобильности масс произошло «усреднение», нивелировка диалектов. Урбанизация страны привела к превращению диалектных особенностей в просторечие.
Вытеснение диалекта литературным языком — процесс чрезвычайно длительный и неоднозначный. Заслуживает внимания то обстоятельство, что диалектные черты сохраняются у высококонсолидированных народов — японцев, англичан, немцев. В Италии, где до сих пор существуют резкие различия между двенадцатью самыми распространенными говорами, более половины жителей в семейном общении используют диалект. Около четверти опрошенных итальянцев на улице, на работе, в общественных местах употребляют только местный говор. Более ста лет прошло после объединения Италии в одно самостоятельное государство, а диалекты продолжают жить.
В постсоветское время отношение к территориальным диалектам стало меняться от социально-политической компрометации русских диалектов и замены их литературным языком до признания высокой культурно-этнической ценности этой формы речи. Вспомним слова немецкого языковеда Л. Вайсгербера: «…Диалект — это языковое открытие родины <…> независимая ценность диалектов состоит в том, что они дают гармонию внешнего и внутреннего мира, что они действительны и в сравнении с литературным языком. Диалекты уходят, но пустоты заполняются не литературным языком, а жаргоном» (цит. по: [Калнынь 1997: 120]). Множество диалектов — такое же благо для общенационального языка, как и множество языков для человечества.
Интеллигенция и культура. Золотой и Серебряный века русской культуры обязаны своим явлением и всемирным успехом русской, прежде всего дворянской, интеллигенции. Замеча-
300
тельный русский философ Г.П. Федотов в 1939 г. опубликовал статью «Создание элиты. (Письма о русской культуре»), в которой обосновывал тезис о том, что врагом культуры в России является отнюдь «не фанатизм, а тьма, мнящая себя просвещением, суеверие цивилизации, поднявшее руку на культуру» (см. об этом, напр.: [Культурный вандализм 2000–2011э]). Важнейшая, по Федотову, задача — создание элиты или духовной аристократии взамен уничтоженной дворянской интеллигенции. Только в этом случае возможен культурный прогресс. «Чтобы создать народных учителей, — писал Федотов, — надо иметь приличную среднюю школу, чтобы создать среднюю школу, надо иметь университет. …в отсталой и девственно невежественной стране нужно начинать с Академии наук, а не с народной школы. Западная Европа имела “Академию” при Карле Великом, а народную школу лишь в XIX веке» [Федотов 1939э]. И далее: «Единственный смысл существования нации — в её творчестве: в открытой ею истине, в созданной красоте, в осуществленной или прозреваемой ею правде. Хотя сказано, что суббота для человека, но человек — для Бога. Суббота относится к цивилизации…» [Там же]. Реализоваться этот смысл может только в том случае, если на почве экономического «равенства» мы сумеем создать культурное неравенство, иерархию духовной элиты. Опыт большевиков: «всё для народа ценою разрушения высших этажей культуры» [Там же], — к концу XX века выявил ложность и бесперспективность тезиса, что культура растёт снизу, а не сверху.
Уместно заметить, что элита как творец духовных ценностей существует и в рамках традиционной крестьянской культуры. Знаменитый собиратель русского былинного эпоса А.Ф. Гильфердинг во вступительной статье «Олонецкая губерния и её народные рапсоды» к «Онежским былинам, записанным летом 1871 года», отмечал: «…знание былин составляет как бы преимущество наиболее исправной части крестьянского населения. <…> Лучшие певцы былин известны в то же время как хорошие и, относительно, зажиточные домохозяева <…>. По-видимому, былины укладываются только в таких головах, которые соединя-
301
ют природный ум и память с порядочностью, необходимою и для практического успеха в жизни» [Гильфердинг 1894: 1: 16–17].
К сожалению, русская интеллигенция и русская интеллектуальная элита заметно потеснены нынешней «образованщиной» (термин А.И. Солженицына). Существенные потери в культуре в целом и культуре русского слова в частности связаны с этим феноменом. Засилье «образованщины» в законодательной и исполнительной власти, в руководстве культурой, во многих областях государственной и общественной жизни наносит не только самой культуре, но и всему качеству жизни граждан непоправимый урон. Социальный слой, для которого масскультура, попса — предел культурного развития — это тормоз на пути больших культурных преобразований в российском обществе XXI в.
Роль языковой личности в сбережении слова. Синергетика как современная наука о сложных, самоорганизующихся системах, у которых существует несколько альтернативных путей развития, вселяет оптимизм в души экологов слова и культуры, поскольку не считает преувеличенной роль личности в сохранении и преумножении возможностей слова. Автор идеи синергетики И. Пригожин писал о наличии в сложных, саморегулирующихся системах так называемых точек бифуркации, под которыми понимается возможность слабого воздействия, радикально изменяющего ход процесса (см. подробнее: [Князева, Курдюмов 1992]). Специалисты в области синергетики полагают, что «усилия, действия отдельного человека не бесплодны <…> В особых состояниях неустойчивости социальной среды действия каждого отдельного человека могут влиять на макросоциальные процессы. Отсюда вытекает необходимость осознания каждым человеком огромного груза ответственности за судьбу всей социальной системы, всего общества» [Князева, Курдюмов 1992: 5].
Отсюда логичный вывод: экология слова и культуры — это право и обязанность каждого говорящего на данном языке и живущего в данной культуре. Хотя защита слова — дело коллективное, национальное, но эффективной она может быть только при условии личной активности каждого носителя языка и культуры.
302
Примером может служить русский эмигрант В. Набоков. Однажды, вспоминал он в автобиографической книге «Speak, Memory!» (русская версия «Другие берега»), на рыночной площади посреди Кембриджа, на книжном лотке оказался четырёхтомный Толковый Словарь Даля, который стал собеседником Набокова. Страх эмигранта забыть или засорить единственное, что он успел «выцарапать» из России — язык, ставший «прямо болезнью», — ежевечерне преодолевался чтением нескольких страниц словаря и усвоением «прелестных слов и выражений» [Набоков 1990: 277]. Сама автобиографическая книга, равно как
идругие произведения этого автора, свидетельствуют, что усилия молодого эмигранта из России не оказались напрасными: родной язык был им сохранён для себя, обогащён творческим трудом и возвращён в Россию.
Узнику ГУЛАГа А.И. Солженицыну в лагере попался один том Даля, и эта книга для будущего писателя оказалась и средством спасения духа, и базой «языкового расширения» — сохранения и приумножения родного слова. Позже весь Даль станет поводом для напряжённых языкотворческих размышлений и поисков А.И. Солженицына. В «Объяснении» к своему «Русскому словарю языкового расширения» он напишет, что с 1947 г. много лет, включая «лагерные клочки досуга», почти ежедневно «для своих нужд и языковой гимнастики» занимался обработкой далевского словаря. Вдумчиво читая подряд все четыре тома Даля, выписывал слова и выражения «в форме, удобной для охвата, повторения и использования». Вся эта работа помогла писателю воссоздать в себе ощущение глубины и широты русского языка. По признанию А.И. Солженицына, в своём творчестве он мог использовать только пятисотую часть найденного. Однако желание «восполнить иссушительное обеднение русского языка
ивсеобщее падение чутья к нему — особенно для тех молодых людей, в ком сильна жажда к свежести родного языка», привело к идее словаря языкового расширения. Лучший способ обогащения языка — восстановление прежде накопленных, а потом утерянных богатств. Писатель признаётся, что в этом выводе он не оригинален. Французский писатель Шарль Нодье (1780–
303
1844) и его современники тоже пришли к «этому верному способу: восстанавливать старофранцузские слова, уже утерянные в XVIII в.» [Солженицын 2000: 3].
Книжная полка Солженицын А.И. Объяснение // Русский словарь языкового расширения / сост. А.И. Солженицын.
— 3-е изд. — М.: Русский путь, 2000. – С. 3–6.
Примером защиты языка путём расширения его смыслов может служить проект М.Н. Эпштейна «Дар слова. Проективный словарь русского языка». Связав депопуляцию страны с делексикацией её языка, учёный остановился на фактах обеднения словарного запаса русской речи. Исконно русские корни слов в XX в. замедлили и даже прекратили рост. Если у Даля в корневом гнезде люб- было зафиксировано около 150 слов, то в четырёхтомном академическом «Словаре русского языка» 1982 г. их оказалось только 41. Из 200 слов гнезда добр- сохранилось 56. Чтобы остановить обеднение родной речи, нужны творческие усилия.
Уважительно оценив солженицынскую попытку языкового расширения, М.Н. Эпштейн делает вывод, что язык не может жить одними только воспоминаниями. Языку нужно воображение, способность творить новые слова и понятия, не ограничиваясь только восстановлением своего прошлого или заимствованиями из других культур. Мало пользоваться языком как орудием художественного или научного творчества, необходимо творческое обновление самого языка [Эпштейн 2006: 195]. Из 3000 новых слов, в 1981 г. пришедших в русский язык, примерно 80% иноязычного происхождения. Русскому языку, считает М.Н. Эпштейн, нужно расти из своих собственных корней. Созидание национальной культуры должно происходить в рамках единого словесного пространства. «Филология не просто любит и изучает слова, но и извлекает из них возможность для новой мысли и дела; расширяя языковой запас культуры, меняет и генофонд, манеру мыслить и действовать» [Там же: 201]. Авторский сетевой словарь, составляемый с 2000 г., предполагает участие читателей как потенциальных авторов новых слов и
304
понятий. В основе идеи словаря лежит мысль о том, что языку ничего нельзя навязывать, но можно нечто предложить — в надежде, что не всё будет отвергнуто. «Дар слова» мыслится как словарь лексических и концептуальных возможностей русского языка, перспектив его развития в XXI в. В качестве примера М.Н. Эпштейн предлагает новое слово своеправный ‘неизменная и непоколебимая уверенность в своей правоте; одержимость и ослеплённость своей правотой’ [Там же: 203]. Автор предлагает толкование, аргументирует необходимость включения лексемы в словесный ряд, приводит соответствующие контексты, где оно просто напрашивается.
Книжная полка Эпштейн М.Н. Русский язык в свете творческой филологии // Знамя. – 2006. – № 1. – С. 192–207.
Государство, государственная идеология и экология слова. Помимо общества и его граждан в экологии слова как позитивную, так и негативную роль играет государство с его господствующей идеологией. Государственными формами заботы о языке могут быть соответствующие законы, например, те, что приняты во Франции и Исландии.
Важным шагом в поддержке языка является, например, государственная программа Российской Федерации «Русский язык» (2011–2015). Популярными становятся зарубежные центры изучения соответствующих языков и культур. Осуществляется образовательная поддержка соотечественников за рубежом. Заметим, что на сегодня русскоязычная диаспора за пределами России составляет около 40 млн человек.
Важным фактором косвенного воздействия на язык и культуру является деятельность государства и его идеологических институтов. С одной стороны, беспримерная культурная революция и языковое строительство, в результате которого около полусотни ранее бесписьменных народов получили письменность, ликвидация массовой неграмотности, создание эффективной системы среднего и высшего образования, способствовала созданию сверхдержавы. С другой стороны, тотальный контроль в духовной сфере, обернувшийся бедой для «великого и могу-
305
чего» русского языка, циничное использование языка для пропагандистских целей лишало язык жизни. Именно в официальных письменных тестах наиболее очевидной была деградация русского языка. Происходило культурное выхолащивание слов. Широкое распространение русского языка в СССР привело к «истончению» культурной наполненности слов, когда язык теряет закреплённые за словами культурные смыслы. Подобное видится сейчас на примере английского языка в его американской версии.
Справедлива мысль, что русский язык мы теряли не в Эстонии или Молдавии, а в самой России. Усилиями государства возник тот феномен русской речи, который еще К.И. Чуковский назвал канцеляритом [Чуковский 1982: 132–152].
Что становится с языком, ставшим заложником идеологии, хорошо видно на сравнительно недавно написанных текстах по марксистско-ленинской философии. М.К. Мамардашвили в своих оценках советского философского языка не преувеличивал. Проблема восстановления культуры, считал М.К. Мамардашвили, есть прежде всего проблема восстановления языкового пространства и его возможностей [Мамардашвили 1990: 203–204]. За «обычным» искажением языковых норм, полагал философ, стоит обрыв вековых нитей с природой, среди которой жили его носители, язык унаследовал от неё и стойкость, и ранимость и, как следствие, требует бережного к себе отношения. «И нет у нас иного достоянья! Умейте же беречь хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, наш дар бесценный — речь» [Бунин 1988: 127].
Глубокая и интересная статья философа М.К. Мамардашвили «Язык и культура» начинается с вопроса, можно ли восстановить наши порванные внутренние связи с традицией мировой культуры, на который дается краткий и определенный ответ: «Этот вопрос — проблема во многом языковая». Язык — это сама возможность существования культуры. Возвращение от «советского» языка, который целиком состоит из каких-то неподвижных, потусторонних блоков, не поддающихся развитию, из языковых опухолей, которыми нельзя оперировать, мыслить, — к тому самому великому и могучему русскому языку «золотого
306
века» — первейшее условие экологии современной культуры (см.: [Мамардашвили 1991]).
Главным в вопросе о месте государства и его идеологии в сбережении или, наоборот, в повреждении слова является атмосфера, та незримая система связей и отношений, которая будет способствовать слову или лишать его полноценной жизни. Государство может принимать защитительные меры или не принимать, создавать или не создавать специальные институты
ицентры, но оно обязано обеспечить возможность жизни слова, которая начинается со свободы. Будет свобода — будет и всё остальное. Чтобы сберегалась духовная среда обитания человека
иэффективно функционировали трансляторы культуры, нужна свобода. Н.А. Бердяев писал: «Совершенная свобода слова есть единственная реальная борьба с злоупотреблением словами, с вырождением слов <…>. Свобода слов ведёт к естественному подбору слов, к выживанию слов жизненных и подлинных» [Бердяев 1990: 209]. Культура, продолжил эту мысль М.К. Мамардашвили, нуждается в открытом пространстве и свободном слове [Мамардашвили 1990: 176]. Парадоксально, но факт: нуждаясь в свободе, культура сама же её обеспечивает. И. Бродский утверждал, что за равнодушие к культуре общество расплачивается прежде всего гражданским свободами. Сужение культурного горизонта ведёт к сужению кругозора политического. «Дорогу тирании мостит культурная самокастрация» [Бродский 1997: 41].
Свобода — понятие широкое, включающее в себя свободу внешнюю (политическую) и свободу внутреннюю, которая связана с особым состоянием духа, с многогранностью культуры. Внутренняя свобода предполагает альтернативность, без которой культуры просто не может быть, если это, конечно, не тоталитарная культура, но о ней разговор особый. Любая безальтернативность уже помечена знаком бескультурья. Для того чтобы нечто жило, считал Ю.М. Лотман, нужен резерв неправильностей, вариантов, повторяемостей, отклонений, тогда включаются такие сложные, мучительные процессы, как, к примеру, любовь [Лотман 1994б: 449].
307
Свобода в жизни и развитии слова, культуры принимает различные формы. Например, культура не терпит отрицания. «Невежество — мать отрицания», — говорил русский художник, писатель, гуманист, истинный поборник культуры Н.К. Рерих. Нужно изгнать все слова отрицания. Отрицающий беден, убеждающий богат. Отрицающий недвижим, утверждающий устремлён. Отрицающий не прав постоянно, утверждающий прав всегда [Рерих Н. и Е. 1989: 3]. Этот вывод многократно подтверждался историей. Поучителен опыт святого Сергия Радонежского, который не запрещал, не боролся, а действовал своим личным безупречным примером и стал символом России и вдохновил наших предков на победу над Мамаем.
Опыт свидетельствует, что всё возникающее в культуре (и
вслове как ядерной части культуры!) идёт на пользу. Отсюда вытекает логичный вывод: надо не защищать культуру, а не мешать ей жить естественно. Экология — по сути невмешательство
вестественное бытие. Культура сохраняется своим произрастанием. Известный специалист по эпохе Возрождения заметил: «Старые шедевры лучше всего были бы защищены неслыханно новыми шедеврами — в культурном, бунтующем и странно гармоническом соседстве» [Баткин 1989: 125]. Аналогичная мысль поддерживалась французским писателем, указавшим на то обстоятельство, что нет ни одного выдающегося творения, которое не было бы отягощено веками. При этом традиция не наследуется, она завоевывается творчеством. Так, Ронсар в порыве самотворчества воскрешает Грецию, Расин — Рим, Гюго — Рабле, Коро — Вермеера [Мальро 1989: 80–81]. Парадоксален вывод о том, что не античность вызвала к жизни Возрождение, а Возрождение создало античное искусство и тем самым воздвигло величественное здание своей собственной культуры [Меликов 1999: 98].
Свобода культуры, слова и искусства не может быть сведена к условиям заповедника. Нет, чтобы выжить, культура должна жить. А. Вознесенскому принадлежат слова о том, что «культура — не лось и не лес, её не спасти в заповедниках, наоборот, культура умирает, как жемчуг, без общения с живым телом» [Вознесенский 1989: 108]. Творить — значит сохранять. Одна из
308
форм заботы о культуре — непрерывный творческий труд, обеспечивающий ей преемственность, непрерывность внутреннего существования, порождающий потенциал. Нельзя не согласиться с писательницей Л.Я. Гинзбург в том, что «человеку может надоесть всё, кроме творчества» (цит. по: [Фрумкина 1994: 104]).
Точки массовой поддержки культуры. Идеальный вариант экологии — вовлечение всех в культурный и языковой процесс. Академик Д.С. Лихачёв перечислил несколько точек массовой поддержки культуры:
1)гуманитарное образование всем;
2)пение в хоре (замечено, что многочисленные народные хоры способствуют общему повышению культуры);
3)изучение языков;
4)осознание религии как культурного явления;
5)создание очагов культуры или восстановление их (см. подробнее об этом: [http://likhachev.lfond.spb.ru/index.htm]).
Самый малый успех каждого в творчестве культуры создаёт мощный импульс всей культуре. Справедливо полагают, что маленький писатель всегда становится большим читателем. Обратим внимание на то, что практически все указанные точки имеют филологическую составляющую.
Книжная полка Чуковский К. И. Живой как жизнь. М.: Дет. лит., 1982.
Контакты языков и культур — благо или вред? Когда заходит речь об экологии слова, то во всех бедах начинают винить заимствования как результат контактирования культур. Так, Л.И. Скворцов в полемике с книгой К.И. Чуковского «Живой как жизнь» в своём перечне того, что угрожает литературному языку, на первое место ставит заимствования — «угрозу иноземного засилья» [Скворцов 1994б: 100]. С ним солидарны авторы немалого числа газетных заметок об иностранных словах в современном русском языке и их фиксации в средствах массовой информации. Такие угрозы нашей речи, как стилистическое снижение и вульгаризация слова, вторжение в литературную речь
309