Kuayn_-_Tozhdestvo

Легко понять, что это происходит как раз из-за неспособности наблюдать это различие. Абстрактные сущности обретают силу, основываясь на нашем воображении как в первом случае. Как мы видели, остенсивное объяснение общих терминов, таких как ‘квадратное’, очень похоже на объяснение конкретных единичных терминов, таких как ‘Кестр’. И действительно, есть случаи, такие как с ‘красное’, где вообще не нужно проводить различие. Отсюда естественная склонность не только вводить общие термины наряду с единичными, но и трактовать их наравне с именами каждой единичной сущности. Эта тенденция, без сомнения, поддерживается тем фактом, что часто она оказывается удобной по чисто синтаксическим причинам, например, причинам, связанным с порядком слов или перекрестной референцией, где с общими терминами обращаются как с собственными именами.

5

Концептуальная схема, в которой мы выросли – наследие эклектичное, а силы, которые обусловили ее эволюцию со времен Homo javanensis⁵, – предмет догадок. Выражения для физических объектов должны были занимать центральное место в языке с самых ранних лингвистических периодов, ибо такие объекты обеспечивали относительно фиксированные точки референции для языка как социального достижения. Общие термины также должны были появиться на ранней стадии, потому что сходные стимулы психологически склоняли к выведению сходных ответов; сходные объекты склоняли к именованию одним и тем же словом. Действительно, мы видели, что остенсивное овладение конкретным общим термином осуществляется во многом тем же способом, как и овладение конкретным единичным термином. Принятие абстрактных единичных терминов, приносящее с собой указание на абстрактные сущности, есть следующий шаг, и шаг философски революционный; однако мы видели как этот шаг, в свою очередь, мог быть сделан без осознанных приспособлений.

Какой бы ни была причина, есть повод радоваться тому, что с нами общие термины. Ясно, что без них язык был бы невозможен, а мысль давала бы очень мало. Однако с допущением абстрактных сущностей, именуемых абстрактными единичными терминами, есть место для расходящихся по значению суждений. В любом случае, для ясности важно осознать в их введении дополнительный оператор ‘класс …’ или ‘-ность’. Как только что предполагалось, возможно, неспособность оценить появление такого дополнительного необъясненного оператора и породило веру в абстрактные сущности. Но проблема генезиса не зависит от вопроса, являются абстрактные сущности, раз уж они с нами, в конечном счете приемлемыми с точки зрения концептуального удобства, или же нет, несмотря на то, что их принятие могло быть счастливой случайностью.

Так или иначе, раз уж абстрактные сущности были приняты, наш концептуальный механизм идет далее в том направлении, чтобы вырабатывать бесконечную иерархию последующих абстракций. Ибо, для начала нужно отметить, что остенсивный процесс, который мы исследовали, не является единственным способом введения терминов, единичных или общих. Большинство из нас согласится с тем, что такое введение является фундаментальным; но раз уж запас остенсивно полученных терминов оказывается под рукой, нет затруднения с дискурсивным объяснением дополнительных терминов посредством их перефразировки в комплексы уже имеющихся терминов. Дискурсивное объяснение, в отличие от остенсии, пригодно для определения новых общих терминов, применимых к абстрактным сущностям, например, ‘форма’ или ‘зологический вид’ так же, как для определения терминов, применимых к конкретным сущностям. Применяя затем к таким абстрактным сущностям оператор ‘-ность’ или ‘класс…’, мы получаем абстрактные единичные термины второго уровня, предназначенные для наименования таких сущностей, как свойство быть формой или зоологическим видом, или классом всех форм или зоологических видов. Ту же самую процедуру можно повторить для следующего уровня, и так далее, теоретически до бесконечности. На этих более высоких уровнях, согласно анализу оснований математики, идущему от Фреге через Уайтхеда и Рассела, находят свое место такие математические сущности, как числа, числовые функции и т. д.

Казавшийся фундаментальным вопрос – сколь многое привнесено в нашу науку лишь языком, а что является подлинным отражением реальности? – вопрос, вероятно, иллюзорный, который сам возник из определенного частного типа языка. Конечно, мы находимся в затруднительном положении, если пытаемся ответить на этот вопрос; ибо, чтобы ответить на него, мы должны говорить и о мире, и о языке; а говоря о мире, мы уже накладываем на него некоторую частную концептуальную схему, особую для нашего собственного специфического языка.

Но вместе с тем мы не должны переходить к фатальному заключению о нашей неспособности выйти за рамки развитой нами концептуальной схемы. Мы можем изменять ее шаг за шагом, пункт за пунктом, несмотря на то, что кроме самой этой эволюционирующей концептуальной схемы нет ничего, что могло бы нас поддержать. Нейрат удачно сравнил задачу философа с задачей матроса, который должен перестраивать свой корабль в открытом море.

Мы можем совершенствовать свою концептуальную схему, свою философию, шаг за шагом, продолжая при этом зависеть от нее как от опоры; но мы не можем отделить себя от нее и объективно сравнить ее с неконцептуализированной реальностью. Поэтому я считаю бессмысленным исследовать абсолютную корректность концептуальной схемы как зеркала реальности. Нашим стандартом для оценки основных изменений концептуальной схемы должен быть не реалистический стандарт, стандарт соответствия с реальностью, но стандарт прагматический⁶. Понятия суть язык, и цель понятий и языка состоит в эффективности коммуникации и предсказания. Таково конечное предназначение языка, науки и философии; и концептуальная схема, в конечном счете, должна оцениваться в отношении этого предназначения.

Изящество, экономия понятий также выступает в качестве цели. Но это достоинство, несмотря на свою привлекательность, является вторичным, иногда в одном, иногда в другом. Изящество может создавать различие между психологически удобной концептуальной схемой и схемой, которая для наших ограниченных умов является слишком неподъемной, чтобы работать эффективно. Там, где это случается, изящество есть просто средство для целей прагматически приемлемой концептуальной схемы. Но изящество также и само по себе выступает как цель, и совершенно правильно выступает, оставаясь вторичным в другом отношении, а именно, пока к нему апеллируют только при выборе, где прагматический стандарт не приписывает противоположного решения. Там же, где изящество безразлично, мы можем и будем, подобно поэтам, предпочитать изящество ради него самого.

1 См. ниже, p. 108-113.

2 См.: Goodman, p. 46-51.

3 См. ниже, р. 139 и далее.

4 См. по этому поводу p. 113 и далее.

5 Ум человека с Явы был слишком груб и прост,

Он до абстрактных сущностей, конечно, не дорос.

И всё-таки бедняга дошёл до глубины

Конкретности предметов, что в чувствах нам даны.

6 Об этом см. Duhem, p. 34, 280, 347; или Lowinger, p. 41, 121, 145.