VII гомеровский гимн гласит:

О Дионисе я вспомню, рожденном Семелою славной, —

Как появился вблизи берегов он пустынного моря

На выступающем мысе, подобный весьма молодому

Юноше. Вкруг головы волновались прекрасные кудри,

Иссиня-черные. Плащ облекал многомощные плечи

Пурпурный. Быстро разбойники вдруг появились морские

На крепкопалубном судне в дали винно-черного моря,

Мужи тирренские. Злая вела их судьба. Увидали,

Перемигнулись и, на берег выскочив, быстро схватили

И посадили его на корабль, веселяся душою.

Верно, то сын, говорили, царей, питомцев Кронида.

Тяжкие узы они на него наложить собралися.

Но не смогли его узы сдержать, далеко отлетели

Вязи из прутьев от рук и от ног. Восседал и спокойно

Черными он улыбался глазами. Все это заметил

Кормчий и тотчас, окликнув товарищей, слово промолвил:

"Что за могучего бога, несчастные, вы захватили

И заключаете в узы? Не держит корабль его прочный.

Это иль Зевс-громовержец, иль Феб-Аполлон сребролукий,

Иль Посейдон. Не на смертнорожденных людей он походит,

Но на бессмертных богов, в олимпийских чертогах живущих.

Ну же, давайте отчалим от черной земли поскорее,

Тотчас! И рук на него возлагать не дерзайте, чтоб в гневе

Он не воздвигнул свирепых ветров и великого вихря!"

Так он сказал. Но сурово его оборвал предводитель:

"Видишь—ветер попутный! Натянем же парус, несчастный!

Живо за снасти берись! А об нем позаботятся наши.

Твердо надеюсь: в Египет ли с нами прибудет он, в Кипр ли,

К гиперборейцам, еще ли куда, — назовет наконец он

Нам и друзей и родных и богатства свои перечислит,

Ибо само божество нам в руки его посылает".

Так он сказал и поднял корабельную мачту и парус.

Ветер парус срединный надул, натянулись канаты.

И совершаться пред ними чудесные начали вещи.

Сладкое прежде всего по судну быстроходному всюду

Вдруг зажурчало вино благовонное, и амвросийный

Запах вокруг поднялся. Моряки в изумленье глядели.

Вмиг протянулись, за самый высокий цепляяся парус,

Лозы туда и сюда, и в обилии гроздья повисли;

Черный вкруг мачты карабкался плющ, покрываясь цветами,

Вкусные всюду плоды красовались, приятные глазу,

А на уключинах всех появились венки. Увидавши,

Кормчему тотчас они приказали корабль поскорее

К суше направить. Внезапно во льва превратился их пленник.

Страшный безмерно, он громко рычал; средь судна же являя

Знаменья, создал медведицу он с волосистым затылком.

Яростно встала она на дыбы. И стоял на высокой

Палубе лев дикоглазый. К корме моряки побежали:

Мудрого кормчего все они в ужасе там обступили.

Лев, к предводителю прыгнув, его растерзал. Остальные,

Как увидали, жестокой судьбы избегая, поспешно

Всею гурьбой с корабля побросались в священное море

И превратились в дельфинов. А к кормчему жалость явил он,

И удержал, и счастливейшим сделал его, и промолвил:

"Сердцу ты мил моему, о божественный кормчий, не бойся!

Я Дионис многошумный. На свет родила меня матерь,

Кадмова дочерь Семела, в любви сочетавшись с Кронидом".

Славься, дитя светлоокой Семелы! Тому, кто захочет

Сладкую песню наладить, забыть о тебе невозможно *.

Ферекиду приписывали из’яснение Дионисова божества, как „текущего из Зевсова лона в Нису“ (ek Dios es Nysan rheonta), т. е. в земную растительность 3). Дионис в этом смысле „Нисейский бог“ по преимуществу, что слышалось грекам уже в звуке его имени, как-бы говорившего им: „сын отчий, небесная влага“ 4). Небесная влага живительного и изначала оплодотворившего Землю дождя и влага вина, веселящего сердце человека, есть, в своем религиозно-метафизическом принципе, вода живая, амбросия, amrta индусов. „Жертвы приносятся Дионису-Одождителю (Hy;s), когда одождяет бог землю“ 5). Эпитет Hy;s истолковывается, то как „сын“ (hyios) по созвучию, то правильно — как „одождитель“, но с домыслом: „ибо амбросией одождил его Зевс“ 6). В месяце Ленэоне справлялся Дионису праздник, именовавшийся „Амбросия“ 7).

Примечательно, однако, в круге этих представлений то, что влажная и амбросийная сила исходит от Диониса именно в его качестве Зевсова сына, ибо в сущности принадлежит самому Зевсу, он же и сам „Одождитель“ (Hy;s, Ombrios, Pluvius) изначала. Раньше Диониса не было ей лица, кроме Зевса: „из Зевса Дионис течет в Нису“. Но тут возникало для ми;отворческой мысли затруднение. Дионис явно возникал из Земли, и таковым узнали и возвестили его мэнады. Он приходил из подземного царства и, пострадав на земле, уходил сам и уводил своих в обитель мертвых. Не родился ли он от Земли, восприявшей Зевсову влагу? Но тогда он не был бы „единосущным отцу“ одождителем, нисходящею с неба водою живой. И все-же нельзя было уразуметь его вне связи с матерью-Землею. В гимне, приводимом Диодором (III, 66), перечисляются места рождения Дионисова: Дракан, Икар, Наксос, берега Алфея, ;ивы (можно было бы прибавить, по другим источникам, еще Элев;еры, Теос, Андрос, дол Сангария и различныя Нисы) — „но“, продолжает певец, „все эти росказни лгут: из своего лона родил тебя (se d’ etikte) отец богов и людей“. Дионис провозглашается „двуматерным“ (dim;t;r), „дважды рожденным“ (dissotokos) — не в смысле своего второго рождения в мир от Семелы.

Имея искони возле себя женское божество, Дионис,— поскольку он мог быть мыслим, как новорожденный младенец, а это было древнейшим представлением женского оргиазма,— искони имел и темную мать, Землю и Ночь, служительницами которой были мэнады. Эллины приняли его как сына отчаго, развив идею сыновства из прадионисийского почитания оргиастического Зевса. Утверждение двойного рождения Дионисова, как и ряд других проявлений диады в существе Диониса, во всем мыслимого двуликим и двуприродным, есть как-бы шов, указывающий на образование новой религии из сложения двух часто противоборствующих: женской религии всеоб’емлющего темного женского божества и мужской — прадионисийского Зевса, сближенных общими чертами оргиазма, человеческих и, в частности, детоубийственных жертв и представлением о жертве как о ритуальном богоубийстве,— мы бы сказали: изначальным присутствием принципа диады в каждой из обеих религий, отдельно взятой, ибо нет оргиазма без полярности религиозного переживания, без антиномизма религиозных представлений.

Дионису нетрудно было прослыть двуматерним и дважды рожденным, потому что он был вообще двойственным или, точнее, двойным 8),— подземным и надземным, младенцем и ярым быком, преследуемым и преследователем, жертвою и жрецом. Двуликость его божественного существа обусловливает двойственность его культа удвоенность его образа в местных преданиях и служениях: неслучайно, например, находим мы двойные идолы и маски бога в стольких местах 9). Характерно для Диониса вовсе не рождение, а по отношению к матери извечное пребывание редом с ней и противоположение ей, как начала мужского и светлоогненного началу женскому и темному 10), так что рождение есть только один из образов взаимной связи обеих полярных сил 11); по отношению же к отцу — исконное с ним тожество и изначальное в нем бытие, так что рождение из лядвеи есть лишь новое богоявление. Дионис скорее „огнерожденный“ (pyrogen;s); нежели „от Семелы рожденный“: но он и тот, и другой, как пест Овидий (Met. IV, 11):

Вакхом тебя, и Лиэем, и Бромием, бог, именуют;

Огнерожденным зовут, двуматерним, дважды рожденным

Ты же — Нисей, ;ионей, чьих кудрей не касалось железо;

Ты ж и Леней, насадитель хмельной лозы самородной 12);

Ты же Iакх, и Эван, и отец Элелей, и Никтелий.

Но не исчислить имен, какими эллинов роды,

Либер, тебя величают....

Густота дионисийской окраски, однако, различна, и там, где она значительна, мы можем прямо говорить о „дионисийских“ героях или „героических ипостасях“ Диониса; причем первое обозначение уместно по отношению к тем героям, предание о которых приведено в прагматическую связь со священною историей бога или иначе отразило ее 5), под ипостасями же Диониса следует попреимуществу разуметь иноименныя обличия самого бога, его местныя подмены героическим двойником, прадионисийския ми;ообразования из периода поисков лика и имени, пытающияся впервые воплотить искомую величину религиозного сознания. Нижеследующия сопоставления преследуют цель только иллюстративную: в ходе всего изследования мы постоянно встречаемся с дионисийскими героями и ипостасями,— умножим их число несколькими новыми и показательными примерами.

Введению Дионисова культа предшествует по местам почитание безыменного Героя. Подле храма Диониса-Колониата в Спарте был, по словам Павсания, священный участок „героя“, и жертвы приносились ему ;иасами мэнад раньше, чем Дионису, потому что,— как толковала этот обычай молва,— он был вождем (h;gem;n), приведшим бога в Спарту1). Мы полагаем, что герой этот отнюдь не Геракл, с которым пытались отожествить его ибо тогда он не мог бы остаться неназванным,— но ипостась самого Диониса: на это указывает соответствие его очага (eschara) пригородным героическим „очагам“ божественного пришельца (напр., в Сикионе или на о. ;ере), которые продолжают считаться ему принадлежащими и после того, как в городском кремле жертвуют ему уже на высоком алтаре (b;mos), как богу. В А;инах Дионис-Элев;ерей чтится на южном склоне Акрополя, как бог, в предместье же — как герой; и когда возвращается к своему хтоническому жертвеннику, именуется „вождем вниз“ (kath;gem;n)2).

Нонний. Деяния Диониса:

«Некоего числа, если это случилось после изобретения чисел, воинство Диониса высадилось в Индии: иные воины, играясь дельфинами в морской воде, обратились на суше в буйных сатиров и, потрясая своими итифалло-сами, грозились изнасиловать женщин любого возраста, знатных и простолюдинок, другие, мрачные и бородатые, опутанные змеями, тащили бурдюки, наполненные пурпуровым вином, множество голых баб приплясывало вокруг дубов, что неторопливо шествовали на своих корнях, подобно паукам.

Пьяный Силен обглоданной костью понукал осла, взбешенный длинноухий сбросил его в конце концов. Силен, горланя непристойную песню, снова забрался на четвероногого упрямца и принялся дразнить неуклюжего волкоголового поселянина, который приставал к визгливой грудастой ведьме.

Посреди бесчисленного воинства фавнов, сатиров, волкодлаков, менад, лемуров, мималлонов, тельхинов, аспиолов катилась, влекомая леопардами, колесница, где возлежал, усыпанный цветами, в венке из плюща и дубовых листьев, юный бог вина, оргий и превращений.

По разному представлялся он: молодые женщины видели юношу с дивными сапфировыми глазами и большим напряженным фаллосом, мужчины — сладострастную гетеру с насмешливыми яркими губами, пьяные старухи умилялись кудрявому мальчику, играющему виноградной кистью...»[1]

Есть многозначительная историческая правда в словах Геродота (II, 52, 1. 3): „Древле пеласги всяческия приносили жертвы, молясь богам,— как я слышал в Додоне,— но ни прозвищем, ни по имени не называли ни одного божества, ибо именам не научились... Дионисово же имя узнали еще позднее, нежели имена других божеств“.

В самом деле, древнейшая эпоха Дионисовой религии есть эпоха безыменного или иноименного „пра-Диониса“. Одним из свидетельств об этой подготовительной стадии религиозно-исторического процесса, приведшего к об’единению местных оргиастических культов под определенным именем одного обще-эллинского божества, может служить пустой престол некоего бога, заполненный впоследствии малым кумиром Диониса, по изображениям на монетах ;ракийского Эна (Ainos) 1). Вид прадионисийского культа представляет собою почитание безыменного Героя, распространенное во ;ракии и ;ессалии, на долгия времена укоренившееся в балканских странах вообще и встречающееся здесь и там в разных местах Эллады и Великой Греции, причем из аттрибутов Героя развиваются его „прозвища“ (epikl;seis) Конника и Охотника; последния окаменевают в имена, установление коих выводит Героя из круга безыменных пра-Дионисов, и Великий Ловчий — „Загрей“ — находит уже не малую общину оргиастических поклонников, в качестве самостоятельной божественной ипостаси пра-Диониса — Аида,— пока его культ не впадает притоком в широкую реку торжествующей Дионисовой религии.

Оргиастические культы, не знающие точного имени и ясно означившегося лица боготворимой одержащей силы, естественно приемлют Диониса, когда сокровенное имя найдено и смутное представление о незримом двигателе оргий и возбудителе изступлений антропоморфически определено. Иные же вовлекаются в орбиту других культовых притяжений,— например, Аполлона, Посейдона,— или же обособляются, коснеют и мельчают в своей местной замкнутости: так, переживания прадионисийской ступени сохраняются до весьма позднего времени — и впитываются христианством — в почитании все того же безыменного Героя, о чем свидетельствуют, между прочим, надписи с посвящением deo Heroi sancto, чаще deo sancto Heroni, найденныя на Эсквилине, и подобныя же в других местах 2).

Афиней. Пир мудрецов II 7:

В схолиях к «Илиаде» (1.5), в схолиях к «Евтифрону» (12а) в качестве автора указан Стасин Кипрский (ср. также: Климент Алекс. «Строматы».У1.2.19,1). О «Киприях» у Афинея см.: VIII.334b; XIV.682e; XV.682d.}

Дифил пишет следующее [Kock.II.569; ср.: Гораций. "Оды".Ш.21.5]:

О Дионис мудрейший, как приятен ты,

[d] Как ты любим везде людьми разумными:

Гордиться позволяешь ты ничтожеству,

Склоняешь к смеху важно бровь задравшего,

С тобой решится слабый, трус отважится.

Филоксен Киферский говорит: "прекрасно текущее, открывающее все уста вино". Трагический же поэт Хэремон утверждает [TGF2. 787], что вино приуготовляет пьющим его веселость, мудрость, свежесть ума и [e] рассудительность. Ион Хиосский говорит:

Неуемный отпрыск, ликом - бык,

Сладкий служитель гулких страстей,

Вино - вздыматель духа, властитель смертных.

(36) ... Сказал же Мнесифей: для пьющих правильно

Вино великим благом боги сделали,

Но крайним злом для пьющих неумеренно.

[Оно для всех есть пища наилучшая,

Душе и телу силы придающая.]

Для врачеванья нет его полезнее:

На нем у нас все снадобья замешаны,

И раненым несет оно спасение.

Его разбавив, те, кто пьет умеренно,

В нем обретают благодушье мирное,

[b] А те, кто неумерен, - наглость дерзкую.

Кто мало разбавляет, тех безумие

Одолевает, а кто пьет несмешанным -

Тех паралич. За то и называется

Бог Дионис повсюду врачевателем [Kock.III.423].

Иноименные культы испытали двоякую участь. Чаще всего их первоначальные об’екты, местные демоны с отличительными особенностями будущего Диониса, низводятся на степень героев. Этиологический ми; обычно приводит этих героев в более или менее тесную связь с самим Дионисом (таковы, напр., Элев;ер, Икарий, Ойней, Аристэй), порою же прагматически связать повесть о них с деяниями бога не может, но неизменно выдвигает их страстную участь (pathos), как некую печать их внутреннего родства с божественным чиноначальником (arch;get;s) „страстей“; кроме того, в их характеристике необходимо сохраняются отдельныя, как бы физиономическия черты бога, героическими двойниками которого они продолжают жить в религиозной памяти народа. Но это важное явление в развитии Дионисовой религии должно быть предметом особого разсмотрения (о героических ипостасях); в порядке же настоящего изследования внимание наше сосредоточивается на другом типе иноименных культов. Это — те оргиастическия богопочитания, об’ект коих был раньше обретения Дионисова имени отожествлен с одним из общенародных и древнейших богов,— большею частию, с самим Зевсом; он же, в качестве верховного бога, в период до выработки понятия сыновней ипостаси, был особенно близок моно;еистическому складу богочувствования, составляющему характерное отличие общин оргиастических.

Понятно, что усвоение определившегося Дионисова божества этими подготовительными, прадионисийскими культами — в случаях уже совершившегося присоединения их к другим древнейшим культовым сферам — было в высшей степени затруднено.

Они несут повсюду разрушенье:

Я видел, как они, детей похитив,

Их на плечах несли, не подвязавши,

И на землю не падали малютки.

Все, что хотели, на руки они

Могли поднять: ни меди, ни железа

Им тяжесть не противилась

(Еврипид, «Вакханки»)

Древнегреческая трагедия — древнейшая из известных форм трагедии.

Происходит от ритуальных действ в честь Диониса. Участники этих действ надевали на себя маски с козлиными бородами и рогами, изображая спутников Диониса — сатиров. Ритуальные представления происходили во время Великих и Малых Дионисий (празднеств в честь Диониса).

Песни в честь Диониса именовались в Греции дифирамбами. Дифирамб, как указывает Аристотель, является основой греческой трагедии, которая сохранила на первых порах все черты мифа о Дионисе. Последний постепенно вытеснялся другими мифами о богах и героях — могущественных людях, правителях — по мере культурного роста древнего грека и его общественного сознания.

От мимических дифирамбов, повествующих о страданиях Диониса, постепенно перешли к показу их в действии. Первыми драматургами считаются Феспис (современник Писистрата), Фриних, Херил. Они ввели актёра (второго и третьего ввели затем Эсхил и Софокл). Авторы же исполняли главные роли (крупным актёром был Эсхил, выступал как актёр и Софокл), сами писали музыку для трагедий, руководили танцами.

Е. Головин:

Дионис в ипостаси Вакха - бог винограда и вина. "Одержимые богом менады и вакханы прыгают в бассейн, заполненный виноградом - купание и танец одновременно, деревянный ковш пляшет в пурпурных, лазурных, солнечных отблесках. Хохот, крики "эвоэ". Вакх погружает в пенистый сок увитый плющом и змеиной травой офианой тирс. Когда менады натираются этой травой, клитор вырастает фаллосом. Оргия: старики превращаются в детей, женщины в мужчин, мужчины в женщин, те и другие в пантер, змей, хищных птиц - рев, стоны, кровь, пение. Ритуал заканчивается, бог исчезает, на пустой земле валяются несчастные страдальцы. Но менады и вакханы, забыв о прежней жизни, днями и ночами рыщут по лесам и полям в поисках неистового бога сублимаций." ( Валерий Флакк. Дионисии ) Техника экстаза, трансформация посредством виноградного вина - прерогатива жрецов Диониса - требует специального посвящения. Это не просто введенный в тело ингредиент. Вино - aurum potabile, питьевое золото, проблема герметики.

Овидий. Метаморфозы IV 13:

Ладан несут и зовут Лиэя, Бромия, Вакха,

Отпрыск огня, что дважды рожден и двумя матерями,

И добавляют: Нисей, Тионей нестриженый, имя

Также дают и Леней, веселящих сеятель гроздьев,

15 Также Иакх, и Эван, и отец Элелей, и Никтелий,

Много имен и еще, которые некогда греки

Дали, о Либер, тебе! Ибо юность твоя неистленна,

Отрок ты веки веков! Ты всех прекраснее зришься

В небе высоком! Когда предстаешь, не украшен рогами, —

20 Девичий лик у тебя. Ты Восток победил до пределов

Тех, где, телом смугла, омывается Индия Гангом.

Чтимый, Пенфея разишь, с двуострой секирой Ликурга —

Двух святотатцев; и ты — ввергаешь в пучину тирренцев;

Рысей, впряженных четой, сжимаешь ты гордые выи

25 Силой узорных вожжей; вакханки вослед и сатиры,

С ними и пьяный старик, подперший дрожащее тело

Палкой. Не крепко сидит на осле с провисшей спиною.

В край ты какой ни придешь, везде клик юношей вместе

С голосом женщин звучит, ладоней удары о бубны,

30 Выпукло-гнутая медь и с отверстьями многими дудки.

«Мирен и кроток явись!» — исмеянки молят, справляя

Таинства, как повелел им жрец.

Карл Кереньи:

Детально описывается философом-неоплатоником Олимпиодором в его комментарии к «Федону» Платона'. После трех первых властителей мира - Урана, Кроноса и Зевса - Дионис четвертым, кто стал править миром. Однако окружавшие его титаны по подстрекательству

Геры разорвали его на куски и вкусили его плоти. Зеве разгневался и поразил титанов своей молнией. В результате удара молнии от титанов изошли испарения, от испарений образовалась копоть, а из нее - вещество, из которого были созданы люди.

Итак, здесь не просто говорится, что человеческий род возник из пепла титанов, как это иногда выдается за «главную догму орфической теологии». Если бы эта обобщениая интерпретация орфической доктрины корректной, фиксировать подробности того, что произошло

после удара молнии.

«Наше тело является дионисийским, - добавляет Олимпиодор, - мы представляем собой его [т. е. Диониса] часть, ведь мы про изошли из копоти, образовавшейся от титанов, которые ели от его плоти». Копоть И пепел - не одно и то же. Слово «копоть» в позднеантичной алхимии обозначало сублимированные испарения!). Если бы эта история представляла собой

чистыIй вымысел, не укорененный в данностях мифа и культа, то для

доктрины о происхождении людей от титанов достаточно было бы

возникновения людей из пепла титанов.

Фаллос был постоянным спyпrnком Диониса. Кажется, нет ни одной дионисийской

процессии, где бы он не присугствовал; участники привязываЛи его к себе, так

что он стал реквизитом комических актеров; он воздвигается и как хорепrческий памятник.

Древнейшим идолом Диониса, известным в традиции афинян, был фаллос, поставленный

в священном участке Гор. Однако идентичность, проявлявшаяся в прозвище «<Прямостоящий».

Дионис в такой форме своего присутствия время от времени гордо шествует по

стране. Его право выказывать гopдocrъ подчеркивается и хорегическим

памятником, который был сооружен из мрамора в форме фаллоса в

чеcтъ победы мужского хора:;Н. Дионис находится у истоков мужского

начала, в своем собственном царстве

Однако бог никогда не несет его сам, в то время как его спyпrnки, силены

и сатиры, напротив, предстaнJТ в итифаллическом состоянии. В сельской месгности

фаллические процессии и веселые дионисийские праздники были повсеместным

явлением. их изображает пл угарх 1": «В старину празднование Дионисии проводилось

в обстановке всенародного веселья: амфора вина, ветка ВИНОipадной лозы, кто-нибудь

приводил козленка, другой нес корзину фиг, в завершение шествия фалл ...

Число примеров можно легко увеличить, и нужное указание напрашивается

само собой, хотя оно и не объясняет целиком фактического

положения дел, не говоря уже о его противоречивости: «Дионис был,

помимо всего прочего, богом плодородия»·,

Миф разрешает это противоречие идентичности и неидентичности

бога самому себе через отделение и отличение самого бога от его

даров, чему соответствует и аналогичная связь ~cи~ с ее воплощениями;

однако миф даже косвенно не упоминает о плодородии - скажем,

о том, что Дионис мог наслать на своих врагов бесплодие. Когда Мелампод

при введении фаллофорий дал им некое объяснение""

Однако в пепле могли содержаться обе составные части - как титанического,

так и дионисийского происхождения. Кружной путь через

испарения и их превращение в «копоть от титанов» выдает мастера

синтеза, стремившегося к сочетанию всех имевшихся в его распоряжении

данных, и этот мастер мог быть только Ономакритом.

Он заимствовал имя титанов, чтобы обозначить им существ, которые

первыми совершили мрачное дионисийское жертвоприношение -

убиение и расчленение бога. Между тем титаны, несмотря на это, оставались

конкретными фигурами rpеческой мифологии.

Их судьба была известной: Зевс победил их в титаномахии и сбросил в Тартар. Если в

популярной философии римской эпохи всплывает мнение 10 , будто

люди произошли из крови титанов, то здесь, кажется, имеет место

скорее секуляризация Ономакритова мифа, превратившегося в орфическую

мистериальную доктрину, нежели отголоски более древней

версии. В орфической «Книге гимнов», возникшей уже в нашу эрy

содержится молитва к титанам. К ним обращаются, назьmая их «наших

отцов прародители», «исток И начало всего многострадального рода

смертных»l", чем они и бьv..и со времен Ономакрита. Но их призывают

также для помощи, если дух умершего, как привидение, докучает

домуl:!. Титаны способны прогнать назойливого духа прочь, поскольку

они сами стали духами предков и призраками. Приведенный гимн следует

общепринятой традиции, определяя для их пребывания тот гл убочайший

угол подземного царства, куда они бьL\И заключены Зевеом.

Когда титаны явились, чтобы убить младенца Диониса, они пришли

как призраки из царства мертвых и молнией Зевса были сброшены

мы читаем: «Почему запрещено жарить вареное, но считается обыкновенным

варить жареное? Не из-за того ли, что сказано в мистериях?»~1

В мистериях (впервые, вероятно, в «Таинствах» Ономакрита) рассказывалось,

что маленький Дионис, подобно жертвенному козленку, сначала

был сварен, а затем изжарен. Такая очередность действий, однако,

привела к катасгрофе: Зевс испепелил своей молнией как жаркое, так

и тех, кто его жарил. Мистическое жертвоприношение, лежавшее в

основе этой истории, заканчивалось сожжением культовой пищи, а из

обуг лившегося дымящего мяса образовывалась копоть, вещество, которому

Ономакрит придавал такое значение.

Со всей определенностью нигде не сказано, что в Афинах, как и в

Дельфах, зимнне месяцы прннадлежали Дионису. Между тем это очевидный

факт, который легко усганавливается на основе аттического

календаря и сохранившихся культовых преданий, сгоит только отодвинуть

в сгорону ученые спекуляции и обратиться к конкретным исгочникам,

донесшим до нас сведения о естественных установлениях l .

Приблизительно одновременно с началом дионисийского зимнего периода

в Дельфахl в Афинах совершался один в высшей сгепени есгественный

праздничный обряд, не привязанный к определенному дню.

Именно из-за отсутствия точной даты его проведения он не был зафиксирован

ни в одном праздничном календаре.

Согласно большому орфическому дидактическому стихотворению вино было последним даром Диониса, а автор стихотворения наделяет именем Oinos; «<вино») самого бога. Перенос священного обряда из виноградников

В храме Диониса в Икарионе вышеописанное культовое изображение

присугствовало в обновленной форме: маска, первоначалъно вырезанная

из дерева - вероятно, из фиговогоЗt!, - около 530 г. до н. Э. была

воспроизведена в мраморе, сохранив свой характер архаической маски,

за исключением глаз, которым скульптор придал весьма своеобразное

выражение. Маска смотрит на нас словно глазами быка (см. ил. 79)J!J. Независимо

от того, с умыслом это сделал художник или нет, она соответствует

эпифании бога из подземного мира в облике быка, ожидавшегося

женщинами Элиды-lO. Одеяние, висевшее под маской, состояло из

плотного материала и время от времени обновлялось. Осгается неясным,

были ли маска и покрывало прикреплены к колонне с капителью или к

столбу. Но наряду с идолом в виде маски и покрьmала в храме имелось

еще и другое культовое изображение: сгатуя Диониса на троне, с канфаром

в правой руке (см. ил. 80, 81)41. Восседая на троне, Дионис предсгавлял

себя самого в целости, а в качестве подвешенной маски и покрьmала

- только часть себя. Если в прежние времена в Икарионе была в ходу

триетерида, то нетру дно догадаться, что маска и покрьmало предсгавляли

Диониса в год его отсугствия. Если же идолыI, усгановленные в атгическом

ландшафте, несли сразу две маски (см. ил. 82, 83)-1·, это означало,

что после исключения двухгодичиого периода из календаря господство

Диониса в качестве хозяина подземного и надземного царств

распространялось на весь год. Одна маска никогда не заменяла Bcezo

боzа: только наполовину своего существа Дионис был богом-маской или

возникшим из этого идола бородатыIM Дионисом в длинном одеянии.

«Бог-маска» находился в Афинах в храме, где праздновался день

рождения Диониса, - в Ленеоне. целый ряд великолепных ваз, по названию

праздника Леней вполне справедливо окрещенных «ленейскими

вазами»-IЗ, дает нам возможность заглянугь внутрь храма. Мы видим

почтенных женщин, вероятно, герер *. -1-1, В роли жриц, помогающих при

рождении вина. Они черпают вино из болыIшx KYВIIlliНOB, усгановленных

перед идолом бога; сам идол состоит из маски, одеяния и веток

плюща (см. ил. 84, 85)-15. они черпают вино очень осторожио, с помощью

• См. с. 189.

Общим в козле и в виноградной лозе была бьющая через край жизнь. Самоочевидное предположение, что эта жизнь переходит из одного существа в другое и таким

образом продолжается, служило указанием на божество, не заключенное

в каком-либо индивиде. Дальнейшие указания на великий миф,

содержавшиеся в большой мистической церемонии, прорывали границы

религии виноградарей, которая изначально не была uсклю'ЧumелЫiО

греческой религией, но которая лишь в Греции приобрела свой духовный

характер, свою чистую «диалектику». Два наиболее секретных

элемента церемонии являются такими указаниями на то ядро мифа,

которое для греков оставалось неизрекаемым.

В орфические книги и мистерии произошел через переосмысление

и заимствование тайной жертвенной церемонии, служившей окончанием

триетериды. Упрощенная форма большого ритуала сохранилась

на виноградниках. На протяжении всей греческой и римской древности

был распространен обычай приносить в жертву виноградной лозе

козу. Эта жертва объяснялась своего рода ius talionis:* козы, когда их

пускали на виноградники, совершали прегрешение относительно виноградных

лоз. «Так случилось, - говорит Марк Теренций Варрон, - что

Дионису, первооткрывателю виноградной лозы, приносили в жертву

козлов, в точности так, как если бы искуплеIШе шло голову за голову».

Это объяснение предполагает идею замещения: козел вместо виноградной

лозы. В эпиграмме Леонида Тареитского из-под земли, где пребывает

расчлененный ДиОIШс, звучит угрожающий коЗА у голос: «Только

пожри мои плодоносящие лозы: корень еще принесет в достатке вина,

чтоб oKpomrгь тебя, когда тебя принесут в жертву»]().

Еще более знаменательное замещение нашло выражение в том

факте, что мясо жертвенного животного подвергалось варке. Обычно

так поступали и тогда, когда приносили жертвы Горам, богиням созревания,

которые первыми приняли Диониса в Афинах31 • Филохор, афинский

практик и теоретик культовых действий 111 в. до н. э., писал об

этом в своем произведении «О жертвоприношениях»:

Когда афиняне жертвуют Горам, они не жарят мясо, а варят его. У этих богинь

они просят отврапггь зной и не допуспггь засухи; они молят их ниспослать должное

тепло и своевременный дождь, чтобы все paC'I)'lЦee принесло плоды. Дейсгвительно,

жаренье менее полезно, варение же не только усграняет в мясе сырость, но

и размягчает твердые часги, и осгальное также делает съедобным"".

к V в. до н.э. в Древней Греции оформляются основные представления и идеи дионисийской религии. Она пронизывает все сферы жизни древнегреческого общества: экономическую, политическую, культурную, духовную и находит свое конкретное выражение в почитании Диониса как бога изобильных сил природы, виноградарства и виноделия, покровителя театра, в орфических учениях. Специфической чертой дионисийской религии в древней Греции выступает ее яркая общественно-политическая направленность, проявившаяся в использовании образов, идей и представлений в качестве политического инструмента для пропаганды господствующих в государстве идей, консолидации гражданского коллектива, утверждения господствующих в обществе ценностей.

Традиции и представления, связанные с культом Диониса были принесены в северопонтийский регион греческими колонистами в VI в. до н.э. и получили здесь свое дальнейшее развитие. Одной из причин быстрого распространения в Северном Причерноморье почитания Диониса является тесная связь его культа с хозяйственной деятельностью населения греческих колоний. Особую популярность почитание Диониса получает в эллинистический период, что связано с интенсивным развитием, виноградарства, виноделия и торговли вином в экономике античных центров Северного Причерноморья. Можно предположить, что особую роль в распространении культа Диониса в регионе сыграли представления о боге как культурном герое, осваивающем новые пространства. В этой связи почитание Диониса на новых землях могло быть сопряжено с представлениями о необходимости культурного освоения новых территорий и включения их в свое социальное пространство.

муза танца - Терпсихора. Она, наслаждающаяся хороводом, изображалась с плектой и лирой в руках. Существует миф, что Терпсихора - мать Лина, певца. Ее также связывают с богом Дионисом, причисляя ей атрибут Диониса - плющ (о чем гласит надпись на Геликоне, посвященная Терпсихоре).

Танцы древних греков разделяются на ритуальные (священные, обрядовые), общественно-бытовые, сценические, военные. Аналогично танцы по своему характеру классифицировались и у других народов.

По преданию священные пляски были превнесены в Грецию Орфеем. Он увидел их в Египте во время храмовых празднеств. Но египетские жесты, движения он подчинил греческому ритму, и они больше стали соответствовать духу и характеру греков. Эти пляски отличались строгой красотой и исполнялись под звуки лиры. Праздники, а следовательно и танцы, обычно посвящались богиням Афине и Афродите, богу Дионису. Они отражали определенные трудовые дни календарного года.

Пляски в честь греческого бога плодородия и виноделия Диониса отличались неудержимым и буйным весельем. Дионисии отмечали вес¬ной, когда начинали зеленеть виноградники и оживала природа. В пурпурно-золотом одеянии впереди несли статую Диониса, за ним шли ряженые: полуобнаженные нимфы и наяды с цветами и виноградными листьями в распущенных волосах и сатиры с козлиными рогами в звериных шкурах. Наверное Дионисии и были первыми маскарадами.

На протяжении VI-I вв. до н.э. в обрядовой практике культа Диониса превалировали эллинские сакральные традиции. Синкретические явления в культе были незначительны и носили локальный характер, несмотря на то, что хтонические идеи создавали основу для сближения Диониса и его спутников с близкими по сути, греческими и местными богами. Элементы хтонического культа Диониса, получившего широкое распространение в эллинистический период, могли включаться в систему религиозных представлений о круговороте жизни и смерти и проникать в культы местных хтонических божеств.

Значение дионисийского культа в общественной жизни северопонтийских центров в немалой степени было связано с исконно греческими представлениями о Дионисе как о покровителе театральных зрелищ. Эта функция Диониса наиболее отчётливо прослеживается с IV в. до н.э., когда северопонтийские государства достигли своего политического, экономического расцвета, сформировались государственность, политические и общественные институты, оформилось культурное и идеологическое единство городских общин и получает развитие драматическое искусство. В это время Дионис стал одним из самых почитаемых богов в официальном пантеоне большинства античных центров. Общественно значимый аспект дионисийского культа, связанный с представлениями о боге, как патроне театральных зрелищ, прослеживается как в обрядовой практике мистерий, так и в церемониях государственных праздников, посвященных этому богу. В IV—III вв. до н.э. празднества в его честь, сопровождаемые театральными агонами, имели существенное значение для сохранения и утверждения эллинских духовных и культурных традиций на периферии античного мира в северопонтийском регионе. Отправление культа Диониса, сохранявшее исконно греческий характер, выступало в качестве интегрирующего фактора, обеспечивающего религиозное, политическое и этнокультурное единство греческого населения Северного Причерноморья с остальным эллинским миром. Этим во многом можно объяснить важную роль дионисийского культа не только в идеологии античных государств изучаемого региона.

Диониса часто изображали как быка или человека с рогами (Дионис Загрей). Так было, например, в городе Кизике, во Фригии. Имеются и античные изображения Диониса в этой ипостаси, так, на одной из дошедших до нас статуэток он представлен одетым в бычью шкуру, голова, рога и копыта которой закинуты назад. На другой он изображён ребёнком с бычьей головой и венком из виноградных гроздьев вокруг тела. К богу применялись такие эпитеты, как «рождённый коровой», «бык», «быковидный», «быколикий», «быколобый», «быкорогий», «рогоносящий», «двурогий». Согласно мифу, Диониса убили титаны, когда тот принял образ быка, поэтому критяне, разыгрывая страсти и смерть Диониса, зубами разрывали на части живого быка.

Е. Головин:

До нашего времени сохранилось несколько мистерий Диониса. С одной, правда, уже покончено — я имею в виду карнавал. В принципе, «карнавал» переводится как «морское празднество», которое Дионис учредил после своего завоевания Индии, о котором я Вам вначале говорил и цитировал отрывок. Собственно говоря, это и есть идея карнавала — идея вечных метаморфоз, идея спутников Диониса, идея безудержного разгула. Понятно, что карнавал остался только на словах, и то, что сейчас под этим именем преподносится, никакого отношения к мистериям Диониса не имеет. Но другое действо имеет более конкретное отношение. Я имею в виду корриду. Как Вы помните, титаны растерзали Диониса, когда он принял образ быка. Бык — вообще, одно из животных Диониса. И бык — это священное животное Диониса в некоторых греческих странах, во Фракии, например. И то, что в Испании называется корридой — это, собственно говоря, есть изображение охоты титанов за Дионисом в виде быка. Раньше, до восемнадцатого, по-моему, века, эта коррида в Испании была обставлена куда интереснее, чем сейчас, потому что это было маскарадное, карнавальное представление. Все его участники были одеты соответственно тому, что в орфических гимнах пишут о спутниках Диониса — там был и пьяный старик на осле, изображающий Селена, и обнаженные менады и, Бог его знает, что на арене творилось. Но потом подали, по-моему, Римскому Папе прошение об этом безобразии, и это дело немножко упорядочили; коррида приобрела примерно тот вид, который она, собственно, имеет сейчас.

Дело в том, что коррида, в принципе, есть борьба женского начала и цивилизованного мужчины против начала дикого, сумасшедшего, которое символизирует в данном случае бык. Бык — я еще раз повторяю — это животное Диониса. И его ритуальное убийство, то есть, то, что делает торреро, убивая его своей шпагой, связано не только с мистерией мучительной смерти Диониса, но с мистерией вина как такового.

Видимо, из-за этой символической связи появилось убеждение, что именно Дионис первым запряг быков в плуг. До этого же времени, согласно преданию, люди тащили плуг вручную.

Принимал Дионис и облик козла. В Афинах и в арголитском городе Гермигоне существовал культ Диониса, «носящего шкуру чёрного козла». А в мифе о воспитании Диониса у Ино Зевс превратил юного бога в козлёнка (иногда упоминают барашка), чтобы спасти от ярости Геры. На связь с козлом, равно как и на связь с производящей силой и природой, указывают неизменные спутники Диониса — сатиры.

Помимо быка как основного животного, символически связанного с Дионисом, в мифах в связи с этим богом фигурируют хищные кошки вроде гепардов и львов, медведи, а также змеи.

Когда же приспел ему срок,

Рогоносного бога родил он [Зевс],

Из змей венок ему сделал,

И с той поры этой дикой добычей

Обвивает менада чело.

— Еврипид, «Вакханки»

Нонний о рождении Диониса:

"Вот заключает Семелу он у узы объятий,

над ложем нависнув рёв быка испускает!

в теле человека, голова же с парой рожек бычьих

как будто н сам принял облик рогатого Диониса!

долго Зевс наслаждался и вопль "Эвоэ!" испускал,

столь милый зачатому сыну!

потрясая тирсом, увитым плющом виноцветным,

в шкуру оделся оленьюЮ в оасках любовных теряясь...

и вся земля улыбалась, ауская побеги растений,

а виногадные листья опутали ложе Семелы,

стены покрылись цветами влажноросистого луга

в честь зачатия Вакха-Бромия, Зевс же над ложем

без облаков громами внктри дворца потрясает

дабы вещать о грядущих тимпанах Вакха Ночного."

Дионис — бог растений

Видимо через свою связь с производящей силой, Дионис был отождествлён с растениями, особенно виноградом, как сырьём для вина, и деревьями. Почти все греки приносили жертвы Дионису Древесному. Одним из прозвищ, которое дали беотийцы богу, было имя Дионис-в-Дереве. Этот бог часто изображался в виде столба в плаще, лицом которому служила бородатая маска с лиственными побегами. Этот бог был покровителем деревьев, особенно культурных. Он был в особом почёте у садоводов, которые воздвигали ему в своих садах статуи в виде пней, к нему возносили молитвы об ускорении роста деревьев, его называли Изобильным, Раскрывающимся и Цветущим. Из всех деревьев богу особо посвящались сосна и фиговое дерево, а из растений, кроме виноградной лозы, — плющ.

Главным источником познания Диониса является большая поэма греческого писателя Нония (это V в. до н.э.). Поэма эта называется «Деяния Диониса». Дошла она далеко не целиком, скорее большими фрагментами. Далее, есть еще небольшая поэма неоплатоника, которого красиво зовут Иеропл Александрийский (это IV-V вв). У него есть небольшая поэма, которая называется «Охота титанов за Дионисом». Есть еще разрозненные орфические гимны (так называемые «орфические гимны», они, естественно, не принадлежат самому Орфею, но это просто в традиции Орфея), по которым тоже деяния Диониса в той или иной мере мы можем как-то проследить.

Для того, чтобы подойти немножко ближе и понять, что такое дионисизм, я хочу процитировать фрагмент из Нония «Деяния Диониса». Этот фрагмент касается одного момента в бурной жизни Диониса — его завоевания Индии, в его путешествия в Индию.

Я цитирую:

«Некоего числа — если это случилось после изобретения чисел — воинство Диониса высадилось в Индии. Иные, играя с дельфинами на морской воде, обратились на суше в неистовых сатиров, которые, потрясая своими итифаллосами, грозились перебить в чуждых храмах священные сосуды. Другие, мрачные и бородатые, опутанные змеями, тащили бурдюки, наполненные пурпуровым вином. Множество голых баб приплясывало вокруг дубов, что неторопливо шествовали на своих разлапистых корнях, подобно паукам. Пьяный Селен обглоданной костью понукал осла и взбешенный длинноухий сбросил его, в конце концов. Старик Селен в цветастых лохмотьях, горланя непристойную песню, снова забрался на четвероногого упрямца и принялся дразнить неуклюжего волкоголового выселянина, который приставал к визгливой грудастой вещи. Посреди бесчисленного воинства фавнов, сатиров, волкодлаков, менад, лемуров, мемаллонов, трехинов, аспеолов катилась великолепная, влекомая леопардами, колесница, где возлежал, усыпанный цветами, в венке из плюща и дубовых листьев юный бог вина, теургий и превращений.

Разным взорам он представлялся по-разному — молодым женщинам виделся юноша с дивными сапфировыми глазами и большим напряженным фаллосом. Мужчины созерцали пышную гетеру с насмешливыми красными губами, пьяные старухи — кудрявого мальчика, играющего виноградной кистью».

Т.П.Лифинцева:

Одной из форм противопоставления доклассической Греции классической было полагание двух противоборствующих начал в культуре — дионисийского и аполлонического. Ницше был здесь далеко не первым. Но именно после него разорванная картина античности, данная через противоборство аполлонического и дионисийского начал, стала почти общим местом. Даже не имеет смысла перечислять тех авторов, что использовали в своем творчестве данную антитезу после Ницше.

Однако в творчестве Ницше дионисийство отнюдь не ограничивалось противопоставлением аполлонизму.

В “Рождении трагедии” (1872) Дионис есть главным образом первозданное Начало, ради рождения трагедии вступающее в союз с Аполлоном. И уже здесь намечается оппозиция Диониса Сократу. С точки зрения Ницше, Сократ осуждал и порицал жизнь во имя высших ценностей, тогда как Дионис предчувствовал, что жизнь неподсудна. В дальнейшем оппозиция “Дионис — Сократ”, причем Сократ в роли отца европейского рационализма и логицизма, получает развитие в работах “Веселая наука”(1882), “По ту сторону добра и зла”(1886), “К генеалогии морали”(1887). В “Антихристе” (1888), “Сумерках кумиров” (опубл. 1889) и “Воле к власти” (опубл. 1901–1906) вырисовывается иная оппозиция: уже не Дионис против Сократа, но Дионис против Христа.

Согласно Нонну Панополитанскому, Зевс посетил Персефону в виде змея, и та родила ему рогатого младенца Загрея, то есть Диониса. Вскормлен Деметрой. По орфикам, вскормлен Персефоной. Это рассказывают орфики. Эсхил в «Сисифе» называет его сыном Аида:

"Как лоза заалеет, росою гроздной налившись,

как Бассариды толпою несутся по долам, волны волос распустивши

как помутившись рассудком, застольлье и Вакханалии

Вопли испускают, превознося Диониса, заступника рода людского!

он же, непобедимый в сражениях совершит путь свой средь созвездий

После битвы с Гигантами, после победы над Индом,

Подле Зевса блистает зарницей Бог лозы виноградной, в венке из плюща тёмно-алом,

и со змеёю вокруг кудрей обвившейся кольцами тела, знак божественной мощи,

ровня Богам блаженным, назван он будет средь людей

"Дионс виноградный" как и "Гермес златожезлый" или "Феб стреловержец"

Ноннй "Деяния Диониса."

Бахофен пишет: “Миф есть истолкование символа. Он раскрывает через ряд внеположенных событий то, что символ воплощает как единство. Миф напоминает дискурсивный философский трактат, поскольку расщепляет идею на несколько связанных между собой образов и затем представляет ее читателю для окончательного вывода. Переплетение символа и мифа — это в высшей степени замечательное явление”.

У Ницше в “Рождении трагедии” (§10) мы обнаруживаем, что область мифа есть царство “дионисической истины”. Дионисическая истина, с точки зрения Ницше, — это истина интуитивная и в качестве таковой она должна быть невербальной. У Бахофена символы нашей интуиции разворачиваются в мифе, который затем претворяется в философское знание, а у Ницше миф выражает себя в трагедии и музыке.

Т.П.Лифинцева:

Дионис, Бог плодоносных сил земли, виноградарства и виноделия — один из самых загадочных персонажей античной мифологии. По мнению многих исследователей, божество Дионис начиная с VIII–VII вв. до н.э. явился заместителем хтонических богинь-матерей, открытого поклонения которым официальная олимпийская религия допустить не могла. Культ Диониса был, безусловно, культом материнским, т.е. культом природных, стихийных, монструозных сил, направленных против давления разума, порядка, цивилизации. Вячеслав Иванов, например, обосновал эту точку зрения путем анализа огромного числа источников в книге “Дионис и прадионисийство” (1921 г.). Иванов пишет: “Единственным и исконным прообразом Диониса, — точнее, пра-Диониса, — была единая хтоническая богиня, Великая Богиня Гея, чей лик отразился в разных культах, чье божество приняло разные наименования”iii. (Поскольку Иванов писал после Ницше, то в данном случае его мнение для нас не так важно, как мнение Бахофена).

Здесь важно помнить, что архетип Матери (Матери-земли, Матери-природы) подразумевает иррациональность, чувственность, имморализм, стихийность.

Бахофен полагал, что греки продолжали через культ Диониса поклоняться хтоническим богиням.

Он пишет: “Культ Диониса целиком основан на матриархальном и женском — на материальном принципе природы в аспекте оплодотворения. Двухцветное яйцо как центр дионисийской символики означает верховный закон, управляющий бренным миром как судьба, присущая женской материи, — судьба, перед которой склоняются сами боги и над которой они не властны, — повивальная бабка, пряха, великая Мойра, которая старше самого Хроноса”iv. Ницше в “Рождении трагедии” также говорит о судьбе, о “безжалостно царящей над всем познанным Мойре”, несущей “горе радостным олимпийцам”, как о теневой, дионисической стороне античной культуры.

В “Сумерках идолов” (параграф “Чем я обязан древним”) Ницше говорит очень странную вещь: “Я был первым, кто для понимания древнейшего, еще богатого и даже бьющего через край эллинского инстинкта воспользовался удивительным феноменом, носящим название Диониса”. Далее Ницше упрекает Гёте и Винкельмана в непонимании греков и греческой души. Едва ли мы можем предположить, что Ницше забыл или не знал о Шиллере, Шлегеле, Гельдерлине, Бахофене. Вероятно, что многие другие не столь известные мыслители и литераторы также использовали понятие дионисического до Ницше. Скорее всего, это вопрос его психологии. Но для нас он остается открытым.

Английский историк философии Дж.Кэмпбелл в предисловии к сборнику работ Бахофена “Миф, религия и материнское право” утверждает, что в работе “Рождение трагедии” Ницше использовал термины Бахофена, дионисийское и аполлоническое, для обозначения двух типов воли — творящей и созерцающей. Но Ницше, как уже было сказано, в отличие от Бахофена оценил дионисийское и аполлоническое с позиции “хорошее — дурное”. И главное: его, очевидно, раздражало учение Бахофена о матриархальных корнях культа Диониса. Можно предположить, что именно по этой причине Ницше ни разу не упоминает имя Бахофена в своих работах. Сознательно или бессознательно он это делает — другой вопрос.

Но так ли уж однозначен знаменитый антифеминизм Ницше? В его работах порой проскальзывают удивительные вещи.

(Например, в §16 “Рождения трагедии” читаем: “При мистическом ликующем зове Диониса разбиваются оковы плена индивидуации, и широко открывается дорога к Матерям Бытия (курсив мой — Т.Л.), к сокровеннейшей сердцевине вещей”vi. В этом же параграфе он продолжает: “В дионисическом искусстве и его трагической символике природа будто говорит нам: “Будьте подобны мне! В непрестанной смене явлений я — вечно творящая, вечно пробуждающая к существованию, вечно находящая себе удовлетворение в этой смене явлений Праматерь”vii.

Ницше провозвещает наступление “трагического века”, “переизбытка жизни”, пришествие “философа Диониса”. Трагическая сущность мира, по Ницше, полностью тождественна дионисийскому началу, но идея Диониса одновременно является идеей утверждения, — более того, дионисическое утверждение выступает высшей формой утверждения жизни как таковой.

Высшее утверждение жизни и утверждение Диониса для Ницше тождественны. Ж.Делез полагал, что настоящим прообразом сверхчеловека является не Заратустра, а Дионис: “...рождаясь в человеке, сверхчеловек не является порождением человека: это плод любви Дионоса и Ариадны. Заратустра называет сверхчеловека своим детищем, но он ему уступает, поскольку настоящим отцом сверхчеловека является Дионис”xvii. Следовательно, суть ницшеанства именно в Дионисе; торжество жизни нашло свое метафизическое подтверждение в Дионисе и дионисийской стихии изначальной сущности бытия.

Итак, нам осталось коснуться последней антитезы: Дионис против Христа, которая прослеживается главным образом в работах “Антихрист” и “Воля к власти”. Разработка данной проблемы — отнюдь не наша заслуга, поэтому мы лишь сошлемся на некоторые авторитетные мнения.

Итак, в работе “Воля к власти” Ницше писал: “Бог на кресте — проклятие жизни, перст, указующий на избавление от жизни; растерзанный в клочья Дионис — обещание жизни; он будет вечно возрождаться и возрождаться из глубины разрушения”xviii. Делез возражает Ницше, говоря при этом на ницшеанском языке и в целом (в соответствующий период своего творчества) придерживаясь ницшеанских взглядов: “Христос... представляет высшую стадию нигилизма: стадию последнего Человека, более того — Человека, который хочет гибели: эта стадия ближе всего к дионисическому преобразованию... Именно благодаря ему преобразование и как таковое становится возможным; с этой точки зрения становится возможным слияние Диониса с Христом: “Дионис-Распятый””xix.

С иных, христианских позиций В.Иванов утверждал, что сама постановка вопроса “Дионис против Христа” несостоятельна. Он исследовал эту проблему в уже упомянутой книге “Дионис и прадионисийство”. В.Иванов полагал, что антиномическое противопоставление Диониса Христу “работает” только при наличии общей антихристианской направленности философии Ницше. Достаточно лишь отказаться от неоязычески-секулярных установок, достаточно пересмотреть дионисизм ницшеанской интерпретации и раскрыть в подлинном дионисизме то, что было близко христианству. С христианских позиций нет никакой антитезы “Дионис против Христа”. В.Иванов пишет: “Понятие “страстей” прямо перешло из эллинской религии в христианство, во всей полноте своего содержания, как мистического и обрядового термина. Не случайны византийские попытки приспособить формы Еврипидовой трагедии к религиозно-поэтическому кругу христианских представлений о божественных страданиях. Само заглавие мистерии “Христос Страдающий” обличает взгляд на античную трагедию как на поэтический канон родственного христианскому “страстного действа”...

Дионис, обманутый титанами и падший с отчего престола, растерзанный, потом снова собираемый и оживший, чтобы взойти на небо. Дионис есть бог страдающий и страждущий, что отражали страстные мистерии”xx. То есть, с точки зрения В.Иванова, образ Дионоса — это языческое пророчество о Христе.

тезис Ницше о том, что Дионис абсолютно посюсторонен в отличие от трансцендентного Христа. Философ утверждает: “Не подлежит сомнению, что религия Дионисова, как всякая мистическая религия, давала своим верным “метафизическое” утешение именно в открываемом ею потустороннем мире, а отнюдь не в автаркии “эстетического феномена”.

Е. Головинн:

Далее, для того чтобы подойти к Дионису конкретнее, попробуем прочесть еще кое-что из писателя Нония, которого я цитировал. Дело в том, что Дионис — бог мучительных смертей и мучительных рождений. Я специально не хочу Вам что-нибудь цитировать из каких-то энциклопедий, что касается Диониса, хотя бы потому, что я не разделяю этих воззрений, во-вторых потому, что они действительно очень спорные. Ну, если нам говорит любая энциклопедия, что «Дионис» в переводе будет «дважды рожденный» — это просто бред. Это бред, потому что слово «ди» имеет массу других значений, а потом назвать Диониса «дважды рожденным» нельзя, он родился минимум десять раз, хотя бы по мифологии…

Но, Дионису действительно много раз приходилось переживать мучительную смерть. И сейчас я процитирую снова Нония «Деяния Диониса»:

Ревнивая многоречивая Гера указала титанам фиалковый луг, где любил отдыхать Дионис Загреус (Загреус — это его имя в одном из рождений — Е.Г.).

И Гера обратилась к титанам: «Любимые и послушные сыновья матери Геи! Вот ваш злокозненный враг. Он хочет покорить вас, обратить в быков, чтобы вы, задыхаясь под тяжким ярмом, истерзанные острым стимулом, от луны до новой луны бороздили землю. Он насмехается над Приапом, отцом жизни, и хочет освободить фаллос от служения Матери. Убейте, растерзайте, пожрите.

Титаны отыскали фиалковый луг и увидели обнаженную спящую девушку и набросились на нее, не в силах сдержать приапических своих желаний. Она ускользнула из жадных рук, и раздался смех, подобный гулу лесного пожара или шуму водопада, и девушка растаяла в фиалках.»

«

И началась игра превращений Диониса, которые в мистериях называются «синтесмос». Таково начало превращений Диониса. Дело в том, что титаны, упомянутые в цитате из Нония, в большинстве своем являются партеногенетическими сыновьями Матери-Земли. То есть, имеется в виду, что они родились не от небесного какого-то начала, автономного, мужского; они родились от тех мужских компонентов — от подземных вод — которые, собственно, Земля содержит в себе. Титаны абсолютно преданы идее матери, идее вообще женского начала как такового. Поэтому здесь проявляется впервые дикая враждебность женского начала к Дионису. Враждебность эта беспредельна. Почему? Возвращаюсь к происхождению имени бога Диониса: считалось одно время, да и сейчас некоторые античники это разделяют, что Дионис — сын Зевса и первой жены Зевса Дионы, поэтому его и назвали Дионис, хотя эта версия довольно спорная. Гера, богиня Гера, вторая жена Зевса, известна своей ревностью, своей приверженностью к женским богиням — к Гее, к Диане и к Артемиде. Поэтому так же как, например, она очень «любила» Геракла, она еще более не любила Диониса. И с Дионисом история получилась даже гораздо более трагическая, чем с Гераклом.

Да, титаны, в конце концов, несмотря на превращения Диониса, поймали его, дав ему зеркало. Дионис посмотрел в зеркало, увидел себя девушкой (ибо это андрогинный бог) и едва успел скрыться от их когтей, превратившись в быка. Но здесь-то они его настигли. И дальше начинается в довольно мрачных подробностях картина смерти Диониса. Его разорвали на куски, сварили, потом зажарили, потом съели. Только его сердце успела спасти Афина и отнесла его Зевсу. Зевс съел его сердце и после этого оплодотворил Семелу. Она была нимфой, а не земной женщиной, и это одна из его матерей — Семела. Я должен сказать вот какую вещь. Почему нам все равно трудно все это понять? Именно из-за нашего настроя, так сказать, из-за того минора, в котором все мы живем в современном мире.

Понимаете, какая вещь: конечно, читать об этом если не тяжело (не тяжело для тех, кто считает это просто сказкой), то, вообще, неприятно — читать, как живую плоть Диониса растерзали, сварили, потом зажарили и т.д. Но дело в том, что тут забавный момент — греки, при своем пренебрежении к материи, никогда не относились ни к страданиям, ни к телесным мучениям с той завидной долей серьезности, с которой относимся к ним мы. Тут даже дело не только в том, что они жили в нормальных, так сказать, природных условиях, и что у них была лучше еда, лучше вода, лучше воздух, короче говоря, лучше иммунитет. Нет, дело не в этом. Дело в том, что они вообще этот мир ни за что особое не считали, не будучи аскетами… Почти никто из них не был аскетом, наоборот… Именно поэтому, допустим, сказания о мучительной смерти Диониса, не являются трагическими. Они являются просто очередным эпизодом из жизни бога, который, может быть, поскольку он бог, просто позволил с собой так поступить…

Более того, по орфической теогонии, когда титаны сожрали Диониса, Зевс убил титанов молнией, и из этого пепла родились люди. На этом основана дионисийская мистика. Получается, что в нас во всех есть частица бога, бога съеденного, но, тем не менее, как говорит Бахофен, на девять десятых у нас плоть титанов, то есть, вот эта жалкая, земная плоть, и на одну десятую есть частица божественного тела.

Гермоген. А что же Дионис?

Сократ. Итак, Дионис как "дающий вино" ради забавы, возможно, был назван "Дайвинисом".

Платон. Кратил

Дио;ни;с (др.-греч., микен. di-wo-nu-so-jo[* 2], лат. Dionysus), Вакх (лат. Bacchus) — в древнегреческой мифологии[* 3] младший из олимпийцев, бог покровитель алхимии и театра, производительных сил природы, вдохновения и религиозного экстаза. Упомянут в «Одиссее» (XXIV 74).

"Охота титанов за Дионисом", это уже неоплатонический писатель, которого зовут Иеропл Александрийский. Это четвёртый-пятый век новой эры. От него дошло несколько фрагментов. Вот представьте себе, как титаны преследовали Диониса:

"- Здесь болото. Слышны затхлые запахи гниющих водорослей, - сказал один. - Нет, я чувствую запах возбуждённой самки, - воскликнул другой и кинулся в заросли. Там ласкались две гамадриады [это нимфы лесные]. Титан отбросил одну, схватил другую и чуть не пропорол её жестоким пенисом. Но женская кожа внезапно превратилась в чешую, в ребристую кору и титан взвыл от боли - пенис застрял в дупле. Древесные кольца сжимались всё сильней. Титан упал, обливаясь кровью и завывая от боли..."

В. Иванов: Дионис, по неоплатоникам,— „бог разделенного мироздания“ (merist;s d;miurgias), как виновник изначальной индивидуации; но он не имеет ничего общего с инстинктом самосохранения замкнутой в себе индивидуальной формы бытия, по отношению к которой является, напротив, внутренним стимулом саморасточения, как возсоединения с целым через переход в другия формы. Индивидуальность противится этому внутреннему зову Диониса в ней; тогда Дионис разоблачается как смерть. Предел саморасточения — смерть обособившейся формы воплощения; пребывание души в обители ушедших — отдых Диониса в ней от жертвенной страды разрыва и разлуки, очищение (achranton), возсоединение (hen;sis); возобновление страстного подвига — возврат в жизнь, возрождение, „палингенесия“. Дионис, бог смерти, есть вместе и бог возрождения (t;s palingenesias ho theos). — Такова поздняя диалектика древнего культа: религиозное мышление народа имманентно его культу, его мысль — в действии 2). Первыми начали мыслить за народ орфики, и народ узнавал в их учении свою веру, хотя и нуждался, уже с V века, их мистически-обрядовой практики.

Судьба человека — та же, что участь бога страдающего. Только человек не весь от Диониса: его низшая природа — „титаническая“, хаотически богоборствующая. Возставая против божественного всеединства, он утверждает свою отчужденную самость и постольку противится дионисийскому побуждению к самоотдаче жертвенной. Он замыкается в своей индивидуальности, „хочет спасти свою душу“. Так задерживает он сам себя в „узах“ (desmoi), или „гробнице“ тела (s;ma s;ma). Вопреки его воле, надлежит ему, по Анаксимандру, смертью уплатить пеню за вину своего обособленного возникновения, своей эгоистической отделенности. Насильственно распадается он на свои составные элементы. Но и здесь цельность его духовного лика, Диониса в нем, действием „аполлонийской монады“ спасена (systasis) за порогом смерти, где текут живыя воды из „озера Памяти“ (Mn;mosyn;s apo limn;s), возстановляющия сознание забытого единства, и откуда новый зов (о котором говорит Вергилий в своем описании Элисия) выведет его опять на лицо земли, чтобы приобщиться ему снова и на этот раз, быть может, вольно страстям Днонисовым, свободно „расточить свою душу“.

В качестве бога страдающего и умирающего, Дионис преимущественно отожествляется с солнцем запавшим и невидимым, светилом темного царства и сени смертной. Для фригийцев и пафлагонцев весна — возврат или пробуждение, осень — уход или обмирание Солнцебога 2). Аполлон — дневное, Дионис — ночное солнце, светящее в нижней полусфере, по священному преданию в Элиде 3), так формулированному, вероятно, под дельфийским влиянием, но коренящемуся, повидимому, в местном веровании в Диониса подземного — владыку отшедших и солнце теней. Дуализм летнего и зимнего солнцепочитания лег в основу двуединой дельфийской религии Феба-Диониса. Круглые храмы Диониса-Солнца во ;ракии символизовали, должно думать, солнечную гробницу, недра земли, раскрывшияся, чтобы приять и утаить от живых, на время его исчезновения (aphanismos), Диониса-Сабазия 4); ибо круглыя здания суть, по древнейшему назначению своему, гробницы.

Дионис — это бог последней космической эпохи, царствующий над миром, или, как говорит один источник, «наш владыка» (№ 24 f). Орфики насчитывали шесть основных космических эпох: Фанет, Ночь, Уран, Кронос, Зевс, Дионис. Об этом мы читаем и у Сириана, и у его ученика Прокла (№ 23 а, 24 h), в остатках рапсодической теогонии и даже еще у Платона. Дионис трактовался как наиболее совершенное и наиболее конкретное явление божества в мире. В этом смысле очень важно уже самое первое упоминание о Загрее, которое мы находим в античной литературе; это один стих из киклической поэмы «Алкмеонида» (см. № 20 к), трактующий Загрея как наивысшего из богов наряду с Геей. Второе по времени упоминание о Загрее (Эсхил в № 20 к) тоже очень важно: оно почти отождествляет Загрея с Аидом. Дальнейшее по времени упоминание о Загрее находим уже только у Каллимаха (см. № 20 к) и в орфической «Аргонавтике» (№ 21 f). Конечно, значение имеет не констатация в мифе того, что Дионис — сын или ближайший родич Зевса.

Е. Головин:

"Существует есть очень тонкий момент дионисийской мистерии. Дело в том, что, как сказано в орфических гимнах, Вы не можете иметь итифаллос, то есть постоянно возбуждённый фаллос, не будучи андрогином и это понятно, почему. Потому что здесь, имея абсолютно возбуждённые гениталии, Вы должны иметь обязательно в душе и в теле их противовес. В теле - только чуть-чуть, главное в душе, душа по своей сути андрогинна. Когда женщина ведёт себя как мужчина - в смысле, что она проявляет волю и т.д. и т.д. - это значит, душа к ней повёрнута мужской стороной. Если мужчина ведёт себя как существо достаточно мягкое, женственное и так далее, это значит соответствующее, Вы понимаете...

В чём, собственно, сущность дионисийской мистерии? В том, чтобы освободить женщину и мужчину от рабства Приапу, от земли, бесконечной смены рождений и метаморфоз. В этом смысле Дионис является врагом женских богинь и луны, абсолютно. Потому что для матриархата, для женского начала мужчина является не более, чем инструментом, он просто сооткрыватель дверей рождения. В лунной мифологии, в мифологии луны, он обозначается как узенький серп месяца и для мужчины в его жизни, с этой точки зрения, максимальное совершенство - стать женщиной, подобно тому, как узенький серп луны в конце концов становится полнолунием. Тем же самым, по матриархату мыслится мужская судьба. И это то, с чем не согласны люди, исповедующие дионисизм. Именно в этом ключе Бахофен построил свою теорию "кровавой борьбы полов". Именно в этом плане Дионис не только завоевал необычайную матриархальную Индию, но и просто провёл отличную военную операцию против амазонок. Более того, он не просто их уничтожил как другие греческие герои Тезей или Геракл или Бельрофонт, он обратил амазонок, совершенно ярых поклонниц луны и женского начала, в свою веру. И они превратились в менад, которые действительно совсем с ума сошли от всяких такого рода возбуждений, совершенно забыли государство, походы и т.д., и т.д., и прыгали по лесам и полям, как сумасшедшие. Потому что узнав, что страдание есть наслаждение и узнав это на себе, они другой жизни просто не хотели и не могли. Вот почему Дионис, уже позже, уже в христианскую эпоху, назывался "мучительным богом страдания, мучительным богом наслаждения".

До нашего времени сохранилось несколько его мистерий. С одной, правда, уже покончено - я имею в виду карнавал. В принципе, карнавал переводится как "морское праздненство", которое Дионис учредил после своего завоевания Индии, о котором я Вам вначале говорил и цитировал отрывок. Собственно говоря, это и есть идея карнавала - идея вечных метаморфоз, идея спутников Диониса, идея безудержного разгула. Понятно, что карнавал остался только на словах и то, что сейчас под этим именем преподносится, никакого отношения к мистериям Диониса не имеет. Но другое действо имеет более конкретное отношение. Я имею в виду корриду. Как Вы помните, титаны растерзали Диониса, когда он принял образ быка. Бык - вообще, одно из животных Диониса. И бык - это священное животное Диониса в некоторых греческих странах, во Фракии, например. И то, что в Испании называется корридой - это, собственно говоря, есть изображение охоты титанов за Дионисом в виде быка. Раньше, до восемнадцатого, по-моему, века, эта коррида в Испании была обставлена куда интереснее, чем сейчас, потому что это было маскарадное представление, карнавальное представление. Там все участники были одеты соответственно тому, что в орфических гимнах пишут о спутниках Диониса - там был и пьяный старик на осле, изображающий Селена, и были обнажённые менады и, Бог его знает, что на арене творилось, но потом подали, по-моему, римскому папе прошение об этом безобразии, и это дело немножко упорядочили, и коррида примерно приобрела тот вид, который она, собственно, сейчас имеет".

А.Ф.Лосев:

чтобы лучше уяснить природу мифологии Загрея, необходимо точнее ориентировать ее на историческом фоне второго и третьего Диониса. Второй Дионис — сын Зевса и Семелы; родина его — Фивы, и он очень прочно вступает в историю фиванского и всякого другого античного героизма. Этот второй Дионис не просто только еще борется с безгласной стихией, как первый Дионис — Загрей, но борется с ней уже внутри самого героизма, является ферментом для жизни и подвигов героев, уже преодолевших внешнюю стихию и обратившихся к личной жизни и подвигам в среде самих же героев. Этот второй Дионис — такой же принцип героизма периода весьма зрелого патриархата, как Загрей в его первоначальную пору. Но и это — еще не последняя стадия мифологии и социального развития из тех стадий, которые образовались в мифе о Загрее.

Миф о Загрее поражает еще одной чертой, которая в такой мере, быть может, не свойственна ни одному античному мифу. Это чрезвычайно ощутительное общение человеческого индивидуума с космической жизнью. Эта космическая жизнь дана здесь в самом напряженном виде. В мифической форме поставлены все кардинальные вопросы мироздания со всеми проблемами единства и множества, распадения и воссоединения, гибели и возрождения. Мы находим здесь учение еще и о том, как эта мировая трагедия и как это ликование после ее преодоления пронизывает насквозь все существо индивидуального человека, пронизывает настолько, что только он и оказывается некоторым единством титанического и дионисийского начал.

Подобного рода мифологические концепции не могут возникать в те времена, когда еще нет четкого разделе-

[ 177 ]

ния между космосом и человеком, когда человеческая личность еще не выделилась из общеприродной и общекосмической жизни и, главное, когда у человека еще не дошла до его сознания противоречивость, существующая между субъективной жизнью и объективным миропорядком. Такие мифы могут возникнуть только тогда, когда уже окончательно сформировалось то, что можно назвать космической мифологией, и, с другой стороны, когда отдельная человеческая личность уже настолько развита, что перед ней стоит проблема охвата этого открывшегося ей космоса и проблема вмещения этого космоса в пределы его совершенно внутреннего, интимного самочувствия. Все это переносит нас в поздние периоды общинно-родовой формации или во всяком случае в такие, когда уже проснулось субъективно-человеческое самоощущение.

г) Эта сторона мифа о Загрее выступает особенно ярко на той его ступени, на которой возникает исторически известный нам культ Диониса в Греции, т. е. в основном в VII в. до н. э. К этому времени и надо отнести истоки мифологии того, кого древние называли третьим Дионисом, т. е. Иакха, этого знаменитого элевсинского Иакха, в котором воплотились как реставрация древнего матриархального Диониса, так и субъективизм и имманентизм начального периода цивилизации или той замечательной переходной эпохи, когда рушилась патриархальная олимпийская мифология и нарождалась мифология в соответствии с живым самочувствием индивидуума, освобождающегося от общинно-родовых авторитетов. Этот культ Диониса и связанная с ним мифология важны для нас потому, что критский миф о Загрее именно здесь получает свое последнее оформление и только в VII в. вырабатывается все его основное содержание. Об этом культе Диониса писали многие буржуазные исследователи, и лет сорок, пятьдесят назад он был в Европе очередным научным и эстетическим увлечением. Однако до сих пор еще не дано достаточно убедительного социального объяснения этого популярного в Греции культа и этой распространенной в античном мире мифологии.

Дионис уже с самого своего начала есть нечто всеобъемлющее и принцип бесконечно малых дроблений и восстановлений, уходящих во мглу абсолютно алогического дробления. Самое яркое место, где формулирован этот Дионисов принцип бесконечных дроблений, — Damasc. 160, № 20 1; ср. № 23 а.

б) Орфики воспринимали именно ту сторону мифологии Загрея, которую мы выше назвали религиозно-мифологическим имманентизмом. Орфики учат здесь не просто о богах и не просто о мире, но ставят вопрос о том, как может существовать распавшийся и беспорядочный мир при наличии вечных и никогда не распадающихся богов. Они решают этот вопрос в том смысле, что для объяснения распавшегося мира нужно выставить тезис тоже о распавшемся и даже растерзанном божестве, но они присоединяют и учение о восстановлении распавшегося мира и этого растерзанного божества. Ясно, что все подобного рода концепции орфики могли строить только благодаря пониманию ими имманентности божества миру, т. е. при наличии той новой ориентации человеческого субъекта, которая пришла с распадением общинно-родового строя и с выдвижением новой, освобожденной от родовых авторитетов, самостоятельной и инициативной личности. Орфики, конечно, не могли понимать ни социальной природы дионисизма, ни его философской значимости в системе античного мироощущения, но в их сложных и неповоротливых схемах ясно чувствуется этот Дионис как религиозно-мифологический коррелят восходящего демократического века, восходящей рабовладельческой формации.

Демиургия и бытие Диониса вовсе не есть только объективное, только внешнее бытие. Самым существенным является то, что это бытие взято со стороны своего сознания, со стороны своего самочувствия. По учению орфиков, сам Дионис есть не просто идеальное бытие, но именно ум, и поскольку это бог, то именно Мировой ум и Мировая душа. Дионисова делимая демиургия есть создание не просто отдельных бездушных атомов, но творение именно чувствующих, мыслящих индивидуальностей.

Дионис не есть Мировой ум или Мировая душа в смысле абсолютно неделимой единичности (таковым является Зевс, а не Дионис). Дионис — растекающаяся цельность, или, как выразительно говорит Макробий (№ 23 d), noys hylicos, т. е. «материальный ум». Об этом говорит множество орфических и неоплатонических текстов (№ 22 а, d, h). Олимпиодор (№ 22 h) прямо называет Диониса принципом множественности: «я» и «ты». Это чрезвычайно важное определение, рисующее Диониса как бога личного, субъект-объектного противостояния, исходящего из того субъект-объектного слияния и нераздельности, каковой он является в качестве мирового «материального ума», к каковому он, по учению орфиков, благодатно возводит своих служителей.

в) Дионис — Загрей, взятый сам по себе, есть только принцип и задание, которые должны определенным образом осуществиться, реализоваться. Реализация эта возможна только как преодоление всего, что противостоит Дионису — Загрею. Загрей есть всеобщее единопроникновение, а противостоящий ему мир есть, по учению орфиков, глыба (или совокупность глыб) абсолютной непроницаемости. Покамест эта разобщенная глыбообразность мира не будет преодолена, до тех пор Дионисов принцип бесконечно малых единопроникновений остается только голым принципом без всякой реализации. Но это значит, что предстоит встреча и борьба Загрея с Титанами. Титаны — это именно изолированные глыбы, из которых состоит мир и которые никак не хотят вступать во внутреннее общение один с другим и, следовательно, в общение с миром. Это абсолютизированный атомизм или индивидуализм, принцип раздельной непроницаемости. В этом смысле античность охотно изображает Титанов как «надменных» и неблагочестивых существ, что мы находим и у Гесиода (Theog. 155), и у Платона (Legg. III 701с), и у Горация (Carm. III 4, 42), и у Плутарха (№ 22 i); ср. Cic. De legg. III 5. Предстоит, следовательно, поединок этих двух устроений бытия. Как он происходит у орфиков? Дионис есть стремление к всеохвату. Поэтому он прежде всего устремляется в окружающее его титаническое инобытие с целью найти там себя и утвердить себя. Он, переходя в инобытие, стремится в нем к самому же себе, ибо только так он и может все воссоединить в едином взаимно-проникновении. Но это значит, что Загрей

[ 182 ]

смотрит в зеркало, что Титаны, привлекая его к себе, подставляют ему некое зеркало. У орфиков тут замечательный символизм Дионисова зеркала (№ 24 а—е). Ясно также и то, что, вовлекаясь в инобытийный мир, Дионис — Загрей испытывает бесконечный ряд превращений, потому что материя сама по себе бесконечна, и для проникновения в ее последние глубины необходимо пройти все ее бесконечные образы и формы, охватить целую бесконечность материального становления вообще. Итак, созерцая себя самого в инобытии, испытывая бесконечность превращений, Загрей мчится по глухим просторам материальной пустыни, преследуемый Титанами, божествами вечной изолированной непроницаемости.

Что же далее? Покамест Загрей только еще созерцает свой образ в инобытии, а Титаны всего только еще завлекают его к себе, окончательного, предельного воссоединения всего мира в Загрее, очевидно, еще не наступает. Последнее, предельное, субстанциальное воссоединение с Загреем может произойти только в результате физического, материального поглощения материальным миром всеединящего Загрея. Отсюда — дальнейший и самый центральный акт этой мировой мистерии, по учению орфиков: это — растерзание Диониса — Загрея Титанами и пожирание его ими (№ 22 а—d, 23 d, i). Здесь сразу достигалась двоякая цель: Дионис входил во все бесконечно малые части мироздания, а мироздание приобщалось божественному всеединству, чем и расплавлялась титаническая глыбообразность изолированно-непроницаемого бытия. Отныне мир уже не есть мертвая глыба или совокупность мертвых глыб. В его жилах теперь течет единая, все воссоединяющая с единым кровь абсолютных проникновений; и каждый атом бытия отныне уже не просто титаничен, но и дионисичен одновременно. Мы являемся, говорят орфики, тоже «частью» Диониса (№ 23 1), и наш ум отныне «дионисичен» (№ 23 d). Характерно подчеркивание в орфических материалах (№ 21 h, 22 а, 23 f) растерзания Диониса именно на семь частей: этим, несомненно, хотели сказать, что Дионису причастен весь мир, все мироздание (понимавшееся тогда в виде семи небесных сфер). Подчеркивается также (№ 22 g, h, 23 1, 24 f, g) и двойной состав человеческого существа, тоже титанический и дионисийский. Вино, которое тут уже понимается духовно, возводит нас именно

[ 183 ]

к этому всеохватывающему Дионису, властно разрушая все наличествующие в человеке «титанические» преграды, так что и сам Дионис получает название Ойноса, т. е. Вина (№ 24 f).

г) Наконец, орфическая философия продумывает до конца и самые формы объединения этих двух универсальных начал. Именно, поскольку растерзанный Загрей все же остается божеством и не может исчезнуть окончательно, необходимо было формулировать то новое существование Загрея, когда он оказывался не просто малоопытным отроком, но принципом воссоединенного мироздания. Этот принцип нашли в Аполлоне как божестве света и светлооформленной индивидуальности. Поэтому главным образом именно Аполлон воссоединяет растерзанные члены Дионисова тела (№ 22 а, 23 е—h, 24 1), и, по иным источникам, тут происходит даже прямое воскрешение Загрея (№ 20 f, 23 d, i). Титаны также не могли остаться в прежнем виде после воссоединения с Загреем. Их испепеляет огонь божественного всеединства, к которому они приобщились. Миф рассказывает о поражении их молнией Зевса. Они прекращают свое изолированное существование, а их новая титанически-дионисийская сущность приобретает теперь соответствующую ей новую форму, именно форму человека. Люди у орфиков появляются именно из пепла и копоти сраженных молнией Зевса Титанов. Это означало также и сохранение титанического начала, хотя уже на новой и небывалой ступени; это влекло за собой также и некоторого рода примирение с титанизмом или прощение Зевсом древней вины Титанов в отношении Загрея. Так кончилась мировая трагедия, возникшая в результате воцарения над миром Диониса.

д) Орфическая философия Загрея отражает собой очень древнюю, восходящую к критской культуре, сугубо мистическую и даже мистериальную мифологию страдающего и воскресающего божества. Такую мифологию находим не только на одном Крите; полная ей параллель дана и в египетском Озирисе, и во фригийском Аттисе, и в финикийском Адонисе, и в малоазиатском Сабазии. Орфики в данном случае только выразили в антично-философских понятиях древнейшую мифологическую идею, далеко выходящую за пределы исторической Греции, идею, которую мы должны были бы предполагать в такой развитой культуре, как критская, даже если бы и не было на то приведенных у нас выше прямых указаний Диодора, Еврипида и Фирмика Матерна (№ 21 а—с). Орфическая концепция Загрея делает понятным и то, почему Диодор считает Крит родиной развившихся впоследствии греческих мистерий

Миф о растерзании. В повествовании о растерзании Загрея — Диониса следует различать три момента, а именно: события предшествующие, само растерзание и то, что последовало далее.

а) В части, рассказывающей о времени, предшествующем растерзанию, 1) представляет интерес повествование об укрывании отрока Загрея и охране его Куретами, как и самого Зевса, когда он был младенцем (№ 21 h). Но другие источники (№ 21 с, 25) говорят о беззаботном и счастливом детстве Загрея у его отца Зевса.

2) Интересно настроение Геры и самих Титанов. Гера злобствует на Загрея как на незаконного сына Зевса

[ 170 ]

и хочет его уничтожить (№ 21 с, е, 23 1). Она даже мычит от гнева, побуждая Титанов убить Загрея (№ 25).

3) Титаны завидуют ему как царскому сыну, которому царь и бог передал всю полноту власти (№ 22 f). Миф о Титанах в этой версии явно противоречит общеизвестному гесиодовскому рассказу о заточении их в Тартар еще Ураном. Это не только версия Гесиода, но и вполне орфическая, как об этом определенно говорят Orph. frg. 121, 135.

б) В части, рассказывающей о растерзании, интересно поведение Загрея и Титанов.

1) Титаны завлекают его, как мальчика, разными детскими игрушками, которые перечисляются у античных излагателей (№ 21 h), причем особенную роль среди этих игрушек играет зеркало (№ 24 а—е). Один источник говорит еще и об уродовании Титанами лица Загрея (№ 25 b).

2) Загрей пытается бежать от них, принимает разный вид (№ 25 b). Позднейший же автор (см. № 25 а) говорит не только о бегстве Загрея от Титанов, но и о его нападении на них и жесточайшей борьбе с ними. Загрея растерзывают на семь частей (№ 22 а, b, 23 f).

в) После растерзания рассказывается о целом ряде событий.

1) О пожирании растерзанного Загрея Титанами (№ 20 k, 21 а, е, с, 1, h, i), причем некоторые источники (№ 20 n, 21 h) говорят о предварительной варке членов тела убитого и об их зажаривании (№ 21 i); а тексты (№ 23 1, 21с) — о вкушении тела Загрея, но не упоминают о варке или поджаривании. Один текст (№ 21 с) мотивирует пожирание желанием Титанов скрыть свое преступление. Некоторые источники совсем не говорят о вкушении после растерзания.

2) Сам Зевс участвует по незнанию в пиршестве (№ 21 с, i).

3) Гнев его после того, как он узнает о преступлении Титанов, пытки и мучения (№ 21 с) их и низвержение в Тартар (Orph. frg. 121 и сл. Ср. № 23 к; № 25). Это находится в противоречии с другой версией о каре Зевса в отношении Титанов (22 i, 23 1), именно, убиением их молнией, и тем более с последующим рассказом о происхождении людей из пепла сраженных молнией Титанов (№ 23 1), хотя эти версии уживаются у Арнобия (№ 21 h) вполне мирно.

[ 171 ]

Дионис есть божественное всеединство Сущего в его жертвенном разлучении и страдальном пресуществлении во вселикое, вечно колеблющееся между возникновением и исчезновением, Ничто мира. Поэтому дионисическое начало не может быть истолковано никаким частным "что". Дионис приемлет и вместе отрицает всякий предикат; в нем а и не-а, жертва и жрец объединяются как тождество. Одно дионисическое "как" являет внутреннему опыту его сущность, не сводимую к словесному определению, как существо красоты или поэзии. В этом пафосе боговмещения полярности живых сил разрешаются в освободительных грозах. Здесь сущее переливается через край явления. Здесь бог, взыгравший во чреве раздельного небытия, своим ростом в нем разбивает его грани.

Вселенская жизнь в целом и жизнь природы, несомненно, дионисичны.

В. Иванов

А. Ф. Лосев: Согласно орфической теогонии, растерзание Диониса - Загрея Титанами и пожирание его ими есть центральный акт мировой мистерии. здесь сразу две герметических аллегории: Дионис проникал во все бесконечно малые части мироздания, и оно приобщалось божественному единству. Теперь в жилах мира течёт кровь теургических метаморфоз и абсолютных пенетраций. Теперь каждый атом бытия не просто титаничен, но и дионисичен одновременно. Как считают орфики, мы являемся "частью" Диониса, и ум наш "дионисичен".

О сохранении сердца Загрея Афиной Палладой и о доставлении его Зевсу (№ 21 с, i. Ср. 22 а—с, 23 j, 24 f). Миф о зашивании сердца Загрея Зевсом в собственное бедро и рождение им второго Диониса самостоятельно или от Семелы — уже не критского происхождения.

5) Далее, восстановление растерзанного тела Диониса Деметрой (№ 20 n), Реей (см. № 21 j и Cornut. 30, р. 62, 11 — аллегория о вине) или Аполлоном (№ 21 g), которому Зевс передал останки Диониса, а тот отнес их «на Парнас», т. е. в Дельфы (тут еще не мыслится оживление Диониса, но лишь сложение частей его тела для погребения — № 21 ;). Ср. Julian. Adv. Christ. 167, 7 — о «спайке членов Диониса». Об оживлении Диониса говорит (№ 20 f, 23 d, i) миф, противоречащий сообщениям о поглощении Диониса Титанами и, по-видимому, представляющий собой другую орфическую версию, приспособленную к дельфийскому учению о вечном возвращении (ср. наличие могилы Диониса в Дельфах, № 21 к). О самовосстановлении Диониса читаем в текстах № 23 d, i, а в № 20 f — даже о его последующем восшествии на небеса. Наиболее ясная философская интерпретация возрождения Диониса — в тексте № 23 е—g.

6) Появление людей из копоти дыма от горящих тел Титанов (№ 23 1) или из их крови (№ 22 g)— миф, который очень трудно объединить с другим — тоже орфическим и прокловским (frg. 140—141) — учением о трех поколениях людей: золотом (при Фанете), серебряном (при Кроносе) и «титаническом» (так что в конце концов неясно, появились ли, согласно орфикам, люди впервые только из пепла Титанов, или этим «титаническим» людям предшествовали еще другие поколения людей).

7) Прощение Титанов Зевсом, мыслимое только по истечении значительного времени и оспариваемое некоторыми учеными (№ 23 т).

Версия, читаемая нами в Гомеровском гимне (Hymn. Hom. II 157 и сл.):

Слушайте, боги-Титаны, вкруг Тартара в глуби подземной Жизнь проводящие,— вы, от которых и люди, и боги! —

несмотря на свое видимое соприкосновение с орфиками и с Гесиодом, вероятно, не имеет к ним никакого отношения. По орфикам, люди происходят от Титанов совсем не

[ 172 ]

в том смысле, в каком боги, а по Гесиоду, люди и вообще имеют весьма отдаленное отношение к Титанам. Отметим, наконец, и странный текст Гимерия (№ 22 f), являющийся сатирой на Загрея и потому выходящий за пределы того, что рассказывали о Загрее мифы.

г) Все указанные подробности мифа о растерзании Загрея — Диониса Титанами возникли, конечно, в разное время и здесь изложены не исторически, а систематически. Возможно, что значительная их часть является и созданием орфиков. Однако нельзя отрицать идею вечного возвращения для древней хтонической религии вообще и не связывать с ней мифологии умирающего и воскресающего бога для Крита. Дело здесь не в деталях, многие из которых, конечно, могли возникать вплоть до последних столетий античного мира вообще. В наиболее общем виде эта мифология растерзания и восстановления божества не могла оставаться неизвестной для Крита. Это можно было бы утверждать даже и а priori, если бы об этом определенно не говорили тексты, приводимые под № 21 а—с.

д) Философское осознание мифологии «растерзания» в Греции связывается с орфиками, следовательно, не восходит раньше VI в. до н. э. Оно продолжено и завершено неоплатониками, т. е. заканчивает свою эволюцию вместе с концом всей античной философии. Новым здесь является только сама философия, а не мифы и умозрения, которые уходят в незапамятную старину и которые издавна составляли теоретическое содержание мистерий. Но эта философская теория мифа о растерзании является настолько замечательным документом греческой и общечеловеческой культуры, что не остановиться на ней нельзя. В план настоящей работы входит не только обзор самых мифов, античного мира, но и обзор античного осознания этих мифов, поскольку это не только помогает современному овладению античной мифологией, но и часто является единственным средством понять миф и разобраться в нем именно с нашей же точки зрения. Однако, для того чтобы хорошо разобраться в орфической теории Загрея, нужно независимо от орфиков подойти к Загрею так, как этого требует современная наука. Это облегчит нам изучение орфической теории.

. Образ этого Загрея впоследствии был воспринят орфиками и развит ими в целую систему философско-мифологических идей. Его критское происхождение не вызывает никаких сомнений. Диодор (№ 21 а), Еврипид (№ 21 b) и Фирмик Матерн (№ 21 с) — это достаточно достоверные источники, а они вполне определенно связывают Загрея именно с Критом.

Что Дионис определенно связан с Критом, об этом говорят и места его культа на нем вроде Элевтер или Кидонии, и монеты из Праса, и наличие там орфизма, и, наконец, миф о бракосочетании Диониса с дочерью критского царя Ариадной.

б) Но кто такой Загрей, каково его отношение к Зевсу и почему его надо рассматривать в связи именно с мистериальной разработкой Зевсовой мифологии на Крите?

Вполне выяснить этот образ и оценить его историческую эволюцию без домыслов и гипотез при нынешнем состоянии источников невозможно. Прежде всего невозможно точно установить, имел ли миф о Загрее отдельное происхождение от Зевсовой мифологии и от мифологии Диониса. Возможно, он был только впоследствии отождествлен с Зевсом и Дионисом (как отдельный и самостоятельный образ или только как ипостась того и другого). Весьма возможно, что Крит давным-давно знал дикого охотника Загрея, хтонического демона или демона охоты (т. е. ловца душ) на манер известного Актеона. Только впоследствии, может быть, этот Загрей был отождествлен с Дионисом, тоже охотником и богом душ, и поставлен в сыновние отношения к Зевсу, богу жизни, или к Аиду, богу душ умерших. Образ подобного Ловчего мы находим на одном бронзовом щите из идейской пещеры, где молодой Зевс стоит одной ногой на быке и разрывает руками льва.

в) Источники говорят о Загрее уже как о сыне Зевса (№ 20 а—g) или Аида и уже как о самом Дионисе. Точнее, Загрей настолько же сын Аида, насколько он и сам Аид (№ 21 а, b); и, кроме того, он настолько же сын Зевса, насколько он и сам Зевс (№ 25 с). О сочетании в мифе хтонизма и героизма говорят уже самые ранние из дошедших до нас текстов о Загрее (№ 20 к). Это замечательный образчик той ранней мифологии, где хтонизм

Дионис есть бог, составляющий причину возрождения, восстанавливающий формы воплощения и принуждающий все, что возникает и рождается, выходить наружу из дверей.

c) Julian. Orat. 179b.

Разделенное мироздание из единообразной и нераздельной жизни великого Зевса великий Дионис понял и, из него выйдя, посеял во все явления.

d) Macrob. Somn. Scip. I 12, II (растерзание Диониса и дробление Мирового ума).

О самом же отце Либере орфики полагают, что его нужно понимать как noys hylicos [«материальный ум»], который, происходя из того неделимого [ума], сам делится на отдельные [умы]. Поэтому в их священных обрядах передается, что он, будучи растерзан титановским неистовством на отдельные члены, после мнимого погребения восстал снова живым и невредимым, поскольку noys, который, как мы сказали, есть ум, определяя себя от неделимого к разделению и опять возвращаясь от разделенного к неделимому, и исполняет свои обязанности в отношении мира, и не покидает тайной стороны своей природы.

e) Olympiod. In Phaed. 67с, р. 43, 14 (множественность Диониса и единство Аполлона).

Как же при таких обстоятельствах Платон не воспроизводит тех орфических учений, что Дионис, с одной стороны, растерзывается Титанами, а с другой — единится Аполлоном? Вследствие этого Дионис объединяется и собирается, т. е. — от титанической жизни к единовидной. Так же и Кора, с одной стороны, низводится в Аид, а с другой — возводится и живет там, где была раньше, при помощи Деметры.

f) Procl. In Tim. 11, 198, 2.

Приходит для души, и притом от высших причин, это число [семерка], равно как и тройка, последняя — от причин умопостигаемых, первое же — от умозрительных. Приходит же оно от этих богов для того, чтобы сложенность дионисического ряда и данного в мифах растерзания, с одной стороны, обладала делимостью на семь частей (ведь нужно было, чтобы душа, приобщаясь к дионисическому уму и, как говорит Орфей, неся на голове своей бога, в соответствии с этим и получала разделение), а с другой стороны, чтобы в этих частях она обладала гармонией в качестве символа аполлинийского строя. Потому этот последний бог и есть тот, который является в отношении упомянутых частей по воле отца собирающим и единящим разъединенные части Диониса.

Дионис — мировой ум