Клуб эссеистов и коллективная импровизация: творчество через общение

(Из интеллектуальной истории 1980-х)

Михаил Эпштейн

Я обратился к эссеистике, когда, как ни странно, даже такого жанра не было в советской словесности — считалось, что и в русской. За жанр признавалась только публицистика, а “эссе” — это нечто чуждое, сугубо западное. В главной литературной энциклопедии того времени так и было сказано: “Для русской и советской литературы жанр эссе нехарактерен...”¹

В отличие от публицистики, эссеистика не притязает на общезначимую тему и гражданский пафос: она ограничивается сферой частного, прихотливо-своенравного — так сказать, разукрупняет общественную духовную собственность до кустарного промысла и единоличного надела. Слово “эссе” одинаково произносится в обе стороны. Вот и смысл этого жанра — двусторонний: разрушая авторитарные мифы, воссоздавать на их месте авторские. Превращение мифа, как творения народной души, в эссе, как опыт частного самосознания, — такова “алхимия” этого жанра.

Чтобы наверстать упущенное российской словесностью по части эссеистики, в 1982 году в Москве был создан Клуб эссеистов. Сначала чисто домашний, в составе художника Ильи Кабакова, социолога Иосифа Бакштейна и меня. Потом я задумал более широкое объединение, с отбором участников на основе общемосковского конкурса эссеистических дарований. Как раз осенью 1982 года был создан необычный по тем временам Центр по организации творческого досуга молодежи, куда устроилась работать психологом Оля Свиблова. Через нее удалось официально объявить о конкурсе, хотя плакатики я сам развешивал по публичным местам, издательствам, творческим союзам. В жюри вошли писатели Владимир Тихвинский (входивший в творческий совет ЦДРИ и много сделавший для организации клуба), Андрей Битов, Александр Аронов, критики и литературоведы Ирина Роднянская, Самарий Великовский, Виктор Камянов. В победители вышли молодые, тогда двадцати- и тридцатилетние Ольга Вайнштейн, Владимир Аристов, Ирина Вергасова, Борис Цейтлин, Мария Умнова, они и стали ядром клуба. Иосиф Бакштейн и я тоже участвовали в конкурсе под псевдонимами, у меня их было даже два: Тихон Кротов (автор “Эссе об эссе”) и Евгений Югов.

С 1983 года Клуб эссеистов прописался при Центральном доме работников искусств, 21 марта прошла первая импровизация — на тему головных уборов. А для широкой публики Клуб открылся 11 мая 1983 года импровизацией по заказу публики — записки с темами бросались в шляпу, и жребий выпал на тему “венок”. В ее разработке к нам присоединились поэт Ольга Седакова и художник Владимир Сулягин. Хотя Клуб и дальше выступал с публичными эссеистическими сессиями — в том же ЦДРИ, ЦДЛ, других учреждениях культуры, на вольных семинарах, в ассоциации “Образ и мысль”, — но остался по преимуществу формой домашней культуры и действовал до 1988 года.

Таким образом, наряду с практикой и теорией этого жанра² возникала еще и особая интеллектуальная среда — эссеистическое сообщество. Я с благодарностью вспоминаю это время сомыслия, приключения идей в дружеском кругу. Сейчас, когда жанр эссе стал ходовой монетой литературного и журнального обихода, полезно вспомнить социально-коммуникативные истоки возрождения этого жанра в начале 1980-х. Он возрождался в оппозиции к “официальному” мышлению, как идеологически-мифологической, так и научно-академической его разновидностям. Эссеизм противостоял как синкретической пропагандистской мыслеобразности, разлагая ее иронией и рефлексией, так и претензиям на объективность научного анализа и дробной специализации, строя синтетические мыслеобразы неомифологического типа. Но это была сугубо частная, домашняя, экспериментально-рефлективная мифология, опыт обоснования авторского мнения в его единстве с сомнением.

Как это происходит? Собираются несколько человек, обычно от шести до двенадцати, и каждый предлагает свою тему импровизации. Общим голосованием (возможно, тайным) выбирается одна — и все участники начинают здесь же, за общим столом (или разойдясь по соседним комнатам и закоулкам) писать на эту тему примерно в течение часа. Потом читают друг другу и обсуждают написанное. Складывают все тексты в одну подборку — получается маленькая вольная энциклопедия данной темы (собрание эссе, медитаций, холодных наблюдений ума и горестных замет сердца и т.д.).

Главное — то вдохновение, которое мы вдруг испытываем, столкнувшись с совершенно неожиданной темой, и то удовольствие, которое получают участники, находя так много различного в общем и общего в различном. Это удивительное взаимное воспламенение умов я испытывал и наблюдал неоднократно в тех 72 импровизациях, которые мне довелось провести в Москве, и еще около 15 в США и Испании³. Очень рекомендую такие опыты совместного письма, творчества-через-общение всем, кому обычный способ свободного времяпрепровождения с друзьями, знакомыми, коллегами (обмен новостями, слухами, разговор обо всем и ни о чем) не приносит удовлетворения.

Цель коллективной импровизации состоит в том, чтобы поощрять взаимодействия между различными дисциплинами, жизненными опытами и мировоззрениями. Мысль всегда не только интенциональна, она интерперсональна, это не только мысль о чем-то, но и мысль с кем-то, и коллективная импровизация выявляет взаимосвязь этих двух моментов: мыслительного обобщения и межличностного общения. Это мышление в форме сомыслия, которое сочетает индивидуальное и универсальное. Цель коллективной импровизации можно связать с задачей, которую Ричард Рорти поставил перед мыслителями будущего: “Они должны стать универсальными (all-purpose) интеллектуалами, готовыми предложить свои представления о чем угодно, в надежде на то, что эти представления будут гармонично сочетаться со всем остальным”⁴. Акты импровизации можно понимать как метафизический “штурм” обычных вещей, эксперименты в области творческого общения или же опыты создания “универсальных интеллектуалов”.