5 Февраля 1892 г.

Граф Лев Николаевич ежедневно объезжает, а иногда и пешком обходит за несколько верст устроенные им даровые столовые в окрестных деревнях, а если ездит, то всегда один, без кучера, во всякую погоду и по неизвестным иногда ему местностям. Узнаем мы однажды, что он уехал в метель и еще не возвращался. Мы испугались и послали его разыскивать нашего Алексея Конова⁹⁸: будучи охотником — псарем, он знаком с каждым овражком, каждым кустиком и к тому — отчаянная голова, готов и в огонь и в воду. Алексей отправился верхом и нашел графа, идущего пешком по снежному полю, а лошадь от него ушла. Алексей ее поймал, усадил графа в сани и привез к нам.

Мария Львовна, с своей стороны, с раннего утра также отправляется навещать другие столовые; и она, и граф странствуют таким образом весь день и возвращаются в Бегичевку не ранее восьми часов вечера: тут им зараз — и обед и ужин.

На-днях граф уехал верст за восемь в с. Орловку, что на Дону (имение Р. А. Писарева), осмотревши столовую, он шел садиться в сани, как вдруг на него бросилась собака крестьянская и, прокусивши сапог, выкусила у него из ноги кусок мяса*. Графиня Софья Андреевна и Мария Львовна очень испугались, потому что несколько лет тому назад от почти подобной раны граф прохворал несколько месяцев и чуть не поплатился жизнью. — К счастью на этот раз рана скоро зажила, и в эту минуту Лев Николаевич, слава богу, здоров. Заезжал к нам сегодня.

Мария Львовна также была. Дети ей всегда очень рады. Шестилетняя Аня, увидя ее, стоит перед ней и вся дрожит от радостного волнения, а Катя и Володя высунули головы из классной комнаты, все красные от восторга, и улыбаются во весь рот.

— Кончил ли граф свою новую повесть? — спросила я у Марии Львовны.

— Нет еще, — ответила она; — он теперь очень занят давно начатым им философским сочинением⁹⁹, а легкие статьи оставил.

— Как жаль!

— Вообразите, что с этой повестью случилось?

— Что?

401

— Отец ни мама̀, ни нам не хотел показывать ее, потому что не переправлял еще, а в сыром виде не хотел, чтоб ее читали. Но вот пишет он мама̀, что посылает ей статью «о голоде» и наказывает ей показать ее разным личностям, которых называет ей в письме. А между тем, ошибкой вместо статьи «о голоде» кладет в конверт начатую повесть! — Мама̀ получает ее, сзывает гостей и вслух им ее читает!¹⁰⁰ Каково! И теперь эта повесть во всей Москве известна!

— Где же теперь эта рукопись? — полюбопытствовала я. — Нельзя ли мне ее прочесть?

— Должно быть, она в Москве. К тому же отец хочет ее переправить, да она еще не окончена.

11 февраля, 3 часа пополудни, на солнце +12 градусов.

Сейчас заходил ко мне граф Лев Николаевич Толстой: он из дома шел пешком в одной блузе, шляпе и нагольных сапогах.

— Возможно ли, граф? как легко одеты?

— Очень тепло, я полушубок снял, нес его. Иду к Философовым, зашел к вам. Хочу завтра ехать с Натальей Николаевной в Богородицк, получил от тульского губернатора Зиновьева¹⁰² письмо: пишет, что объезжал Богородицкий уезд и что там дело продовольствия голодающим очень плохо поставлено, просит меня туда съездить и повидать, что там можно сделать. Владимир Бобринский¹⁰³ один там возится, помощников у него нет — никого, а дела через голову. Хочу туда пристроить кого-нибудь из своих. — Лев мой приехал из Самары за субсидиями.

— А внук мой Иван Бергер?

— Он остался в Самаре, всем там орудует. На-днях был у меня англичанин, он там был и очень хвалит Ивана Александровича; говорит — дело у него кипит.

— Что это за англичане здесь разъезжают?

— Это репортеры разных газет: «Daily News», «Telegraph News» и других.

— Чей же репортер был Hoggets?

— Гаваса¹⁰⁴. Он мне менее нравился трех последних.

— Будет от них толк? Пришлется ли какая помощь?

— В Америке мельники собрали четыре миллиона фунтов муки и спрашивают у меня: кому и куда их переправить? Посылают также своего агента, чтоб разузнать все поосновательнее.

— Не худо бы нам в Данков хорошей муки доставить; ведь здесь раздается кукуруза и отвратительные отруби.

— Да, я видел их, — отвратительны.

14 февраля 1892 г.

I

Елена Михайловна Персидская¹⁰⁴, помещица из казаков, богатая и образованная, выдержала экзамен на фельдшерицу и приехала на свои средства в с. Бегичевку к графу Льву Николаевичу Толстому, чтоб помогать ему в благотворительной его деятельности. Она привезла с собой инструменты и лекарства; к ней со всех сторон сбегаются больные, и она вместе с Марией Львовной Толстой ходит по избам, туда, где требуется медицинская помощь. Персидская вместе с Толстым заведует и даровыми столовыми. Их к февралю месяцу было 95 в Епифанском и Скопинском уездах, так что последние столовые

402

помешались в отдаленных от Бегичевки деревнях; уезжая туда рано утром, эти самоотверженные молодые девушки возвращаются домой голодные и прозябшие не ранее осьми часов вечера.

Какую же благодарность получают они за свои хлопоты?

Увидим.

Приезжает Елена Михайловна в деревню Пеньки¹⁰⁵, Данковского уезда, в даровую столовую, где кормится беднейшая часть сельского общества. Молодую девушку обступает толпа мужиков; многие из них пьяны: они начинают всячески ее поносить. По спискам знает, кто из крестьян нуждается, кто — нет; видит — пристают к ней все богатые мужики.

— Пусти нас, — кричат, — с семейством в свою кормёжку!

А она знает, что у них свой хлеб есть, да еще из земства получают продовольствие.

— Приходите, — говорит, — с своим хлебом, а приварок вам дастся.

— Очень нам нужен твой приварок! — орут грубые голоса, — возьмем свой хлеб, да почерпнем воды из колодезя, вот и твой приварок!

— У меня не одна вода, — говорит Персидская, — а щи, похлебка и проч.

— К чорту твои столовые! — ревут они. — Убирайся ты с ними.

И прибавляют кой-какие крепкие слова, которые, конечно, Елена Михайловна не захотела повторить. Да и то, что здесь написано, с трудом от нее выпытали. Узнал все это происшествие земский начальник от старосты соседней деревни Прудков¹⁰⁶.

— Бедная барышня, — сказал прудковский староста, — приехала к нам вся в слезах. Пеньковские мужики, сказывают, с кулаками на нее лезли. Уж мы барышню старались успокоить, как могли.

Напрасно приставал Мордвинов к Елене Михайловне, чтоб она ему назвала, какие именно мужики ей грубили. Она ни за что не хотела их назвать, хотя и знала их имена.

— На вашем месте, — заметила я, — следовало бы тотчас закрыть столовую. Не нуждаетесь в столовой? Ну, и не надо ее!

— Как можно? — ответила Елена Михайловна. — Ведь в столовую ходят действительно бедные ребята и старухи, а кричали-то богатые мужики.

II

Другой случай. Пришли к И. Н. Мордвинову из его второго участка, села Татищева, артель в двадцать человек крестьян просить свидетельства на удешевленный проезд на заработки в рязанские леса. Там дают за рубку и пилку одной швырковой сажени (т. е. треть кубической) дров 1 р. 10 коп. сер. Дали свидетельства. Мужики ушли. Вслед за ними поехал и Мордвинов в Данков. Видит мужики там стоят.

— Что ж вы не едете?

— У нас на билеты денег нет.

Мордвинов сам поехал на станцию ж. д., на свои деньги (13 р. с.) взял им билеты и роздал всем по рукам. Уехали.

Не прошло недели, как является назад вся артель.

— Зачем вернулись?

— Работа не годится.

— Нам дали, — говорил один из них, — каждому по топору и по

403

пиле. Я с двоими товарищами в один день засветло покончили три сажени дров.

— Ведь это каждому из вас по 1 руб. 10 коп. в день, — заметил Мордвинов. — Вычесть харчи, все же придется по 90 коп. в день, значит в месяц 27 руб. сер. Чего же лучше?

— Мы трое остались бы на работе, но вся артель не захотела остаться, мы и вернулись, а то они на нас осерчали бы.

— Отчего же те-то не захотели оставаться?

— Больно снежно в лесу.

III

У Владимира Петровича Глебова¹⁰⁷ большое имение на Кавказе: он нанял в голодающей Тульской губернии сто с лишком человек работников по 75 рублей сер. в год на хозяйских харчах, дал им задатки и повез их по жел. дороге. К сожалению, управляющий, полагаясь на то, что народ здесь голодает и должен за счастье считать предложенный ему хороший заработок, не сделал с работниками письменного условия и не взял им рабочих книжек, где обыкновенно вписывается то, что дается в задаток. Поехали. — С Ряжской¹⁰⁸ станции уж многие сбежали с задатками. Прибывшие же на Кавказ остались там немного времени, и от Глебова все сбежали.

Тамошние колонисты стали их удерживать и предлагали им в год до 120 руб. сер. — Никто не остался, все вернулись в свои деревни.

Управляющий В. П. Глебова подал на них прошение к мировому судье Головацкому¹⁰⁹ (он же и земский начальник). Но тот ничего сделать не мог, потому что ни письменного условия не было, ни рабочих книжек не взято. Немногие из крестьян явились на разбирательство и, сознавшись, что получили задаток, вернули его, но большая часть их ото всего отперлась.

— Как же вы с Кавказа вернулись? — опросил их Головацкий.

— Мы по дороге сначала милостыню просили. Каждый из нас набрал себе по 15 рублей. Тогда мы на машину сели.

— Зачем же вы оттуда ушли?

Тут же с ними была баба, она за всех ответила:

— Кормили нас там какими-то клёцками: в душу не шло!

IV

Граф Лев Николаевич на-днях говорит сыну моему Дмитрию, который взял на себя попечительство округа.

— Для распределения пособий лучше не быть здешним, коренным жителем, потому что у здешних могут быть лицеприятия, помнят, что такой-то когда-то ему нагрубил или сделал какой-нибудь проступок и поэтому не захотят его поместить в число нуждающихся. Или почему-либо имеют к одной личности пристрастие и захотят его ублажать не в меру. Мы же, чужие, не можем иметь никакого лицеприятия.

— Никто, как я, — отвечал Дмитрий, — не страшился более того лицеприятия, о котором вы говорите: особенно страшился и избегал его, будучи мировым судьей; поэтому моим правосудием всегда оставались довольны. Между тем, вы, не жители этой местности, не можете, как мы, знать всякого, кто придет к вам кляньчить и перед вами проливать крокодиловы слезы. Например: вы говорите, что нет жальче мужика, как моего Никитского Николая Волкова? — А он — отъявленный

404

вор, всем известно, что он из общественного хлебного магазина выкрал все дубовые доски, из которых он, как столяр, выделывал шкапы, столы и проч., которые сбывал по сторонам. У нас лес, особенно дубовый, очень редкий; все удивлялись, откуда Николай его добывает? А как хватились запертого магазина — оказался он пустой, все закрома выломлены, ни одной доски в нем нет! У своего брата-мужика крадет, что попало. Жену на-смерть бьет. А она женщина смирная, богомольная, только тем спасается, что в своей хате запирается и весь день богу молится. Есть он ей не дает. Спасибо, что Вы принимаете ее в свою столовую, а то бы давно с голода умерла. Сам же Николай ходит по всем клетям воровать и всё пропивает. Недавно еще в воровстве попался, его следует в острог, а не вам пороги обивать.

— Еще говорили вы, что жалеете, наравне с Волковым, Федота Афанасьева¹¹⁰. Это Федот растранжирил всё отцовское наследство, корову, лошадей, овец, и, наконец, избу. Всё в карты проигрывает. На-днях застаю его в моей людской, играет там в карты, прогнал его и послал за старостой, чтоб засадить его в холодную, но он убежал, скрылся, разыскал себе других партнёров и тут же проиграл не только полученные от меня деньги, жалованье, но всё земское продовольствие и даже сапоги свои. На другой день дядя его пришел ко мне на него жаловаться, просил, чтоб я его унял. Но разве могу я шаг за шагом следить за каждым негодяем, который к тому же прячется? А вы говорите, что он самый несчастный изо всего села! Если потворствовать негодяям в ущерб честным труженикам, то немудрено возбудить тем неудовольствие и ропот всего общества крестьянского.

Хороши и попечители!

Господин Иванов, один из деятельных епифанских попечителей¹¹¹ своего округа, но, к сожалению, не все на него походят. По болезни он не был в возможности объезжать дальние деревни своего участка, поэтому назначили ему в помощники Михаила Михайловича Корсакова¹¹². Всё же до сдавания должности г-н Иванов занялся тем, что удостоверился сам, засыпаны ли все крестьянские магазины положенным количеством четвертей семенного овса, обеспечивающего весенний посев? В том же числе был и магазин деревни Хворостянка¹¹³, Куликовской¹¹⁴ волости, где засыпано было сто четвертей овса, о чем Иванов и сообщил бумагою тульскому губернатору Зиновьеву.

Приезжает М. М. Корсаков в куликовское волостное правление, чтоб пересмотреть списки нуждающихся в продовольствии крестьян и назначить количество этого продовольствия на февраль и март месяцы. Но еще прежде, чем приняться за списки, он требует себе водки.

Староста засуетился: кабака в селе нет; он бежит в шинок* и берет там полуштоф вина, объявляя громогласно, что добывает его на угощение попечителя (?)!! — Хорошо.

Сбирается сход. Корсаков проверяет списки.

— Вас, робята, — говорит он, — ваш попечитель, как вижу, голодом морил?

— Так точно, ваше высокопревосходительство!

(Попал из ничего в высокопревосходительство!!!)

— Ну, а я, робята, вам прибавлю всем хлеба!

— Много благодарны, ваше высокопревосходительство!

405

А между собой мужики шепчутся: «Вишь, вино пьет, вот он и добрей того! понимает, что и мы не можем не пить!»

А в сущности не от него, Корсакова, а от земства, положено на февраль, март и апрель прибавить количество продовольствия крестьянам, потому что у всех почти запасы истощились.

— Ну, что же, робята, — продолжает Корсаков, — в Хворостянке засыпан амбар семеным овсом?

Мужики переглянулись, перешептались.

— Нет, ваше высокопревосходительство, не засыпан, нечем нам его засыпать-то.

— Ну, ладно. Так и доложу губернатору, что нечем засыпать. Вам семян дадут.

И, не осмотревши сам, засыпан ли амбар или действительно пуст, Корсаков тотчас отправил губернатору донесение о том, что в Хворостянке амбар не засыпан. А тем временем крестьяне из-под ключа стали из амбара растаскивать овес.

Вдруг получает Иванов от губернатора запрос: — Как это вы мне рапортуете, что в Хворостянке магазин общественный засыпан овсом? а Корсаков доносит, что там нет ни зерна?

Удивился и немного испугался Иванов и, по невозможности самому выехать, отправил надёжного старосту удостовериться в исчезновении овсяных семян. — Возвращается староста и доносит, что действительно в амбаре уже нет ста четвертей, а остается их только шестьдесят.

Несколько часов спустя посылает опять Иванов туда же верного человека; тот возвращается с докладом, что осталось в амбаре только 40 четвертей.

Иванов пропускает еще несколько часов, и новый посол отправляется в Хворостянку; этот доносит, что остается в амбаре всего четвертей двадцать.

— Хо! хо! — говорит Иванов. — Понимаю, в чем дело!

Он призывает волостного старшину и трех судей, приказывает им немедля ехать в Хворостянку, обшарить все клети и объявить крестьянам, что, он, Иванов, велит им тотчас обратно свести в амбар весь стасканный ими овес; чтоб было там опять сто четвертей.

Ловкие были эти четыре мужика — старшина и трое судей! Всё исполнили, как по писанному.

В тот же день овес обратно очутился в амбаре.

Хорош попечитель Корсаков?¹¹⁵