13. Модульный человек является националистом

Формирование современного модульного человека стало суще­ственной предпосылкой индустриального чуда, и несомненно — просто по определению — предпосылкой становления граждан­ского общества. Гражданское общество представляет собой сово­купность институтов, союзов и ассоциаций, достаточно силь­ных, чтобы исключить возможность появления тирании, и в то же время достаточно свободных, то есть позволяющих индивиду беспрепятственно к ним присоединяться или их покидать, а не вмененных ему от рождения или навсегда закрепленных за ним в ходе какого-нибудь сурового ритуала, от которого кровь сты­нет в жилах. Вы можете свободно вступить, скажем, в ряды лейбористской партии, не принося при этом в жертву овцу (да и вряд ли вам кто-нибудь сегодня это позволит), и можете выйти из этой партии, не боясь заслужить смертный приговор за отступ­ничество. Когда в 1956 году в Марокко, только что получившем независимость, создавались современные политические партии, представители горных племен вступали в них по-старинке, — так, как они прежде присоединялись к религиозным движени­ям, — а именно, всем миром, с принесением торжественной клятвы и жертвы. Таким образом, ряды социалистической пар­тии пополнялись не индивидами, а родовыми кланами, и по крайней мере один вол должен был лишиться жизни по ходу этого действия. Поистине поразительное соединение двух со­вершенно различных типов культуры! Или возьмем харизма­тическое общество, карающее за отступничество смертью. Его сочетание с гражданским обществом тоже весьма и весьма про­блематично. Вспомним историю с Рушди, когда западный мир с

из

ужасом обнаружил, насколько велика дистанция, отделяющая его от мусульманской Умны".

Но модульность современного западного человека имеет свою цену, — по крайней мере, некоторые ее прямые последствия рождают свои проблемы. До сих пор речь шла об определенных моральных и интеллектуальных качествах, обусловленных мо­дульностью. Мы говорили о том, что человек должен относиться к своим действиям предельно лично, предельно ответственно и трезво, что он должен выполнять свои обязательства безо вся­ких устрашающих ритуалов, и не только из опасения оскорбить членов окружающего сообщества или запятнать честь своего рода. Он должен быть не столько рабом, сколько хозяином своего слова, даже если оно произносится тихим голосом, в обыден­ных обстоятельствах, без излишнего театрального пафоса. Как-то раз служащий одной страховой компании не без гордости со­гласился признать в качестве документа каракули, которые он набросал во время дружеской вечеринки, при довольно легко­мысленных обстоятельствах. Этим он хотел показать, что готов отвечать за любые свои слова.

Еще член гражданского общества должен уметь мыслить в картезианском духе, ясно и строго, не соединяя, а по возмож­ности различая сущности и рассматривая в каждый момент только одну из них. В самом деле, подвижность и гибкость социальных структур предполагает тщательное разделение, разведение кон­кретных связей и отношений, преодоление тенденции их "скле­ивания" между собой, а для этого нужна не только моральная готовность, но и соответствующие интеллектуальные способ­ности. Поэтому Декартовы правила для руководства ума, призы­вающие различать сущности и рассматривать их последователь­но, являются непременным элементом стиля мышления модуль­ного человека (хотя сам Декарт, разумеется, не употреблял это­го термина). Ясное мышление не дается человеку по праву рож­дения, а принадлежит к числу индивидуальных достижений. Чтобы научить ему, привить к нему вкус, и были сформулиро­ваны эти правила. Но разделение деятельностей имеет и свою оборотную сторону: мир распадается на множество отдельных фрагментов, которые уже не могут друг друга подкреплять и

* Салман Рушди — английский писатель, по происхождению пакистанец. Заочно приговорен к смерти за свой роман "Сатанинские стихи" (1988), после чего был вынужден скрываться.

114

поддерживать. Никакая деятельность, определяемая своей стро­го очерченной целью, не может опираться на другую деятель­ность, и это создает холодную атмосферу трезвого расчета, столь не похожую на теплую, уютную спаянность, характерную для "тотальной" культуры. Многие считают такое "отчуждение" слишком высокой платой за этот "расколдованный" мир.

Здесь мы сталкиваемся с одной из наиболее важных и харак­терных особенностей современного общества — с его культурной однородностью, возможностью вне-контекстуальной коммуникации, стандартизацией способов выражения и способов восприятия. Граж­дане такого общества должны быть все равны по культуре, как они в принципе равны по своему статусу. Это является, во-первых, условием мобильности общества (то есть взаимозаменяемости его членов), а во-вторых, — условием постоянной массовой аноним­ной коммуникации, то есть общения незнакомых друг с другом людей. Во всех сегментированных обществах границы между сег­ментами всегда подчеркивались и закреплялись с помощью куль­турных различий: человек говорил, ел, одевался и т.д. по-разному, в зависимости от своего положения в сложной и запутанной соци­альной структуре. Люди были просто обязаны говорить и вести себя так, как требовало их положение. Говорить как-то иначе означало бросать вызов обществу и конституирующему его закону или ритуалу. В таких условиях ничто не способствовало тому, чтобы определять политические единицы по принципу единства культуры, наоборот, очень многое этому препятствовало. Идея куль­турной однородности, составляющая основу национализма, проти­воречит самой сути традиционного общества и, как правило, в нем не встречается. И если где-нибудь в традиционном мире встреча­ется некоторое совпадение культурных и политических границ, можно наверняка сказать, что это — случайность, не продиктован­ная никакой внутренней необходимостью.

Но это далеко не так в новом мире, где царит модульный человек. Здесь не приветствуются никакие групповые, частные или местные смысловые или синтаксические условности, сужающие возможности передачи сообщений независимо от ад­ресата и обстоятельств. Концепции не должны быть локальными. Необходима их стандартизация, чтобы они имели хождение в масштабах всего общества.

Стандартизация языка необходима в таком обществе прежде всего из-за того, что превалирующий в нем семантический тип

115

деятельности совсем не похож на физический труд, а заключа­ется главным образом в передаче и получении сообщений. Этот обмен совершается между анонимными гражданами массового общества, которые чаще всего незнакомы со своими собеседни­ками и не могут понимать их диалекта. Адресатом такой комму­никации является если не человек-как-таковой, то по крайней меречеловек-как-стандартный-представитель-кодифицирован-ной-культуры. Равенство людей перед Богом является идеоло­гическим отражением равенства участников коммуникационной сети. Религиозный стиль протестантизма, характерные для него эгалитарные и индивидуальные отношения с божеством — это богословский отзвук социального принципа модульности, так же как повсеместное распространение локальных (в территори­альном и функциональном смысле) посредников было корреля­том косного сегментарного строя. Когда происходит обмен со­общениями, собеседник находится на другом конце телефона или телефакса и зачастую является лицом незнакомым или во­обще неизвестным. В такой ситуации просто технически невоз­можно, чтобы выражение лица человека, его жестикуляция, поза, личная история, привычки, положение в семье или обществе каким-то образом влияли на содержание сообщения, входили в него как существенный дополнительный смыслонесуший фак­тор. Все личные, локальные, диалектные значения в такой ком­муникации заведомо исключаются. Конструирование смысла опирается исключительно на внеконтекстуальные, общеупотре-бимые кодифицированные символы.

В тесном кругу старой крестьянской общины, где все собе­седники прекрасно знали друг друга, такие личные, местные компоненты высказываний были не просто приемлемы, но со­ставляли основу всей ткани общения. Хотя язык может быть, как утверждает Хомский, системой, использующей конечные средства для достижения бесконечных целей, на практике чело­вечество всегда пользовалось конечным (чтобы не сказать весьма ограниченным) набором средств для достижения конечных це­лей. Безграничные возможности языка оставались как бы в ре­зерве. Почему столь огромный и столь доступный для человека потенциал на деле использовался так редко, остается загадкой. Но тем не менее это факт.

Принцип модульности вкупе с моральными и интеллектуаль­ными условиями, обеспечивающими его применение, вызывает

116

к жизни гражданское общество, делает возможным существова­ние сегментов, которые не закрепощают человека, дают ему широкие возможности выбора, и в то же время являются эффек­тивными. Однако общество, порождаемое этим принципом, является не только гражданским, но также и националистичес­ким. Впервые за всю историю человечества высокая культура распространяется повсеместно и становится не знаком отличия какой-то привилегированной группы, а культурой общества в целом. И уже она определяет границы общества — культурные и политические, — ибо огромная и дорогостоящая образова­тельная машина, которая делает это возможным, нуждается в политическом покровительстве, спонсорстве и контроле за ка­чеством. Таким образом, государство получает монополию не только на законное насилие, но и на присвоение образователь­ной квалификации. Это бракосочетание государства и культуры знаменует начало эпохи национализма.

Все это, разумеется, означает, что территориальные и соци­альные границы, внутри которых действует конкретная высокая культура, являются одновременно границами поля действия и взаимозаменимости модульных индивидов, выращенных в этой культуре. Для обычного человека границами его культуры явля­ются если не границы мира, то во всяком случае границы, в которых он может получить работу и общественное признание, сохранить достоинство, гражданство, возможность участвовать в жизни социума. Оставаясь в этих границах, он знает правила игры и понимает, что происходит вокруг; выходя за их пределы, начинает совершать ошибки, становится неуклюжим, не вполне адекватным, рискует превратиться в посмешище, и спотыкается на каждом шагу в любом деле, за которое ни возьмется. Поэто­му культура, усвоенная в ходе образования, является для совре­менного человека самым важным приобретением, ибо она (и только она) открывает путь ко всему остальному. А существова­ние надежной и по возможности обширной политической еди­ницы, отождествленной с этой культурой, обеспечивающей ее упрочение и защиту, становится для него главной заботой в политической области. Самые глубинные пласты его идентич­ности определяются не его банковским счетом, не положением в семье или в обществе, но этой усвоенной в процессе обра­зования письменной культурой. Его национализм является не каким-нибудь атавизмом, а напротив, служит выражением его

117

вполне определенных и подлинных (хотя чаще всего неосознан­ных) интересов. Ему нужно политически защищенное общество, однако он формулирует это в терминах сообщества или спон­танно возникшей общности. Таким образом, риторика национа­лизма прямо противоположна его социальной реальности: он говорит об общности (Gemeinschaft), будучи при этом укоренен в семантически и отчасти фонетически стандартизованном обществе (Gesellschaft).

До начала масштабных преобразований, которые привели к возникновению современного порядка вещей, мир состоял из политических единиц различной величины, часто наложенных одна на другую, и из множества вариаций культуры, менявших­ся от места к месту. Тем самым, этот мир был населен людьми, чья культура в принципе не совпадала с культурой правителей той державы, подданными которой они являлись (даже если до­пустить, что подданство можно было определить однозначно, что в действительности часто оказывалось не так). С возникно­вением нового социального порядка такое положение вызывало все большие и большие неудобства. И было два пути, позволяв­ших избежать этих неудобств: люди могли изменить, во-пер­вых, свою культуру, а во-вторых — природу существовавших политических единиц. В последнем случае можно было либо пересматривать их границы, либо по-новому определять их куль­турную идентификацию. И в общем, люди шли одним из этих путей, а иногда использовали и обе стратегии — последовательно или одновременно. Видимым результатом этого стал процесс централизованной культурной ассимиляции, распространившийся повсеместно, а также — националистические бури, потрясав­шие мир в XIX и XX столетиях.