В) Истинное и науки. § 65(70)

Может показаться большой дерзостью обобщать в одной главе те бесконечно обширные области, которые мы по праву и с гордостью именуем областями науки. Но название этой главы, как я полагаю, содержит самую сердцевину научной жизни, великого нравственного сообщества, которое, хотя и не все в нём заняты, становится для всех благодатным и которому все причастны зачастую самым удивительным образом.

Что Бог есть истина, является глубоким догматом нашей религии. Человек не есть истина, а отпечаток её; у него есть идея истины, и в его поисках истины эта идея развертывается во всё новых и более смелых открытиях.

338

Но эти поиски имманентны человеку и заложены в сущности духа, который должен замыкаться в себе, быть Я, иметь себя как целостность.

По отношению ко всем реальностям, внешнему миру, существам одного с ним вида, своему собственному наличному бытию в пространстве и времени наше Я имеет покой бытия с самим собой только тогда, когда оно понимает все те меняющиеся и колеблющиеся явления как лежащие на периферии и соотнесённые с собой, определённые из себя, как явления некоего содержания, важного для него. И понимая их, таким образом, конечное Я становится выше своей бренности, а именно чувством, подлинностью некой целостности, которая есть истина.

История идеи истины начинается в незапамятные времена, можно было бы сказать, с первого произнесённого слова. Ибо, произнеся это первое слово, человеческая природа показала, что она не обречена, как животное, выражать себя в слепом крике, междометии, а различает, познаёт и, как говорится в книге Бытия, даёт свое имя вещам: «Ибо как человек их назовёт, так они и должны называться» (Бытие, 1,19). Бог их создал, а человек назвал.

В языке человек приступает к делу своего творения; из имён, т. е. понятий вещей, человек строил свое творение.

Группе («Антей», 1831),34 выступая против спекулятивной философии, пытался доказать, что она ошибается и не может не ошибаться, не учитывая того, что понятия, каковые даёт язык, не идентичны тому, что они обозначают, следовательно, что развитая в словах и идеях система не совпадает с реальностями. Мнение, подобное материализму, само себя бьёт, ибо, по крайней мере, слова и мысли Группе имеют то свойство, что они ничего не говорят и не соответствуют тому, о чем он говорит.

Здесь можно было бы возразить, как и Карлу Фогту и Молешотту, что их мнение о том, что ум, мысль есть-де лишь функция секреции головного мозга, само является потением мозга, притом болезненного.

339

Конечно, не вещи, каковые вне нас, суть истина, и не те, каковые мы ощущаем чувственно. Ибо сами чувственные впечатления совершаются в той части нашей природы, которая живёт в хаосе обмена веществ. Лишь благодаря тому, что наше Я выделяется из этого периферийного обмена и коловращения и, мысля и познавая, утверждает себя как новое начало, выкристаллизовывается истина, т. е. сознание того, что есть в обмене вещей долговечное, определяющее, не внешнее.

Я говорю это, чтобы показать и в этой сфере становление идеи, о которой идёт речь, тем самым и её исторический момент. Одновременно мы познаём, что, следовательно, постоянная непрерывность труда здесь есть и продолжается, что любое раз полученное познание фиксируется и откладывается в сознании человечества, что община сведущих и стремящихся, в которой каждый должен добавить пусть даже одну песчинку в великое строительство и, чувствуя себя в общности, сохраняет добытое, чтобы продолжить строительство.

Эта общность истины связует не только сведущих и стремящихся. Она одновременно есть потребность в постоянной и живой пропаганде, и она старается бескорыстно оделять других своим богатством и расширять его. Кажется, это богатство становится тем драгоценнее, чем больше она отдает другим. Наука, великая или малая, складывается в учение и учёбу-наставление, в те общности и институты, которые, служа этой идеальной цели, пытаются развить из неё свою форму и порядок.

И далее: этим общностям недостаточно только удерживать это абстрактно познанное и одаривать им других. Они одновременно стремятся установить связь с непосредственными реальностями, со всеми отношениями человеческого наличного бытия, направить на них всю мощь своего идеального влияния, возвести их, насколько возможно, в сферу познанной истины. И чем живее эта связь, тем более глубокое и широкое воздействие она оказывает, чем полнее реальности и сумма познанной истины взаимопроникают друг в друга, тем свободнее и мощнее становится свободное сообщество в деле образования.

Я полагаю, что таким образом наметил подходы, которые важны для исторического исследования в этой сфере. Я должен остановиться ещё на одном пункте, чтобы перейти к следующему.

340

Напомню высказанные ранее соображения (§ 14 «Очерка») относительно трёх возможных научных методов. Мы признали, что место исторического метода между чисто идеалистическим и чисто материальным; но любой из этих методов нуждается в других, обусловливает и предполагает их.

Ибо вселенная, которая возбуждает нашу жажду истины, тем сильнее, чем больше мы её утоляем, находится как во внешнем бытии вещей, так и в неустанно парящих сферах нравственного мира, который, будучи телесным, принадлежит одновременно этому внешнему бытию вещей, а будучи духовным – трансцендентному порядку. Но о нём, о сверхчувственном мире, мы ничего не знаем по опыту, кроме того, что из него открылось нам в сферах нравственного, т. е. исторического мира, что было познано, разработано историческим методом.

И всё же этот вопрос, вопрос об абсолюте и божестве, есть то, что сильнее всего постоянно волнует род человеческий. Тело не так страстно жаждет и ищет пищи и питья, как мыслящий дух ответа на этот вопрос, скрывающий для него тайну о самом себе. Впрочем, можно сказать, всякое человеческое стремление к истине, как бы оно ни углублялось в природу, в историю, всегда нацелено на эту последнюю и глубочайшую мысль, сводится ли оно к фатализму или материализму, или доходит до отрицания Бога; само это отрицание есть лишь иная форма решения этого вопроса и признание его содержания.

Как мы видели, спекуляция движется в той же сфере абсолютной цельности; что она, всё равно – теософической или философской природы, пытается понять и развить абсолютное как истину и лишь в методическом плане есть разница, когда теология, исходя из эмпирической точки, отрицает, что она есть только теософия.

341

Св. Августин употребил образ мальчика, который, сидя на берегу моря, черпает чашей морскую воду и льёт её в выкопанную им ямку. Как грек не смог выдумать божество в образе красоты, так и нельзя его исчерпать ни в какой форме, даже самой изощренной. Бог есть истина, истина всего, но Бог есть нечто бесконечно большее, чем только идея истины, точно так же, как в душе человека живет и действует нечто ещё бесконечно большее, чем только идея истины. Точно так же идея абсолютного есть постулат человеческого разума, и он требует, чтобы в абсолютном было завершено всё то, что таится в человеческой душе лишь как томление и предчувствие. И как бы сильно нравственное наличное бытие человека ни служило истине, многие другие нравственные идеи одновременно и с равной силой волнуют его, так и в божестве заключено бесконечно большее, чем только логос, хотя логос предназначен с начала дней в носители откровения и спасения.

Но потому, что не познание, не Бог как истина насыщает и наполняет человеческую душу, а потому, что душа, чтобы иметь мир в себе, нуждается в бесконечной любви, бесконечном оправдании и прощении, а также в бесконечной вере в то, чего она не видит, что она, полностью отказавшись от себя и уйдя в себя, должна совсем перестать быть только таким конечным Я, что она только в этом освящении, все повторяющемся новом освящении, уверена в том, чего она не имеет в себе и через себя – вот именно поэтому религия есть нечто иное, а не только теология и спекуляция. И лишь в этой сфере святого исполняется сумма идеальных идей.