X. Актеон и Пенфей, или Любопытный

Человеческое любопытство, стремление подглядеть тайну, безумное желание

познать ее древние осуждают в двух мифах: в мифе об Актеоне и в мифе о

Пенфее. Актеон, случайно увидевший Диану без одежды, был превращен в оленя и

растерзан собственными собаками. Пенфей, который взобрался на дерево, чтобы

увидеть таинства бога Вакха, был поражен безумием. Безумие Пенфея выражалось

в том, что ему все вещи казались двойными, так что он все время видел два

солнца, двое Фив, и всякий раз, когда он направлялся в Фивы, он тотчас же

видел другие Фивы и возвращался, и так он метался то туда, то сюда в вечном

и безостановочном движении.

Так в безумии Пенфей видит толпы Эвменид,

Видит солнце двойным, двойными представшие Фивы^[8].

Первый из этих мифов, как мне кажется, имеет в виду тайны государей,

второй -- божественные тайны. Ведь те, кто без позволения государей и

вопреки воле последних стал причастным к их тайнам, обязательно становятся

предметом ненависти государей. Поэтому, зная, что они в немилости и что

только ждут случая с ними расправиться, они живут, подобно оленям, всегда в

страхе и беспокойстве. Более того, нередко случается, что их слуги и

домашние, желая угодить государям, доносят на них и предают их: ведь когда

известна немилость государя, то обычно, сколько слуг, столько и предателей;

так что таких людей ожидает участь Актеона. Несчастье Пенфея иного рода.

Ведь тех, кто дерзко и безрассудно, забывая о своей смертной природе,

стремится познать божественную тайну, поднявшись на вершины природы и

философии (как Пенфей поднялся на дерево), -- тех ожидает наказание вечного

непостоянства, вечного колебания и нерешительности в суждении. Ведь так как

свет природного знания -- одно, а божественного -- другое, с ними происходит

так, как если бы они видели два солнца. А поскольку и действия жизни, и

решения воли зависят от интеллекта, эти люди в равной мере нерешительны и в

волевых и в мыслительных своих актах; они вообще никогда не бывают

последовательны и поэтому сразу видят двое Фив. Фивы же означают цели

действий и поступков (ведь дом Пенфея в Фивах). В результате они не знают,

куда им направиться, не имеют четкого представления о главном и мечутся от

одной вещи к другой, подчиняясь внезапным импульсам и беспорядочно хватаясь

за частности.

XI. Орфей, или Философия

Миф об Орфее, хотя и хорошо известный, но все же еще недостаточно

объясненный во всех подробностях, как мне кажется, дает образ универсальной

философии (philosophia universa). Ибо личность Орфея, человека

удивительного, поистине божественного, владеющего любой гармонией, умевшего

сладостными мелодиями волновать и увлекать всех и вся, очень легко может

быть использована как изображение философии. Деяния Орфея в такой же мере

превосходят деяния Геркулеса своим величием и мощью, как творения мудрости

превосходят творения силы. Орфей из любви к жене, похищенной безвременной

смертью, полагаясь на свою лиру, решил спуститься к подземным богам, чтобы

упросить их, и не обманулся в своей надежде. Сладостным пением и звуками

струн он умилостивил и смягчил подземных владык, так что они позволили ему

увести жену с собой, с тем, однако, условием, чтобы она следовала за ним, он

же не должен оглядываться до тех пор, пока они не выйдут из подземного

царства. И когда Орфей, несмотря на это, побуждаемый нетерпеливой любовью и

заботой (когда он уже почти был у цели) все же оглянулся, договор был

нарушен, и супруга его тотчас вновь была низвергнута в подземное царство. С

той поры Орфей в отчаянии, возненавидя женщин, удалился в пустынные места и

там такими же сладостными звуками лиры и пением сначала привлек к себе всех

зверей; а те, утратив свою природу, свою дикую свирепость, не подвластные

больше побуждениям похоти и ярости, не заботясь, как удовлетворить голод или

как выследить свою добычу, стояли вокруг него, как в театре, добродушные и

кроткие, лишь жадно вслушиваясь в звуки его лиры. Но это не все. Такова была

сила и могущество музыки, что она приводила в движение даже леса и сами

камни, и они тоже оставляли свои места и располагались вокруг него в чинном

порядке. И вот когда все это столь счастливо и столь удивительным образом

удалось ему, появились фракийские жены; возбужденные Вакхом, они наполнили

все дикими хриплыми звуками рогов, и из-за этого грохота уже нельзя было

больше услышать звуков его музыки. И тогда, когда исчезло то, что создавало

этот порядок и согласие, все пришло в замешательство и все звери вновь

обрели свою природу и, как и прежде, снова набросились друг на друга; камни

и леса тоже вернулись на свои места, а сам Орфей в конце концов был

растерзан беснующимися женщинами, и члены его были разбросаны по земле.

Геликон (река, посвященная Музам) в отчаянии и негодовании из-за его смерти

скрыл под землей свои воды и уже только в других местах вновь вышел наружу.

Смысл мифа, как мне кажется, следующий. У Орфея есть две песни: одна

призвана смягчить подземных богов, другая -- увлечь зверей и леса. Первая

очень хорошо подходит для изображения естественной философии, вторая --

нравственной и гражданской. Ведь самая благородная задача естественной

философии -- это восстановление и укрепление всего преходящего и как частная

задача от этой более общей цели -- сохранение тел в свойственном им

состоянии и замедление процесса разложения и гниения. Этого можно достичь

(если это вообще достижимо) только соответствующим искусным управлением

природой, которое мы могли бы уподобить гармонии лиры и стройному ритму. И

однако же эта задача невероятно сложна, и попытки решить ее обычно кончаются

неудачей, причем не по какой-нибудь иной причине, а лишь из ненужной

суетливости и подстегиваемого любопытством нетерпения. Поэтому философия,

чувствуя себя почти бессильной перед этой громадной задачей и потому,

естественно, охваченная отчаянием, обращается к людским делам с

красноречивыми наставлениями, внушая сердцам людей любовь к добродетели,

справедливости и миру, побуждает народы объединиться, принять на себя ярмо

законов, подчиниться власти и, покорно слушая наставления науки, забыть о

необузданных аффектах. Вслед за тем поднимаются здания, возводятся города,

засеваются поля, засаживаются деревьями сады, так что получает смысл и

рассказ о том, как созываются и сходятся вместе камни и леса. Эта забота о

гражданских делах закономерно появляется уже после настойчивых попыток

возрождения смертного тела, потерпевших в конце концов неудачу; ибо

неизбежность смерти, ставшая еще более очевидной, заставляет людей искать

путь к бессмертию уже собственными деяниями и славой своего имени. Очень

разумно говорится в мифе также и о том, что Орфею была отвратительна мысль о

браке; ведь радости брака и любовь к детям очень часто отвлекают людей от

великих и возвышенных деяний на благо государства, и они считают

достаточным, если достигнут бессмертия не своими делами, а своим потомством.

Но и сами творения мудрости, хотя они и возвышаются среди прочих людских

дел, все же ограничены своим временем. Ибо случается и так, что после

периодов расцвета государств вдруг начинаются волнения, восстания и войны; в

их грохоте законы умолкают, люди вновь обретают худшие стороны своей

природы; и в деревнях, и в городах царит опустошение. А вскоре (если все эти

яростные бури продолжаются), несомненно, и науки, и философия оказываются

растерзанными, так что только их обломки удается найти кое-где, подобно

доскам корабля после кораблекрушения; и тогда наступают времена варварства,

воды Геликона скрываются под землю, до тех пор пока по прошествии должного

времени и смены обстоятельств они вновь не вырвутся наружу, но, быть может,

уже в других местах и у других народов.