6. Что такое провиденциализм?

Провиденциализм (от лат. providentia — провидение) историко-философский метод, рассмотрение исторических событий с точки зрения непосредственно проявляющегося в них Провидения, высшего Промысла, осуществления заранее предусмотренного Божественного плана спасения человека.

Провиденциалистское понимание исторического процесса как пути к эсхатологическому царству Божию легло в основу всей средневековой христианской церковной историографии.

В произведениях христианских философов Евсевия и Иеронима (IV в.) всемирная история впервые стала рассматриваться как частьбиблейской священной истории. В трудах бл. Августина (прежде всего в «De civitate Dei») было показано, что движущей пружиной исторического процесса является Божественная воля: история развивается по Божественному плану, имеющему конечной целью торжество ценностей Нового Завета и достижения всеми верными Царствия Божьего. Августин дал христианскую периодизацию истории: от сотворения мира до Христа и — после Христа; по шести «возрастам мира» (по аналогии с библейскими шестью днями Творения); по четырём «мировым» монархиям.

В исторических сочинениях византийских хронистов Иоанна Малалы, Иоанна Зонары и др. история рассматривалась как обнаружение Бога в мире, как «деяния Божии через людей». Прошлое имеет значение лишь постольку, поскольку оно содержит в себе христианские пророчества и Божественные знаки, провиденциальные предначертания настоящего и будущего.

На Западе выдающимися представителями средневекового провиденциализма были Орозий (книга «Adversus paganos historiarum libri septem») и Оттон Фрейзингенский («Хроника, или История о двух царствах»).

В XVII в. нововременную версию западного провиденциализма сформулировал французский мыслитель Ж. Боссюэ. В XVIII—XIX вв. нововременной провиденциализм был философской основой многих идеалистических концепций (Ж. М. де Местр, Ф. фон Шлегель, Л. фон Ранке и его школа, философия истории неотомизма, в какой-то степени Г. В. Гегель).

7. В чем суть спора св. Августина и Пелагия по поводу свободы воли?

Кто сегодня знает суть этого величайшего по глубине и последствиям своим спора, этой неразрешимой апории, этой демагогической по форме и жгучей по содержанию проблемы первородного греха, этой вечной и неразрешимой проблемы человеческой свободы?

Воистину, в начале было Слово...

(И осталось в конце - в нас. Мы даже превзошли пионеров духа изощренностью. Правда, теми двигало вдохновение и благочестие, нами же - выгода, подтасовка, расчет.)

Когда создается (или опровергается) идеология, надо быть готовым к борьбе - по всем проблемам жизни и бытия. Августин был прирожденным бойцом - потому и стал отцом церкви. Он был и всегда оставался воителем. И главное, с чем он боролся, - это свобода. Всё зло от свободы, не устает твердить он. Свобода воли тождественна разнузданности, разум - оправдание этому. Только слепое повиновение! Только абсолютная дисциплина! Однажды свобода погубила человечество в лице Адама. Поэтому антитеза - только покорность, только полное повиновение божественному порядку и церкви - его орудию на земле. Покорность - вот высшая добродетель! Церковь - вот руководящая сила и средство спасения!

Еще вчера двери рая были открыты всем: толцыте, и отверзятся вам! Сегодня призыв к самодеятельности забыт: неверные, да погибнут! Тяжелые колеса божественной колесницы найдут их! Заранее избраны все - и для спасения, и для осуждения. Но узнать свой жребий нельзя: пути Господни...

Естественно, идеи епископа Иппонского не столь прямолинейны и примитивны, как у создателей современных идеологий. Но разве так важна шелуха слов?

Воля не была бы волей, не будь в нашей власти. Мы хотим того, чего хотим. Но в своем предведении Бог знает нашу волю, и эта воля, которую он знает, будет существовать и не перестанет быть волей потому, что Он предвидел ее; она не могла бы быть волей, не будь в нашей власти, - а, следовательно, Он предвидел и эту власть. Предведение, значит, не отнимает от меня власти, тем более обеспеченной за мной, что Тот, Чье предведение непогрешимо, предвидел, что у меня будет эта власть.

Таким образом, получается парадоксальная и безнадежная для человека картина: в добре нет человеческой заслуги, а, значит, и свободы, но во зле - благодаря свободе воли - есть.

Другой точки зрения, как известно, придерживался Пелагий, этот Гельвеции раннего средневековья. Всё хорошее и всё злое, за что мы достойны хвалы или порицания, писал он, совершается нами, а не рождается с нами. При рождении в нас нет ни добродетели, ни греха, и до начала деятельности нашей личной воли в человеке нет ничего, кроме того, что вложил в него Бог.

Таким образом, Пелагий отрицал наследование первородного греха, объявляя спасение души индивидуальным делом каждого. Воля человека свободна: в противном случае всё предопределено и не за что бороться: нет греха, нет добродетели, нет ответственности.

В какой-то мере Пелагию было легче: он признавал волю свободной безусловно. Это многое объясняло, но содержало в себе почти явное отрицание первородного греха и необходимости искупления. Августину было труднее, ибо свобода воли, несмотря на всезнание Бога, как бы обесценивала божественную благодать. Возможно, в глубине души Августин чувствовал здесь неувязку. Поэтому его вере требовалась еще и внешняя поддержка. И когда Карфагенский собор 418 года осудил ересь Пелагия и принял учение Августина, он ее получил.

Августин времен собора - это уже не сомневающийся, способный на рефлексию член церковной организации, а непреклонный человек, осознающий себя главой. Но даже в качестве главы он не теряет привлекательности. Хотя Августин прекрасно понимает человеческое вероломство, сам он, борясь с манихеями, громя Пелагия, занимаясь политикой, никогда не прибегает ни к какому оружию, кроме слова.

Сегодня преследование Пелагия может вызвать только недоумение. Ведь вольнодумство этого "еретика" ограничивалось утверждением, что люди способны достигнуть спасения собственными силами, и если в этом начинании им требуется божественная помощь, то они должны сотрудничать с Всевышним, дабы сделать Его помощь действенной. Надо сказать, победа Августина принесла затем немало трудностей католикам. Со временем им пришлось пойти на уступки и сдать позиции, завоеванные Августином, объявив о сотрудничестве свободной воли человека с божественной благодатью. Фома Аквинский оформил новый комплекс идей в своем учении о гармонии веры и разума, или божественной благодати и естественного закона человека. Но и у Аквината свобода воли человека зависит от воли Бога, а спасение - от благодати. Еще дальше в отказе от идей Августина, хотя и с прежним почтением к нему, пошел известный Тридентский собор. Иначе решили проблему протестанты: Лютер "снял" ее остроумным приемом - заменил свободу воли ее рабством.

Спор Августина и Пелагия кончился победой Августина, однако мог кончиться и победой Пелагия. Но, победи Пелагий, кто знает, не стали бы мученики палачами? В сущности полемический пыл соперников был проявлением не столько даже идейной, сколько политической борьбы, а борьба есть борьба. И в этом отношении V век мало чем отличался от других. Достаточно вспомнить мученичество Гипатии, безжалостные интриги Кирилла, гонения на донатистов, отлучение Целестия, поход против Оригена...

Спор Августина и Пелагия относится к числу вечных апорий и время от времени вспыхивает по другим поводам снова, опаляя очередные жертвы. Если снять с него теологический налет, то он сводится к проблеме соотношения биологического и социального в человеческой природе. Но это - упрощенная современная версия. Возвращаясь же в V век, можно констатировать, что этот спор подтвердил не только проницательность Августина как знатока человеческой души, но и его мудрость политика, понявшего, что своей доктриной Пелагий лишает крест Христа его значения: если люди могут быть добродетельны сами по себе, то им не нужна ни жертва Богочеловека, ни церковь.

Таковы "маленькие" секреты божественного и человеческого...