4. Культура

№ 38. Из Грамоты Фридриха Барбароссы ученикам и учителям болонских школ (1158 г.)

(...) Имея непрестанное попечительство обо всех учениках, которые путешествуют ради получения знаний, и особенно заботясь о профессорах божественного и священного права, мы, руководствуясь нашим благочестием, даруем им милость. Чтобы как сами они, так и их посланцы в полной безопасности путешествовали к местам, в коих они совершенствуются в науках, и спокойно там обитали.

Так как мы полагаем, что добрые деяния заслуживают нашего одобрения и покровительства, мы с особым пристрастием будем защищать всех тех, чьей ученостью украшается мир, чьими усилиями жизнь наших подданных направляется к почитанию Бога и нас, его слуг.

И кто не испытывает к ним сострадания, если из любви к науке они становятся изгнанниками, изнуряют себя, сменив богатство на бедность, подвергают свою жизнь всем опасностям и, что особенно обидно, от ничтожнейших людей часто терпят без всякой причины телесный ущерб.

Итак, мы постановили этим общим законом, который должен иметь силу на вечные времена, чтобы никто не осмелился задерживать школяров с целью нанесения им убытка из-за долга другого лица из той же провинции [... J. Те люди, которые будут знать о нарушениях этого священного закона и не заявят об этом своевременно местным властям, должны быть приговорены специальным решением к уплате четырехкратного штрафа [...].

Если же кто-либо пожелает возбудить иск по какому-либо делу, то разбирательство должно происходить по свободному выбору школяра либо в присутствии его господина и учителя, либо у самого епископа города, которому мы даруем в этом случае юрисдикцию. Если же кто-либо попытается привлечь их к суду другого судьи, такой суд объявляется недействительным, даже если разбирательство происходило по всем правилам.

Monumenta Germaniae Historical Legum Sectio 4, Constitutiones et acta publica imperatorum et regum Germanie/Ed. L. Weiland. Hannoverae, 1893. Bd. 1. S. 249. Перевод С. Г. Ким.

4. Культура

111

№ 39. Из жизни немецкого рыцарства (запись 1248 г.)

[...] В эту пору причинили мне беду и обиду те двое, которых я сейчас назову. Один из них был рыцарь Пильгрим, старинный наш вассал, не мало послужил он мне, благоволил и я ему — часто бывал он у меня и мы вместе пировали. Другой — Вейнгольд, я его тоже искренно любил; много с ним было смеху: мужчина он был преогромный; телом неуклюжий, всегда хитроумен в речах, а в душе своей, один Бог ведал, какую таил он измену. Дело было на третий день после св. Варфоломея [24 августа], в полдень; после бани я отдыхал у себя, когда те подъехали к воротам Фрауэнбурга'. Челядь моя приветствовала их, как полагается; они поблагодарили по благородному, ласково и рыцарь Пильгрим произнес: «Скажите-ка, что делает мой господин?». А мои отвечали: «Господин лег соснуть». Тогда он молвил: «Что за лень! Пойдите и попросите-ка его встать, — желаю с ним немедленно поговорить». Постельничий мой пришел ко мне и известил меня. Я тут же встал, вышел к ним и принял их душевно; а одет я был в штаны, льняную рубаху, меховую безрукавку и плащ. Я обнял обоих и сказал: «Разлюбезные друзья, привет вам в Господе», взял их за руку и подвел их к красивой скамье под балдахином. Гостеприимства ради я велел подать выпить и спросил их: «А есть вы хотите?» — «Кто спрашивает об этом, знать, угощать не хочет», — ответил Пильгрим. Принесли нам еды, меду и вина. Ели мы и веселились достаточно.

И вот начал рыцарь Пильгрим: «Господин мой, не устроить ли нам сегодня к вечеру соколиной охоты?» — «Нет, ради бани на сегодня откажусь». И сказал тогда вероломный: «Ну, сделайте это ради меня, премного буду вам благодарен. Захватили мы с собой двух кречетов и надеялись здесь поохотиться». Тогда я сказал: «Друг, если я могу вам этим услужить, то сейчас же поеду с вами». И вот я велел объявить своим людям, чтобы они вывели в поле и собак, и птицу. Так я отослал своих слуг и лишь немногие остались со мною, но и тех Пильгрим разогнал, посылая их то за одним, то за другим. Когда я остался наедине с ними, он мигнул своим оруженосцам; из них двое стояли наготове и подошли теперь к моей башне. Вейнгольд же и Пильгрим вскочили, выхватили ножи, набросились на меня и нанесли мне три раны, а Пильгрим обмотал мне шею моей же безрукавкой и плащом и пово-

В Штирии, в округе Юденбург.

112

Германия в XII-XV вв.

лок меня к моей башне. Я громко и жалостно взывал: «Горе, горе! Что я вам сделал? Ради Создателя, пощадите мою жизнь!»

Слуг своих они до того оставили при воротах, а теперь те осмелились ворваться в дом и выгнали оттуда всех моих людей, какие только были там. Жена моя подбежала ко мне и воскликнула: «Батюшки, что же это такое!» Тогда те вероломные сказали: «Коли дорога вам честь ваша, государыня, уходите-ка сейчас за ворота, там найдете вы своих людей, с ними и убирайтесь. Нам же нужен он и все его добро, не то — пришел его последний час». Посмотрела она сердечная на меня со слезами, я же промолвил: «Уходите скорей, ибо бесценна мне ваша честь, и не пребывайте долее со мною». И пошла она с детьми к воротам. «Государыня, оставьте-ка у нас своего сына», — сказал ей Пильгрим, схватил у нее ребенка и отобрал у женщин одежду и драгоценности. Все это он взял вопреки рыцарскому обычаю, а их выгнал за ворота; сын же мой остался со мной.

И пришлось жене моей и челяди поневоле уйти, и отправились они в скорбях прямым путем в Лихтенштейн. Скоро разнеслась весть по всей округе и немедля собралось друзей моих сотни две с половиной, а то и больше. И вот юденбургские друзья мои быстро снарядились и подступили к Фрауэнбургу, что оказалось не на радость мне, ибо я из-за этого чуть жизни не лишился. Как только они подошли к бургу, взял меня Пильгрим, вывел на балкон и сказал: «Коли хотите сохранить свою жизнь, так велите им убраться». И накинул он мне веревку на шею и воскликнул: «Вот я вас сейчас повешу с балкона, прямо перед ними, чтобы у них прошла охота идти на нас приступом. Мне же они ничуть не страшны». Жалостливо обратился я тогда к своим друзьям: «Что вы делаете, безумцы, убить вы меня хотите! Не освободить вам меня таким образом из этой беды! Подойдете вы — конец мне, а с ним вы все равно ничего не поделаете». И грозил я, и умолял до тех пор пока они не ушли, оставив меня в плену. Великую скорбь претерпел я в эту ночь, ибо не раз мне грозили смертью, как только рассветет. С наступлением дня стал я готовиться к смерти. Пошарил я, нет ли в башне, где меня держали, хлеба; сыскав несколько крох, я со слезами подобрал их, преклонил колени и оплакал грехи свои пред тем, Кто знает сердце людское, пред Кем ничто не утаится; со слезами приобщился я хлебом, как телом Его, и препоручил Ему свою душу.

Тут вошел ко мне Пильгрим, грозя меня убить. «А коли хотите еще пожить, сказывайте, сколько дадите». Я ответил: «Даю вам все, что есть у меня и что я когда-либо смогу добыть». Как ни был он злобен, слова эти помогли и я был спасен; наверное он думал: возьму его добро, а затем все