О значении родительского единства для идентификации с властью и ролевой идентичности

Однако для идентификации с одинаковым по полу родителем в пубертатном периоде оказывается существенной "функционирующая" совместная жизнь родителей - то есть, представление о заслуживающей подражания родительской общности в браке.

Для поддержания иллюзии "образцового родительского единства" считалась правильной воспитательная установка избегать всякого проявления разногласий в присутствии ребенка: "Никогда не спорить при детях!"

Детям демонстрировалась картина хороших родителей (благополучного брака), "потому что родители всегда являются примером", вернее должны быть им: ведь тем самым они послушно следуют примеру поведения их собственных родителей, принуждая при этом детей к воздержанию от критики, к беспрекословной покорности.

Взрослый, выросший в условиях "развития в сторону анально-невротического характера", став родителем, всегда знает, "что именно для ребенка правильно и как именно он должен себя вести". Потому что, став взрослым, он достиг такой же непогрешимости, как и его могущественные родители, став равным с ними по власти посредством приспособления.

Так как сексуальные интересы ребенка предавались анафеме как "преступные наклонности" и зачастую подавлялись строгими запретами и садистскими наказаниями, то созревающему подростку, испытавшему в раннем возрасте принуждение к послушанию и приспосабливанию, полное уподобление родителям представлялось единственным путем к тому, чтобы в браке - как и родители - удовлетворить свою сексуальность, что и станет воплощением того счастья, что должно возместить все прежние страдания.

Дело в том, что в конфликте нерасторгнутого симбиоза сын может искать выход только в лишении власти могущественного диадического объекта любви при помощи своего превосходства в силе, которое ему гарантировано идентификации.

Сексуальность при этом играет центральную роль - не только вследствие ее настоятельного (орально-необходимого) инстинктивного характера, но потому что в фантазиях ребенка (созревающего подростка) она является вознагражденном за все унижения прежнего угнетенного состояния, а зачастую - единственной возможностью испытать глубокую физическую близость и нежность.

Представление о дарящей счастье, вознаграждающей за все жизненные испытания половой любви, каковой она предполагается у родителей, принимается как достаточный аргумент в пользу часто открыто безэмоционального, регламентированного сожительства мужчины и женщины, как высшее оправдание нетерпимого отношения, ограничений и принуждения к покорности, испытанным в раннем детстве.

Родительское единство в браке представляется ребенку путевым указателем в смысле обещания, надежды, которая должна сделать детские страдания менее тяжкими: "Когда ты станешь большим, как родители, и когда ты будешь иметь силу, как они - то ты испытаешь, как и родители, в половой жизни всю любовь, в которой ты нуждаешься и к которой всегда стремился". Для этого необходимо полное приспособление к родительскому авторитету - послушность хорошего ребенка по отношению к взрослым.

То, что посещения публичных домов почтенными отцами семейств в начале нашего века были обычным явлением, позволяет сделать вывод о разочаровании в этой фантазии в реальной жизни - потому что половая любовь не может стать возмещением за пережитую беспощадную жестокость, угнетение и унижения. Эти испытания, преодоленные только путем идентификации с истязателем, приводят к утрате нежных, искренних, задушевных чувств, к постоянной фрустрации, непрестанному поиску этих чувств в сексуальных ощущениях. Процесс развития авторитарного характера означает я-синтонную интеграцию родительского образа мышления и способа поведения. Это означает, что в акте приспособления к могущественному идеалу жестокое воспитание усваивается сознанием как достойное подражания.

"Но как по-иному подходит к прообразам родителей религия!... Она позволяет им жить дальше в измененном и возвышенном облике в рамках патриархального порядка самой строгой традиции..." (К.-Г. Юнг).

Через идентификацию сына с "могущественной личностью сильного отца" приобретается огромная самоуверенность внешнего облика - с усвоением суровых, безэмоциональных способов поведения по родительскому образцу в патриархате. (Типичный пример мы имеем в бюрократии прусского государства.)

При этом усваивается мнение, что суровое наказание за Стремление к автономии вовсе не было и не является агрессивным действием, что оно представляет собой нечто само собой разумеющееся - "правильное и образцовое"! Потому что в фантазии ребенка родители с такой установкой смогли выжить, сожительствуя в брачном симбиозе.

Если при вытесненном конфликте из-за автономии в пубертатном периоде происходит идентификация сына с авторитарным отцом как образцом мужчины/отца, то прилагаются все усилия, чтобы избежать возможности снова оказаться в положении слабого.

"Урок детства состоит в том, что власть, воспринятая вначале через поведение родителей, обещает выход из презренной беспомощности. Она начинает восприниматься как средство спасения от чувства неполноценности. Свобода получает тогда совсем другой, невысказанный смысл. Свобода означает тогда освобождение от собственных потребностей, а не связь с ними. Таким образом свобода перерождается в стремление к власти, т.е. в стремление к завладению вещами вне отвергаемого собственного "Я"".

"Анальная триада" (Фрейд) - порядок, честолюбие и своенравие - вводится в действие, чтобы достигнуть власти и сохранить ее путем честолюбивого стремления к необыкновенным достижениям; прежде всего - чтобы завоевать власть с помощью богатства. Так, раньше потеря состояния часто была поводом для суицида. Это считалось даже "почетным выходом" при интериоризованной идее, что в данном случае человек по собственной вине совершил предательство в отношении симбиотического единства с властью.

Для девочки в подростковом возрасте также считалась обязательной идентификация с матерью, так как дочь тоже воспитывалась в послушании, то есть в обязанности строгого подражания родительскому внешнему поведению. Это "послушное приспособление к могущественным образцам", воспитание которого, при условии безоговорочной покорности, было общепринятым и обязательным для всех, совершалось у дочерей, как и у сыновей, в раннем возрасте через интроекцию, разделение, расщепление образа и последующую проекцию, с использованием защитного механизма идентификации с агрессором. Воспитание путем принуждения просто не оставляло ребенку никакого другого выхода из бесправного положения слабого и истязаемого.

К дочерям проявлялось несколько больше снисхождения - они "имели право плакать", тогда как для сыновей действовало положение: "мужчина не плачет".

Для дочерей в подростковом возрасте, при насильственно подавленной автономии, наиболее благоприятное развитие происходило в том случае, если они могли в качестве образца для идентификации представлять себе мать как жену, находящуюся под защитой сильного, достойного восхищения, хотя и сурового отца, так как и для нее жизнь - это постоянная борьба, и для нее жизненно важно иметь защитника. (Собственная активность считалась "несвойственной женщине" и поэтому достойной осуждения.)

Развитие девочки приблизительно с 4-го года жизни характеризуется конфликтной динамикой, отягощенной идеями вины.

Дочь страдает не только от "идеи симбиотической измены" единству с матерью вследствие своего стремления к автономии. Кроме того, она ощущает как бы вторую измену: из-за своей любви к отцу она еще должна будет обокрасть мать: "Я выйду замуж за папу". Так как это и без разъяснений осознается ребенком как неразрешимая дилемма, потому что "мама захочет сохранить папу для себя", то этот конфликт должен быть вытеснен в подсознание.

Развитие девочки протекает по-иному, чем у мальчика, который продолжает оставаться в эдиповом конфликте со своим "желанием жениться" на своем первом объекте любви, на своей матери. У него не возникает идеи о второй измене в отношении своей самой важной, первой значимой персоны. Однако, при определенных обстоятельствах, он всю свою жизнь чувствует себя "преданным, разочарованным и обманутым женщинами", и поэтому не доверяет женскому полу, не ожидает никакой надежности, верности и искренности.

Основная причина распространенного во всем мире пренебрежительного отношения к женщине, ее эксплуатации и угнетения лежит в подавлении автономии сына его матерью и фиксации его тем самым в конфликте нерасторгнутого симбиоза, потому что при этом он удерживается в архаической зависимости.

Однако только вследствие травмы разочарования в конфликте трех сторон по вопросу "сексуальности и нарушения верности" на четвертом году жизни это превращается в безвыходную проблему, в хроническую борьбу против соперника, за которую в конечном счете ответственность постоянно возлагается на женщину - на "вероломную мать".

Вследствие более тяжелой нагрузки "конфликтной динамики двойной измены" женская психика в нормальном случае - то есть, при наблюдаемом супружеском единстве родителей - предрасположена к пассивности и мазохистскому стремлению облегчить свою вину.

Какие последствия имеет это для формирования характера? Поскольку в пубертатном периоде вытесненные в раннем возрасте (неразрешенные) конфликтные ситуации оживают вновь, то успешная идентификация с сильным родителем как образцом мужчины/женщины означает отказ от сомнений и протеста этого возраста (в том числе, протеста против ориентированного на принуждение стиля жизни).

Тем самым происходит цементирование закрепившейся в раннем возрасте интроекции врага, фиксация деструктивного отношения к нонконформизму, инакости, оригинальности, - к тому, что в дальнейшем подвергается осуждению в собственных детях, в ближних и (неосознанно) также в самом себе.

Так развивается авторитарный характер, который при помощи идентификации с властью стремится удержать для себя свой могущественный симбиотический объект любви, в каждом одинаковом по полу видит опасность образования триады, то есть разрушающего диоду потенциального врага, и запугивает окружающих угрозами.

Нетерпимость, упрямство и неспособность к самокритике - таковы критерии приспособления путем идентификации с властью.

Ставший сильным путем такого развития всегда бывает прав. В роли сильного он не совершает ошибок, потому что и родители были всегда правы в своих поступках и не терпели никаких возражений.

Насколько непререкаемо овладела людьми в Третьем Рейхе слепая вера в непогрешимость власти, можно наглядно увидеть из следующего высказывания Германа Геринга: "Если христианин-католик убежден в том, что Папа непогрешим во всех религиозных и нравственных вопросах, то мы, национал-социалисты, заявляем с такой же глубочайшей убежденностью, что и для нас фюрер абсолютно непогрешим во всех политических, и прочих вопросах, которые касаются национальных и социальных интересов народа...".