I.3 Война как мерило нравственных свершений советского человека

Рассказ «Пятница» («Юность», 1970, № 6) войны как бы совсем и не касается. Действие его развивается в праздничный день 22 июня 1941 года... Веселая массовка молодежи одного из московских заводов. Лес, солнечная поляна, песни, танцы, веселье. Три друга: кузнец Федор, заводской поэт Сеня, монтер Костя. Влюбленная пара: Костя и молоденькая библиотекарша Капа. Для них в этот день перестали существовать и пространство, и время. Костя говорит Капе: «Капелька!.. Ты моё воскресенье». Капа же, исходя из романа «Робинзон Крузо», объявляет себя «Пятницей». «Я твоя Пятница. Твоя Пятница, слышишь?.. Обними меня. Крепко, крепко!..» Счастье настолько овладело влюбленными, что они нимало не задумываются над тем, что происходит в близлежащей деревне. «Вой стоял над деревней, бабий вой над покойником, над минувшим счастьем, над прожитой жизнью...»[4] Им было не до этого. Им и в голову не могло прийти, что в это воскресенье, 22 июня 1941 года, началась отечественная война. О войне в рассказе сказано совсем немного - в кратком эпилоге. Из него читатель узнает, что Сеня погиб в Освенциме, Федор сложил голову под Севастополем, Костя потерял на войне ногу. У Кости - теперь Константина Ивановича - большая семья: два сына и дочь. Иногда он ездит в Смоленск и там долго молча стоит на площади, на том самом месте, где 17 октября 1942 года гестаповцы повесили партизанскую связную со странной подпольной кличкой «Пятница»... И он о ней никогда не рассказывает. Никому... А у дочки его редкое имя: Капитолина, Капелька...По сути, в основе композиции развёрнута фигура умолчания: мы так и не узнаем, в чём конкретно заключается подвиг девушки. Но так ли это важно? Сам факт загубленной юности достаточно красноречив. А что могут сделать те, кто выжил? Разве что сохранить имя героини…

Как будто ничего не изменилось в подходе к теме, но писатель практически отходит от привычного изображения подвига, оттого значительнее становится осмысление войны как общественного явления. Да, действительно, в годы суровых испытаний всё личное отходит на второй план: всенародная беда заставляется человека проявить свои лучшие качества, рядового гражданина превращает в героя. Но поневоле задумываешься о том, нужны ли человеку такие испытания, не стал бы он счастливее, прожив совсем не героическую жизнь, познав радости материнства, вырастив детей. Так Б.Васильев без громких фраз приводит читателя к мысли о бессмысленной жестокости войны, по сути дела, повторяя великие слова Л.Н.Толстого: «Война есть явление, противное человеческому разуму».

I.4 Рассказы 70-х годов как поворот к дегероизации

И всё-таки первое произведение Б.Васильева легко укладывалось в то русло героики, в котором тема войны раскрывалась в советской литературе в 50-60 годы. Сам писатель остался недоволен подобным поворотом изложения событий. В его произведениях последующих лет наметился явный поворот к трактовке женских образов. Достаточно ярко это прослеживается в рассказе «Ветеран», опубликованном в журнале юность в 1973 году. Героине, скромному бухгалтеру Алевтине Ивановне Копиковой, предлагают выступить с воспоминаниями о войне на вечере в заводском Доме культуры. Ветеран оказывается в крайне затруднительном положении. О чём, о ком и что она расскажет? Дело в том, что Алевтина Ивановна прошла войну бойцом банно-прачечного отряда, а попросту говоря, - прачкой. Всю войну бойцы этого отряда простояли за корытами... «И чего им нас-то вспоминать, какие мы солдаты,- говорит Алевтина Ивановна. - Я же не на передовой. Я же...». [5] Надежда была на советы и помощь мужа, человека хорошего и серьёзного, бывшего фронтовика, трижды раненного и страстного любителя военных мемуаров, которые он читал, «старательно разбираясь в стратегических планах кампаний». Её Петр Николаевич действительно помог:

- Кто у тебя командующий был?

- Техник-лейтенант Фомушкин.

- Ну какой там Фомушкин! — усмехнулся муж.- Я тебя серьезно спрашиваю, а Фомушкин твой - это, знаешь, для домашнего употребления. Ты же выступать будешь перед массами. Перед комсомолом, звонкой нашей сменой. Какое им дело до твоего техника? Тут масштаб нужен! И он порекомендовал жене проштудировать подготовленные для неё книги: - Не какая-нибудь там художественная литература: мемуары! Вот на них и опирайся. - А про себя?

- Что про себя? - не понял Петр Николаевич.

- Про себя рассказывать велели.

- Это как белье стирать?..- усмехнулся он.- Про себя, Аля, рассказывать нам ни к чему, это никому не интересно. Важно в масштабе вопрос поставить. Миссию подчеркнуть важно, понимаешь? - ...Значит, так начнешь: «Выполняя свой священный долг, победоносная Красная Армия...» - советовал муж.[6]

Разговор этот имеет принципиальное значение: это позиция не одного мужа героини - всё общество согласно героями считать лишь тех, кто лёг под танк или упал на пулемёт. Не умаляя значения героических деяний советских бойцов, Б.Васильев всё же оспаривает это мнение. Потому его Алевтина Ивановна начала старательно «штудировать», отложенные мужем мемуары. И все было бы хорошо, если бы не растущее в ней «несогласие» с тем, что в них говорилось... Это была какая-то «иная», не её, бойца банно-прачечного отряда, война. Не так помнила она годы своей юности. И она, отложив в сторону книги, отказавшись от характеристики «стратегического плана кампаний», решила, что расскажет «о своём». О технике-лейтенанте Фомушкине, который стал «командующим» банно-прачечным отрядом после контузии, превратившей его, сорокалетнего, в старика, у которого непроизвольно дергалась голова и при малейшем волнении тряслись руки, и о том, как добрый «командующий» старался уберечь девушек своего отряда от бед и трудностей. О том, как боец Лида Паньшина влюбилась в саперного лейтенанта, как отряд выдавал её замуж. («Помирать буду, день этот вспомню, сестрички вы мои!» - с плачем говорила Лида), как через три дня после свадьбы её молодой муж подорвался на незамеченном фугасе... О самоотверженном труде бойцов банно-прачечного отряда: «Двести пар заскорузлого от крови и пота обмундирования и горы окровавленных бинтов ждали их на каждом рассвете войны... От кипятка и ядовитого, пронзительно вонючего мыла трескалась и уже не заживала кожа. Её разъедало горячей пеной... А потом как-то незаметно, исподволь стали исчезать и ногти. И стирать стало не просто больно, но и страшно: а вдруг они, эти ногти, так и не вырастут никогда? И девушки очень расстраивались и плакали...»[7]

Автор сознательно нагнетает эти натуралистические подробности, потому что в них - страшная правда войны, риска, надсады, загубленной юности… Всю жизнь будут эти измученные руки болеть. Никогда не родятся у Алевтины дети: надсаженный тяжеленными вёдрами с водой организм откажется выполнять самую главную свою функцию. Только вот оценить эти жертвы общество то ли не захочет, то ли не сможет. Ни награды, ни слава для прачек как-то не предусмотрены. А разве пришла бы великая победа, если бы такие вот девочки не пожертвовали своей молодостью и здоровьем? Для Б.Васильева это больной вопрос. Он-то, фронтовик и гуманист, высоко ценит самоотверженность бойцов банно-прачечного отряда и хочет, чтобы этим людям была воздана честь по заслугам. Однако, верный традициям реализма, пишет весьма горькую концовку рассказа: Алевтина Ивановна не решается рассказать о своей войне. Оказавшись на трибуне перед лицом зала, наполненного весёлыми нарядными девушками, увидев в президиуме торжественных, со всеми орденами фронтовиков, она растерялась и, не узнавая собственного голоса и своих мыслей, неожиданно выкрикнула: «Выполняя свой священный долг, победоносная Советская Армия, сломив ожесточенное сопротивление озверелого врага, вступила в порабощенную фашизмом Европу...»[8]

Несмотря на то, что «масштабы» рассказа «Ветеран» ограничены, «миссия» и «стратегический план кампании» в нём не раскрыты, и речь идёт всего лишь о бойцах банно-прачечного отряда, их радостях и печалях, победах и поражениях, он производит сильное впечатление и заставляет задуматься. Вероятно, потому, что его «стратегия» несёт особый нравственно-психологический характер, его «миссия» заключается в том, чтобы раскрыть истоки массового героизма в народной войне с фашистской Германией, и в этом отношении его масштабы, значение и достоинства неоспоримы. Больше того, «Ветеран» для Б. Васильева - рассказ в известном отношении программный. Рассказать за многих и многих помышлявших и не помышлявших о славе, награжденных и не всегда награжденных, не успевших или не сумевших вспомнить о «своей войне», безвестных и. даже «в списках не значившихся» - рядовых солдатах, сержантах, старшинах, еще необстрелянных лейтенантах, часто о женщинах на войне, занимавших «негеройческие должности»,- в этом одна из особенностей всей военной прозы Б.Васильева, его, можно сказать, литературная позиция. В этом смысле он следует той художественной традиции, которая была обозначена «Звездой» Э. Казакевича и продолжена произведениями Ю. Бондарева, Г. Бакланова, В. Быкова и других советских писателей.

Характерен с этой точки зрения и другой рассказ Бориса Васильева «Старая «Олимпия» («Юность», 1975, № 6). Он тоже о женщине на войне и тоже воевавшей не на передовой, а в тылу - штабной машинисткой. Семнадцатилетняя Катя пошла в армию добровольцем и мечтала о другом. Но её не взяли ни в разведку, ни в связь, ни даже в санитарки, а направили в штаб армии и «вместо автомата вручили разбитый «ундервуд». Она смирилась со своей негероической должностью: кому-то надо было считать портянки, чтобы победить. И она печатала: «Портянок зимних - двенадцать тысяч шестьсот сорок три пары. Рубах нательных теплых... из них первого роста... второго...»[9]

На фронте Катя полюбила. Однако лейтенант, её избранник, не вернулся с задания. Он отстреливался до последнего патрона, а потом взорвал себя противотанковой гранатой. «Для Кати этот лейтенант навсегда остался тем, кто приходит в девичью жизнь с любовью и уходит из неё, унося эту любовь». Так унесла война и юность, и любовь Кати, но не смогла отнять у неё её самопожертвования, заботы о людях, доброты. После войны Катю стали называть «Старой «Олимпией», потому что ока работала уже не на разбитом «ундервуде», а на подаренной ей «Олимпии», и на вопрос, сколько экземпляров берет ее машинка, с гордостью отвечала: «Семь. У меня старая «Олимпия».

«Если вам надо что-нибудь отпечатать, заходите: Катюша никогда не откажет... Поклонитесь ей, если встретите... А фамилия... Какая разница, какая у неё фамилия? Она Катюша, а это имя много значило для нас. Очень многое. Поверьте уж мне на слово, молодые...»[10]

Закапчивает свой рассказ Васильев, может быть, чуть-чуть сентиментально, но надо же было ему прямо и открыто сказать о своей симпатии к героине рассказа?

Несомненно, автор «Ветерана» и «Старой «Олимпии» в полной мере обладает даром напрямую обратиться к сердцу читателя, пронзить его состраданием и восхищением, заставить пережить волнение и даже потрясение. А в чувствах разобраться бывает нелегко - чего здесь больше? Печали об отнятой молодости, о несостоявшейся женской судьбе или естественной удовлетворенности от того, что долг исполнен, как бы ни был он скромен и негромок? Потому что и боец банно-прачечного отряда Алевтина Ивановна, и машинистка Катюша самоотверженно воевали за правое дело в том возрасте, который «у всех поколений всегда бывает самым звонким, самым свободным и самым прекрасным, за что и называется юностью».