27. Сентименталистский космос в элегиях в.А. Жуковского

Элегическое творчество Жуковского создало особый эстетический мир, главный отличительный признак которого – меланхолия. Меланхолия – это нравственно-эстетическое восприятие действительности, нравственно-эстетическая оценка. Меланхолия не отождествляется ни с красотой, ни с трагическим, ни с возвышенным, ни с романтическим – эстетическими категориями, к которым поэт весьма внимателен и чуток. Меланхолия – особое эстетическое переживание, продиктованное нравственной позицией человека.

 Запало глубоко;

Меланхолическое бытие в элегических стихах Жуковского – обычно вечернее, тихое, задумчивое. Переживание неустойчивости, изменчивости бытия и ожидание перемен проникает в его пейзажи и даже организует их композицию, как в элегиях «Вечер» и «Славянка». Передается движение времени с конца дня к вечеру раннему и позднему, для поэта особенно знаменательны явления на небе, смена светил – солнца луной. Образ задумчивой луны с зыбким бледным блеском, иллюзорным, призрачным, обманчивым, лишающим предметы реального мира своей достоверности,- неотъемлемая принадлежность элегического, меланхолического мира.

 Ты, верно, плакал, друг?»

Жуковский изображает «приятную» природу: «Славянка тихая, сколь ток приятен твой». И у него, особенно в первый период творчества, красота «милая» и «сладкая». Но обычно «милой» п «сладкой» оказывается не та красота, которой обладает человек, и та, что ушла в воспоминания или мечты, красота не реальная, а духовная. Жуковский различал два типа красоты: «блестящую красоту» солнечного яркого дня, пышного заката – внешнюю красоту – и красоту внутреннюю, без блеска и роскоши красок, но еще более проникновенную.

Жуковский давал неоднократно определения меланхолии. Он видел в ней эстетическое начало: «непонятное очарование, которое придает неизъяснимую прелесть самим мучениям». Меланхолия – вид эстетического наслаждения, близкого любовному счастью: «счастье любви есть наслаждение меланхолическое»; «любовь… необходимо соединена с меланхолией»; «в обманчивом ожидании перемен заключено тайное меланхолическое наслаждение». Анализируя психологический механизм этого переживания, поэт вскрывает его противоречивую природу: в нем нет завершенности, определенности, оно состоит из противоположной эмоциональной тональности: «Меланхолия не есть ни горесть, ни радость, я назвал бы ее оттенком веселея на сердце печального, оттенком уныния на душе счастливца». И это чувство Жуковский связывал с детством человеческого рода. Античное миросозерцание наполняло жизнь «поэтическими созданиями», человек чувствовал себя на «пиру жизни», но он знал о неизбежности его конца и торжества фатума. «Все сокровища были на земле, все заключалось в земных радостях и все с ними исчезло» – так воспроизводил Жуковский сознание человека античного времени. Меланхолия, рожденная таким сознанием, – грустное чувство, вызванное пониманием изменчивости жизни, неверности житейских благ, «предчувствием утраты невозвратимой и неизбежной». На основе такого мироощущения, заключающего в себе единство наслаждения и мучения, радости и печали, поэт разрабатывает поэтический мотив «утешения в слезах». Так и называется стихотворение 1817 г. (из Гете):

 От них в душе легко».

 «О чем грущу, то в сердце мне

 «Скажи, что так задумчив ты?

В элегическом стихотворении «Теон и Эсхин» – этическая программа поэта, размышляющего о счастье человека. Автор убеждал в необходимости не внешней активности, а нравственной. Странствователю Эсхину был противопоставлен домосед Теон, нашедший истинный путь к счастью в нравственно чистом существовании и стремлении к возвышенным целям. Только духовные ценности, открытые в человеческом сердце, нетленны, утверждают автор и его любимый герой. Звание человека – лучшее среди всех званий и санов: «При мысли великой, что я человек, Всегда возвышаюсь душою». Гуманность Теона позволила ему пережить тяжелые личные утраты, примириться с ними и сохранить просветленное, хотя и не лишенное меланхолии сознание.

У Жуковского и близких ему поэтов – целая философия слез Слезы – свидетельство слабости человека, его отказа от гордыни самолюбия или они – результат раскаяния. Слезы – средство обновления души. Они – знак утраты желанного, принесенной человеком жертвы, а значит – приобретения им каких-то нравственных заслуг, за которые он может быть вознагражден счастьем. Поэтому слезы облегчают душу и вселяют в нее надежду. Такова философия «сладких слез». «Сладкие слезы» – типично меланхолическое переживание, ведущее человека к счастью.

 В твоих глазах печали след;

 А слезы… слезы в сладость нам;

Меланхолией окрашено все эстетическое сознание поэта, весь строй его чувств. Все же было бы неверным сводить эстетический мир его стихов лишь к меланхолии, он богат и другими эстетическими переживаниями. В элегиях – чувство красоты, ведь в воспроизведении ее поэт видел цель искусства. Красота, которую несут в себе стихи Жуковского, была связана с эстетическими традициями XVIII века, и вместе с тем у него обнаруживается и новое видение и чувствование прекрасного. Для него ориентиром в художественном творчестве, В постижении прекрасного служит вкус. Хороший вкус требует изображения «изящной природы».

28. «Свое» - «чужое» в романе И.А. Гончарова «Обломов» С разбиения мира на «чужое» и «свое» начинается повествование о детстве Обломова. Погружение в мир Обломовки совершается как переход точки зрения повествователя от безграничности «чужого» мира к уютной ограниченности «своего» «мирка». С точки зрения архаических представлений, «чужой» мир является неизвестным и нерасчлененным. Так, мотив «чужого» мира в хронотопе «Сна Обломова» реализуется через образы с семантикой отсутствия видимых границ: море с его «необозримой пеленой вод» и «однообразием бесконечной картины», небо, которое «как бы отступилось от людей», прибрежье, где «никогда не ступала нога человека

Мотив границы в хронотопе «Сна Обломова» в романе И. А. Гончарова «Обломов» «Не таков мирный уголок, где вдруг очутился наш герой». Уже само слово «уголок» указывает на малость и ограниченность пространства. В Обломовке человеку уютно жить, у него не возникает ощущения незащищенности перед огромностью мироздания. Небо там «ближе жмется к земле, но не с тем, чтоб метать сильнее стрелы, а разве только, чтоб обнять ее покрепче, с любовью:оно распростерлось так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод». В этом пейзаже снимается оппозиция «небо-земля», которая в большом мире означает непримиримое противопоставление духовного и материального, идеала и реальности. В мире Обломовки «вертикаль» отменяется. В природе полюса как будто испытывают взаимное притяжение (небо ближе жмется к земле, чтоб обнять ее покрепче). Уподобление неба, важнейшей внешней границы мироздания, «родительской надежной кровле» формирует модель мира Обломовки в категориях дома и семьи. Никто из жителей Обломовки не стремится выйти за рамки этого малого мира, связь с «чужим» миром почти утеряна: «Крестьяне в известное время возили хлеб на ближайшую пристань к Волге, которая была их Колхидой и Геркулесовыми Столпами, да раз в год ездили некоторые на ярмарку, и более никаких сношений ни с кем не имели». Примечательно, что в образе границы сливается реальное (пристань, Волга) и мифологическое (Колхида, Геркулесовы Столпы). И чем дальше границы располагаются от мира Обломовки, тем более они мифологизируются: так, они «слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак – и, наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю». Граница с «чужим» миром не подразумевает контакт, и любые предпосылки взаимодействия с ним вызывают реакцию страха. Так, найденный «заоколицей, в канаве, у моста» – на границе пространств – «нездешний» человек приобретает в детском фантазийном сознании черты «страшного змея или оборотня», но и сознание взрослых также мифологизирует «тот» мир и тех, кто напоминает о нем. Их заключение о человеке за околицей таково: «Там лежит нездешний, ничего не бает и Бог его ведает, что он там».

Мотив границы создает атмосферу пространст-

венной отъединенности идиллического «уголка» от

большого мира, при этом акцентируется аксиоло-

гический аспект мотива границы, отражающий

жизненную позицию обломовцев. Замкнутость,

сосредоточенность жизни на самой себе рождает в

них чувство самоудовлетворенности, достигнутого

благоденствия и отменяет всякое развитие: «Инте-

ресы их были сосредоточены на них самих, не пе-

рекрещивались и не соприкасались ни с чьими»,

«не с чем даже было сличить им своего житья-

бытья: хорошо ли они живут, нет ли; богаты ли

они, бедны ли; можно ли было чего еще пожелать,

что есть у других. Счастливые люди жили, думая,

что иначе и не должно и не может быть, уверенные,

что и все другие живут точно так же и что жить

иначе – грех».

Самодостаточность их жизни подтверждается

опытом предшествующих поколений, который

осознается как личный опыт: «...норма жизни была

готова и преподана родителями... О чем же им бы-

ло задумываться и чем волноваться, что узнавать,

каких целей добиваться?» Все, что

происходит впервые, что не закреплено традицией,

ценности для людей не имеет или встречается вра-

ждебно. Такая жизнь отменяет личную ответствен-

ность человека.

Мотив границы является важнейшим фактором

организации и внутреннего пространства Обло-

мовки.

Внимание повествователя привлекает прежде

всего естественная гармония пейзажа, которая вы-

ражена через состояние слитности границ: «Песча-

ные и отлогие берега светлой речки, подбираю-

щийся с холма к воде мелкий кустарник, искрив-

ленный овраг с ручьем на дне и березовая роща –

все как будто было нарочно прибрано одно к одно-

му и мастерски нарисовано» [4, с. 108]. Внутрен-

ние границы в мире Обломовки, границы сопре-

дельных сфер пространства, предельно сглажены

(это подчеркнуто словами с семантикой приближе-

ния, присоединения: «подбирающийся», «прибра-

но»).

Ведущим аспектом семантической разработки

мотива границы в хронотопе «Сна Обломова» ста-

новится время. Как сглажены пространственные

границы в мире Обломовки, так же условны и вре-

менные границы: грани одной и той же жизни и

жизни всего коллектива. «Начинались повторения:

рождение детей, обряды, пиры, пока похороны не

изменят декорации; но ненадолго: одни лица усту-

пают место другим, дети становятся юношами и

вместе с тем женихами; женятся, производят по-

добных себе – и так жизнь по этой программе тя-

нется беспрерывной однообразною тканью, неза-

метно обрываясь у самой могилы» [4, с. 128].

Жизнь обломовцев сводится к небольшому кругу

событий, причем границы между ними неопреде-Ярославский педагогический вестник – 2011 – № 2 – Том I (Гуманитарные науки)