Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б.

Л 24 Словарь по психоанализу / Пер. с франц. Н.С. Автономовой. — М.: Высш. шк., 1996. — 623 с.

ISBN 5-06-002974-3

Книга представляет собой одно из наиболее фундаментальных и вместе с тем популярных изданий по психоанализу. Она сочетает присущую научному изданию ясность и четкость, высокую культуру аналитического исследования с доступностью изложения. Во Франции словарь выдержал 12 изданий, в России издается впервые.

Ж.Лапланш, ж.-б.Понталис словарь по психоанализу

Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. 1

ISBN 5-06-002974-3 1

Ж.ЛАПЛАНШ, Ж.-Б.ПОНТАЛИС 1

СЛОВАРЬ ПО ПСИХОАНАЛИЗУ 1

ИЗДАНИЕ ВЫПУЩЕНО В СВЕТ ПРИ СОДЕЙСТВИИ КОМИТЕТА РФ ПО ПЕЧАТИ 2

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА 2

Transmettre, enseigner la psychanalyse. In: Cliniques mediterraneennes. Eres, 1995, n. 45-46. 6

ПРЕДИСЛОВИЕ К ФРАНЦУЗСКОМУ ИЗДАНИЮ 10

Об истории создания и причинах появления этой книги 10

ВВЕДЕНИЕ 12

Ж. Лапланш 13

ССЫЛКИ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ СОКРАЩЕНИЯ 14

I. РАБОТЫ ФРЕЙДА 14

II. ДРУГИЕ АВТОРЫ 17

III. ЖУРНАЛЬНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ И СБОРНИКИ 17

АППАРАТ ПСИХИЧЕСКИЙ 17

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ (Бсз) 18

ВЛЕЧЕНИЕ 19

ВЫБОР ОБЪЕКТА (или ОБЪЕКТНЫЙ ВЫБОР) 21

ВЫТЕСНЕНИЕ 21

ЖЕЛАНИЕ 23

ЗАЩИТА 24

ИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗАЦИЯ 26

ИНТЕРИОРИЗАЦИЯ 27

ИНТРОЕКЦИЯ 27

КОНФЛИКТ ПСИХИЧЕСКИЙ 28

ЛИБИДО 29

МЕТАПСИХОЛОГИЯ 30

МЕХАНИЗМЫ ЗАЩИТЫ 31

НАГРУЗКА 32

НАРЦИССИЗМ 34

ОБРАБОТКА ПСИХИЧЕСКАЯ 35

ОБЪЕКТ 36

ОБЪЕКТНОЕ ОТНОШЕНИЕ 38

OHO 40

ОСУЖДЕНИЕ 41

ПОДСОЗНАТЕЛЬНОЕ, ПОДСОЗНАНИЕ 42

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ 42

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КАК РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ [-TOP] [ВЛЕЧЕНИЯ] 43

ПРИНЦИП НИРВАНЫ 44

ПРИНЦИП ПОСТОЯНСТВА 44

ПРИНЦИП РЕАЛЬНОСТИ 47

ПРИНЦИП УДОВОЛЬСТВИЯ 48

ПРОЕКЦИЯ 50

ПРОТИВОНАГРУЗКА 53

ПРОЦЕСС ПЕРВИЧНЫЙ, ПРОЦЕСС ВТОРИЧНЫЙ 54

РАБОТА СКОРБИ 55

РАСЩЕПЛЕНИЕ Я 56

РАЦИОНАЛИЗАЦИЯ 57

РЕАЛЬНОСТЬ ПСИХИЧЕСКАЯ 58

РЕГРЕССИЯ 58

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ (-ТОР) ПСИХИЧЕСКАЯ (-ИЙ) (а) 60

(САМО)ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ 60

СВЕРХ-Я 62

СВЯЗЫВАНИЕ, СВЯЗАННОСТЬ 63

СОЗНАНИЕ (В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ СМЫСЛЕ) 65

СТАДИЯ ЗЕРКАЛА 67

СУБЛИМАЦИЯ 68

СУММА ВОЗБУЖДЕНИЯ 69

ТОЖДЕСТВО ВОСПРИЯТИЯ —ТОЖДЕСТВО МЫСЛИ 69

ФАНТАЗИЯ, ФАНТАЗМ 70

ЦЕЛЕПРЕДСТАВЛЕНИЕ 72

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ (прил.), ЭКОНОМИКА 73

ЭНЕРГИЯ СВОБОДНАЯ — ЭНЕРГИЯ СВЯЗАННАЯ 74

Я 76

Я-УДОВОЛЬСТВИЕ —Я-РЕАЛЬНОСТЬ 82

ИЗДАНИЕ ВЫПУЩЕНО В СВЕТ ПРИ СОДЕЙСТВИИ КОМИТЕТА РФ ПО ПЕЧАТИ

Научный редактор А.М. Руткевич

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Этот словарь необычен. Его своеобразие заключается не только в объеме представленного материала, но и в культурном аспекте его рассмотрения. Это французский словарь по психоанализу. Однако, в нем не представлена сколько-нибудь подробно специфически французская точка зрения и позиция в психоаналитических дискуссиях (если таковая вообще существует как некое единство). Это французский словарь по немецкому психоанализу, в основном, в его классической фрейдовской форме. Именно этим и определя­ется специфика Словаря, высоко ценимая и в Европе, и за ее пределами.

Во Франции уже вышло 12 изданий этого словаря, созданного Ж. Лапланшем и Ж.-Б. Понталисом по инициативе и под руковод­ством замечательного французского психолога Даньеля Лагаша (1903—1972) и впервые увидевшего свет в 1967 году. Давно опубликованы переводы Словаря на основные европейские языки. Подготовлены к публикации или уже опубликованы его переводы на ряд восточноевропейских языков (например, польский, румынский). Спустя годы, прошедшие после первого издания Сло­варя, многое изменилось; вышли новые словари и справочники, в том числе во Франции - фундаментальный словарь, подготовлен­ный большим авторским коллективом под руководством П. Кофмана¹ , словарь под редакцией П. Шемама^{2 2}, широко учитывающий проблематику лакановского психоанализа, и др. Однако, ничто не отменяет и не умаляет значения Словаря Лапланша и Понталиса: он остается для будущих психоаналитиков и всех, кто интересуется психоанализом, настольной книгой, незаменимой основой теоретической и практической работы.

А теперь несколько слов о французском психоанализе и в этом контексте - об авторах Словаря. Оба они поначалу были участниками семинаров Жака Лакана, затем, после распада Фран­цузского психоаналитического общества (в 1963 году), приняли участие в создании Французской психоаналитической ассоциации.

Жак Лакан (1901—1981) - известный французский реформатор психоанализа, провозгласивший особую теорию субъекта как изначально расщепленного существа, отмеченного различного рода нехватками - свидетельством его символического внеприродного бытия. Лакан уподобил структуру бессознательного языковой структуре и сделал главной опорой психоанализа не биологию с медициной, а лингвистику и другие гуманитарные науки. Именно в концепции Лакана французский психоанализ, организационно укрепившийся значительно позже других европейских психоаналитических школ, обрел свое "особое выражение", противопоставив себя иным психоаналитическим позициям и, прежде всего, - характерной для американского психоанализа установке на цельность и гибкость Я, способного приспособиться к любому социальному контексту.

Ныне во Франции существуют десятки психоаналитических школ, и в этой пестрой картине нет единства. Многие из них связывают свою деятельность с так или иначе понимаемой концепцией Лакана (причем между представителями различных подходов идут непрерывные баталии), другие склоняются в пользу более традиционных установок, разделяемых Международной психоаналитической ассоциацией, третьи избирают в качестве опоры тех или иных последователей Фрейда (например, А. Фрейд, М. Кляйн) или Лакана (например, Ф. Дольто), четвертые увлечены такими смежными с психоанализом и одновременно аль­тернативными ему психотерапевтическими концепциями, как гипноз и внушение (ср. концепцию недирективного гипноза в духе Милтона Эриксона и многие другие).

Среди всех этих многообразных подходов, вместе создающих общую картину современного французского психоанализа, позиция авторов этого словаря достаточно традиционна, но вовсе не дог­матична и не тривиальна. От Лакана их, в конечном счете, отдалило сдержанное отношение к истолкованию бессознательного через язык и попытки выхода в сферы реальности, не сводимые к языку. В результате то сложное и радикальное переосмысление, которому подверг психоанализ Жак Лакан, мало представлено в Словаре, хотя ряд существенных моментов концепции Лакана - стадия зеркала, проблема символического, "отвержение" (forclusion) - находят в нем свое отражение.

Что же касается других последователей и толкователей Фрейда, то чаще других упоминаются в Словаре М. Кляйн, А. Фрейд, Ш. Ференци, Э. Джонс; практически полностью отсутствуют, например, англоязычные неофрейдисты Э. Фромм и К. Хорни; редко упоминаются О. Ранк или А. Адлер. В Словаре эпизодически представлены французские психиатры (А. Эй, Т.-А. Рибо, П. Жане, Ж.-М. Шарко), психологи и психоаналитики (Д. Лагаш, Р. Лафорг, Д. Анзье). Изредка встречаются имена О. Фенихеля, Р. Мак Брунсвик, М. Балинта, Д. Уинникота, Р. Шпитца; еще реже - Г. Гроддека, Г. Зильберера, Г. Нунберга и др. В очерчен­ном таким образом круге авторы стараются детализировать понятия до предельной тонкости.

В целом авторов Словаря отличает установка на "нейтральность" или беспристрастность - в той мере, в какой она вообще осу­ществима, и в следовании этому принципу видится заслуга авторов Словаря. Используя различные формы словарных статей (от кро­шечных эссе до огромных текстов, больше напоминающих самостоятельные исследования, - см. статью "Я"), Лапланш и Понталис сумели передать читателю свои знания, свой аналитический пафос и сделать его сопричастным динамике фрейдовского познаватель­ного поиска. В любом случае Словарь не гасит мысль читателя видимостью прочных решений, но, напротив, пробуждает теоретическое любопытство тех, кто в состоянии видеть пробле­матичность в изложении, внешне не нацеленном на дискуссионность и полемичность. Словарь был свидетельством наиболее плодотворного периода совместной работы авторов, хотя в дальнейшем их пути разошлись.

Жан Лапланш - воспитанник Высшей Нормальной Школы, по образованию философ и врач-психиатр, профессор университета Париж-7, член Французской психоаналитической ассоциации. Пережив период увлечения концепцией Лакана, Лапланш обратился к Фрейду. Об этом поиске истоков психоаналитической мысли свидетельствовали и создание данного Словаря, и нынешняя работа исследовательского коллектива во главе с Лапланшем над Полным собранием сочинений Фрейда на французском языке (пока еще "стандартного Фрейда" по-французски не существует: из печати вышли лишь несколько томов этого нового издания).

Вместе с тем Лапланш стремился к разработке новых теоретических параметров психоанализа. Его основные сочинения - это "Жизнь и смерть в психоанализе" (1970, 1989), пять томов под общим заглавием "Проблематики" (1980—1987), "Новые осно­вания психоанализа" (1987 и 1990), "Незавершенная коперниканская революция" (1992), "Ошибка биологизации во фрейдовской концепции сексуальности" (1993) ³.

Собственная теория Лапланша строится вокруг обобщенной трактовки теории соблазнения. Ситуация соблазна не ограничива­ется патологическими случаями, но имеет универсальное значение: ведь уже материнский уход за младенцем предполагает посылку определенных сексуальных (в широком смысле слова) сигналов. Таким образом, влечения, да и вся область бессознательного, возникают в нас не изнутри, не эндогенно, а в результате внешних воздействий, в конечном счете - вследствие наших попыток расшифровать то загадочное сообщение, которое посылает нам другой человек.

Жан-Бернар Понталис начал свою академическую карьеру с преподавания философии, долгое время сотрудничал с Сартром в журнале "Тан модерн", соединяя любовь к психоанализу и вкус к литературному творчеству. Основные его работы: "После Фрейда" (1968), "Между сном и скорбью" (1977), "Сила абстракции" (1990). В его автобиографической работе "Любовь к начинаниям" (1986)⁴ очевидно стремление к освобождению от мэтров, а также поиск теоретической самостоятельности: поначалу это было освобождение от Сартра, затем отчасти - от Лакана, наконец, в целом - от тирании языка - в тех местах психоаналитического пространства, которые ему не подвластны. Работая параллельно с Лапланшем и независимо от него над изданием новых переводов Фрейда на французский язык, Понталис вот уже в течение долгих лет руко­водит в издательстве "Галлимар" "Новым психоаналитическим жур­налом" (с 1970), а также возглавляет работу над сериями "Познание бессознательного", "Психоанализ в его истории" и др.

Именно Жан Лапланш был одним из инициаторов обучения психоанализу в университете и его организатором на факультете гуманитарных клинических наук в университете Париж-7. Автор этих строк, получивший счастливую возможность в течение ряда лет преподавать на этом факультете, смог близко познакомиться с постановкой обучения будущих психологов и психоаналитиков на всех уровнях и этапах педагогического процесса. Университетские программы факультета, где имеется аспирантская (докторантская) специализация по клинической психологии и психоанализу, вклю­чают патопсихологию и дисциплины нейробиологического цикла, историю и эпистемологию, клиническую и социальную психологию, проходимую под контролем наставника клиническую практику и, конечно, множество общих и специальных курсов по истории, теории и практике психоанализа.

Поскольку в наши дни, после почти полувекового перерыва, психоаналитическое учение распространяется и в России, где соз­даются ассоциации, издаются журналы, возрождаются прежние и появляются новые формы преподавания или, шире - "передачи" психоанализа, вопрос о том, как, где, кому (да собственно - и зачем?) преподавать и распространять психоанализ, становится актуальным и у нас. При этом дискуссиоными оказываются многие вопросы - от эпистемологического статуса знаний о бессознательном до конкретных методов практической клинической работы. В самом деле, чему можно научиться по книге, чему - только от живого наставника, чему - лишь в процессе собственной практической работы? Таким образом, проблема, которую условно можно обозначить как "психоанализ в университете" (во Франции уже давно издается отдельный журнал под таким заглавием) возникает и на российской земле.

Конечно, различные аспекты многогранного феномена, называемого психоанализом, в разной мере и степени повернуты к академическим и университетским структурам. При этом подоплека споров о психоанализе в университете оказывается различной во Франции и у нас. Во Франции речь здесь идет сразу о нескольких вещах: о месте и роли университетского образования в современной культуре; об альтернативных университету формах передачи знаний и опыта, но одновременно и о специфике психоаналитических институций (своеобразного социального организма, в котором идет борьба за власть и, соответственно, не прекращаются расколы), а также об уникальности самой психоаналитической ситуации, не поддающейся обобщению на уровне понятий. При этом главный вопрос заключается в том, насколько психоанализ как особая форма познания и практики может быть вписан в эти традиционные для европейской культуры формы передачи знания. У нас же в этих дискуссиях об официальном месте передачи психоанализа подчеркивается другое: речь идет, прежде всего, о культурной легализации теории и практики, которые долгое время были под запретом, и потому положительные стороны "психоанализа в университете" легче выступают на первый план.

Очевидно, что в наименьшей мере может передаваться такая тонкая и интимная вещь, как личный психоанализ, замкнутый рамками отношений аналитика и анализируемого. Если во фрейдовские времена функция учителя-просветителя и функция личного наставника в психоанализе еще могли как-то совмещаться, то в наши дни такое совпадение считается неэтичным и непродуктивным, и потому, например, преподаватели уни­верситета, ведущие лекционные или семинарские занятия по психо­анализу, не могут одновременно быть личными психоаналитиками своих студентов. Контролируемый учебный анализ тоже, очевидно, выходит за рамки университетских структур. Однако с тео­ретическим изучением исторических, культурологических, социологических, философско-методологических и прочих аспектов психоанализа дело обстоит иначе: эта работа вполне уместна и может быть плодотворной и в университете.

Конечно, те или иные подходы здесь во многом зависят от нашего общего понимания психоанализа, от того, видим ли мы в нем - прежде всего - науку или терапевтическую практику; форму эмансипации человека, его освобождения от социальных и индивидуальных запретов и принуждений, или особый социально приемлемый ритуал, помогающий людям лучше приспособиться к тем или иным формам совместного бытия, новый миф или особую философию человека...

Споры об "аутентичном" психоанализе и "аутентичном" Фрейде идут уже давно. Кто он: "сциентист", желавший видеть в психоанализе науку или, по крайней мере, фундамент научной психологии, или "гуманист", разочаровавшийся в позитивистском оптимизме и поставивший в центр внимания проблему человека, его психики, его деятельности, его места в культуре? В наши дни, как и в случае с Марксом, принято ценить не "науку", а "гуманизм" (причем ссылка на Маркса, заметим, здесь тем более уместна, что на Западе Фрейд, Маркс, Ницше обычно трактуются как равновеликие основоположники культуры и мировоззрения XX века). Правда, в творческих биографиях Маркса и Фрейда периоды сциентизма и гуманизма соответственно меняются местами: Маркс начал как романтический гуманист и пришел к науке ("Капитал"); напротив, Фрейд, человек другой исторической эпохи, начал с апологии позитивистской науки, а потом все дальше отходил от этого идеала, хотя и никогда окончательно с ним не расставался.

В любом случае невозможно отрицать, что у Фрейда были основания (или, по крайней мере - желание) видеть в психоанализе науку. Наряду с Э. Махом, А. Эйнштейном и др., он был одним из тех крупных ученых, которые поставили в 1911 году свои подписи под призывом к созданию Общества по распространению позитивистской (читай - "научной") философии. Применительно к нашей проблеме можно сказать, что это, наверняка, один из аргументов в пользу университетского психоанализа, хотя в психоанализе остается множество аспектов, не сводимых к познанию, - идеологических, философско-методологических, мифологических и пр.

Когда Фрейд развивал свой идеал Высшей Школы психо­анализа, в ее программе были как медицинские дисциплины (введение в биологию, наука о сексуальности, клиническая психиатрия и др.), так и немедицинские дисциплины (история культуры, литература, изучение мифов, психология религий и др.). Лишь такое глубокое научное погружение могло бы, по Фрейду, обеспечить понимание психоаналитического материала. Однако эта обширная программа универсального научного обоснования психоанализа никогда не была осуществлена. Да и мог ли бы кто-нибудь единолично ее осуществить?

Ведь Фрейд некогда был совершенно уверен в том; что психо­анализ (как наука в настоящем или хотя бы в будущем) непременно должен иметь свое место в университете и что все психоаналитики будут только радоваться такой перспективе. Однако, ничего подоб­ного не произошло; во всяком случае многие французские психо­аналитики настроены в этом отношении весьма враждебно, а перспектива университетского существования вызывает у них страх перед внешним принуждением и контролем. Впрочем, спор о разделении властей между университетским и психоаналитическим сообществами не нов. В любом случае, очевидно, что психо­аналитическая тяга к специфике оказалась сильнее универсальных университетских притязаний. То место в культуре, где Фрейду хотелось видеть просвещенческие отношения передачи чистого знания, оказалось на самом деле местом конфликтов и борьбы за власть в психоаналитическом сообществе.

Но в нашей общей проблеме есть не только социально-институциональная, но и собственно познавательная сторона, причем именно она была для Фрейда первичной и определяющей. В любом случае Фрейд считал психоанализ, прежде всего, методом познания бессознательных явлений, иначе недоступных мысли, далее - теорией этих явлений (пусть не законченной, а находящей­ся в стадии становления) и, наконец, - способом лечения, выте­кающим из этой теории и метода.

При этом быть научным - значит иметь определенный объект и определенные методы познания, уметь получать воспроизводимые результаты и пр. Можно ли считать, что объект психо­аналитического познания - бессознательное? Если да, то что, собственно, интересует нас в бессознательном - проверка гипотезы о возникновении бессознательного в результате вытеснения, его содержание (структуры и смыслы снов и симптомов)? Но ведь в психоаналитической практике есть и другие, явно ненаучные или вненаучные аспекты. Например, трансфер или перенос прежних эмоций анализируемого на аналитика. Пожалуй, научным в переносе можно было бы считать вслед за Фрейдом лишь его подконтрольность сознанию аналитика (правда, это часто оспаривают в послефрейдовском развитии психоанализа), а также его сходство со своего рода лабораторным экспериментом, хотя вместо реактивов и препаратов в данном случае выступают конкретные люди с их индивидуальными реакциями.

Что же касается психоаналитической теории, то под этим вы­ражением подчас имеются в виду совершенно разные вещи: теории самих пациентов или даже собственно детские теории относительно раннего жизненного опыта с его травмами; теории аналитиков по поводу "инфантильных" теорий пациентов; теории бессознательно­го; психоаналитические теории, включающие теорию бессознательного как один из моментов; более широкие теории, в которых психоаналитическое знание соотносится с другими науками (о психике, о мозге, о становлении человека в онтогенезе и филогенезе и пр.): здесь мы видим очень непростую иерархию уровней теории и взаимоотношений между ними.

Возьмем, к примеру, один конкретный вопрос: в каком смысле можно говорить о научности знаний о бессознательном? Конечно, бессознательное - это объект необычный. Оно не имеет прямого выхода к внеположной ему реальности и выступает как составная часть другой реальности - психической. Можно ли сказать, что знание о бессознательном в принципе сходно со знанием о любом другом объекте научного познания и что оно так же подлежит проверке - критике, опровержению, верификации, фальсифика­ции и пр.? Эти различные аспекты реальности (внешней и психичес­кой) и эти различные уровни теоретизирования (скажем, от инфантильных теорий травмы до ее научного объяснения) нередко смешивались даже в научных спорах (по-видимому, это произошло и в концепции К. Поппера, обвинявшего психоанализ в нефальсифицируемости и тем самым - ненаучности).

Наверное, уже одного только беглого взгляда на современные дискуссии о социальном и познавательном статусе психоанализа достаточно для того, чтобы почувствовать, насколько непроста проблема "психоанализа в университете". Конечно, свои осмыслен­ные доводы есть и у сторонников, и у противников их сближения. Да, амбиции отдельных психоаналитиков и психоаналитических обществ, дорожащих своей неограниченной властью над анализируемым и полностью отвергающих университетский психо­анализ, неправомерны. Но не более обоснованны и позиции такого университетского психоанализа, который прислушивается лишь к критериям естествознания и не внимает голосу психоаналитической практики с ее личностными и историческими смыслами, жертвуя ради общезначимого уникальным и не осознавая приносимой жер­твы. Между этими позициями возникает неизбежное противоречие, и надеяться на способность сторон переубедить друг друга в этом споре было бы утопично.

Разумнее было бы, как признает все больше участников ны­нешних дискуссий⁵, пытаться гибко опосредовать эти крайние позиции, отказавшись от построения глобальных черно-белых схем и пытаясь строить более конкретные - локально продуктивные модели истолкования, учитывающие специфику личных и межличностных отношений в психоаналитической ситуации (между аналитиком и анализируемым), в психоаналитическом обществе (между коллегами), в университете (между преподавателем и сту­дентом) и пр. Однако в любом случае, очевидно, что университетс­кому психоанализу придется научиться сохранять и развивать свою открытость к другим формам социального и экзистенциального бытия психоанализа, не забывая о том, что рамки его компетенции весьма ограничены. Конечно, изучение теоретических и исторических аспектов психоанализа в университете еще не дает права практиковать психоанализ. Однако, эта историко-теоретическая подготовка - одно из необходимых условий будущей работы аналитика.

Итак, теперь и мы приобщаемся к размышлениям на все эти темы, причем не только в теории, не только на страницах иност­ранных журналов, но и в среде отечественных коллег и студентов. И в этих новых интересах хочется видеть не только любопытство к заморскому товару, но и симптом более аналитичного и требова­тельного внимания к самому себе, к своей человеческой ситуации, к себе как субъекту. По-видимому, именно индивидуализирующий акцент в психоанализе наиболее важен сейчас для российского читателя, хотя в западной философии и психоанализе ныне явно преобладает тенденция к социологизации и преодолению того, что в последнее время воспринимается как фрейдовский инди­видуализм и монологизм. Поскольку в мысли и поведении так или иначе господствуют проявления того, что можно было бы назвать "стадным сознанием" (или иначе — коллективным бессознатель­ным), укрепление позиций самосознающего индивида должно быть нужнее любой, сколько угодно заманчивой, перспективы новой коллективности.

И в этой работе по самопониманию и индивидуализации Сло­варь может помочь российскому читателю — независимо от того, какой будет дальнейшая судьба психоанализа в целом в нынешней России (сам по себе этот вопрос заслуживал бы отдельного рассмот­рения). Словарь может быть полезен исследователю и преподава­телю, стремящимся разобраться в истоках психоаналитической мысли и понять ее фундамент в свободном от позднейших насло­ений виде. Он будет интересен всем тем, кто работает в области наук о человеке и обществе, где роль проблематики бессознатель­ного осознается все ярче и четче. И, конечно, освоение фрейдовских понятий, осмысление важнейших эпизодов концептуальной истории психоанализа поможет в самоосмыслении, в собственной аналитической работе тем, кто склонен думать о психоанализе как о будущем деле жизни.

Не стоило бы, однако, думать, будто мы советуем российскому читателю лишь подражать западным способам мысли о человечес­кой психике и поведении и обучаться письму по чужим прописям. Нынешнее столкновение разновременных и многообразных влияний западной мысли на современной русской культурной почве может, как представляется, дать в будущем веке интересные твор­ческие результаты в области познания человеческой души, если, конечно, удастся соотнести эти внешние влияния с собственной культурной традицией и опытом. Замечательным материалом для такого познания человеческой души россияне обладают - уже по праву рождения в соответствующем языке и культуре, значит, дело за его осмыслением. О том, что Россия - это, скажем, страна Достоевского, Гоголя и всей русской классической литературы, западные психоаналитики никогда не забывали, а ныне упоминают все чаще. При более внимательном рассмотрении оказывается, что в творчестве Достоевского, например, подспудно содержится целый ряд психоаналитических открытий, неведомых Фрейду и еще не обретших общезначимой концептуальной формы.

Но дело не только в этом. Культурные, социальные, мировоз­зренческие, идеологические условия формирования науки и общес­твенной мысли в России XIX века были достаточно своеобразными в сравнении с Европой. Например, материализм в России второй половины XIX века весьма отличен от западного позитивизма, расцветшего в тот период, когда материалистические идеи европей­ского Просвещения уже потеряли свою социальную значимость и мировоззренческий заряд. На российской почве "рыцарями духа" нередко оказывались именно материалисты-естествоиспытатели, а глубинные духовные прозрения не исключали здесь огромной социально осознаваемой и даже "революционной" значимости естественных наук, их роли в развитии свободомыслия (так, например, научные идеи и программы молодого физиолога И. П. Павлова формировались именно под влиянием чтения рома­нов Достоевского, особенно "Братьев Карамазовых", и это было не исключение, а веяние времени). По-видимому, "гуманизм" и "сциентизм", о несогласованности которого применительно к Мар­ксу и Фрейду уже упоминалось, не расчленялись на российской почве столь же радикально, как это происходило в Европе прошлого и нынешнего веков. Можно предположить, что в России сущест­вовали и существуют собственные культурные традиции, дающие возможность помыслить человеческую душу без привычного российского самолюбования и "мистики", на основе иной, более цельной концепции разумности.

Наши нынешние тенденции к взаимоувязыванию психоа­налитических идей с религией и мистикой неизменно поражают более рационалистичных западных коллег. Но работа со Словарем таких тенденций не поддержит. Она не даст и готовых образцов рассуждений и отточенных до упрощенности дефиниций. В отличие от тех популярных словарей, которые снабжают читателя такими дефинициями, не делясь с ним материалом, на основе которого они были построены, словарь Лапланша и Понталиса открывает чита­телю самые глубокие слои своей научной и профессиональной эрудиции. А уже на основе этого материала читатель сам может научиться отличать камни, поставленные в психоанализе "во главу угла", от более высоких этажей в его постройке, разбираться в том, где этот фундамент был едва ли не незыблем, а где - почти что хрупок. Проходя по различным периодам концептуальной истории психоанализа, он воочию увидит ту историческую логику, которая направляла сначала мысль Фрейда, а затем - концептуальные странствия его учеников, последователей и критиков.

Это нелегкое чтение. Язык Словаря довольно сух, хотя местами излишне многословен. Однако тот, кто затратит время и труд на то, чтобы разобраться в этих неупрощенных структурах рождающейся фрейдовской мысли, будет вознагражден за это новыми идеями.

Словарь отличает очень высокое качество исследовательской и библиографической работы, однако в нем встречаются и досадные погрешности — как в тексте фрейдовских цитат, так и в справочном аппарате; в тех случаях, где нам удалось исправить эти неточности, это было сделано без специальных оговорок.

Итак, словарь этот написан на французском языке, и в основе его лежит французская терминология. Это поставило перед пере­водчиком особые трудности. На русский язык, к сожалению, устойчивой традиции перевода психоаналитической терминологии не существует. Некоторый опыт был накоплен в переводах 10 - 20-х годов, но затем Фрейд выпал из русской культуры, и за это время многие термины успели устареть. Одни и те же понятия в старых русских переводах из Фрейда и в современных все более обильных переводах новой западной психоаналитической литера­туры сплошь и рядом расходятся. Переводчику приходилось нащу­пывать русские термины собственными силами.

Все цитаты из Фрейда были переведены заново, хотя, конечно, переводчик учитывал опыт и старых русских переводов из Фрейда, и английских и немецких изданий книги Лапланша и Понталиса.

Мы не будем обсуждать вопрос о концептуальном статусе различных словарных единиц. Очевидно, есть случаи, где мы имеем дело с более или менее установившимися понятиями, имеющими объяснительную силу; есть понятия, находящиеся в стадии станов­ления, не достигшие статуса собственно понятий, но полезные для описания; есть и вовсе полуметафорические образования, которые не имеют ни описательной, ни объяснительной ценности, но все же служат наименованию соответствующих явлений. Стало быть, не все, что приведено в словаре, можно назвать терминами, если под терминами иметь в виду устойчивые и четко определенные единицы. И потому подчас мы говорим о "слове", "выражении", "термине", "понятии", не дифференцированно обозначая ту или иную словарную единицу.

Среди достоинств Словаря Лапланша и Понталиса - его мно­гоязычие; эквиваленты соответствующих фрейдовских понятий приводятся в нем на пяти языках: английском, французском, испанском, итальянском, португальском. Читатель сразу увидит, что эти эквиваленты лишь в редких случаях представляют собой кальки с немецкого оригинала. В целом ряде случаев этот подбор иноязычных эквивалентов позволяет судить о жизни понятия, о концептуальной работе соответствующего языка. В каждом случае тот или иной язык осуществляет свой выбор, у которого всегда есть чему поучиться другим языкам.

Выбор эквивалентов в целом ряде фундаментальных фрей­довских понятий показывает целый спектр возможностей. Возьмем знаменитое понятие Besetzung - опорное для всей экономико-энергетической системы фрейдовского понимания психики. Нет таких двух языков, где бы выбор эквивалента хоть сколько-нибудь близко соответствовал исходному немецкому понятию. Немецкое besetzen предполагает "оккупацию" (города, страны, места). Соот­ветствующий французский термин investissement в военном смысле предполагает скорее "окружение", нежели "занятие" места, но го­раздо чаще используется в финансово-экономическим смысле (раз­мещение капиталов, вложение их в предприятие и пр.).

В английском психоаналитическом языке для перевода было предложено греческое слово "cathexis". Это введение греческих корней вместо немецких вообще было характерно для раннего английского психоанализа и, возможно, было делом классически образованного Э. Джонса (ср. такие примеры, как "парапраксис" вместо "промахи", "анаклитический" вместо "примыкательный" и пр.). Однако в новейших английских переводах вместо "катексиса" все чаще употребляется — уже вторично инспирированное фран­цузским — слово investment.

В известных нам русских текстах переводчики устремлялись либо в сторону французских "вложений" и "инвестиций", либо в сторону малопонятного, но красивого греческого "катексиса" (при этом под влиянием обратных переводов с английского заимство­валось даже "английское" прилагательное "катектический"), либо, вообще, в неизвестные пределы...

В данном случае, чтобы сохранить на русском языке германское единство понятия, мы избрали романский путь, исходя из тех смысловых обертонов, которые привносятся в немецкое Besetzung его испанским и португальским (carga), итальянским (carica) эквивалентами. Этот путь приводит нас к русскому слову "нагрузка". Оно хорошо соответствует энергетическим смыслам фрейдовской концепции функционирования психики (поскольку фрейдовский "экономизм" — это, прежде всего, "энергетизм"). И вместе с тем, что весьма немаловажно, оно допускает необходимое в данном случае образование близких по смыслу понятий от того же корня. Ведь в немецком языке мы сталкиваемся не с единичным термином Be­setzung, но с целым понятийным гнездом (Entziehung der Besetzung, Gegenbesetzung, Uberbesetzung, Widerbesetzung и др.). Выбор "на­грузки" позволяет учесть и сохранить понятийную цельность этой смысловой группы ("разгрузка", "противонагрузка", "сверхнагрузка", "перенагрузка" и пр.). Насколько нам известно, ни в одном из русских переводов Фрейда это понятийное единство не было сох­ранено.

И это лишь один пример из множества других аналогичных. В каком-нибудь простейшем случае вроде "нем. Drang — франц. poussee (de la pulsion) — aнгл. pressure" и т. д. немецкий термин подчеркивает момент "натиска", французский — "толчка", английский — "давления" и пр. По-русски мы предложили "сила, давление". В каком-нибудь идеальном психоаналитическом языке для точности выражения мысли в том или ином контексте следовало бы, наверное, использовать слова различных языков.

Такой же "контаминацией" был и подбор эквивалента для gleichschwebende Aufmerksamkeit — характеристики внимания психоаналитика во время выслушивания пациента: это внимание не должно быть ни к чему пристрастно — оно не может быть ни отвержением, ни приверженностью, оно должно все впускать в себя, сохраняя до того момента, когда этот материал сможет включиться в осмысленные ассоциации. Поиск эквивалентов в других языках позволяет судить о том, насколько этот выбор не прост: так, французский язык предлагает "плавно плывущее" (egalement flottante), а английский — "равномерно подвешенное" (evenly suspended [poised]) внимание. Мы остановились на "свободно парящем" внимании.

Некоторые понятия трудно поддаются истолкованию на всех языках, например фантазия, фантазм. За видимостью привычности (хотя бы первого слова) лежат многие трудности. Как известно, Фрейд предпочитал термин "фантазия" или "фантазирование"; греч. "фантасма" встречается у него крайне редко. Как поступили с этим термином другие европейские языки? Французы используют только термин "фантазм", усилив тем самым специфически "морбидные", связанные с болезнью моменты. В английском психоаналитическом языке была сделана отчаянная попытка хоть как-то (пусть графически!) разграничить оттенки: так, более близкое к уровню сознания фантазирование предлагалось именовать "fantasy", а со­держания бессознательных психических процессов — "phantasy"; однако, эта попытка не привела и вряд ли могла привести к успеху, ибо открывала дорогу произвольным истолкованиям. Мы старались употреблять термин "фантазия" в более общем смысле (детские фантазии, бессознательные фантазии), а термин "фантазм" — в более конкретном смысле (например, фантазм материнской груди). Кроме того, приходилось учитывать, что в ряде случаев понятие "фантазматический" (например, фантазматический объект) очень близко понятию "воображаемый".

Кажется, нам удалось сохранить обычно теряемую в русских переводах концептуальную группу с корнем "работа": соответствен­но в немецком — это psychische Verarbeitung ("обработка"), Durcharbeitung ("проработка"); Abarbeitungsmechanismen ("отработка" или "механизмы отработки") и др. Во французском языке это понятийное единство соблюдено лишь отчасти (перекликаются лишь elaboration и perlaboration). По-русски это будут соответственно — обработка, проработка, отработка (механизмы отработки).

Однако понятийные потери, раздробление единого термина-понятия на различные концептуально-терминологические единицы подчас оказывалось печальной неизбежностью: так, понятие Angst, которое у Фрейда участвует во многих сочетаниях, таких, как "невроз страха", "истерия страха", "автоматический страх" и пр., передавалось нами обычно как "страх", но иногда и как "тревога" (Angstsignal — сигнал тревоги), а в редких случаях более специфического медицинского употребления — как "тревожность".

В ряде случаев происходит перекрещивание понятий: так, понятие Abreagieren (у нас — "отреагирование") пересекается с mise en acte (Agieren, acting out) (у нас — "отыгрывание"), хотя при этом теряются такие значения последнего, как "актуализация", "дра­матизация". Постоянно пересекались и Ichideal и Idealich (Я иде­альное и Идеал-Я), которые подчас не четко разграничиваются у самого Фрейда.

В ряде понятий предполагается иная внутренняя расчлененность смысловых связей. Особенно сложен на всех языках выбор понятий, означающих отрицание в различных его аспектах. Соблюдение соотношения между фрейдовскими понятиями Verneinung (пер. "отрицание"; иногда — лат. Negation), Verleugnung (пер. "отказ [от реальности]") и Verwerfung (франц. forclusion [пер. ''отвержение"] — понятие, характеризующее специфику психоза), подчас перекрещивающимися, было также делом нелегким.

Изредка мы позволяли себе изменять русские (в сравнении с немецкими) словоформы фрейдовских понятий; так, в ряду зна­менитых модальностей рассмотрения психики — топической, экономической и динамической — Фрейд употреблял в субстантивном смысле, кажется, только "топику". Риторически более устойчив введенный нами ряд — топика, динамика, экономика, — хотя ясно, что все эти понятия (особенно экономика) используются здесь в сугубо метафорическом смысле слова. Нашим первым перевод­ческим решением был перевод понятия "экономический" как "энергетический" (с таким выбором, между прочим, соглашался в частной беседе с автором этих строк и такой знаток фрейдовской концеп­туальной системы, как Поль Рикёр). Однако, в конечном счете, мы решили сохранить "экономическую" метафору, хотя в русском языке ее звучание оказывается заведомо преувеличенным в сравнении с другими европейскими языками, где слово "экономия" означает любую систему функционирования взаимосвязанных элементов, нечто вроде динамической системы взаимосвязей, тогда как в русском языке слово "экономика" имеет лишь чисто хозяйственное значение. Писать по-богословски "икономия" в точном смысле "домостроительство душевное" мы все же не решились.

Целое поле неопределенности существует между "инстинктом" и "влечением". У Фрейда этим терминам соответствуют Instinkt и Trieb (в старых русских переводах — "позыв"). Перевод Trieb на фран­цузский (pulsion) или английский (недифференцированно — in­stinct) языки породил много споров: слово pulsion не принадлежит обыденному французскому, как это свойственно немецкому Trieb, с чем, в частности, связаны и современные поиски новых эквива­лентов, пока очевидным успехом не увенчавшиеся. В английском единое instinct смешивает понятийные нюансы и приводит к "физиологизации" понятия. Новейшие английские переводчики Фрейда все более склонны к переводу Trieb как drive — варианту, некогда отвергнутому при составлении Standard Edition.

Ряд недоразумений возникает ныне при переводах психо­аналитической литературы с других языков (не немецкого), когда в качестве русских эквивалентов фрейдовских терминов вводятся переводы переводов. Слабо дифференцированные в английском языке repression и suppression подчас порождают и в самом английском тексте, и, тем более, в переводах на русский (как это имело место, скажем, в русских переводах Поппера) путаницу между фундаментальными фрейдовскими понятиями — Verdrangung (франц.: refoulement, англ.: repression) и Unterdruckung (франц.: repression, англ.: suppression).

В немецком языке наличествуют как слово "представление", так и слово "репрезентация"; пользуясь их смысловыми оттенками, Фрейд образует такой важный термин, как Vorstellungsrepresentanz [-tant], что неудовлетворительно переведено, скажем, на фран­цузский через два одинаковых корня (representant-representation), a на английский — как ideational representative. Поскольку в русском языке, как и в немецком, имеют хождение оба корня, мы могли предложить громоздкий, но достаточно точный вариант перевода: "представление как репрезентация (репрезентатор) влечения".

В ряде случаев приходилось прибегать к русским неологизмам, например, "последействие" (Nachtraglichkeit). Некоторые не­ологизмы возникали при переводе немецкого "Ur" как "перво-" в составе соответствующих сложных слов, таких, как "первофантазия" ("первофантазм"), "первовытесненное", "первосцена" и др. К словарной группе неологизмов относятся и такие термины, как "целепредставление", "Я-сообразный" и др.

Подчас нам приходилось опускать излишние для русского чита­теля подробности, связанные с французским выбором немецких терминов, помечая такие места сокращеным знаком [...]. В начале текста приводится словарь немецких заглавий основных фрей­довских работ с их русскими эквивалентами, также предложенными переводчиком.

Переводчик приносит глубокую благодарность А. Волкову, Н. Зорину, Н. Римашевской, А. Руткевичу и особенно М. Гаспарову за их бескорыстную помощь, а также выражает свою признательность отделу культуры, науки и техники Посольства Франции в Москве, соответствующему отделу Министерства иностранных дел Франции, Издательству "Presses Universitaires de France", своим французским коллегам по Университету Париж-7, администрации Дома наук о человеке в Париже за участие и поддержку во время работы над переводом Словаря.

Н. Автономова

ПРЕДИСЛОВИЕ К ФРАНЦУЗСКОМУ ИЗДАНИЮ