Глава 2. Вся соль революции

2.1 Революционный трибунал

Теперь же перейдем к материальному воплощению новой религии, символу всей эпохи.

Террор принимал самые различные формы от открытой гражданской войны до случайных убийств, от стихийной резни революционных толп до правительственного террора. Республиканская историография оправдывает террор, или, по крайней мере, пытается, объясняя необходимостью, придумывая «смягчающие обстоятельства» - необходимость спасения нации, что превыше всего, борьба с предателями. Но Фюре считает, что истина в том, что террор часть революционной идеологии, основа политики той эпохи. Самому понятию «коллективной революционной ментальности» пресуше мысль о постоянной опасности, необходимости защищаться, о дворянском заговоре, это часть коллективного психоза. Доусон говорит о том же: «..маниакальный комплекс, при котором повсюду мерещатся предательства и заговоры…и ничто не позволяет и никогда не позволит объяснить все это с точки зрения социальных противоречий»³⁹ т.к. это проблема психики. Арест теток короля, направляющихся в Рим, в 1790 году уже явно говорит не о борьбе с врагами, а стремлении поддержать напряженность, а война необходимое условие для закрепления у власти. Ужасные репрессии в Нанте, Страсбурге, Лионе, Оранже, Аррассе и во многих других городах поглотил, в общем, около 12 000 жертв, а в Париже было гильотинировано немногим больше двух с половиной тысяч.

2.1.1 Мракобесие

В первое время своей работы трибунал был довольно мягок, даже считалось, что он попустительствует заговорщикам, щадит изменников, не осмеливается нанести решительный удар федералистам и боится призвать к ответу «австриячку»..⁴⁰ Действительно, на первых порах он проявляет, относительно, некоторую склонность к милосердию, но вскоре окончательно погружается в самый необычайный для судебного учреждения бред мракобесия и становится лишь отвратительной и недостойной пародией на правосудие. Анатоль Франс сравнивает этот институт с чудовищем: « все они жестокие из добродетели или из страха, составляли одно существо, одну глухую, разъярённую голову, одну душу, одного апокалипсического зверя, который выполняя свое естественное назначение, обильно сеял вокруг себя смерть»⁴¹.

Все происходило как в кошмаре или в трансе, бессознательно: «Они судили в лихорадочно-дремотном состоянии вызванном переутомлением, судили подстрекаемые из вне, подчиняясь приказам свыше, под угрозами санкюлотов и «вязальщиц»…судили, основываясь, на вынужденных показаниях свидетелей и бредовых обвинениях, в духоте, отравляющей мозг, вызывающей шум в ушах и боль в висках, застилавшей глаза кровавым туманом»⁴².

«Тюрьмы были переполнены; общественные обвинители работали по 18 часов в сутки. Разгром армий, восстаниям в провинции, заговорам, проискам, изменам, Конвент противопоставлял террор». В книге «революционный психоз» авторы даже настаивают на том, что служители трибунала поголовно теряли рассудок, и в первую очередь Фукье-Тенвиль, прокурор трибунала.

Любопытно проследить динамику развития судопроизводства, оно шло по пути упрощения. Закон 22-го прериаля, предложенный Кутоном, еще значительнее усилил дискреционную власть суда. Присяжные, просеянные, что называется, сквозь сито и признанные «надежными», не имели права присуждать ни к какому другому наказанию, кроме смертной казни. Отменяется, как слишком утяжеляющие процедуру, предварительный допрос, защита, обвинительный акт, резюме председателя, и даже свидетельские показания.

Франс пишет об этом следующее: Отменили следствие и допросы свидетелей и защитников. Единственный критерий – любовь к отечеству. Суд стал ближе к народу. Теперь исполнители суда « не ученые буквоеды, неторопливо взвешивающие на своих устарелых весах все доводы за и против, но санкюлоты, руководящиеся патриотическим озарением и постигающие истину в мгновение ока»⁴³. Гамлен быстро освоился со своими новыми обязанностями и научился «достигать» этого просветления.

Не будем затрагивать все жестокости, правонарушения суда, не описанные в наших источниках (они подробно описаны в научной литературе: подтасовках присяжных, смешивание дел, просто физическое закрывания рта защите).

Безусловно, подобный «суд» уже не мог вызывать у людей каких-либо чувств, естественных для подсудимого. Эти прериальские приговоры «выслушали в таком безмолвии и с таким спокойствием, что невольно хотелось сравнить их жертвы с деревьями, предназначенными к рубке»⁴⁴.

Большая часть осужденных умирала со стоической твердостью. Быть может следствием этого являлось естественное ослабление и даже полная атрофия чувства. Благодаря постоянному ожиданию смерти люди как будто свыкаются с ней. И все-таки гильотина сравнительно только изредка имела дело с людьми малодушными: среди множества описаний казни в художественной литературе, трусость была проявлена только в одном случае – гильотинирование аристократки Рошмор⁴⁵. Лучшим доказательством этого может служить предложение, приписываемое Фукье-Тенвилю - пускать перед казнью осужденным кровь, дабы ослаблять их силы и мужество, не оставлявшее их до последней минуты и, видимо, раздражавшее прокурора.

Как уже было сказано в предыдущей главе, Террор – это некое мистическое действо, очищение недостойного общества, «В глазах Гамлена идея возмездия получила религиозную, мистическую окраску; оно становилось чем-то положительным, приобретало какие-то достоинства. «Он считал, что кара есть долг по отношению к преступнику и что лишать их ее значит умалять их права»⁴⁶. Чем менее поддавалось это разуму, тем божественней становилось.

Доусон приводит любопытный отрывок из речи Сен-Жюста: «Вы должны наказывать не только предателей, но и равнодушных; вы должны наказывать всех, кто пассивен в республике и ничего для нее не делает...кем нельзя управлять по справедливости, нужно управлять мечем». Эбертисты и Сен-Жюст дошли до такого, что даже Робеспьер и Дантон протестовали и требовали «Экономить кровь людей»⁴⁷.

Трибунал был везде, в мыслях каждого человека: даже в тюрьме заключенные после ужина играют в трибунал: «роли распределялись в соответствии с наклонностями и способностями каждого. Одни представляли судей и обвинителя, другие – обвиняемых и свидетелей, остальные - палача и его помощников. Все процессы неизменно завершались казнью осужденных, которых укладывали на койке, опуская им на шею доску. Затем действие переносилось в ад..»⁴⁸.