Содержание

Введение………………………………………………………………………………………….………. 3

Обзор источников ...........................................................................................................................8

Глава 1. Дух, миф и другие неосязаемые, но фундаментальные материи революции…………14

1. Христос, Разум и Верховное существо ……………………………………………………... 14

2. Мораль. Милосердие и жестокость …………………………………………………………..…..20

Глава 2. Вся соль революции …………………………………………………………….………… 22

2.1 Революционный трибунал ………………………………………………………………………22

2.1.1 Мракобесие …………………………………………………………………………….………..24

2.1.2 Уготовленный конец ………………………………………………………………………….. 25

2.1.3 Святая гильотина ……………………………………………………………………….……... 26

2.1.4 Такова воля народа ………………………………………………………………….………… 27

2.2 Массовый невроз ………………………………………………………………………………….28

2.2.1 Смерть рядом……………………………………………………………………………………29

2.2.2 Темнота народного сознания…………………………………………………………………..29

2.2.3 «Синай и вслед за ним золотой телец»……………………………………………………….31

Глава 3. Повседневность, нравы и другие, более осязаемые материи революции....................33

3.1 Приличия, манеры………………………………………………………………………………..33

3.2 Музы революции………………………………………………………………………………….33

3.3 La mode…………………………………………………………………………………………….35

Заключение…………………………………………………………………………………………….38

Список источников……………………………………………………………………………………40

Список литературы……………………………………………………………………………………40

Введение

Пафос этого события заражает каждого, кто берется за его изучение. Есть ли смысл говорить о значении Великой Французской Революции здесь?

Это событие – точка отсчета, рождение нового общества, нового мира, новых людей, это грандиозный культурный прорыв.

Осмысление Великой Французской революции длится до сих пор: книги выходят на протяжении двух веков во всех странах Европы, к ее пересмотру человечество возвращали многие события - от французской революции 1830 года до октябрьской или даже постсоветских революций в странах советского влияния. Но не смотря на изобилие литературы, нельзя сказать, что данная тема хорошо проработана.

Революция – это разрыв культурной и политической тканей. Это чрезвычайно запутанное, плохо квалифицируемое историческое явление на стыке времен, где наивность и не понятная современным людям ментальность средневековья смешивается со сложными социальными и экономическими идеями новейшей истории.

Сложность представляет и периодизация; все зависит от взгляда на революцию, ее оценки: кто-то ограничивает ее 1789, когда был низвергнут старый порядок, а кто-то вообще не находит ее конца в XIX веке (как Фюре Ф.) ведь весь этот век - это борьба реставрации и революции, и окончательную ее победу относит к середине XX века!¹.

События 1789 года стали каноном, любая другая революция будет соотноситься с ними, стремиться осмыслить себя по отношению к ним, это заложено универсальностью их принципов. И общество имеющее «революционное происхождение» будет восхвалять первоисточник, вне зависимости от реальных исторических фактов, а консервативное – доказывать бесполезность и пагубность революции (благо событие уже давно прошедшее не так уж связано с настоящим, и неправда бывает не столь бросающейся в глаза). Поэтому историография может быть роялистской, буржуазной, религиозной или революционной, но объективность найти сложнее, чем в каком-либо другом случае. «..всякая историография Французской революции может быть вполне законно соотнесена с развитием политической и социальной ситуации в 19-20 вв. Таким образом, возникает какой-то странный продукт, некоего рода остаточная история, определяемая на каждом этапе той частью современности, которую она выдвигает при объяснении прошлого»². Действительно, прочитав две книги о Великой Французской Революции, по-разному политически ориентированные, может показаться, что речь шла о двух разных событиях.

В какой-то степени данная работа не только об эпохе Великой Французской Революции, как можно было бы предположить; причиной этому является специфика источников. Все романы написаны во второй половине XIX века, но уже с 30-х годов того же века революция стала предметом пристального изучения. Очевидно, что исторический фон любого романа будет загрязнен идеями, мифами и концепциями современности. Более того, при использовании исторического романа в качестве источника необходимо учитывать множество факторов, связанных с художественной основой взятого материала, но подробно об этом будет сказано позже.

В связи со спецификой источника возникает еще одна проблема: источник в некоторой степени сам определяет цель и задачи работы, ведь бесполезно найти разрешение вопроса на материале источника, который заведомо не содержит необходимых данных. Вследствие чего перед автором поставлены следующие задачи: вычленить из канвы художественного повествования исторические сюжеты, сопоставить их с данными современной науки, объяснить на примерах специфику материала, взятого из художественного текста; цель – оценить и найти место исторического романа как источника в научном анализе событий прошлого.

Структура работы также подчинена особенностям источников. Рассмотреть можно только те аспекты революционной реальности, к которым обратился сам романист. Литература более склонна улавливать дух времени, быт, переживание отдельно взятого человека или эмоциональный поток толпы, все то, что поражает ум художника; анализ экономических и политических процессов много менее интересен искусству. В работе рассматриваются в большей степени предметы, относящиеся к духовной культуре народа (именно то, что лучше всего может изобразить исторический роман); не сложно догадаться, что все они тесно связаны между собой и разделение их, подчиняя главам, представляет определенную сложность. Первые две главы посвящены явлениям, лежащим в основе эпохи и формирующим ее – религии и террору, непосредственно с ней связанному. Эти главы о самых высоких, стоящих дороже человеческой жизни, в понимании революционеров, материях. Тем более религия – одна из главных тайн человечества, никогда не ускользает от внимания художников слова. В третьей главе речь пойдет об искусстве, психологии, быте и нравах революционного времени, о вопросах, которые также не могут быт обойденным литераторами, обычно примечающими все любопытные детали. Четвертая глава представляет собой в некоторой степени дополнение, ее необходимость вызвана изобилием интереснейшего материала по историческому портрету. Одно из врожденных качеств литературы - интерес к отдельной личности, его внутреннему образу. Ни один писатель не упустил возможности описать на свой манер то или иное историческое лицо. В этой главе автор предложит ознакомиться с несколькими портретами участников великой французской революции, воссозданными романистами.

Déjà vu

Великая французская революция не смогла в полной мере воплотить в жизнь провозглашенные ею принципы демократического государства, именно этим обусловлены постоянные на протяжении всего XIX века общественные конфликты.

Если развитие Великой Французской революции может быть упрощенно представлено параболой, то революция 1848 года, переворот бонапартистов 1851 года, триумф и падение коммуны 1871 года - синусоидой, как увлекательный роман, постоянно держали общественность в напряжении.

Первая революция имеет свой «подъем» и «спад»: начиная с 1789 года направленность становится все радикальней и значимей, на правление якобинцев приходится апогей революционности и накаленности событий; последующие же революции имеют меньший размах, но являются более родственными между собой, вытекают одна из другой: события накаляются, набирают обороты, баррикады, жертвы, но восстание задерживается на своем пике ненадолго, затем его подавляют, и поверженные снова начинает аккумулировать силы, все это происходит через некоторые промежутки времени. В итоге вся вторая половина века прошла под знаком политических волнений разной силы.

С 9 термидора второго года республики начинается новая «пролетарская» революция (революция в революции, как ее еще иногда называют), именно эта, вторая, революция поразила человечество и надолго приковала к себе всеобщее внимание, и все последующие революции XIX века носили социалистический характер и не могли не напоминать о якобинской диктатуре и терроре. Так в февральской революции 1848 года важным вопросом было «право на труд», обеспечение каждого рабочим местом (но при капиталистическом укладе это невозможно, закон приняли, но он носил декларативный характер). По сути это был первый шаг к требованиям социалистической направленности, и вскоре были сделаны еще шаги: лозунги - «Уничтожение эксплуатации человека человеком», «Организация труда», была даже провозглашена республика и сожжен на площади Бастилии королевский трон, но к весне реакция собралась с силами, и практически все вернулось на свои места.

Кровью первой революции французы насытились на долгое время, и многие обыватели не переносили слово «республика» и боялись неоякобинцев, но в тоже время прекрасные идеалы революции не оставляли общество в покое, особенно на фоне безрадостной действительности. Борьба в начале III республики усиливала стихийную идеологию революции-матери, этому способствовало социалистическое движение, оно - потенциальный носитель второй революции, для осуществления, наконец, того, что обещано первой.

В тоже время, именно революцию считали причиной складывания французской нации и ее триумфа, об этом говорится практически в каждом романе, использованном в докладе, отчетливо видна тенденция к консолидации общества, об этом говорит модный сюжет об аристократе отдавшем свое сердце революционной борьбе или просто отказавшегося от своих титулов во имя равенства.

Так же отпечатком революционной культуры можно считать частые обращения романистов к эпизодам на лоне природы, символизирующих очищение, гармонию, просветление и т. д., что сильно напоминает якобинскую религию, с ее абстрактными божествами, где не последнее место уделялось «природе».

Поэтическая и историческая правда.

Между историей и историческим романом существует тесное родство. История довольно поздно выделилась как наука, и еще не так давно было естественно рассматривать историю в ряду искусств, именно искусств изобразительных, воспроизводящих действительность в образах, т. е. ставить историю недалеко от живописи и скульптуры и совсем близко к поэзии. Но исторический роман, безусловно, и в современном понимании истории, может быть осмыслением и исследованием, хотя и своеобразным, во многом отличающимся от научного, особенно это касается исторического романа (как известно одной из отличительных черт романа является изображение эпохи).

Наука должна приносить пользу (а не только заинтересовывать и занимать время). Понятно, что изучение достижений людей на рубеже XVIII-XIX веков не принесет никакой практической выгоды: учение физиократов любому теперь покажется детским лепетом, для гуманной казни уже давно придуманы более совершенные методы, чем гильотина, судопроизводство также не нуждается в опыте конца 18 века; все это изучается только для того, чтобы понять человека прошлого, и встав на плечи этого гиганта, не повторить его ошибок.

Но далеко не все можно воссоздать с помощью исторических источников, многое возможно лишь домыслить (другой вопрос в том, что ученые часто стараются этого избегать): через письменные источники сложно понять человека прошлого; но во все времена человек одинаков, поэтому представляя себе условия жизни в данное время, анализируя в источниках проявления человеческих чувств, прозорливый человек может смоделировать недостающие звенья (что бы ни говорили, в истории всегда останется элемент догадки, так уж она рождена) и воссоздать психологию человека, его духовное состояние. Именно в историческом романе можно встретить подобное исследование, именно писатель может проанализировать и охватить самое важное, не впадая в кропотливое изучение и сопоставления отдельных фактов, это и будет называться поэтической правдой (не более субъективной, чем все остальные). О ценности этой правды бессмысленно спорить: дело заключается лишь в личном отношении человека к истории и его понимании этого предмета.

Тут же следует заметить, что в романе скорее всего отразиться не может: в первую очередь это эволюция общественных форм вообще и в частности форм экономических, юридических, политических, всех этих конституций, декретов и пр. Самое большее, что здесь доступно романисту, это — кое-что о них сообщать, как об обстановке, в которой совершались человеческие поступки, о среде, где происходили прагматические факты, но не как эти формы возникали, развивались и какое значение имели в жизни целого общества. Безусловно, в романах не отражены проявления капиталистического строя (ведь он установился только после революции, а переломные годы были черной дырой, разрывом) или классовых отношений, это уже построения современной науки, которые, к тому же могут быть очень приблизительными или вовсе не верными.

В какой-то мере это работа полностью историографическая, так как основана не на непосредственных источниках времен революции 1789 года, а на исследованиях (пусть специфических и по времени более близких к изучаемым событиям, нежели к настоящему моменту).

Также необходимо учитывать, что рассматриваемые романы отражают не только время великой французской революции, но и свое собственное; в них их собственная современность смешивается с историчностью, что при изучении необходимо учитывать.

Художественное творчество и научное исследование имеют каждое свои задачи, свои права и свои законы, и для существования исторического романа есть свои основания, хотя бы он и не мог быть полным и совершенно верным отражением действительности, к которому стремится историческая наука. Но как бы далеко ни ушла историческая наука от беллетристической истории, нельзя забывать, что история одна из самых популярных наук, большинство людей, не связанных с исторической наукой, интересуются этим предметом. Поэтому исторический роман всегда будет иметь ценность не только с литературной точки зрения, но и в смысле одного из способов популяризации исторических знаний.

Обзор источников

Французская революция — весьма благодатное поле для исторического романа, это - героическая эпоха грандиозной борьбы, необычайных событий, на фоне которых легко создать приключенческий сюжет. Более того, это было время перестройки всех общественных отношений, быта, глубоких внутренних переживаний трагического характера, сколько сильных человеческих фигур, интересных с психологической точки зрения. За обработку сюжетов из этой эпохи брались художники самого разного уровня, в том числе и самые крупные литературные таланты, среди которых мы встречаем таких глубоких писателей, как Виктор Гюго, Диккенс, Анатоль Франс. Впрочем, нужно отметить, что к этой эпохе обращались и слабые писатели, ориентирующиеся на требования читающей толпы, работающие в жанре бесполезной и безыдейной развлекательной книги.

Классификация романов по их литературному направлению (романтизм, реализм) кажется мало эффективной, так как уровень исторического анализа у романтика Гюго не уступает реалисту Франсу, более важным мне показалось разделить книги по их ориентированности и одаренности их автора. Разделение источников на данные группы не бесспорно, но они отражают оценку и значимость материала. Основной меркой, по которой можно судить об исторической ценности романа, послужила степень исторической идейности изображения бытовой (нравоописательной), социальной и психологической сторон французской революции.

Дюма совершенно безыдеен, складывается впечатление, что ему вообще не интересна революция, а выбрана она для фона, лишь по тому, что публике нравятся переломные времена.

Жорж Санд также мало внимания уделяет историческому фону; сюжетная линия, придуманная ею в «моменты сладких грез» абсолютно главенствует над историческим анализом, ограничивающимся тривиальными фразами. Здесь хочется привести слова госпожи Санд из романа «Нанон»: «Но в 1793 году, когда старый режим только-только отошел в прошлое…мы жили совсем как Робинзон на своем острове»³. И далее она описывает как ее героиня и прекрасный аристократ Эмильен, прячась от патриотов, одомашнивают двух диких козочек и собирают плоды. Романистка даже особо не затрудняется с описанием революционных событий, а уносит своих героев в девственные леса.

Дюма А. (1802-1870 гг.)

Не смотря на то, что Дюма признается наиболее известным из романистов середины XIX века, его произведения кажутся наиболее слабыми, по уровню не превышающие книг читающихся нынешними нетребовательными пассажирами метро. У современников его романы пользовались большой популярностью, за счет динамичного и полного интригами сюжета, но феномен популярности этого автора до нынешнего времени так и остался необъясненным для автора.

Дюма действительно отличался развитой фантазией, благодаря своему неудержному, второсортному воображению Дюма написал огромное количество фантастических романов, в которых на первом плане — похождения героев

Но анализ исторических событий еще слабей, чем литературная составляющая (а точнее его практически нет). Видно, что романист не уделил много размышлений историческому фону, он описывает довольно тривиальные вещи – жестокость революции, неразбериху на улицах, наверно главное его достижение в данном плане – это портреты исторических лиц, Дюма вырисовывает Людовика XVI, Марию Антуанетту (хотя они очевидно не правдоподобны (об этом позже)). Но в 7 своих романах освещающих данную эпоху, Дюма практически не затронул события второй половины революции, это может говорить лишь о большей заинтересованности читательской аудитории началом революции, королевской были интересней якобинцев, в этих рамках скорей всего были и симпатии публики. То, на что обращает внимание Дюма популярно в обществе, он отражает интересы средней буржуазии. Большим успехом пользовался роман «Кавалер де Мэзон-Руж», особенно переделанный в пьесу самим Дюма, а вставленная в нее песня «Mourons pour la patrie» (Умрем за отечество) даже получила популярность в революцию 1848 года.

Хуже то, что в романе множество нереальных, но значимых (на историческом уровне) персонажей, также кажутся натянутыми и вычурными фантазии о Калиостро и Гофмане, всевозможные дворцовые интриги, но дело именно в том, что, по собственному признанию Дюма, исторический сюжет был для него только «гвоздем, на который он вешал свои картины».

Хотя иногда в тексте можно встретить что-то вроде: «Госпожа Кампан рассказывает об этом в своих «мемуарах»⁴ или «...об этих событиях будет еще рассказано на сотни ладов, но мы заранее утверждаем, что ничье повествование не превзойдет наше в беспристрастности»⁵, но Дюма ленив и не прилагает ни малейшего старания, его попытки философствовать – глупы, а о анализе и учете источников и речи нет – его роман – легкое развлечение для барышень. Дюма очень фривольно и безосновательно использует греческие мифы: «бессонный дракон – аббат отнюдь не склонен был уступить золотые яблоки Гесперид всем Ясонам на свете»⁶. Не говоря уже о том, что автор постоянно делает фактические ошибки. И встает вопрос – зачем в повествование включать миф, если он неуместен и к тому же с ошибками. Автор зачастую сходит до фарса, вставляет свою физиономию: «Со строевыми маневрами дело обстояло еще хуже. Пишущий эти строки сам знаком только с одним маневром..»⁷. Дюма будто бы предупреждает с каждой своей ошибкой, что к его книгам не нужно относиться серьезно: «знаете какова цель этого общества? Ниспровержение тронов. А его девиз? Три буквы: L.P.D…«lilia pedibus desture» - попри ногами лилии⁸ - здесь автор ведется за слухами.

Появление этих самых «обществ» мир в кофейнях, салонах, массонских ложах. Фюре связывает с рождением «общественногомнения»..это центрвы демократической социабельности..демократия была мимолетна, как это всегда бывает, остановится на золотой середине очень сложно.

Жорж Санд (1804—1876) «Нанон» (1872г.)

Писательница, которая в сороковых годах прошлого столетия была пламенной проповедницей социализма на утопической ступени его развития и писала в то время романы с политическим содержанием. В общем, как известно, она обладала весьма живым воображением, уносившим ее далеко от действительности в область грез и необычайных происшествий и позволявшим ей в высокой мере идеализировать описывавшихся ею людей и обстоятельства их жизни, откуда и сильный лиризм, отличающий способ ее изложения.

Госпожа Жорж Санд излагает тривиальные истины, кажется, будто она прочла их в газетах, что самое интересное, эти мысли приписываются героям ее романа, участникам событий революции (тем самым она делает свих героев более неправдоподобными, ведь едва ли участники событий 1789-1795 годов имели то же представление о революции, что и историки 80х годов XIX века.

И не всегда романистка изображает вещи верно. С точки зрения характерных черт крестьянского быта она напрасно изображает деревню, где родилась Нанетта, крепостною и совсем неверно представляет дело так, будто в этой деревне о начавшейся революции узнали только после 14 июля 1789 г., словно крестьяне совсем не участвовали в выборах и в составлении наказов еще в марте этого года. Слишком поздно, только в марте 1790 года, жители этой деревни узнают, что, наконец, они сделались свободными, тогда как весть о падении феодализма разнеслась по Франции еще за полгода перед тем. Но если отвлечься от таких частных ошибок, общественные порядки и нравы эпохи представлены живо.

Она постоянно упоминает, что ее герои радуются по поводу национального объединения: «Теперь для всех французов один закон и с этого времени у нас у всех одна родина. Он был очень счастлив, никогда прежде я не видела его таким;»⁹. Нужно отметить, что идея о рождении французской нации в годы революции была популярна.

Образы ее романа в высшей степени идеализированы. Героиня романа «Нанон», сирота, воспитанная в бедной семье, но очень способная к обучению, на лоне природы подружилась с юным послушником монастыря. С течением времени эта детская дружба перешла в любовь, завершившуюся браком, после целого ряда опасностей, которым оба они подвергались. Во всем повествовании много фантастичного, начиная с того, что простая крестьянская девочка, начавшая учиться грамоте только у послушника Эмильена, достигла большого умственного развития.

Одним словом, Санд создает целомудренные женские романы, которые мамы предпочитали покупать своим дочерям, которые в свою очередь, скорее всего, предпочитали более полные страстей и недозволенного книги Дюма.

Роман Виктора Гюго (1802—1885)

Отец Гюго, Жозеф-Леопольд-Сигизбер был офицером наполеоновской армии, который выдвинулся из низов в годы революции, завербовавшийся в республиканскую армию в пятнадцатилетнем возрасте. Через него писатель столкнулся с пафосом Великой Французской революции. Начав свою литературную деятельность в самом консервативном лагере, Гюго с течением времени сделался либералом, а затем и радикалом и республиканцем, что и следует учитывать, читая его роман о революции; активно участвовал в политической жизни (Участвовал в комитете сопротивления против бонапартистов в 1851 году), а его роман «девяносто третий год», наполненный состраданием и возвеличиванием утопического социализма был написан спустя 3 года после подавления парижской коммуны. Гюго стремился продолжать революционные традиции в искусстве и изображал самые высокие демократические идеи революции.

Как величайший французский поэт XIX века, он был главою романтической школы, и его романы всегда отличались как художественной, так и исторической ценностью.

Из эпохи революции Гюго взял 1793 год, год наибольшего развития революционного террора и гражданской войны. Действие происходит в Вандее, на северо-западе Франции, и в Париже.

Герои его романа олицетворяют идеи революции: Симурден, священник является воплощением революционного террора, прямолинейным и неумолимым исполнителем закона; Говэн, начальник отряда, молодой идеалист, полный высоких побуждений, милосердия, борющийся за светлое будущее человечества; Лантенак, жестокий предводитель контрреволюционного восстания, столь же неумолимый и прямолинейный как и Симурден.

 Здесь сопоставлены две Франции в фигурах Лантенака, с одной стороны, и Симурдена с Говэном с другой. В обоих лагерях есть чувства чести и долга, милосердие и великодушие: таково отношение Гюго к борящимся: «Называйте революцию, - говорит он,- благим деянием или злым деянием, смотря по тому, к чему у вас есть тяготение, к будущему или прошедшему». 

Оба эти человека, маркиз и священник, представляли до некоторой степени одну и ту же маску гражданской войны - два профиля, один— обращенный к прошлому, другой - к будущему, но оба одинаково трагические. Горькая усмешка на губах Лантенака была покрыта тенью и мраком, а на роковом челе Симурдена сиял свет зари». Если образы священника и маркиза - лик гражданской войны, хаоса и жестокости, то Говен – светлое будущее, сам он верил в его неминуемость и говорил, что «Если бы бог хотел, чтобы человек пятился назад, он поместил бы глаза на затылке»¹⁰.

Гюго затрагивает очень многие исторические детали О Конвенте— воплощении революции, он говорит как историк, характеризуя партии и отдельных лиц, попутно рассказывая анекдоты, приводя остроты, повторяя шутки,—пестрая мозаика, составленная из фактов и сплетен. А сколько у него описаний, притом и идиллических, и трагических. Забавы детей, запертых в замковой комнате, где они чуть не сгорели, настоящая идиллия, а рядом описание жестокостей войны. Все романы этого гения строятся на животрепещущих противоречиях. Захватывающа сцена свидания Робеспьера, Марата и Дантона в кабачке на улице Павлина, — сцена большого исторического смысла, если, зная факты, в нее вдуматься.

Его язык образен и рафинирован. Нет ничего лишнего, но образность доведена до высочайшего уровня. Это поздний роман, здесь его талант достиг наибольшего веса. В нем нет сентиментальности, но только пафос великого события.

Франс А. (1844 – 1924)

Анатоль Франс—философ и поэт, обладающий громадной эрудицией и удивительной способностью вживаться в настроения и чувства разных эпох. Как писатель, он всегда отличался выразительностью и красочностью образов, благородной простотой и красотой слога, а в своих романах умением искусно переплетать свои вымыслы с действительными фактами, взятыми как из современности, так и из истории. 

Он обличает неправды и уродства в нравах и в социальном строе современности и былых времен. В последние годы XIX века Анатоль Франс занял очень видное место среди французских представителей высшей интеллигенции, начав между прочим участвовать в устройстве народных университетов, читать лекции для рабочих, говорить речи на митингах, при чем сделалось в последнее время известным и сочувствие его к октябрьской революции в России.

Появление романа «Боги жаждут» сочувственно приветствовал лучший знаток истории революции во Франции, парижский профессор Олар. В своей заметке о нем в периодическом историческом органе «Французская Революция» он написал о нем, например, такие строки: "Эта книга полна исторической правды. Если бы какой-нибудь педант нашел в ней некоторые анахронизмы, то это показало бы только, что он ничего не понял в методе поэта, который соединяет так, как это находит нужным, не становясь в противоречие ни с вероподобием, ни с общим знанием». Героя романа Олар называет при этом не карикатурой, созданной воображением писателя, а настоящим историческим типом.

В романе нет никаких приключений, но очень красочно описан быт, главный же интерес романа - психология героя-якобинца.  Это, так сказать, рядовой якобинец, средний экземпляр данного типа. Франс, без всякого озлобления, показывает драму человека поглощенного идеей. Якобинцы считали себя монополистами истины и добродетели и искренне верили в свою миссию, дающую право на власть для достижения цели. Вся психика Гамелена определяется таким настроением, доводящим его до подавления в себе всяких иных движений души. Гамелен находится под властью идеи, царящей как над его здравым смыслом, так и над его нравственным чувством.

Гамлену противопоставлен персонаж, устами которого нередко говорит сам автор. Это—Морис Бротто, уже старик, когда-то большой богач, вольнодумец, атеист, разделяющий идеи Лукреция, томик которого всегда имеет при себе, чтобы иметь возможность почаще в него заглядывать. В одном споре с Гамеленом поклонник эпикурейской философии заявляет о себе: «Я люблю разум, но я не фанатик разума. Разум нами руководит и нас просвещает, но когда вы сделаете из него божество, он вас ослепит и заставит совершать преступления». Бротто аполитичен, сожалеет, о том, что прекрасная идея революции не может быть воплощена тем более подобными средствами.

Бротто—скептик до мозга костей. С великим сомнением относится он к внешним победам Франции. «Подождите, - предсказывает он,—настанет день, когда один из этих героев, которых вы обоготворяете, начнет вас глотать, как в басне журавль—лягушек, ибо богов узнают по аппетитам.» В этих словах Бротто как бы предчувствуется военный деспотизм Наполеона, и в них же нужно искать объяснение названия романа «Боги жаждут». Но еще яснее смысл этого названия выступает в другом аналогичном месте, где говорит Анатоль Франс уже от себя: «Поражениям армий, восстаниям провинций, злоумышлениям, заговорам Конвент противопоставлял террор: «боги жаждут», заимствовав ее из одной речи, сказанной во время революции; это были еще ранее слова одного туземца Америки во время первоначального ее занятия европейскими завоевателями.

Анатоль Франс не политик, он только наблюдает и изображает жизнь, в своих исторических романах, только воскрешает прошлое с любознательностью ученого и с образностью художника.