возможность участия даруется через следующий по высоте «чин», сверху вниз. Согласно Пс.-Дионисию, небесной иерархии соответствует иерархия церковная, являющаяся продолжением и отражением небесной. Она со своей стороны распадается на две триады: первая — посвящающих, соответствующая духовенству (епископы («иерархи»), священники и диаконы), и последняя — посвящаемых, или мирян (монахи, миряне («священный народ») и оглашенные (грешники). Церковной иерархии предшествовала ветхозаветная «иерархия от Закона» (греч. κατά νόμον ιεραρχία), цель которой состояла в том, чтобы являть в чувственных образах и символах умопостигаемые реальности иерархии небесной. Структура Церкви представляет собой «более совершенное посвящение», называемое также «нашей иерархией» (греч. ή καθ' ημάς ιεραρχία), которая является «в одно и то же время и небесной, и законной и, находясь между ними, участвует в обеих, разделяя с небесной иерархией умственное созерцание, а с законной

— пользование различного рода чувственными символами, посредством которых она священным образом возвышается в направлении божественного» (Пс.-Дионисий Ареопагит. О церковной иерархии, 5, 2).

После Псевдо-Дионисия традиция византийского богословия не прерывается, появляются достаточно значительные фигуры, например, Максим Исповедник (VII в.). Византия вплоть до падения империи в 1453 г. остается единственным хранителем эллинской образованности, сочинения Платона, Аристотеля, Плотина, Прокла продолжают переписываться и читаться на греческом языке. Хотя православная церковь занимает господствующие позиции в сфере идеологии, время от времени появляются попытки обращения ко все еще живой традиции греческого философствования. Да и сами церковники в своих обличениях инакомыслящих пытаются использовать элементы философской аргументации древних. После падения византийской империи именно греки приносят на латинский Запад манускрипты древних писателей и знание языка, на котором они были написаны. Так умершая Византия передает все самое ценное, что было у нее, рождающемуся на Западе «Возрождению наук и искусств».

Глава 2. СХОЛАСТИКА

Латинское слово scholastica происходит от греческого σχολαστικός («школьный», «школярский») и в современной историко-философской науке служит обозначением совокупности спекулятивных — философских («диалектических») и богословских — способов рассуждения, ставших господствующими в западноевропейской (латинской) культуре в Средние века (XI — XIV вв.).

Выделяются два основных аспекта значения этого термина: негативный и позитивный. Первый (схоластика как «школярская философия» или «школярское богословие») проистекает из многочисленных текстов писателей Ренессанса и эпохи Просвещения, стремившихся в прошлом увидеть и разделить все «живое» и «мертвое», «вечно новое» и «давно устаревшее», т. е. в конечном счете «Античность» и «средневековое варварство» (варварство в мысли и варварство в речи), и через отказ от безжизненных и бесполезных

— «схоластических» — дефиниций обратиться к культуре живого и действенного слова. Другой аспект значения этого термина (схоластика — «школьная философия» или «школьное богословие») связан непосредственным образом с деятельностью средневековых школ и, начиная с XIII в., — средневековых университетов.

Главный предмет изучения составляли «семь свободных искусств» (septem artes liberales), канон которых прочно держался со времен поздней Античности: «тривий» (лат. trivium, букв. «трехпутье») — грамматика, риторика и диалектика — и «квадривий» (лат. quadrivium, букв. «четырехпутье») — арифметика, геометрия, астрономия, музыка. Науки «квадривия» в раннее Средневековье, как правило, не имели успеха и разрабатывались крайне слабо.

Подчинение мысли авторитету догмата, в соответствии с формулировкой Петра Дамиани (XI в.) «философия есть служанка богословия» (philosophia ancilla theologiae;

см. Петр Дамиани. О божественном всемогуществе, 5), — является базовым принципом всей средневековой философской и богословской ортодоксальной культуры. Вместе с тем для схоластики в целом характер соотношения между разумом и верой мыслился необычайно рассудочным и подчинявшимся универсальной системности. Предполагалось, что всякое знание — о сотворенных вещах и о Боге — может быть знанием в двух отношениях: или знанием сверхъестественным, приобретаемым через посредство божественного откровения, или, напротив, естественным, обретаемым

История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. — М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.

человеческим разумом в неустанном искании. Норму первого знания содержат в себе тексты Писания в сопровождении авторитетных святоотеческих комментариев, норму второго — тексты античной философской традиции — Платона и особенно Аристотеля, окруженные авторитетными комментариями позднеантичных и арабских мыслителей. Вполне характерным для «высокой схоластики» является именование Аристотеля просто Фи-

197

лософом (Philosophiae). С точки зрения средневековой схоластики потенциально в той

идругой совокупности текстов дана уже истина во всей своей полноте; чтобы выявить истину, привести ее из состояния потенциального в актуальное, нужно прежде всего должным образом интерпретировать текст и затем дедуцировать всю совокупность заложенных в тексте следствий при помощи адекватно построенных умозаключений. Можно сказать, что схоластика по преимуществу есть философия в форме интерпретации текстов — Писания и Предания (богословского и философского). В этом смысле она представляет контраст, с одной стороны, по отношению к философии Нового времени с ее постоянным стремлением выявить истину через анализ опытных данных, с другой — по отношению к мистике с ее неустанным влечением к усмотрению истины в экстатическом созерцании. В текстах, по праву считавшихся авторитетными, схоластика находила не только ответы на те или иные вопросы, но и вопросы, оставшиеся без ответа, затруднения, призывавшие к новой и напряженной деятельности ума. Сознание невозможности разрешить все вопросы при помощи только отсылки к авторитету обосновало возможность и нужность схоластической дисциплины.

От античной философии схоластика унаследовала убеждение в том, что мир в своей основе рационален и потому рациональное знание о мире возможно и достижимо. Познание вещей означает прежде всего познание их сущности, их существенных характеристик; эти характеристики определяют «вид», «форму» каждой вещи, и они же позволяют подвести вещь под общее понятие. Сущность вещи полностью доступна познанию, поскольку у сущности и понятия одна и та же структура; они отличаются только своим местопребыванием: сущности существуют в вещах, понятия — в уме человека. Хотя Аристотель наряду со «вторичными сущностями» (родами и видами) говорит также о «первых сущностях», обозначающих конкретные, чувственно воспринимаемые вещи, однако в аристотелевской метафизике под рационально постижимой сущностью — аналогом общего понятия — подразумевается, как правило, нечто умопостигаемое, не являющееся само по себе предметом чувственного восприятия. Аристотелевское учение о сущности становится ядром схоластических доктрин. Однако в процессе их построения происходит переосмысление аристотелевской метафизики; ряд моментов, присутствующих в ней в неявной форме, выходят на первый план. Это было обусловлено новыми задачами, которые предстояло решить средневековым теологам: с помощью понятийно-рациональных средств выразить христианское учение о Боге, мире

ичеловеке. Опираясь на известные слова библейского текста: «Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий» (Исх. 3: 14), средневековые теологи отождествили Бытие с Богом. В уме христианина нет ничего выше Бога, а поскольку из Священного Писания известно, что Бог «есть Сущий», то отсюда делается вывод, что абсолютно первый принцип есть бытие. Поэтому Бытие занимает центральное место в доктринах христианских теологов, вся средневековая теология и философия оказываются не чем иным, как учением о бытии в буквальном смысле этого слова.

Впервые внутри христианской культурной традиции формально-логический («схоластический») метод к рассмотрению онтологическо-теологической проблематики был применен человеком, чье творчество и судьба в очень значительной степени принадлежали Античной эпохе, — министром остготсткого короля Теодориха, переводчиком, богословом, поэтом, «последним римлянином» — Боэцием. Аниций

Манлий Торкват Северин

198

Боэций (ок. 480 — 524 гг.)

Боэций (ок. 480 — 524 гг.) происходил из богатого и влиятельного сенаторского рода Анициев. При дворе Теодориха, остготстого военачальника, захватившего власть в бывшей западной части Римской империи (493 г.), Боэций очень быстро добился признания: в 510 г. он назначается консулом; в 522 г. король назначает Боэция на высочайший государственный пост — «магистра всех служб» (Magister officiorum). В это

История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. — М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.

время в римской сенатской среде зарождается антиготская оппозиция. В Италии было немало сторонников византийского императора, не признававших господство варварского короля, который к тому же был арианином, т. е. приверженцем еретической веры. Защищая сенат от обвинений со стороны королевских осведомителей, Боэций был вскоре и сам заподозрен в измене: по обвинению в переписке с двором византийского императора Боэций был арестован, отправлен в тюрьму и после жестоких пыток казнен в

524 г.

Согласно легенде, в тюрьме, в ожидании казни, Боэцием было написано знаменитое сочинение «Об утешении философией» (5 кн.), в котором стихи чередуются с прозой, а философские темы сменяются богословскими интуициями. Начинается книга со стихотворного описания автором приключившихся с ним несчастий и обращения к «неумолимой судьбе», бывшей некогда благосклонной к Боэцию, а теперь отвернувшейся от него. Затем, в прозаической части, Боэций рассказывает о появлении Философии, обладающей силой, не свойственной музам, которые могут лишь плакать и горевать вместе с узником в его темнице. Вслед за своим появлением Философия обращается к узнику с утешительной речью, где отвечает один за другим на вопросы, которые в эту минуту у автора вызывали тревогу и тягостное недоумение: как следует относиться к превратностям судьбы, к дарам переменчивой Фортуны? в чем состоит истинное счастье человека, что является для него высшим благом? благодаря чему человек может сохранить духовную свободу и независимость в мире, где господствует необходимость? каково соотношение божественного предопределения, свободы воли и судьбы? Высшим благом (summum bonum) для человека является Бог, говорит Философия, а не какие-то «частные блага» — здоровье, богатство и прочее. Бог есть блаженство — в соответствии с определением: «Блаженство есть совершенное состояние, которое является соединением всех благ» (Боэций. Утешение философией, III, 2). Отсюда следует вывод, что люди могут являться блаженными, лишь становясь причастными Богу. Согласно Боэцию, ошибка людей заключается в том, что они, постоянно стремясь к своему повседневному благополучию, как правило, не обращают внимания на подлинный скрытый источник всякого удовольствия и, гоняясь всего лишь за призраком счастья, не ведают ничего о действительном благе. Как Августин, Боэций считает, что высшее благо нужно искать не во внешних вещах, а в душе человека; ведь человек — это образ Божий, и образ этот таится в его бессмертной душе. Гоняясь за внешними благами, человек, в первую очередь, пренебрегает собой, т. е. своей бессмертной душой, и тем самым, унижая себя, пренебрегает своим Создателем. Нужно понять, говорит Философия, что совершенное благо едино и неделимо: для человека нет подлинного достатка без настоящего могущества, могущества — без заслуженного уважения, уважения — без прочной славы, славы — без светлой радости и т. д. Благо является нам или во всей полноте, или же не является вовсе. Высшим благом — единственным и неизменным — является, по утверждению Философии, только Бог — всемогущий, всезнающий и, как следствие, зла не ведающий и не творящий (III, 12).

199

Здесь возникает новый вопрос: если Бог есть блаженство, всезнание и всемогущество, как в таком случае следует объяснять все несчастья, случающиеся на земле, и печальную участь Боэция, в частности? Философия, чтобы ответить на этот вопрос, предлагает начать с уточнения: что нам следует понимать под случайностью, случаем? Случайным мы чаще всего называем все то, «чье разумное устроение нам не известно» и, как следствие, вызывает в нас недоумение. Если же присмотреться к вещам внимательнее, то обнаружится, что ничего во Вселенной случайного нет, так как все, что случается и происходит с людьми (и не только с людьми), имеет разумные основания. Многообразие «смыслов» сущих вещей (rationes) является временным осуществлением разнообразия вечных божественных замыслов, пребывающих самотождественно и неделимо в единстве благого божественного интеллекта (Intelligentia). Бог как творец мироздания в этом смысле похож на художника-мастерового, который заранее обладает в уме законченным образом-образцом, или «идеей», творимого им произведения. Этот образ, т. е. исконная полнота всех оснований для бытия всех вещей (в прошлом, будущем и настоящем), соединенных навечно в мышлении Бога, есть божественное провидение (лат. Providentia). Все, что Бог изначально замыслил, с неизбежностью осуществляется: мир, как он есть, в точности совпадает с божественным идеальным порядком. Разница здесь заключается в том, что божественный идеальный порядок весь сразу, извечно, находится в неделимом

История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. — М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.

единстве божественной мысли, а порядок мирской (мировой) развертывается постепенно во времени и пространстве. Устроение мироздания с точки зрения вечного и совершенного интеллекта есть провидение; по отношению к тварным вещам овеществленного мира — это есть «фатум», судьба (лат. fatum — «рок», «предвещание», «предначертание»). Судьбы людей различны, но в простоте провидения все они связаны вместе одной общей судьбой. Своей судьбы избежать невозможно, считает Боэций, — человек может избавиться только от «злых» поворотов судьбы, всевозможных превратностей «фортуны». Боэций предлагает сравнить зависимость человека от этих превратностей с соотношением скорости обращения точки на внешней поверхности (ободе) колеса и ее расстояния до центра: чем большим является радиус колеса, чем дальше она отстоит от центра, тем неустойчивее и беспокойнее ее положение в пространстве. Так же дела обстоят и с судьбой. Центр судьбы и всего бытия — это Бог, неподвижный, единый, самотождественный, вечный; следует уподобиться Богу во всем, «быть ближе к центру» судьбы — и своей, и всего мироздания, — и судьба перестанет обманывать и изменять, жизнь успокоится в устремленности к благу.

В начале кн. 2-й своего сочинения Боэций рисует знаменитую аллегорию «колеса Фортуны». Все природные существа естественным образом стремятся к тому, что им уготовлено от природы; человек должен и может стремиться к тому же — к осуществлению собственного бытия, но он это делает при участии воли. Воля — синоним свободы. Возникает вопрос: как согласуется воля с божественным провидением, которое все предупреждает заранее и не дает места случаю во Вселенной? Дело в том, отвечает Боэций, что воля является вольной (свободной) лишь потому, что человек обладает возможностью с помощью разума чтобы то ни было познавать и выбирать. Чем разумнее человек, тем он свободнее. Бог обладает познанием совершенным и непреложным, поэтому он — абсолютно свободен; душа человека свободна лишь относительно — ровно настолько, насколько она сообразуется с Богом, т. е. с божественным интеллектом. Бог безусловно предвидит все наши действия,

200

совершенные в прошлом, настоящем и будущем, — в том числе действия «произвольные» и, казалось бы, чисто «случайные». Бог предвидит свободные, «произвольные» действия в качестве именно «произвольных» (но не «случайных»); тот факт, что эти поступки предзнаемы и предвидимы, не делает их необходимыми и несвободными. Бог вечен, а вечность, согласно определению, ставшему классическим, есть «совершенное обладание сразу всей полнотой бесконечной жизни» (V, 6). Бог постоянно живет в одном настоящем. Мир целиком обретается в Разуме Бога и соприсутствует в нем как бы в единстве «всегда уже» «только что» произошедших событий, — случившихся в прошлом, происходящих сейчас или готовых случиться в будущем. Все, что Бог видит, он видит «сейчас» («с точки зрения вечности»), утверждает Боэций; по отношению к временной перспективе сотворенного бытия знание Богом вещей представляется вечно опережающим, происходящим «заранее», т. е. является в строгом значении этого слова пред-знанием и пред-видением. В соответствии с восходящим к Античности (Аристотель) разделением видов природной необходимости на безусловную, или «простую», необходимость («человек умирает, так как он с необходимостью смертен»), и условную, «гипотетическую» («если солнце восходит, то оно с необходимостью не заходит»), человеческий выбор и воля, согласно Боэцию, с безусловной необходимостью остаются свободными — в каждое время существования этого мира, и одновременно, в вечности, предупрежденными с «гипотетической» необходимостью фактом божественного предзнания.

В более ранних своих сочинениях — по богословию, диалектике и дисциплинам «квадривия» (арифметике, геометрии, астрономии, музыке) — будущий родоначальник схоластики выступает, с одной стороны, как передатчик античных научных традиций и одновременно с этим как вполне независимый и самобытный философ. Из сочинений по диалектике (логике) выделяются в первую очередь: перевод и два комментария к тексту «Введения к «Категориям» Аристотеля» Порфирия Тирского — т. н. «Малый» (2 кн.) и «Большой» (5 кн.); перевод вместе с собственным сопроводительным комментарием аристотелевских «Категорий» (4 кн.); перевод и два комментария к сочинению Аристотеля «Об истолковании» (также «Большой», 6 кн. и «Малый», 2 кн.); комментарий к «Топике» Цицерона (6 кн.) и четыре трактата: «Введение в категорические силлогизмы», «О гипотетическом силлогизме», «О топических различиях» (3 кн.), «О

История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. — М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.

разделении». К сочинениям по дисциплинам «квадривия» принадлежат: «Наставление в арифметике» (2 кн.) (переложение на латинский язык популярного в поздней Античности сочинения пифагорейца Никомаха Геразского «Введение в арифметику», II в. н. э.) и «Наставление в музыке» (5 кн.) (переложение мнений различных греческих авторов, в первую очередь Никомаха и его знаменитого современника — александрийского астронома и математика Клавдия Птолемея).

Философия как родовое понятие, по Боэцию, подразделяется на философию теоретическую (speculativa) и практическую (activa). Виды практической философии — этика, политика и экономика. Виды теоретической философии подразделяются сообразно предметам, которые она изучает. Эти предметы Боэций делит на три категории: интеллектибельные (intellectibilia), интеллигибельные (intelligibilia) и естественные (naturalia). К интеллектабельным сущностям принадлежит, по Боэцию, то, «что, будучи самотождественным, пребывает всегда в Божестве (divinitas), и постигается не при помощи чувств, а одним лишь умом (mens) и интеллектом» (Боэций. Малый ком-

201

ментарий к Порфирию // Patrologiae cursus completus. Series Latina, vol. 64, col. 16), т. е.

Бог, бестелесные ангелы и разумные развоплощенные души. Вид теоретической философии, который исследует эти объекты, называется «теологией». Изучением интеллигибельных сущностей — высших причин, высших сфер мироздания и человеческих душ, изначально являвшихся интеkлектибельным бытием, но впоследствии, после падения в тело, перешедших в значительно более низкое состояние, занимается вид философии (по порядку второй), имя которого у Боэция не сообщается. Третий вид теоретической философии именуется у Боэция «физиологией» (physiologia), т. е. букв. «натурфилософией»; этот вид философии изучает природу и свойства физических тел. Четырем дисциплинам «квадривия» в текстах Боэция дается такая характеристика: арифметика — это наука о множестве самом по себе (multitudo per se); музыка — наука о множестве по отношению к иному (multitudo ad aliquid) ; геометрия — наука о неподвижной величине (magnitudo immobilis); астрономия — наука о движущейся величине (magnitudo mobilis). В отношении статуса логики (диалектики) у Боэция возникают сомнения: «Некоторые, — пишет он, — утверждают, что логика — это часть философии, а другие, что это не часть, но всего лишь орудие (ferramentum) и своеобразное средство (supellex)» (Боэций. Большой комментарий к Порфирию // Patrologiae cursus completus. Series Latina, vol. 64, col. 17). Скрупулезный обзор аргументов обеих сторон убеждает Боэция в том, что оба суждения правильны, так как ничто не мешает быть логике одновременно частью философской науки, и ее инструментом, подобно тому, как рука в человеческом организме есть и часть, и его непосредственный инструмент. Для Боэция диалектика, или логика (между этими именами он не делал различия), есть умение правильно рассуждать и выстраивать умозаключения. В этом смысле предметом логической дисциплины являются формы и элементы логических рассуждений — силлогизмы, посылки и термины (субъект, предикат), то есть, во-первых, слова, которые нечто реально обозначают, и, во-вторых, высказывания, соединенные из подобных слов, в которых содержится либо какое-то утверждение (свойств бытия существующей вещи), либо какое-то отрицание.

Два обстоятельства, связанных с творчеством Северина Боэция, позволяют по праву его называть родоначальником будущей схоластической философии: 1 ) произведенное им в богословских трудах соединение диалектических (т. е. формально-логических) способов рассуждения и специфически христианской богословской тематики (тринитарный вопрос); 2) постановка проблемы определения сущностных свойств бытия универсальных понятий (универсалий).

Проблематика статуса бытия универсальных понятий, ставшая в будущем базисным принципом всей схоластической философской традиции, впервые была до мельчайших деталей представлена у Боэция в ходе разбора формально-логических свойств т. н. «пяти звучаний», или «вещей» (voces, res), наиболее общих характеристик понятий (т. н. postpraedicamenta): «рода» (genus, например, «животное»), «вида» (species, «человек»), «видового отличия» (specifica differentia, «разумность»), «собственного признака» (proprium, «двуногость») и «привходящего признака» (accidens, «курносость», «голубоглазость»).

Поводом для начала дискуссии послужили вопросы, которые были впервые поставлены (но оставлены без ответа) Порфирием Тирским в его знаменитом «Введении

История философии: Учебник для вузов / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова и Д.В. Бугая. — М.: Академический Проект: 2005. — 680 с.