Глава 3 Личность в истории общества

вой морали, растущая свобода половых отношений и т. и. Выше я уже касался некоторых аспектов этой проблемы. Нужно, однако, подчеркнуть, что выдвижение сексуальных интересов на авансцену общественной жизни органически связано с кризисом общества.

Как справедливо заметил Д. Рисмэн77, для многих молодых людей секс стал своего рода «последней границей», где они надеются найти (или сохранить) свою индивидуальность. Один американский донжуан так выразил эту мысль: «Я хорошо зарабатываю, но мой бизнес меня не вдохновляет. Работать больше — значит только зарабатывать лишние деньги для правительства. У нас нет ни новых миров, ждущих завоевания, ни девственных земель, которые нужно изучать; разве что космос, но ведь не все мы — космонавты. Вы знаете, многие буквально сходят с ума, изобретая себе увлекательное хобби, вроде собирания марок или копания в саду, и убеждают себя в том, что они счастливы. Но все это — самообман. Я предпочитаю черпать это вдохновение в сексе, который гораздо больше, чем хобби. Это подстегивает, интересует и возбуждает меня. И это никогда не дает мне забыть, что я жив» 78.

Сексуальная распущенность иногда переживается молодыми людьми как их протест против общественного конформизма, как возможность практически продемонстрировать свое «непринятие» существующего общества и его ханжеской морали79.

Но, увы, эта «независимая жизнь» тоже оказывается иллюзией. Молодые люди этого типа хотят в сфере сексуальных отношений обрести

245

все то, в чем отказывают им другие стороны жизни. Но при ближайшем рассмотрении лекарство оказывается лишь симптомом болезни. Расчлененный индивид большей частью не способен на яркое, цельное чувство, в его сексуальных отношениях проявляются те же рассудочность, конформизм и холодность, что и в других сферах жизни. Лихорадочное стремление «брать от жизни» мешает ему отдаваться самому. В результате чем больше поисков, тем больше разочарований. «Овеществленный секс» так же функционален, как и все остальное. Девушка ищет поклонников не ради собственного удовольствия, а ради социального престижа. Юноша сближается с девушкой не потому, что ему этого хочется, а потому что «так принято». «Мне всегда удавалось иметь достаточно свиданий, даже когда была сильная конкуренция (как характерен сам выбор слов! —И. К.), Но, по правде, я думаю, что делал это не потому, что хотел, а потому, что мне нужно было доказать, что я могу. Я не понимал этого, пока мы не обручились, и теперь я счастлив, что не нужно продолжать эту гонку, все одну и ту же рутину» 80. Чем больше количество связей, тем меньше в них искомой интимности и индивидуальности. Сама доступность связи снижает ее привлекательность, делает ее чем-то обыденным. А ведь искали-то именно необычного!

Превращение сексуальности в число предметов массового потребления делает из нее такую же вещь, как и прочие. Грозный, кровожадный зверь, прорывавший любые барьеры, оказался всеядным. Либерализация половой морали, отказ от иррациональных по своей сути табу — не-

246

обходимое, но далеко не достаточное условие подлинного освобождения человеческих чувств. Здесь, как и в других сферах жизни, «свобода от» немного стоит, если нет «свободы для».

РАЗРУШЕНИЕ ЛИЧНОСТИ

Как сказывается все это на человеке, на его характере? Философы, социологи, психиатры в один голос говорят о растущей тенденции разрушения личности, деиндивидуализации человека, его растворении в безликой массе. «Проблема индивида, теряющего свою индивидуальность в массе, это типичная проблема современного мира» 81.

Содной стороны, происходит, так сказать, внешняя стандартизация и нивелировка людей под влиянием общих для них всех условий жизни и воздействием средств массовой коммуникации. Люди выполняют одинаковую работу, живут в одинаковых домах, читают одни и те же книги, подражают одним и тем же кинозвездам. Даже скучают они одинаково. Это делает людей все более единообразными и однотипными, похожими на автоматы. Что же

касается индивидуальности, то она, по выражению Рис-мэна, вырождается «в эгоцентризм и эксцентричность» 82.

Сдругой стороны, личность разрушается изнутри, вследствие неразрешимого противоречия между унаследованными от прошлого индивидуалистическими установками и современной социальной действительностью. Попытка реально изолироваться (или вынужденная самоизоляция) от других людей рождает мучитель-

247

ное чувство внутренней опустошенности и бессилия, доходящее до потери собственного Я. Именно это самоотчуждение американские психиатры считают наиболее типичным современным неврозом. Пациенты Фрейда в начале века страдали главным образом от противоречий между интернализованными запретами, табу и тем, чем, по их мнению, они сами являлись. Современный невротик, напротив, ищет ответа на вопрос, во что он должен верить, кем он должен или мог бы стать. В психоанализе ищут «убежище от разорванности существования, отход и возвращение к более патриархальным межиндивидуальным отношениям»83. Расщепленный на множество недостаточно интегрированных и потому внешних ролей, индивид жаждет устойчивости, тепла и интимности, которые можно найти лишь в общении с другими.

Но попытка такого единения на базе и в рамках существующей социальной действительности чаще всего выливается в психологический конформизм, почти животную потребность «быть с другими», «принадлежать» к какому-то целому. Индивид, для которого свобода означает просто отсутствие ограничений и который не имеет осмысленной жизненной перспективы, который не знает, для чего он свободен, неизбежно переживает эту свободу как проклятие. Каждый раз, когда он остается сам с собой, он испытывает внутреннюю пустоту и тоску. Слиться с другими, все равно с кем, все равно во имя чего,— вот его единственная мечта. «Бегством от свободы» назвал это Эрих Фромм. Счастье в том, чтобы «быть как все». И если «все» превращаются в отвратительных носорогов, ли-

248

тонных разума, чести и чувства,— все равно, только бы не остаться в одиночестве или хотя бы в меньшинстве. Пьеса Ионеско «Носороги» дает для понимания психологии фашизма не меньше, чем иное специальное исследование.

Впрочем, нет недостатка и в исследованиях. Достаточно назвать уже цитированную книгу Д. Рисмэна «Одинокая толпа», которая стала в Америке, да и в Европе, своего рода социологическим бестселлером (ее тираж превысил 500 тыс. экземпляров). По мнению Рисмэна, в XIX в. преобладающим типом социального характера в США и в других капиталистических странах была личность, «ориентируемая изнутри» (inner-directed). Направленность стремлений такого человека могла быть какой угодно: это могло быть и стремление к обогащению, и желание сделать карьеру, и религиозный аскетизм. Но личность, «ориентируемая изнутри», характеризуется устойчивостью жизненных целей, целеустремленностью. Напротив, в современной Америке, по Рисмэну, все больше преобладает другой тип человека — личность, «ориентирующаяся на других (other-directed). Человек этого типа не имеет устойчивых жизненных целей и идеалов. Он стремится прежде всего к гармонии с окружающими людьми и свое поведение ориентирует на то, чтобы быть похожим на окружающих и вызывать у них любовь и одобрение. Такой человек легко меняет свои взгляды, если изменилось общественное мнение. Он настолько поддается внешним влияниям, что не только окружающие, но и сам он не знает, в чем же, в конце концов,

249

состоит его индивидуальность. Если психологический механизм личности, «ориентируемой изнутри», Рисмэн сравнивает с гироскопом, то человек, «ориентирующийся на других», как бы имеет внутри радар, чутко реагирующий на любые внешние сигналы. Это явно связано с бюрократизацией общества и совершенствованием методов манипулирования людьми.

Западные философы и социологи необычайно ярко и выпукло описывают симптомы отчуждения и разрушения индивидуальности. Традиции старого индивидуализма делают их особенно чувствительными ко всем нюансам этого процесса. Но какой выход они предлагают? Есть два основных варианта.

Одни авторы, констатируя разрыв самосознания индивида и его реального социального положения, считают единственно возможным путем приспособление индивида к обществу, приведение ценностных ориентации личности в соответствие с ее реальной ролевой структурой. Надо отказаться от философии индивидуализма, понять и принять существующие формы социального контроля и таким путем найти самоуспокоение.

На индивидуально-психологическом уровне эту конформистскую по своей сути тенденцию воплощает в себе фрейдистский психоанализ. В общей теории Фрейда содержалась определенная, до конца не осознанная самим Фрейдом, социально-критическая струя. Постулированное Фрейдом противоречие между инстинктивной природой человека и цивилизацией неизбежно делает развитие человека и общества конфликтным, причем этот конфликт развертывается как

250

внутри личности, так и между индивидом и обществом. Метапсихология Фрейда отражает и абсолютизирует реальный конфликт, свойственный миру, в котором любые социальные нормы и отношения противостоят индивиду как нечто внешнее и репрессивное, а спонтанные движения индивида воспринимаются обществом как иррациональные и разрушительные84. Однако Фрейд считал это противоречие внеисторическим, принципиально неразрешимым. Единственное, чем можно облегчить положение личности,— это помочь ей приспособиться к существующей среде, что и достигается с помощью психоанализа.

Если речь идет о больном-невротике, такой путь представляется правильным: врач не в силах изменить социальные условия, травмировавшие его пациента, он может только помочь ему приспособиться к этим условиям, чтобы избежать новых травм. Но когда психоанализ претендует быть универсальным средством разрешения социальных противоречий — обнаруживается его консервативная, охранительная сущность. Перенося наблюдаемое противоречие из макрокосма общественных отношений в микрокосм индивидуального сознания, психотерапия этого типа подменяет критику общества самокритикой личности. Человек ощущает иррациональность действительности, а ему говорят, что все дело в иррациональности его собственной психики. Рабочий возмущен, что капитал манипулирует его личностью как вещью, а психоаналитик говорит ему, что он просто переносит на предпринимателя чувства, которые в детстве питал к своему отцу. В результате социальная

251

проблема отступает на задний план, внимание личности переключается на собственное Я, протест воспринимается как патология, а приспособление к действительности, какова бы она ни была,— как норма.

На социально-психологическом, коллективном уровне ту же самую функцию приспособления индивида к его социальной роли выполняют теория и практика так называемых «человеческих отношений в промышленности»85. Внешне это выглядит вполне пристойно и даже гуманно: ставится задача максимально облегчить положение рабочего, чтобы он почувствовал себя в фирме «как дома». Администрацию специально обучают вежливости и обходительности, тратят значительные суммы на организацию досуга и быта рабочих и т. д. Но за этим стоит ложная идея гармонии интересов труда и капитала, которую всеми силами внедряют в сознание трудящихся.

Капитал не довольствуется присвоением труда рабочего, но пытается манипулировать и его чувствами, контролировать и направлять всю его личную жизнь. Если рабочий недоволен своей жизнью, надо помочь ему приспособиться к ней, но не может быть и речи об изменении самой социальной реальности. Один промышленный консультант так выразил эту мысль: «По крайней мере половину трудностей среднего служащего можно облегчить, просто дав ему возможность «выговориться». Даже не требуется предпринимать по этому поводу каких-то действий. Все, что нужно,— это терпеливо и вежливо слушать, объясняя, когда это необходимо, почему ничего нельзя сделать... Чтобы

252

удовлетворить рабочих, вовсе не всегда обязательно выполнять их желания» 86. Люди, более критично оценивающие перспективы и возможности капитализма (Рисмэн, Фромм, Маркузе), отвергают эту конформистскую программу, усматривая в системе «человеческих отношений» изощренный обман (в лучшем случае самообман), «ложную персонализацию» безличных по своей природе отношений. Но их протест против отчужденных отношений имеет очень абстрактный, глобальный характер. Осуждая буржуазную действительность, они часто исходят не из реальных тенденций и возможностей общественного развития, а из старого индивидуалистического идеала, который сам нуждается в критическом анализе. Отсюда — отсутствие четкой положительной программы, своего рода романтический негативизм. «Критическая теория общества,— заканчивает свою последнюю книгу Г. Маркузе,— не владеет понятиями, способными заполнить брешь между настоящим и будущим; не давая обещаний и не показывая успеха, она остается негативной. Поэтому она хочет остаться верной тем, которые, не имея

надежды, отдавали и отдают свои жизни Великому Отказу» 87.

253

4. БЛЕСК И НИЩЕТА БУРЖУАЗНОГО ИНДИВИДУАЛИЗМА

Меня спрашивали, почему я с теми, кто стремится взорвать сегодня. Да, да, не весь мир, а именно сегодня — запомните это.

Витезслав Незвал

ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ОТЧУЖДЕНИЕ?

Понятие отчуждения, отчужденного мира позволяет ярко и образно выразить неудовлетворенность социальным миром, в котором человеку-творцу отводится неподобающее ему место. Но, как правильно заметил Ю. А. Левада, категория отчуждения не имеет конкретно-исторического характера. «Это способ описания определенных сторон антагонистической социальной действительности по отношению к ее предвидимой, возможной, желаемой и завоевываемой перспективе. Когда мы говорим о том, что рабочий в буржуазном обществе лишен средств производства или лишен культуры, этим вовсе не предполагается, что «лишение» явилось историческим фактом, т. е. что когда-то имелось «обладание», а затем — «потеря». Реальный смысл такого способа выражения состоит в том, что рабочий класс не имеет средств производства и культуры, но может и должен владеть ими. В этом смысле правомерно говорить об отчуждении и преодолении его (причем это может относиться лишь к такому изменению, которое является назревшей и реальной общественной потребностью)» 88.

254