Часть вторая

Поскольку для поэта было, видимо, существенным, чтобы эта осо­бенность описания была ясна и читателю, не знакомому с пере­делкинским пейзажем, он ввел в географию этой части текста собственное имя:

<- Уж поздно. На станцию Нара

Ушел предпоследний состав...

Читатель может не знать, где расположена станция Нара, как он может не знать, почему Пушкин в послании В. Л. Давыдову на­зывает М. Ф. Орлова «обритым рекрутом ГимеНея», который «под меру подойти готов». Но как в стихотворении Пушкина он не может не почувствовать интимный намек, понятный узкому, ^ почти конспиративному кружку, и, следовательно, безошибочно воспринять установку текста на интимность, неповторимую един­ственность атмосферы, в которой стихотворение живет, так и в тексте Заболоцкого читателю делается ясна географическая единственноеть того места, куда привел его поэт. Он не знает, где находится Нара, и не имеет никаких связанных с нею личных ассоциаций. Но он прекрасно знает по личному опыту, что такое чувство географической единственности, связываемое для каждого человека с тем или иным местом. А введение в текст ■собственного имени — названия мелкой и мало известной стан­ции — передает эту установку на пространственную единствен­ность.

Пространственная конкретность дополняется вещественной: мы уже приводили количественные показатели конкретности имен, однако еще более значимо накопление признака вещественности в значениях отдельных слов, распространяемых на стихи в целом. «Треух», «солдатский мешок», «шпалы», «ворох лент»_ч—не только вещественны по своему значению, но и вносят семантический при­знак ' бедного, обыденного, непарадного быта. А обыденные вещи в исторически сложившейся иерархии наших представлений более вещественны, чем праздничные.

Интересно создается значение вещественности там, где слово само по себе может иметь или не иметь этого признака. «Луна» помещается между «краем амбара» и «кровлями» и тем самым вводится в контекст вещей из все того же реального и скудного мира. «Весенняя глушь» в отношении к противопоставлению конк­ретное/абстрактное амбивалентна — может принимать любое зна­чение. Но в данном контексте на них влияет вещественное окружение («мост», «монумент», «ворох лент» и др.) и то, что в текст вводится наделенное приметами конкретной местности отношение между деталями пейзажа. «К мосту» надо свернуть от железной дороги, могила летчика «у края аллеи». Только «сосны», приравненные «скопищу душ», выпадают из общей системы этой части текста.

Н. А. Заболоцкий. Прохожий 265

Не менее конкретно время этой части текста. Мы не знаем, какое это время по часам (хотя легко можем высчитать), но мы знаем, что это определенное время, время- с призна­ком точности. Это время между движением луны из-за кровли амбара до положения над крышами (предполагается, что читатель, конечно, знает, где для этого нужно стоять, — точка зрения зафиксирована интимностью этого единственного мира, ко­торый строит автор), между предпоследним и последним поез­дами до Нары (ближе к предпоследнему). Предполагается, что читатель знает, когда уходит этот поезд. В мире пригородов по­нятие поезда и считаемого времени — синонимы.

Если бы автор сказал, что ушел «последний поезд», то значе­ние высказывания могло бы быть и предельно конкретным и, ме­тафорически отвлеченным, вплоть до введения семантики безна­дежности и бесповоротных утрат. «Предпоследний поезд» может означать только конкретное время.'

На фоне такой семантической организации первой половины стихотворения резко значимым делается универсально-простран­ственный и универсально-временной характер второй части. Дей­ствие происходит здесь «в темном чертоге вселенной», действую­щие лица: «живая людская душа», «невидимый юноша-летчик», «тело», бредущее «по дороге». Здесь нет ни-упоминаний о вечно­сти и длительности времени, ни картин космоса или вселенной (упоминание «чертога вселенной» — единственный случай, и встре­чается он на границе частей, чтобы «включить» читателя в новую систему; далее образов этого типа в тексте нет)—характеристика времени и пространства в этой части текста представлена на уровне выражения значимым нулем. Но именно это, на фоне пер­вой части, придает тексту характер невыразимой всеобщ­ности.

Зато сопоставление резко выделяет признак устремленности вверх двух соположенных миров.

Первая половина стихотворения, вводя нас в мир бытовых предметов, вносит и бытовые масштабы. Только две точки выне­сены вверх: луна и сосны. Однако природа их различна. Луна, как мы уже говорили, «привязана» к бытовому пейзажу и вклю­чена в «пространство вещей». Иначе охарактеризованы «сосны»: их вышина не указана, но они вынесены вверх — по крайней мере, про них сказано, что они «склоняются». Но еще существеннее дру­гое — сравнение: