Глава 3. Аланские вождества и формирование раннеклассового общества

3.1. Эволюция верховной власти в аланских протогосударствах

3.1.1 Консолидация союза аланских племен. Образование западного и восточного ЭСО

Исследования последних лет политической истории региона в раннесредневековый период показали, что в течение VI – VII вв. на Северном Кавказе явно обозначились тенденции к образованию на базе крупных кочевых союзов (конфедераций) предклассовых политических структур, стремившихся к объединению и расширению своих хозяйственных границ.

Эти образования по своему социальному облику были однотипны. Они представляли собой конгломераты родоплеменных объединений, во главе которых стояла военная аристократия, стремившаяся превратить свою власть в наследственную [55, с. 106]. Вовлеченные Византией и Ираном в сферу общей евразийской политики некоторые племенные союзы Северного Кавказа не смогли отстоять свою целостность. В то же время тюркский натиск второй половины VI в. привел к ликвидации и вынужденному отходу на запад огорского объединения, к распаду утигурского, савирского и барсилского конгломератов, к ослаблению аланского союза. Однако все эти процессы не могли задержать социально-экономического развития северокавказских обществ, проявившееся в усилении внутрирегиональной интеграции, формировании объединений предгосударственного типа.

Патриархально-родовые, в том числе принявшие облик военно-иерархической организации, институты последовательно разрушаются под ударами формирующихся в недрах этих обществ раннеклассовых отношений. «Однако социальная дифференциация до середины VIII в. не выступает в открытой форме» [216, с. 24 – 26]. Только в связи с сокращением внешних объектов эксплуатации, социальная дифференциация, прежде замаскированная пережитками патриархального равенства, начинает проявляться более открыто. В первую очередь. она проходит по линии этнического размежевания, а в дальнейшем затрагивает и внутреннюю структуру отдельных обществ. Одним из основных социальных явлений этой эпохи был кризис родоплеменной организации общества. Малая семья становилась основной социальной и хозяйственной единицей. Это приводило к распаду привычных родовых связей, к сложению новых территориальных отношений, к усложнению социальных взаимодействий вообще, вплоть до вооруженной конфронтации этносоциальных группировок. В условиях социальной напряженности отсутствие новых юридических норм, общественного права, еще не пришедшего на смену обычному праву, лишь обостряло непростую ситуацию.

Гунны-савиры, по свидетельству Прокопия Кесарийского, во второй половине V в. были разделены на много самостоятельных «колен», а их вожди «издревле вели дружбу одни с римским (византийским) императором, другие с персидским царем» [33, с. 408]. В начале VI в. положение в савирском обществе изменилось. Из среды племенной знати выделилась наследственная династия, претендующая на управление всеми савирами. Представители этой династии вступили в открытую борьбу с сепаратизмом племенных вождей. Стимулом к объединению послужила возросшая опасность со стороны Ирана и стремление приобрести поддержку у византийского императора.

Феофан Исповедник в своей «Летописи» писал по этому поводу: «В том же (520-м) году присоединилась к римлянам некоторая жена из гуннов, называемых савирами, варварка по имени Боарикс, вдова, под властью которой находилось сто тысяч гуннов. Она управляла ими в странах гуннских по смерти мужа своего Балаха. Когда «цари» двух других гуннских племен проходили через ее владения на помощь иранскому шаху Каваду, она напала на них. Одного из них пленила и направила в Константинополь, другого убила в сражении» [201, с. 21]. Из сообщения Феофана можно заключить, что Боарикс была «царицей» – владетельницей, очевидно, главной южной части Сарира, вокруг которой шло объединение савирских и местных племен. Политическим центром, «стольным» городом Боарикс, вероятно, был Варачан.

Как показывает история с Боарикс, внутри савирского объединения имелась тенденция к установлению наследственной власти, что, несомненно, должно было приводить к конфликтам и поискам внешних союзников. Реализация отмеченной тенденции связана с деятельностью вождя гуннов Алп-Илитвера. Верхушка гуннского общества («вельможи», «дворяне», «нахарары») под руководством Алп-Илитвера использовала религиозное рвение албанского епископа для расправы со своими внутренними противниками [55, с. 144]. Последние, вероятнее всего, были связаны с представителями традиционных структур – жреческой кастой и старейшинами.

«Житие епископа Исраиля» представляет «царство гуннов» VII в. как политическое образование, шедшее по пути важных социальных перемен, где явно наметились признаки классового размежевания, где отчетливо выделилась господствующая группа, вступившая в резкий конфликт с жреческой кастой, стремившейся удержать в своих руках политическую власть.

На рубеже VI – VII вв. в Западном Предкавказье на старых оногуро-булгарских землях возникло новое объединение, ядром которого стали родоплеменные группы, ранее, входившие в конфедерацию утигуров. Возглавивший объединение род Дуло выдвинулся в период совместной борьбы оногуро-булгар и алан с каганатом тюрок и, как считает А.В. Гадло, был генетически связан с аланской военной аристократией [55, с. 117 – 118]. В Оногуро-Булгарской конфедерации представитель одного из аристократических родов Кубрат с помощью Византии расправился с проаварской группировкой и попытался, хотя и не совсем удачно, закрепить руководство конфедерацией за своим родом [135, с. 83]. Власть главы нового объединения над племенами, вошедшими в его состав, была столь значительна, что он раздавал их в ленное владение членам своего рода. На короткое время (до середины 50-х гг.) оногуро-булгарская конфедерация подчинила всю северокавказскую степь [130, с. 18]. «Разделение и расселение» народа, «государем» которого был Кубрат, произошло только после его смерти. Столкновение центральной власти с сепаратизмом вождей отдельных родоплеменных групп привело к тому, что в 60-х гг. VII в. она перестала существовать под ударами нового крупного политического образования, возникшего в регионе – Хазарского каганата.

На западном Кавказе процесс консолидации наблюдается у горных абазских (абазинских), восточноадыгских и западноадыгских групп. Попытка объединения абазгских групп – собственно абазгов, санигов и брухов – вызвала в 40-х годах VI в. между социальными верхами этих групп настоящую войну, которая усиленно разжигалась стоящими за ними Византией и Ираном. В начале VII в. Абазгия уже выступает целостным этносоциальным образованием. Восточноадыгские горные группы, известные в грузинской традиции под этнонимом «каскун» (ср. осет «касгон»), а в армянской «гаш, к», на Руси IX – XI вв. – касоги, в течении VI в включают в свой союз население закубанских предгорий. Протоадыгская общность зихов, коренные земли которой лежали к югу от современного г. Туапсе, к 40-м гг. VI в. поглощает прибрежные протоадыгские племена ахеев и эвдусиан и достигает низовьев Кубани. Здесь в VII в. она инкорпорирует сагинов, обитавших к югу от дельты [130, c. 15].

VI в. стал временем «демографического взрыва для того населения северокавказских гор и предгорий, которое принято отождествлять с аланами» [70, с. 131]. На увеличение плотности населения степных и предгорных районов Северного Кавказа указывают материалы могильников Гиляч, Тамгацык, у Вольного аула, с. Брут, с. Октябрьское, с. Мартан-Чу, на р. Березовке, у г. Майского, у г. Пятигорска и др. С VI в. в речных долинах и по линии лесистых предгорий, на возвышенных местах возникает густая сеть городищ с мощными культурными слоями и оборонительными сооружениями. Некоторые городища (Нижний Джулат, Рим-Гора, Нижний Архыз и др.), занимая выгодное положение на пересечении транзитных и местных путей, становились рынками сбыта и обмена товаров, превращаясь постепенно в экономические, политические и культурно-идеологические центры округа [67, с. 103].

Демографический взрыв и увеличение плотности аланского населения имели большие социальные последствия. Возросшая плотность населения вынуждала к более тесному сплочению как внутри, так и по отношению к внешнему миру. К 60-м гг. VI в. политические границы алан переросли границы общности V в.: на западе достигли Большой Лабы, на востоке – верховьев Аргуна [130, с. 16]. Часть занимаемой аланами территории в VI в. была объединена под властью одного вождя – источники того времени упоминают «басилевса» страны, верховного правителя, ведавшего внешними сношениями части аланских племен, вошедших в его конфедерацию. «Это указывает на заметный шаг в консолидации алан и социальный переворот в верхах общества (скоре всего на рубеже 40 – 50-х гг.), в результате которого «соцарствующие» архонты (родовая знать) потеряла прежние функции в управлении» [61, с. 37].

«Марзбан» Асии и «басилевс» Алании. Основная тенденция этносоциального развития VI – VII вв. – формирования предгосударственных объединений – прослеживается отчетливо. Но сколько их было? Исследования последних лет склоняют к мысли о существовании двух таких образований - западного (с центром в верховьях Кубани) и восточного (примыкающего к Дарьялу). Опыт исторических исследований последних лет на материале разных стран показывает, что формированию централизованного государства хронологически предшествует оформление, как правило, двух социальных организмов, как это было, например, в Дании, Швеции, на Руси и Балканах [87, с. 52 – 55; 208, с. 95 – 99; 150, с. 60]. Поэтому выдвинутая исследователями идея о существовании двух аланских образований может быть поддержана.

Древнеармянские историки, начиная с Мовсеса Хоренаци, на Северном Кавказе выделяли две аланские общности: западную и восточную (в местности «Артаз»). Современные исследователи также подтверждают этот тезис. По мнению В.А Кузнецова, уже в V – VI вв. могли существовать два крупных объединения аланских племен – западное и восточное, находившимся во взаимодействии (нередко противоречивом) [77, с. 92]. Если первая территориально тяготела к верхнему течению Кубани, то вторая локализована на верхнем течении Терека. Географическое положение западных алан в верховьях Кубани делало их довольно близкими соседями Лазики и Абхазии, находившихся под контролем Византии. Положение восточных алан близ Дарьяльского прохода и других перевальных путей, ведущих в зависимую от персов Картли, неизбежно побуждало их ориентироваться на Иран.

На основе анализа источников, употребляющих в отношении ираноязычных племен Северного Кавказа разные этнонимы («аланы» и «асы»), отдельные исследователи пришли к следующему выводу: разделение аланского общества во второй половине I тысячелетия на западных и восточных алан, помимо всего прочего, носило и некоторый этнический оттенок. Первым на это обстоятельство обратил внимание М.И. Артамонов, считавший, что «в древности аланы и асы различались между собой и представляли два разных племени» [44, с. 359]. В дальнейшем, В.А. Кузнецов также рассмотрел соотношение этнонимов «аланы» и «асы» как «двух частей одного раннесредневекового народа», подчеркивая сложность проблем их политической и социальной истории, процессов дифференциации и оформления двух, отдельно взятых объединений, со всеми специфическими особенностями и внешнеполитическими связями [169, с. 180]. При этом, западный аланский ареал им отождествляется с собственно Аланией, по «Армянской Географии» занимавшей бассейн верхней Кубани между ущельем Большой Лабы на западе и район г. Нальчик на востоке, включая район Кавказских Минеральных Вод [169, c. 177]. Следует отметить, что византийская историческая традиция прочно связывает этноним «аланы» с бассейном верхней Кубани [11, с. 86]. Что касается восточной Алании или Асии, то ее локализация восточнее верхнекубанской Алании подтверждается Константином Багрянородным (913 – 959 гг.) в его сочинении о церемониях византийского двора: император отличает эксусиократора Алании от архонтов Асии в стране около «Каспийских ворот», т.е. Дарьяльского прохода.[2, с. 244 – 245].

Разделение Алании на западную и восточную специалисты подтверждают и на нумизматическом материале [61, с. 38]. В частности, обращает внимание концентрация византийских монет на западе, иранских – на востоке Алании. Однако следует отметить, что если западная часть аланского общества придерживалась стабильной «провизантийской» политики, особенно во время ирано-византийских войн, то восточных алан (как и савиров) источники упрекают в непостоянстве, не вскрывая причин этого явления. А.В. Гадло, изменчивость внешнеполитической ориентации савиров видит в борьбе за установление наследственной власти внутри объединения. Это привело к конфликтам и поискам внешних союзников [55, с. 88]. То же самое можно сказать и о восточных аланах VI в.

Процесс консолидации восточных алан сопровождался борьбой вождей за первенство в союзе племен. Интересен в этой связи рассказ Мовсеса Хоренаци о том, как армянский полководец Смбат по приказу своего «царя» Арташеса «пошел с войском на землю Аланов на помощь брату Сатиник, потому что отец Сатиник умер и другой, завладев землею Аланов, преследовал брата Сатиник. Смбат опустошил землю его врагов, которых в большом множестве отвел в плен в Арташет». Земля, «откуда переведены пленные, до сего времени называется Артазом» [3, Вып I, с. 33]. Совершенно очевидно, что местность Артаз совпадает с «Ардоз» Кавказских гор, упоминавшейся в Армянской Географии как восточная Алания. Данный сюжет свидетельствует о межплеменных столкновениях, имевших место в восточноаланском обществе. К такому выводу склоняют два фрагмента из «Истории Армении». Противники Арухеанов (некоторые исследователи видят в Арухеанах армянскую интерпретацию аланского Ахсартаггата, что лишний раз подчеркивает высокое происхождение родственников Сатиник) «завладели их землей»; Смбат, придя на помощь брату, «опустошил землю его врагов». Ф.Х. Гутнов считает, что речь идет о двух племенных княжениях, вожди которых, очевидно, стремились к единоличному лидерству и подчинению соседних племен своей власти [61, с. 43].

Л.Мровели и Джуаншер упоминают о вождях алан, призвавших силы из «Хазарети» для похода в Грузию и противоборства с Вахтангом Горгосалом. После поражения остатки аланских дружин отошли в ущелья Центрального Кавказа. «Цари овсетские бежали и скрылись в крепостях Кавказа. Вышли из них послы и заключили мир» [10, с. 63 – 64; 26, с. 82, 85].

На рубеже V – VI вв. в область политического господства восточных алан не входил стратегически важный Дарьяльский проход. По сведениям Прокопия, при императоре Анастасии (491 – 518 гг.) проходом владел «гунн Амбазук», имя которого («амбазук» по-осетин. – «равноплечий») выдает его связь с аланской элитой. Амбазук даже предлагал Анастасию за деньги уступить проход вместе с крепостью. Однако, не имея вблизи Дарьяла союзников, император отказался от этой сделки. После смерти Амбазука «царь» персов Кавад «завладел вратами, изгнав оттуда детей Амбазука» [34, с. 46 – 47].

В этой сложной обстановке восточным аланам все-таки удалось выстоять и консолидироваться. Район Дарьяла вошел в состав восточноаланского ЭСО, в археологии представленного катакомбными могильниками и терско-сунженской группой городищ (относительно недавно, благодаря раскопкам Даргавского могильника (VI – IX вв.) под руководством Р.Г. Дзаттиати, мы обогатились новой суммой данных об истории восточных алан). Данный ЭСО в «Дербенд-намэ» назван страной Ирхан. Согласно анализу А.В. Гадло, владельцы Ирхана в VII – VIII вв. возглавили борьбу горцев Центрального Кавказа с арабской агрессией [112, с. 129 – 130]. В течении VI – VII вв. в условиях постоянной внешней опасности и борьбы за расширение своей этнической территории в горах, межплеменные различия внутри восточноаланского объединения отходили на задний план и уступали место основной линии их этносоциального развития – консолидации.

Свидетельством этому являются мощные заградительные системы, которыми овсы пытались прикрыть освоенные ими территории в предгорной и горной зонах. Так, в Куртатинском ущелье находился Хилакский оборонительный комплекс – стена (общей протяженностью 335 м), укрепленная массивными башнями. Толщина стены в отдельных местах доходила до 3-х м, высота – до 5 м [92, с. 62 – 64]. Анализ раствора стены и башен комплекса, проведенный А.О. Наглером, дал дату 638 г. [179, с. 58]. Тем не менее, некоторые исследователи дату возведения стены относят к VI в. и связывают ее строительство с целенаправленной политикой, проводимой Ираном для защиты своих территорий от вторжений кочевников. Еще одно оборонительное сооружение этой эпохи – мощная заградительная стена в Касарском ущелье. Интересно, что название ущелья восходит, вероятно, к араб. «къасара» – «крепость, замок, дворец», т.е. топоним следует переводить как «крепость – ущелье» [98, с. 198 – 199].

Как уже было отмечено, в V – VI вв. Восточная Алания входила в сферу интересов Ирана. Пытаясь возвести барьер против кочевников, и, вместе с тем, укрепить свое влияние в Армении, Грузии и Азербайджане, правители Ирана в этот период предпринимают целую серию акций, направленных на создание вдоль северной границы государства вассальных владений, ускоряя тем самым естественный процесс имущественного и социального расслоения местных обществ. Строительство мощных крепостей и фортов, переселение на север обитателей глубинных районов страны и превращение их в полувоенное сословие, включение местной аристократии в иерархическую структуру Иранского государства – все это проявление целенаправленной политической линии.

В.А. Кузнецов, ссылаясь на арабского писателя IX в. Ибн-Хордадбеха, отличающегося достоверностью, приводит свидетельство об Алании, вероятнее всего восточной. «Джарби или страны севера составляли четвертую часть Персидской империи под властью спахбеда, который назывался Адарбакан-спахбед; эта четверть заключала в себе, Азербайджан, Армению, Рей…, Аланию и др». Сведения Ибн-Хордадбеха подтверждаются другим источником – «Письмом Тансара», относящимся к VI в. В письме говорится о престолонаследии Ирана: «никто другой, кроме тех, что принадлежат к нашему дому, не должен зваться царем, за исключением пограничья Алана, западного края, Хорезма и Кабула» [2, с. 474]. Вероятно, речь идет о марзбанах (к ним следует отнести и правителя восточных алан) и спахбедах Запада и Хорезма.

Во второй половине I тысячелетия политическая история Восточной Алании тесно связана с возникшим в степях Предкавказья мощным Хазарским каганатом, который «представлял на Северном Кавказе новый, более высокий тип политической и этносоциальной интеграции населявших регион общностей» [130, с. 18]. Хазарский каганат, согласно дагестанской хронике «Дербенд-намэ», выделял Аланию («страна Ирхан») из числа соседних этносоциальных организмов. Свидетельство источника об особом положении Ирхана/Ихрана среди других этнополитических образований Кавказа, связанных с Хазарским каганатом, соответствует сообщению Кембриджского анонима о характере взаимоотношений между Аланией и каганатом, той политической оценке, которую дает Алании этот автор. Он сообщает о традиционном «союзе», существовавшем между аланами и хазарами, возникшем на самом раннем этапе становления хазарского государства, именно он обеспечивал устойчивость и могущество Хазарии.

А.В. Гадло, на основе анализа сведений источника, выделяет в структуре управления «страны Ирхан» следующие должности: глава местной аристократии – правитель страны, глава хазарского войска, размещенного на территории страны, и глава Хазарской администрации. Взаимоотношения между этими представителями верховной власти, в целом, остаются еще недостаточно исследованными. «Причем особенно трудно определить взаимоотношения между двумя последними, поскольку в большинстве версий сведения о них слились, в результате чего возник обобщенный образ верховного наместника кагана – Кульбаха, давшего имя всей провинции» [128, с. 123]. Что касается правителя Ихрана, то он, судя по всему, занимал автономное положение по отношению к Хазарии. Анализ сведений источника дает основание думать, что правитель «страны Ихран» располагал значительной военной силой и внушительным политическим весом, которые определили его особое положение в антиарабской коалиции.

Принято считать, что после возникновения Хазарского каганата аланы оказались в определенной зависимости от хазар, хотя и сохранили свою территориальную целостность. Прямое указание на эту зависимость находим в памятнике еврейско-хазарской переписки. «Все аланы до границ Абхазии… платят мне дань», – говорится в письме хазарского царя Иосифа испанскому сановнику [18, с. 101 – 102]. К этому надо добавить, что в восточных источниках аланы почти всегда поставлены в связь с хазарами. «Надо полагать, что в данном случае мы имеем дело с отражением реального положения – временной политической зависимости алан от хазар» [77, с. 155].

В середине VII в. начались арабо-хазарские войны. Хазары и аланы выступали в них как верные союзники Византии, по мнению М.И Артамонова, спасшую империю от окончательного разгрома [44, с. 202]. Традиционные дружественные отношения алан с Византией, определившиеся еще в ходе ирано-византийских войн, направленный против арабов хазаро-византийский союз и политическая зависимость от хазар сделали участие алан в арабо-хазарских войнах неизбежным. Серьезный военный потенциал алан и их размещение близ важнейших горных проходов должны были быть поставлены на службу интересам Хазарии и Византии. Надо сказать, что привлечение алан (как западных, так и восточных) к участию в этих войнах стоило им крайнего напряжения сил. Так, арабский автор Ибн-ал-Асир под 662/663 гг. сообщает о столкновении арабов со своими противниками: «Мусульмане совершили поход, как против аланов, так и против румов (византийцев), обратили их в страшное бегство и убили несколько их батриков (патрициев – по В.А. Кузнецову) [77, с. 107]. Вероятно, речь идет о представителях военной аристократии алан. Ал-Дахаби автор «Истории ислама» информирует нас, что в 105 г.х. (724 г.) Ал-Джаррах б. Абд Аллах ал-Хаками вторгся в Хазарию через Дарьяльский проход и на следующий год он собрал подати с аланов, как подушную, так и поземельную [2, с. 334]. Комментируя эти события, А.В. Гадло отмечает, что, несмотря на поражение, аланы продолжали оказывать арабам сопротивление [55, с. 167].

Процесс консолидации западных алан, как уже было упомянуто, завершился на рубеже 40 – 50-х гг. VI в. социальным переворотом, в результате которого родоплеменная знать («соцарствующие архонты») была отстранена от управления. В источниках неоднократно упоминается независимый правитель («повелитель», «глава», «басилевс») Саросий. Аланский правитель упоминается неизменно как сторонник Византии. Впервые византийские авторы говорят о нем в 558 г., когда Юстиниан, сын Германария, константинопольский военачальник в Колхиде, получил от него письмо. Саросий выступил посредником «царя» аваров (новых азиатских тюркоязычных кочевников), пожелавшего установить отношения с империей [21, с. 47].

Авары, несомненно, знали о провизантийской политике Саросия и тесных связях западных алан с Константинополем. Посодействовав союзу авар и греков, Саросий тем самым оказал услугу Византии. В итоге аваро-византийских переговоров был заключен союз, и авары должны были «действовать против врагов Византии», в частности при участии аваров были разгромлены гуннские племена утигуров и салов, а в Предкавказье «сокрушили силы савиров» [77, с. 92]. Однако в Предкавказье авары надолго не задержались и под давлением Тюркского каганата вскоре откочевали на Дунай. По мнению Л.Н. Гумилева, косвенной причиной отхода аваров на запад было то, что «верный союзник Византии аланский князь Саросий» не мог больше оказывать аварам поддержку [58, с. 38].

Союзнические отношения с VI в. подкреплялись раздачей денежных субсидий аланам со стороны Византии. Согласно Агафию в 554 – 555 гг. византийский военачальник Сотерих, прибыл с миссией в Лазику. для раздачи императорских денег «соседним варварам». Для этой цели было решено передать уже упоминаемую крепость Бухлоон, находящуюся на земле мисимиан, аланам «… чтобы послы более отдаленных народов, собираясь там, получали субсидии и чтобы больше не было необходимости привозящему деньги огибать предгорья Кавказских гор и самому идти к ним» [13, с. 322 – 323]. Бухлоон занимал чрезвычайно выгодное стратегическое положение на стыке Алании, Лазики, и Сванетии и мог иметь влияние на византийские коммуникации на севере Кавказа. Когда в 552 г. Сванетия подчинилась Ирану, возникла опасность того, что персы, захватив Бухлоон, могли легко перерезать дороги на Северный Кавказ (в первую очередь на Клухорский перевал) и оторвать аланских союзников от Византии. В.А. Кузнецов считает, что передача крепости аланам может быть истолкована как выражение политического недоверия к мисимианам и напротив – доверия к аланам как более надежным союзникам [77, с. 106]. Следует отметить, что передача Бухлоона состоялась во время правления верного союзника Византии – аланского вождя Саросия.

Большинство исследователей видят в Саросии главу западной аланской конфедерации. Возможно его имя – производное от титула сар-и-ос («глава овсов») [61, с. 39]. Согласно анализу В.Б. Ковалевской, территория конфедерации Саросия охватывала верхнюю Кубань, Пятигорье и современную Балкарию – только здесь оставались в то время неподвластные Ирану перевальные пути, а в них и была в первую очередь заинтересована Византия. О силе и влиянии Саросии свидетельствует желание византийского посла к тюркам Земарха на обратном пути представиться правителю Алании. Сопровождавших его тюрков Саросий разоружил и только тогда подпустил к себе. Зная, что в Сванетии находился в засаде персидский отряд, он посоветовал Земарху воспользоваться другим перевалом – «Даринской дорогой», северокавказским участком знаменитого «Великого шелкового пути».

Последний раз правителя алан Саросия упоминает Феофан в событиях, относящихся к 571 – 572 гг., когда аланы приняли участие в войне с персами [11, с. 48]. В этот же период, согласно источникам, происходит сближение восточных алан и савиров с Византией, которые направляют в Константинополь свои посольства. Вероятнее всего это сближение произошло под влиянием того же Саросия. В целом, надо отметить ту твердую политику, которую проводил аланский правитель, по мнению Ф.Х. Гутнова, несомненно, опиравшийся на прочные тылы. Анализ социально-экономического положения Западной Алании подтверждает эту мысль.

Правление Саросия совпало со временем демографического «взрыва» в аланском обществе в VI в. Значительные массы населения появляются в горных и предгорных зонах. Поэтому появление серии поселений с системой строго продуманной организации обороны по всем горным долинам, уходящим к перевальным путям, не выглядит случайным. В.Б. Ковалевская связывает их возникновение с деятельностью Саросия [70, с. 133 – 135]. Следует отметить, что единообразие памятников Западной Алании заметнее, чем восточной; византийское влияние здесь сильнее. Кроме этого, немаловажное значение для усиления западноаланской конфедерации приобретал ряд других факторов.

Как уже упоминалось, ирано-византийская война заставила изменить трассу «Великого шелкового пути» и направить его в обход Ирана через северокавказские земли. Эксплуатация крупнейшего международного торгового пути позволила местной социальной верхушке в западноаланском ЭСО быстро обогащаться, что, в конечном счете, вело к ускоренным (сравнительно с восточной частью Алании) темпам социально-экономического развития и форсировало процесс классообразования. Усиленный приток значительных материальных ценностей связывается с практикой наемничества, и не случайно во многих могильниках этого времени встречается масса дорогих ювелирных изделий, в основном византийского или причерноморского происхождения [77, с. 98].

Участие военных группировок алан (как западных, так и восточных) в ирано-византийских войнах способствовало все большему отрыву военной аристократии от массы рядовых соплеменников, укреплению их позиций. «…Войны усиливали власть верховного военачальника, равно как и подчиненных ему военачальников; установленное обычаем избрание их преемников из одних и тех же семейств мало-помалу… переходит в наследственную власть … закладываются основы наследственной королевской власти и наследственной знати» [101, c. 184]. Это высказывание, относящееся к истории формирования «варварских» государств в Западной Европе, вполне приложимо к ряду раннесредневековых северокавказских обществ, в том числе к западноаланскому ЭСО.

3.1.2. Формирование аланских протогосударственных объединений. Легитимизация новых форм власти

Исследование социальной структуры аланского раннесредневекового общества приводит к выводу о формировании в VI – IX вв. на базе западного и восточного ЭСО предклассовых общественных структур. В этой связи значительный интерес представляет выделение вождества как одной из форм племенной организации, внутри которой основную роль приобретает централизация власти в руках племенного вождя. При такой организации общество сразу же переходит к жесткой внутренней структуре и стремится к расширению своей территории.

Термином вождество в научной литературе обозначается такой тип социально-политической организации, который упрощенно можно охарактеризовать следующим образом: это социальный организм, состоящий из группы общинных поселений, иерархически подчиненных центральному, наиболее крупному из них, в котором проживает правитель (вождь) [72, с. 91]. Последний, опираясь на зачаточные органы власти, организует военную, экономическую, редистрибутивную, судебную и религиозно-культовую деятельность общества. Первоначально термин использовался для обозначения только социополитической организации, но сейчас им нередко пользуются и в более широком смысле для обозначения позднепервобытного, предклассового общества в целом.

Вождество как политическая структура универсально. Современные представления об основных характеристиках вождеств базируются на гигантском количестве этнографического материала, собранного исследователями практически во всех частях света. Это дало право считать, что нет такого государства (если не считать те вторичные образования, которые пришли на смену существовавшим ранее), которое в своем поступательном развитии от догосударственных форм к государственным не прошло бы через этап протогосударства-вождество [119, с. 175].

В качестве основных критериев вождества выделяют следующие показатели:

централизованная структура управления;

стратификация и дифференциация культуры на элитарную и народную;

зародышевые формы иерархической власти;

редистрибутивная система;

большая численность населения;

общая идеология и ритуалы;

отстранение от непосредственного управления основных масс производителей;

наличие протогородов.

Среди обстоятельств, сочетание которых могло также способствовать процессу генезиса протогосударства, – конфликты и соперничество лидеров, борьба за контроль над ресурсами, стремление к получению максимально возможного экономическому эффекту. Все эти факторы, в конечном счете, легко вписываются в единую систему действий, сводящуюся к постепенному преобразованию престижной экономики, основанной на принципе реципрокности, в редистрибуционную, характерную для более развитых структур, начиная с вождества. Отсюда – один шаг до контроля над коллективными ресурсами (землей, водой, угодьями, и т.п.). Во главе такой структуры оказывается наиболее удачливый из кандидатов в политические лидеры, который в соперничестве с другими достиг наивысшего успеха, и сумел утвердиться в этом качестве. С ростом населения обостряется соперничество за земли, причем захват вождями (в нашем случае военными предводителями) более слабых соседей с присоединением их к себе есть акт политического соперничества в борьбе за контроль над жизнеобеспечивающими ресурсами, который приводит к возникновению вождества [119, с. 160].

У ряда исследователей прослеживается тенденция рассматривать понятие «вождество» и «военная демократия» как синонимы. Н.Н. Крадин весьма убедительно провел разбор этих двух дефиниций, указав на определенные различия между ними [163, с. 19 – 21]. Военная демократия как тип общества - это горизонтально организованная политическая структура. В ней динамически сосуществуют три равноправных органа управления: народное собрание (или собрание воинов), совет старейшин и вождь. Военно-демократическое общество – это только один из возможных вариантов происхождения государственности, т.н. «военного» пути политогенеза [73, с. 143 – 148]. В процессе эволюции она трансформируется в «военно-иерархические» и «военно-олигархические» структуры.

Вождество в сравнении с обществами уровня военной демократии выглядит как более развитая форма социально-политической организации. Оно более централизованно, здесь более ярко выражена иерархия поселений, социальная стратификация общества. В вождестве народ отстранен от управления, тогда как в племенном обществе народное собрание наряду с советом старейшин и институтом вождей является важным механизмом выработки и принятия решений. «В обществах уровня вождеств существует иерархия власти, социальная стратификация, редистрибутивная система, получает развитие культ вождей» [163, с. 20 – 21].

Племенное общество уровня военной демократии обладало более примитивной системой управления власти, чем вождество. Оно характеризовалось больше декларируемой, нежели реальной иерархией, более эгалитарной социальной структурой, отсутствием редистрибутивной системы, а институт вождей (верховных) только начинает складываться. В целом, понятия «вождество» и «племя» (общество уровня военной демократии) соотносятся как более развитая структура и генетически связанная с нею, но менее развитая форма.

Выше мы уже рассматривали характерные черты развития аланской племенной конфедерации в IV – VI вв. – процесс оседания кочевников, этнической миксации, проникновения в горы и предгорья Большого Кавказа. В связи с этим, подчеркивалась роль потестарной организации, обеспечивавшей механизм саморегуляции аланского общества. В процессе формирования стратифицированного общества центральная власть, в лице верховного вождя, способствовала, по мере роста численности и экономических достижений, территориальной экспансии аланского этнического массива. Предпринятая попытка проследить динамику развития общества в VI – IX вв. приводит к вполне определенному заключению. Развиваясь в тесном взаимодействии с переходившими к оседлости степными общностями, аланы предгорий не только не утратили своей этнической определенности, но напротив, сумели расширить территорию своего обитания, закрепить в составе своего объединения кавказоязычные группы горной зоны, отстоять свою традиционную культуру, и соответственно, укрепить свое этническое самосознание, которое поддерживалось возрастающей тенденцией к сплочению и политической консолидации.

Важные сведения относительно географического положения Алании конца I тысячелетия сообщает Масуди (X в.). В своем труде «Луга золота и рудники драгоценных камней» – Масуди помещает алан между Сариром на востоке и кашаками на западе [25, с. 204 – 206]. Что касается восточной границы, то соседство Алании с Сариром подкрепляется сообщением Масуди о том, что жители дагестанского владения Гумик «живут в мире с царством Алан». Можно предположить, что в этом факте отражено самое непосредственное территориальное соседство не только в X в, но и в хазарское время. Эти данные Масуди хорошо подкрепляются топографией аланских катакомбных могильников Ичкерии [77, с. 216].

Согласно довольно убедительной версии ряда исследователей, восточная часть Алании была этнической территорией современной иронской группы осетин. «Заселение овсами-аланами предгорий современной Чечено-Ингушетии и продвижение их в горы в районе Дарьяльского ущелья привело к тому, что в местной восточнокавказской этнонимике за ними закрепился этноним хрий-хириол, ставший самоназванием восточной группы осетин ирон. За освоенной ими страной удерживалось наименование Хиран-Ихран-Ирхан, превратившееся в собственно овсской среде в Ирае-Иристон» [56, с. 20 – 21]. По версии А.В. Гадло восточная часть Алании в VIII – IX вв. простиралась от р. Урух до р. Сулак.

Западная граница Алании, как уже отмечалось, находилась восточнее Нижнего и Среднего Прикубанья, занятых адыгским этническим массивом. Аланские катакомбные могильники, высеченные в скалах доходят до р. Большая Лаба [77, с. 215]. За Большой Лабой они неизвестны, однако по признанию исследователей, раннесредневековые археологические памятники Краснодарского края изучены еще слабо, и будущее может несколько изменить наше представление о расселении западных алан.

На некоторых из перечисленных обстоятельств, позволяющих косвенно свидетельствовать о формировании на Северном Кавказе аланских протогосударств, мы уже останавливались выше. Речь идет о росте населения (демографический «взрыв» VI в.), эволюции религиозной системы (усиления роли военного божества), наличие протогородов (археологические данные по аланским городищам).

Легитимизация новых форм власти. Институализация власти потребовала серьезных перемен и в идеологической сфере. Анализ структур верховной власти некоторых северокавказских обществ в период классообразования показывает большую схожесть в формировании образа сакрального лидера. Новая власть, в особенности зарождавшаяся верховная власть, нуждалась в идеологической санкции. С одной стороны, трансформация общественных институтов, складывание социальной стратификации, изменение характера власти по мере складывания вождества на месте прежней рыхлой племенной структуры, требовали обоснования в глазах общества, еще не утратившего многих представлений, свойственных развитому родовому обществу. С другой стороны, престиж военного предводителя, поначалу основывавшийся на его личных достоинствах, его авторитете в социуме постепенно стал подменяться авторитетом и престижем занимаемой им общественной должности, переносимым на того, кто ее занимает [68, с. 242]. Последнее обстоятельство находилось в непосредственной связи с двумя факторами. Во-первых, авторитет вождя стал связываться с некими присущими ему возможностями, превышающими обычные человеческие способности. Во многих позднепервобытных обществах выработались представления о потенциально опасной, магической силе власти и о том, что только вожди и их родственники обладают набором специфических качеств, позволяющих правильно распорядится властью, установить контакты с потусторонним миром, чтобы добиться благоприятствования своему обществу со стороны сверхъестественных сил [163, с. 28].

В этом плане показательна история хазарского общества. Как известно, Хазарское государство выросло из военно-административного подразделения Тюркского каганата, а после крушения каганата в 651 г. превратилось в независимое политическое образование, чему в немалой степени способствовало утверждение во главе хазарского объединения потомков сакрализированного у тюрок каганского рода Ашина. Этот род сохранился в Хазарии до середины X в., однако наиболее высоко его значение в социальной структуре хазарского общества было до середины VIII в. В начале VII в. в хазарском обществе возникла кризисная ситуация, связанная с борьбой двух группировок – «князей»-старейшин и военачальников («те, кто одерживали победы на войне») [129, с. 23 – 25]. Конфликт разрешается появлением у хазар кагана из рода Ашина, которому отводится роль третейского судьи. «И поставили люди страны одного из мудрецов судьей над собой, и назвали они его на хазарском языке каганом…» [18, с. 115].

Таким образом, во главе хазарской конфедерации, которая выступает как реальная политическая сила уже в первых столкновениях народов Кавказа с арабами в 40-х годах VII в., оказывается каган, представитель не местной, а тюркской аристократии. Как носитель сакральной силы, понятной с позиции традиционной языческой религии кочевников, он отвечал идеалам родоплеменной аристократии - «князей», а как политический символ некогда могущественной Тюркской державы, к тому же не имевший социальной опоры внутри хазарской общности, он устраивал группу военной аристократии. В целом, появление сакральной фигуры кагана во главе Хазарской конфедерации делало ее наследницей державы тюрок, способствовало ее консолидации, определяло ее политические претензии и обеспечивало престиж.

Ситуация сложившаяся внутри хазарского племенного объединения, сведения о которой сохранились в хазарских памятниках «еврейско-хазарской переписки», не является исключительной для кочевых и полукочевых обществ Предкавказья. Аналогичная ситуация назревала также и в среде ближайших соседей хазар савиров, где после смерти вождя конфедерации Балаха власть была захвачена его вдовой Боарикс, пытавшейся несмотря на противодействие группы старейшин, с помощью Византии превратить свою власть в наследственную [55, с.87 – 88].

Вторым фактором в процессе легитимизации власти явилось распространение такого рода возможностей («сверхчеловеческих») не только на вождя, но и на его родственников. Вследствие этого постепенно усиливается тенденция к сохранению власти и должности в рамках одной родственной группы. Нечто подобное происходило внутри Оногуро-Булгарской конфедерации. Здесь представитель одного из аристократических родов Кубрат с помощью Византии сумел расправиться с захватившей власть проаварской группировкой и создал мощную державу, в которой попытался хотя и не совсем удачно, закрепить правление за представителями своего рода [129, с. 27]. С одной стороны, здесь отражается субъективное стремление правителя благоприятствовать своим потомкам и родственникам. С другой стороны, в этом процессе просматривается определенная необходимость, поскольку именно вождю гораздо проще было передать своим потомкам те качества, которые были необходимы для управления обществом. И, наконец, в этом заключался важный объективный стабилизирующий момент: узаконенное ограничение доступа к власти (должности) благодаря традиционным нормам приводили к некоторому снижению внутренних конфликтов в борьбе за власть, что в целом способствовало гармонизации потестарно-политических отношений в обществе.

Обоснование происходивших в обществе перемен, легитимизация новых форм власти и отношений власти происходили нередко, хотя и отнюдь не всегда, путем ее сакрализации. Формы и степень ее могли быть разными, но существо оставалось единым. Верховный правитель воспринимался как связующее звено между коллективом и миром сверхъестественного, будь то боги или духи предков, поэтому наделен благодатью, а иногда и харизмой, вплоть до способностей творить чудеса [68, с. 243].

На вождей или первых «царей» возлагали ответственность за плохой урожай, плохую погоду и другие стихийные бедствия. При этом исходили из того, что власть «царя» над природой, подданными и т.д. осуществлялась посредством волевых актов. Если имели место засухи, голод эпидемии, бури, народ связывал эти напасти с поведением своего властителя. За это его наказывали и смещали. В таком поведении народа нет ничего непоследовательного. Если правитель является воплощением божества, он должен хранить свой народ. Скифские «цари», например, воспринимались как личное воплощение всего социального организма. В лице «царя» скифов совмещались две функции – мирской власти и высшего, божественного знания [85, с. 161 – 164].

Выше, мы приводили сведения источников, характеризующих деятельность аланского вождя VI в Саросия, в период правления которого отмечается возрастающее значение Алании во внешнеполитических связях на Северном Кавказе. Не совсем ясным для исследователей остается повод, благодаря которому он смог выдвинуться в единоличные лидеры.

Несомненно, что формирование, начиная со второй половины VI в., протогосударственного образования, на базе западноаланской конфедерации, явилось результатом социально-экономического развития аланского социума. Такой финал представляется закономерным итогом: дифференциация населения, раскол элиты, прогрессирующее наступление новой, военной по происхождению, аристократии на позиции старой родоплеменной знати. Стимулировало этот процесс участие алан в ирано-византийских войнах. Тем не менее, для процесса генезиса верховного вождя, коим по нашему мнению являлся правитель Западной Алании Саросии, не хватало одной, но важной составляющей. Возможно, что фактором, способствовавшим его возвышению, могло быть стихийное бедствие.

Согласно источникам, в середине VI в. в Византии, Персии и у многих «варварских» народов распространилась эпидемия чумы. В империи чума держалась 4 месяца, унося множество жизней; «смертность стала возрастать более и более, так что в день умирало до пяти, даже до десяти тысяч человек и более» [34, с. 257, 260]. Если аланы входили в число «варварских» народов (по Прокопию), у которых свирепствовала чума, то Саросий мог воспользоваться этим обстоятельством. Причина насильственной замены «царя» новым правителем кроется в том, что «царь» одновременно являвшийся и магом-жрецом (от него зависело благополучие полей и стад), в какой-то момент, как полагали, начинал терять свою магическую силу, что грозило бедствием всему народу. Поэтому его заменяли более «способным» преемником [73, с. 81 – 83]. М. Блок, в своем исследовании целительной мощи франкских правителей приводит слова А. Марцеллина о сакральности королевской власти у германцев: «Короли у них носят общее имя «гендинос», и по старинному обычаю теряют свою власть, если случится неудача на войне под их командованием или постигнет их землю неурожай» [48, с. 130]. Конечно, родоплеменной вождь, которого сместил Саросий, не был еще столь сакрализованной фигурой, но он в какой-то мере был «повинен» в неурожаях и болезнях. Следовательно, Саросий мог использовать распространение чумы для устранения конкурента.

Вполне естественно, что действия такого правителя и его окружения должны были восприниматься общественным сознанием как получившие своего рода божественную санкцию. Это представление, естественно, распространялось постепенно и на любые новшества, происходившие в социально экономической сфере, включая привилегии верхушечного слоя, имущественное и социальное неравенство и эксплуатацию. «Служа символом общества, гарантом его целостности и благополучия, сакральный правитель был очень действенным средством укрепления новых, надплеменных, потестарных структур, непосредственно предшествующих появлению политической власти» [68, с. 243 – 244].

В то же время табу, складывавшиеся вокруг личности правителя, создавали с одной стороны, возможности, а с другой – реальные пути для возникновения высшего социального слоя: позднейшей служилой аристократии, «царских» людей, (при всей условности этого термина), связанных с правителем не только и даже не главным образом узами кровного родства. Эти перемены протекали параллельно с формированием новых ценностных ориентаций в массовом сознании.

Именно потому, что сакральная власть способствовала стабилизации предклассовых общественных структур, т.е. прежде всего вождества как формы институализации власти, она может быть прослежена у большого числа народов, как по письменным свидетельствам, так и по данным этнографии.

3.2. Потестарные структуры алан в VIII – X вв.

3.2.1. Аланские вождества в системе северокавказских обществ

Генезис аланских протогосударственных объединений происходил в соперничестве не только внутри каждого из них, но и между соседними, параллельно складывавшимися предгосударственными и раннеклассовыми обществами на Северном Кавказе. Этот процесс осложнялся еще неравномерностью исторического развития, зависящего от порой незначительных колебаний в условиях среды и иных сопутствующих обстоятельств. Так, во второй половине VI в. (576 г.) аланы, а также все гуннские кочевые союзы формально подчинились Тюркскому каганату, а с возникновением в середине VII в. в степях Предкавказья мощного Хазарского каганата попали в политическую зависимость от него.

В VII – VIII вв. Северный Кавказ являлся ареной арабо-хазарских войн, в которых аланы последовательно выступали на стороне последних. Арабская угроза была общей для всех народов Северного Кавказа, это рано почувствовали на себе восточные аланы. На них, на первых в 662 – 663 гг. напали арабы, пришедшие из Грузии через Дарьяльский проход. Аланы оказали ожесточенное сопротивление. В первой половине VIII в. арабы прорываются и на Северо-Западный Кавказ. После похода Джарраха они дважды прошли через Абхазию, форсировали Клухорский перевал и нанесли каганату неожиданный удар с фланга, в Западной Алании. Необходимость обороны от войск халифата, видимо, заставила хазар экстренно создавать в горах Кавказа на отдалении от своих основных земель систему укреплений, наподобие Дербентского и Дарьяльского. Недавние кочевники, незнакомые со строительством, они обратились за помощью к своим союзникам аланам. С участием последних было выстроено огромное (площадью до 25 га) Хумаринское городище, возвышающееся над современным черкесским аулом Хумара [83, с. 79 – 80].

Взаимоотношения хазар с аланами не определялись четко оформленными господством и подчинением. Скорее всего, они отличались двойственностью; определенная зависимость алан от Хазарии, возможно, проявлялась в использовании последних строителями крепостей, в которых и сами аланы должны были нуждаться. Возвращаясь к намеченной теме исследования – формированию предгосударственных объединений на базе западного и восточного ЭСО, следует отметить в связи с алано-хазарскими отношениями, что западные аланы действовали более независимо от хазар, проводя самостоятельную политику (хотя и в русле хазаро-византийской отношений). Эти данные подтверждаются автором «Хронографии» Феофаном (VIII в.).

По мнению С.Г. Зетейшвили, усиление каганата особенно сказалось на восточных аланах, попавших в определенную зависимость от хазар [11, c. 85]. Причины этого понять нетрудно – восточные аланы располагались вблизи Дарьяльского прохода, имевшего очень большое стратегическое значение в период арабо-хазарских войн. Однако жизнь вдоль Терека не прекращалась, по мере усиления арабо-хазарских войн усиливались и центростремительные силы восточных алан. В VIII – IX вв. восточная Алания – достигла высокой степени консолидации, а ее владельцы стали наиболее верными союзниками Хазарского каганата.

Таким образом, социально-политическое развитие как западной, так и восточной Алании во второй половине I тысячелетия происходило, как было уже отмечено, в контексте соперничества и противостояния с параллельно складывавшимися раннеклассовыми обществами. Собственно именно это соперничество, столь зримо выходившее на передний план и столь очевидно создававшее то напряженное поле, ту обстановку внешней угрозы, которая ускоряла процесс эволюции отставшей периферии, длительное время воспринималось в качестве основы для выдвижения военной функции едва ли не на первое место в процессе складывания основ государственности.

Современная наука, как уже отмечалось, уделяет немало внимания военной функции ранних протогосударств, роли войн и завоеваний. В некоторых случаях, как это хорошо известно, именно завоевания приводили к возникновению протогосударств, там, где прежде их не было. В частности, исследователями признается формирование вождеств на основе синтеза и генезиса кочевнических и земледельческих структур. Военная функция в этих случаях играла роль первотолчка, катализатора, ускорявшего развития процесса.

В раннесредневековый период на Северном Кавказе военные столкновения были частым явлением. Больше того, они были, в некотором смысле, обязательным условием успеха и процветания. Лидер вождества, хотя и считался причастным к сакральной благодати главной линии своего клана и носил соответствующий высокий ранг, всегда ощущал слабость и неустойчивость своего статуса в связи с нестабильностью образования, только что возникшего и постоянно подвергавшегося опасности со стороны соперников – соседних северокавказских обществ.

Естественно, что, будучи ответственным за процветание и справедливую редистрибуцию в рамках вождества, он был заинтересован в укреплении своей власти и упрочении своего влияния. Однако, стремясь к максимализации экономической функции, он был ограничен теми скромными возможностями, который представлял ему характерный для северокавказского региона экологический оптиум, включая и ограниченные возможности ирригационного земледелия. Логический выход из этих ограничений – экспансия. Именно на этот путь вождь обычно и становился (и не случайно специалисты подчеркивают, что во многих случаях борьба шла не столько за земли, сколько за обрабатывающее их население). Завоевание и присоединение даже небольшой территории с обложением данью ее населения может дать доход, вполне достаточный для существования вождя с его дружиной [119, с. 165].

Разумеется, из этого не следует, что функцией такого вождя становились исключительно только война и военное дело. Все экономические, политические и ритуальные функции также были по-прежнему сосредоточены в его руках – в этом смысле в простом вождестве не было специализации и бюрократизации. Однако занятие и статус воина, равно как воинские успехи в вождестве такого типа, становились едва ли не наиболее престижными, как-то и было в большинстве позднепотестарных, военно-иерархических по характеру, обществ. Именно удачливые воины первыми выделялись как страта в социальной структуре, именно они, прежде всего, приобретали право на земельные владения в тех развитых вождествах, где такие владения начинали становиться символом знатности и богатства.

В этом отношении интересно сообщение Феофана о западноаланском владыке-полководце начала VIII в. Итаксисе. Согласно Феофану, Юстиниан II в период своего правления (705 – 711 гг.) послал спафария Льва, будущего императора Льва III Исавра в Аланию, с целью организовать вторжение алан на территорию Абхазии, которая к тому времени подобно Лазике и Иверии приняла покровительство Арабского халифата. Аланы, согласно источнику, имели владыку по имени Итаксис [52, с. 167]. Очевидно, что он, как и Саросий, был верным союзником Византии, а местом его действий была Верхняя Кубань.

Социальный статус Итаксиса нашел противоречивую оценку у исследователей: одни рассматривали его как титул, соответствующий понятию «маркграф» – порубежный, пограничный граф [77, с. 231]. По интерпретации Ю.А. Кулаковского, Итаксис один из аланских царей VIII в. «Аланы в ту пору жили под управлением национальных царей и принимали участие в международных отношениях вполне независимо от хазарского каганата» [21, с. 51]. Согласно Феофану, Итаксис действительно выступает самостоятельным и независимым от хазар властителем. Источник именует его неопределенно – «владыка», однако вряд ли можно согласиться с Ю.А. Кулаковским, что Итаксис – царь алан в аспекте социальном.

Вероятнее всего, что Итаксис был правителем западноаланского социума – социально-политической организации уровня вождества. Все приключения Льва в основном происходили поблизости от страны апсилов и абазгов. Это дает основание думать, что он не выходил за пределы западной части Алании. «Алания», по источнику, начиналась сразу же за Кавказскими горами, апсилы и авазги были ее соседи – путь в Аланию шел через Апсилию. По нему между Аланией и Авазгией существовало постоянное движение купцов.

Войны с арабами, ведшиеся почти столетие в горах и предгорьях Большого Кавказа, а после их прекращения все возрастающее давление со стороны феодализирующейся хазарской аристократии, не могли не сказаться на положении аланского социума. Одним из важнейших показателей изменения социальной характеристики горной зоны, по мнению археологов, является отсутствие (или значительное сокращение по сравнению с предшествующими периодами) в погребальных комплексах VIII – IX вв. оружия [74, с. 35].

Этот факт наталкивает на следующие выводы, относительно процессов происходивших в этот период. Рассмотренные выше пути институализации власти в аланском обществе подготавливали складывание, в конечном счете, организации политической. Притом процесс шел этот тем активнее, чем быстрее нарастали и чем острее становились противоречия между массой рядовых общинников и социальной верхушкой. До поры до времени сохранение пережиточных форм общинно-родовой демократии, в особенности представление о племенном единстве и обычае взаимопомощи достаточно эффективно маскировали складывавшиеся отношения эксплуатации. Но они же и препятствовали и повышению ее нормы, так как хотелось бы социальной верхушке, превращающейся в протокласс эксплуататоров [68, c. 244].

Сделать это было особенно трудно в аланском обществе, которое шло к политической организации через военно-демократические, а затем через военно-иерархические формы власти: в таком обществе каждый свободный был воином. Поэтому одним из важнейших и непременных условий формирования власти политической было постепенное сужение круга лиц, имевших доступ к оружию и военным предприятиям. Погребальные памятники горной области Северного Кавказа VIII – IX вв., таким образом, свидетельствует о том, что горные общины к этому времени утратили свой военно-демократический быт и превратились в связанные только родовой и территориальной близостью производственные коллективы, из которых окончательно выделились воины-профессионалы, оторвавшиеся от общин и ставшие теперь опорой нарождающейся политической власти.

Известно, что верхи Хазарского каганата с конца VII в. старались опираться на иноплеменные дружины, включая аланские, и вскоре военная аристократия алан заняла здесь ведущие позиции. В 764 г. в Закавказье вторглись хазары, во главе которых стоял некий Астархан; «он был главнокомандующим хазарской армии и предшественником беков, позже занявших первенствующее положение в Хазарском государстве, возвышаясь над самим каганом»[134, с. 72].

К VIII в. специалисты относят возникновение дружинного культа. С этого же времени бытуют амулеты в виде коня и всадника. Они составляют примерно 15% всех найденных в северокавказских древностях амулетов и встречены в 10% комплексов, содержащих амулеты [61, с. 44]. Специалистами высказывается мнение, что амулеты каким-то образом связаны с военной дружиной, точнее с местом в дружинной иерархии. Амулеты в виде взнузданного и оседланного коня или же всадника, встречающиеся по преимуществу в мужских захоронениях, вероятно, свидетельствуют о принадлежности воина к «царской дружине», нечто вроде гвардейского знака [90, с. 87]. Кроме того, в VIII - IX вв. происходят изменения в мужском поясном наборе, получившем распространение в предыдущий период. Отличившиеся воины, занимавшие видное общественное положение, носили пояса, украшенные десятками орнаментированных (часто серебряных) бляшек, накладок, наконечников [166, с. 199].

Среди многих интересных памятников VIII – IX вв. особое место занимает яркий аланский некрополь у с. Мартан-Чу в Чечне. Главным образом, внимание привлекают погребения № 10, 13, 15, 16, отличающиеся богатством погребального обряда: золотые, серебряные украшения, разнообразная посуда и оружие (сабля, ножи, секиры, топоры). Особый интерес представляет инвентарь погребения № 10, наиболее богатого [122, с. 62 – 87]. Золотые серьги с жемчужными подвесками; золотые пластины головного убора различных форм; серебряные пуговицы; золотые перстни с сердоликовыми вставками; бронзовые браслеты; обложенные серебряным листом ножны; железная сабля и кинжал в ножнах; кожаная сумка с ремешком, украшенная серебряными бляшками; серебряные с позолотой пряжки мужского пояса неполный перечень наиболее богатого мартанчуйского погребения. Несомненно, что здесь был похоронен один из представителей военно-аристократической верхушки.

Знать в военном отношении все меньше зависела от рядовых соплеменников. Со своей дружиной и слугами она могла предпринимать самостоятельные набеги и походы. В какой–то мере это отвечало и интересам рядовых производителей, ибо они не могли одновременно быть и сельскими производителями и воинами.

В VIII – IX вв. в социальном плане в Алании происходят заметные изменения, четко отразившиеся и в поселениях. Общепризнанно, что среди всех категорий археологических памятников остатки поселений содержать в себе наиболее концентрированную и важную историческую информацию [64, с. 39]. В этот период в равнинной и предгорной зонах Центрального Кавказа возникла система укрепленных каменными стенами и башнями аланских городищ. Они были зрительно связаны между собой, отличались небольшими размерами, использованием естественно укрепленных мысов и останцев, употреблением камня для крепостных стен. Сплошной площадью они занимали пространство от Урупа на западе до линии Пятигорск-Гунделен-Каменномостское-Герменчик-верховья Чегема на востоке. Из выявленных на сегодняшний день т.н. «каменных городищ» алан, до сотни памятников приходится на предгорные районы, а на горные – около двух десятков; концентрация их увеличивается с запада на восток.[70,с. 143 – 150].

На Ставропольской возвышенности и в долинах Кумы, Терека и Сунжи много т.н. «земляных городищ». Для них выбирали мысы с обрывистыми берегами, а основную часть поселения с напольной стороны снабжали системой рвов и валов. Среднее расстояние между наиболее близко расположенными крепостями составляло всего 1,9 км. Не случайно в начале X в. Масуди систему аланских городищ охарактеризовал как сплошной ряд поселений [25, с. 205].

С усилением социальной стратификации и идущим по нарастающей процессом классобразования возрастает роль личности аланского аристократа. Последнего заботят не только проблемы накопления богатств, сосредоточения власти в своих руках, но и соображения престижности, нашедшие отражение в замковой архитектуре. Если в архитектурном отношении замки связаны с местной традицией, то в плане социальном они представляют материальное воплощение социальной стратификации аланского общества. «Лаконизм, суровость, тяжесть объемной пластики средневекового замка, в результате «внутренней речи», путем сопоставления с другими факторами, многочисленными ассоциациями информируют нас и о могуществе владельца и о характере общественных взаимоотношений» [94, с. 75].

Рассматривая их в совокупности, с примыкающими к ним поселениями, специалисты отмечают яркую особенность морфологического соотношения тех и других: замки возвышаются над жилищами простых общинников, господствуют над поселением, отделенные от него отвесными обрывами скальных выступов [111, с. 138]. Таким образом, намечается типичная для раннесредневекового периода тенденция к укреплению «княжеской» резиденции и обособлению ее от жилищ рядовых соплеменников посредством всякого рода рвов, валов, защитных стен, рельефа самой местности.

3.2.2. От вождества к раннеклассовому обществу. Механизм реализации власти

Военная функция, при всей ее значимости, а порой и преобладании, в общем, и целом не могла вытеснить и заменить остальных: в конце концов, для того, чтобы некоторые грабили или покоряли и брали дань, кто-то должен был создавать определенные излишки. И не случайно забота об обеспечении все возрастающего количества избыточного продукта была основной функцией аланских вождей – тех самых, у которых война и военное дело были в столь большой чести. Одним словом, экономическая, административно-экономическая функция здесь также играла заметную роль: протогосударство-вождество уже с самых ранних форм и этапов своего существования выступало, прежде всего, как редистрибутивная структура, основной целью существования которой была оптимизация системы производства, снабжения и распределения.

Войны оставались и играли свою роль, как и соперничество вождей, но конечной целью того или иного был не грабеж, а расширение территории и увеличения населения вождества, т.е. создание большей основы для оптимизации производства, снабжения, распределения все большей части избыточного продукта. Важно отметить, что этот процесс шел не только за счет завоеваний. Сложное вождество, как новая структура складывалась постепенно, причем в ходе ее разрастания и усложнения протекал внутренний процесс изменения принципов управления, централизации.

Чтобы регулировать данные процессы в аланском обществе необходимо было заменить выработанную в эгалитарной общественной структуре систему политического лидерства на более сложную. Кроме того, для выполнения управленческих обязанностей нужны были не эпизодически, а регулярно функционирующие органы власти. В силу этого происходит необходимое увеличение должностной номенклатуры – опять таки строго иерархически организованной, с замещением высших должностей знатными и титулованными лицами, преимущественно родственниками правителя. Все это приводило к превращению центра отдельно взятого аланского протогосударства в сосредоточие непроизводительного потребления, к тому же еще и престижного, претендующего на изысканность, элитность, уникальность продуктов и изделий. Численный рост аристократии, рост ее претензий, развитие общественного разделения труда – все это вело к интенсификации потребностей, что давало стимул развитию различных ремесел, с последующим естественным увеличением потребления, приобретение редкостей, диковинок, т.е. рост престижного потребления [119, с. 162].

Показателен вещественный материал уже упоминавшегося Даргавского катакомбного могильника – золотые, серебряные, бронзовые, костяные, деревянные, кожаные, керамические и стеклянные изделия (часто импортные, а большей частью местного изготовления), который свидетельствует о высоком уровне ремесленного производства, о торгово-экономических связях раннесредневекового населения Даргавской котловины [147, с. 105].

Определенные параллели напрашиваются с данными из раннесредневекового катакомбного могильника у с. Верхний Садон (Северная Осетия). Погребальный обряд богат и разнообразен: поясная гарнитура геральдического стиля, фибулы шарнирной конструкции, зеркала, стеклянные и полихромные бусы, серьги, перстни, браслеты, туалетные принадлежности, детали конского снаряжения, оружие. Отдельно отмечается большое количество золотых и серебряных предметов [153, с. 88]. Близость к основным перевалам, а также наличие в могилах византийского импорта свидетельствует о включении Садона в систему торгового оборота средневековой Алании.

Интересные данные дают нам материалы археологического исследования уже упоминавшегося могильника VIII – IX вв. «Мощевая Балка». Благодаря сухости пещер в «Мощевой Балке» удивительно сохранились ткани, позволяющие восстановить покрой платья (из 363 находок треть составляют целые экземпляры). Удивителен и состав тканей. А.А. Иерусалимская, автор находок, по этому поводу пишет: «…Знаменитейшие в истории раннесредневекового искусства драгоценные ткани, немногие, из сохранившихся образцов которых украшают в Европе алтари богатых соборов или рамки самых почитаемых святых, или погребения лиц королевского достоинства – эти самые ткани мы находим в изобилии (и в очень разнообразном «ассортименте») в затерянных высоко в горах Северного Кавказа могильниках».

Прежде всего, в находках «Мощевой Балки» привлекает внимание великолепный мужской кафтан [90, c. 87]. Он сшит из иранского шелка, с внутренней стороны обшит каймой из шелковой согдийской ткани, под воротом спереди вставлен прямоугольник из византийского шелка со сценой охоты; галуны кафтана сделаны из узорной китайской саржи. Длиннополый кафтан, с боковыми разрезами внизу и отрезной в талии, застегивался справа налево в верхней части, оставаясь распахнутым внизу, т.е. был приспособлен к верховой езде. Кафтан явно принадлежал представителю местных социальных верхов; одежда простых людей резко отлична, она из домотканой холстины и покрыта заплатками [77, с. 259].

Одежда элитной части общества была яркой, узорчатой и роскошной. Это восточного типа халаты с каймой из узорчатого шелка и частично туники византийской формы, декорированные шелковыми орнаментами. Штаны, являющиеся типично кочевнической деталью одежды, заправлялись в мягкие сапоги, затянутые у щиколоток тонким ремешком с инкрустированными накладками и пряжками. Важным атрибутом мужского костюма был пояс, символизировавший социальный статус хозяина. Чем выше стоял последний, тем богаче был и пояс, разнообразнее его украшения.

В женских захоронениях наиболее частыми находками являются разнообразные украшения: бусы преимущественно импортного происхождения (хотя встречаются и местные); бронзовые браслеты, перстни цельнометаллические и со вставками из цветного стекла и камней, серьги многих типов. В богатых погребениях они бывают золотые и тонкой ювелирной работы. В качестве особо интересных примеров можно привести массивные золотые серьги в виде опрокинутой пирамидки и золотые калачиковидные подвесные цепочки, золотой цилиндрик и золотые бляшки из горного катакомбного могильника VII – IX вв. Камунта (Дигория) [77, с. 262]. Вероятно, их появление было связано с византийским импортом.

Продолжают широко бытовать дисковидные металлические зеркала, которые отливались из светлой высокооловянистой бронзы [148, с. 78 – 79]. Получают распространение маленькие бронзовые ложечки с отверстиями, видимо для каких-то туалетных целей.

В целом, оценивая материальную культуру аланского общества VIII – IX вв., необходимо отметить, что весьма выгодное географическое положение Алании на транзитных путях (первым из которых должен быть назван «Великий шелковый путь») между Черным и Каспийскими морями и близ передовых в культурном отношении стран Закавказья, Ирана и Византии способствовало не только приобщению к культурным достижениям, но и накоплению в стране значительных материальных ценностей, оседавших в руках социальной верхушки. Контролируя важные кавказские перевалы, связывающие южнорусские степи с Ираном и Византией, аланы получали огромные доходы от караванной торговли. Китайские и согдийские шелковые ткани и одежды, византийские монеты, сасанидские геммы, египетское стекло и прочие ценности оседали в руках аланской знати.

Материалы захоронений, иллюстрирующих предметы вооружения и конского снаряжения свидетельствуют о концентрации богатств в руках аланских князей и их дружин. В богатых аланских воинских погребениях этого периода встречаются изделия из золота, а многие воинские атрибуты – палаши, сабли, наборные пояса, конская упряжь и седла – очень часто бывают украшены серебряными или серебряными с позолотой элементами. Наборы снаряжения из погребений аланских дружинников до некоторой степени разняться уровнем пышности и богатства. Так, например, три конских убора из воинских погребений могильника Даргавс указывают на социальную неоднородность состава аланской дружины [43, с. 10 – 11]. Пышный комплекс катакомбы № 3 представлен седлом, украшенным серебряными элементами, великолепным убором конской упряжи: начельником, многочисленными бляхами и бляшками, выполненными из серебра с позолотой. В то же время как убор из конского погребения № 7 выполнен в основном из луженой меди, имитирующей по цвету серебряные изделия.

Анализ социально-экономического развития Алании VIII – IX вв. показывает, что в процессе оформления статуса верховного правителя одними из важнейших механизмов реализации власти, несомненно, явились такие факторы как контроль над ресурсами, редистрибуция (перераспределение функций), контроль над ремесленным производством, контроль над обменом и торговлей, наиболее полно характеризующих понятие вождества. Важность этих механизмов для усиления власти вождей подчеркивается многими авторами.

Данные источников, довольно скудно освещающих период истории алан VIII – IX вв., не позволяют нам в полной мере говорить о наличии в аланских протогосударствах-вождествах такого механизма усиления власти вождя как редистрибуция (перераспределенческие функции). Однако уровень социально-экономического развития общества, несомненно, должен был характеризоваться этим явлением. Редистрибуция могла использоваться: 1) для потребления на традиционных праздниках, что потенциально должно было способствовать повышению престижа щедрого вождя; 2) для персонального потребления вождя и его близких; 3) для затрат на обеспечения различных общественных работ и др. целей.

Надо отметить, что редистрибуция не способствовала концентрации богатств у элиты автоматически. Обогащение вождей и их окружения осуществлялось опосредованно, через увеличения престижа вождя путем организации разного рода массовых раздач. Генетически восходящие к престижной экономике, такие раздачи имели целью повысить социальный статус дающего [119, с. 161]. Общинники были вынуждены отвечать ответными подарками, превосходившими раздачи правителя по объему. Обретенная вождями возможность манипулировать общественным продуктом напрямую или косвенно приводила к тому, что они стали поощрять одних лиц и сдерживать других [163, с. 31]. Такая возможность приоткрывала или прикрывала общественную кормушку и была важным фактором усиления зависимости подданных.

Фольклорное отражение функций престижной экономики можно обнаружить в осетинском эпосе. Для виднейших Нартов устраивать щедрые и обильные пиры было делом чести. Как правило, такие застолья устраивали знатные военачальники Урызмаг, Сослан и Батрадз. Нарты и по прошествию нескольких лет благодарили Сослана за «большой пир». В голодный год Урызмаг с помощью запасов Шатаны пять дней угощал нартов [39, с. 171 – 173]. По одному из вариантов цикла, Урызмаг усомнился в целесообразности организации большого застолья для всех Нартов. Интересен ответ Шатаны: «С одной стороны хочет создать себе имя, а с другой – боится расходов» [30, Вып. 3, с. 4]. В ответе Шатаны выражена социальная роль престижной экономики. Вербовка многочисленных сторонников путем престижных раздач была одним из путей к лидерству [113, с. 90 – 91].

Обильные пиры и престижные раздачи устраивались из запасов, систематически пополняемых в набегах и походах. Письменные источники непременным условием участие воина в дележе считают степень его активности в бою. Геродот, в частности, писал: «Военные добычи у скифов таковы: скиф… головы всех убитых им в сражении относит к царю, потому принесший голову получает долю захваченной добычи, а не принесший не получает».

В то же время, далеко не все исследователи разделяют мнение о столь высокой значимости редистрибуции в вождествах. Даже в ранних государствах верховная власть нередко не была способной организовать полномасштабную редистрибутивную сеть. Для того чтобы перераспределительные механизмы все-таки функционировали, приходилось использовать различные изощренные способы контроля периферийных районов государства.

Наиболее ярким из них является так называемое полюдье – институт периодического объезда правителем подвластных территорий, в процессе которых он собирал с подданных дань, вершил суд и выполнял иные функции. Важной функцией государства становится также охрана складывающейся территории, на которую распространяется его власть. В связи с этой проблемой привлекает внимание фрагмент из работы Масуди «Луга золота и копи драгоценных камней»: Кроме аланской столицы «в этой стране находятся еще крепости и угодья, располагавшиеся вне этого города, куда царь время от времени переезжает» [2, с. 347]. В данном отрывке Ф.Х. Гутнов склонен видеть полюдье, своеобразный атрибут неразвитости феодальных отношений и государственного устройства [138, с. 25].

Как конкретно контроль над ресурсами мог увеличивать власть вождей? Во-первых, имеющиеся ресурсы вождь мог передавать в пользование, «дарить» своим подданным (так же как и произведенный прибавочный продукт), повышая тем самым свой престижно-социальный статус, а впоследствии улучшая и свое экономическое положение. Отдельные исследования указывают на возможность формирования господского двора и вотчины в среде аланской знати к концу I тысячелетия [137, с. 363 – 371]. В период формирования раннеклассового общества обогащение военной аристократии стало идти более быстрыми темпами, борьба вождей (князей) за единоличную власть и ее укрепление сопровождалось конфискацией имущества и земельных владений противников, зачастую представителей старой родоплеменной знати.

Такая практика получила широкое распространение в раннеклассовом обществе, а в феодальный период стала обычным явлением. Эту же практику, в дальнейшем, взяли на вооружение и монгольские ханы после завоевания равнинной Алании. Китайская хроника рассказывает о гибели аланского полководца Атачи, перешедшего на сторону монголов и отличавшегося во многих сражениях. «Хубилай, сожалея о его смерти, пожаловал Атачи 500 лан серебра и 3500 связок ассигнациями, а также 1539 дворов из числа усмиренных жителей» [12, с. 284 – 285].

Прямых данных о пожалованиях такого рода в более ранний период истории алан нет. Но это не означает, что их не было вовсе. Дружина как постоянный социальный слой существовала у алан издавна. С некоторыми оговорками можно провести аналогию между положением аланской военной знати и дружинниками Древней Руси. Вспомним, например, поход Ольги на древлян в 945 году. Она уничтожила практически всю верхушку нобилитета Древлянской земли. Значительную часть населения Ольга отдала «в работу» дружинникам, остальных оставила под дань. Выражение «отданы в работу» исследователи считают возможным трактовать как передачу людей вместе с землей и хозяйством в собственность и управления дружинникам Ольги для их содержания [106, с. 72].

Во-вторых, вождь имел право на лучшую долю ресурсов – самый плодородный кусок земли, самые тучные пастбища. Для их обработки знать могла привлекать простых людей под каким-либо благовидным предлогом (например, для подготовки к празднику с учетом особой общественной важности этого мероприятия) [163, с. 31]. Важно отметить, что земля и развитое земледельческое хозяйство, дававшее не только необходимый, но и прибавочный продукт, в равнинно-предгорных районах Алании стали той материальной основой, на которой сформировалось стратифицированное общество.

Несколько слов о возможном контроле аланской «верхушкой» природных ресурсов. Источники, освещающие историю Восточной Алании (страна Ихран) отмечают особое значение, которое придавалось хазарским каганатом этой части региона. Помимо всего, это обуславливалось наличием в стране Ихран рудников серебра, меди и золота (как утверждают некоторые списки «Дербенд-наме»). Эти рудники предание связывает с верховьями Терека, вероятно, подразумевая богатый полиметаллами район Садона [128, с. 22 – 23]. Прямым подтверждением сведениям источника являются материалы раннесредневекового катакомбного могильника близ с. Садон (VII – VIII вв.). Наличие в могилах большого количества серебряных предметов (местного происхождения) свидетельствует о разработках в раннем средневековье Садонских серебряно-свинцовых руд [153, с. 88]. Вероятнее всего доход от получения серебра шел на содержание хазарского войска, размещенного в Ихране, т.е. поступал в распоряжение наместника кагана, или же передавался в распоряжение правителю страны Ихран.

Последнее обстоятельство обращает на себя особое внимание. Появление независимого правителя в Ихране предание относит к глубокой древности. Согласно источнику, во время похода ал-Джарраха на Северный Кавказ в 722 – 723 гг. правитель Ихрана сыграл решающую роль в организации отпора арабам и некоторое время являлся фактическим наместником кагана в Предкавказье. После возрождения каганата его функции, видимо, были урезаны. Однако сообщение о том, что доходы от рудников поступают к аланскому «правителю», а также другое сообщение – о том, что именно он взимает «харадж» с местной иудейской общины, определенно указывают на сохранение «правителем» и, очевидно, местной аланской аристократической верхушкой, связанной с ним, высокого социального статуса и сюзеренных прав в отношении земель и населения страны даже при наличии на территории Ихрана хазарского наместника и войска [56, с. 21].

Как уже отмечалось выше, одним из факторов институализации власти в аланском обществе явился контроль над обменом и торговлей. Контролировать громадные территории иногда с полиэтничным населением даже при эффективной налоговой службе проще, контролируя транзитные пути международной торговли» [139, c. 89]. Этот «секрет» знали и ахемениды, и сасаниды, и Александр Македонский, и аланы, и хазары. Торговые магистрали Северного Кавказа, как неоднократно отмечалось в литературе, являлись важными звеньями ВШП. Эксплуатация крупнейших международных путей позволяла аланской верхушке быстро обогащаться – торговые пошлины (десятина) были важнейшей статьей доходов северокавказских «царей». Это, в конечном счете, вело к ускоренным (особенно в Западной Алании) темпам социально-экономического развития и форсировало становление феодальных отношений.

В руках владетелей перевалов и дорог оседали, в виде пошлины, даров, платы за проводников и коней предметы торговли. Археологические данные подтверждают эту мысль. К уже упоминавшемуся захоронению в Мощевой Балке, где сохранились образцы великолепных шелковых тканей из Китая, Согда, Ирана и Византии, переплет средневековой рукописи, можно добавить находки серебряного сасанидского кубка в Алагирском ущелье (Осетия), прибалтийской бронзовой пластины и янтарных бус в с. Лезгор (Осетия), отлитый в г. Басре в VII в. бронзовый орел в Джераховском ущелье (Ингушетия) [139, c. 89].

Начиная со второй половины I тысячелетия, аланы выступают не только как потребители на торговых магистралях, облагая пошлиной за проезд, но и становятся активными участниками караванной торговли. Применительно к VIII – IX вв. можно говорить о появлении в аланском обществе еще одной социальной прослойки – купечества, а также о существовании с этого времени широких внешнеторговых связей с северокавказскими обществами и государствами Закавказья и Восточной Европы. Так, византийский писатель Феофан в VIII в., рассказывая о приключениях протоспафария Льва Исавра на Кавказе, свидетельствует о том, что аланы соседят с авазгами и поэтому их «купцы то и дело отправляются к ним» [11, c. 82]. Неизвестно, чем, кроме продуктов земледелия и скотоводства, торговали аланские купцы и что, кроме тканей и драгоценностей они ввозили в свою страну. Неясно и многое другое (в том числе и национальный состав, ибо среди аланских купцов могли быть и евреи – выходцы из Хазарии), но само существование этой социальной прослойки в Алании не вызывает особых сомнений.

Ограничение доступа к внешнеторговой деятельности – это еще одна универсальная черта, характерная как для позднепотестарных обществ, так и для ранних государств [163, с. 33]. В аланских протогосударствах раннего средневековья право на обмен ограничивалось только его правителем или же главами ведущих родов. Это делало разрыв в статусе между элитой и простыми общинниками еще более ощутимым. Кроме того, исследования показывают, что внешнюю торговлю можно рассматривать как один из способов конкуренции элиты за высокий статус, который приводил к повышению позиций удачливых вождей. Весьма вероятно, что одним из факторов в возвышении западноаланского вождя VIII в. Итаксиса как регионального лидера мог являться контроль над обменом и торговлей.

Следует отметить, что внешнеторговый обмен являлся также одним из механизмов стабилизации внутренней экономики вождеств. Интересные данные находим у армянского автора IX в. Шапуха Багратуни, который, характеризуя Аланию и оценивая ее «со стороны», пишет: «Эта страна полная всяческих благ, есть в ней много золота и великолепных одеяний, благородных коней и стального оружия, закаленного кровью пресмыкающихся, кольчуг и благородных камений» [3, Вып. II, с. 43]. Свидетельства Шапуха Багратуни доносит до нас восприятие Алании современниками и является лучшей характеристикой ее социально-экономического развития. Помимо описания богатств Алании, обращает внимание успехи аланских ремесленников. В Алании постепенно, начиная с VIII в., ремесло отделялось от сельского хозяйства. Крупные городища, например, Адиюх, Гиляч, Хумара в верховьях Кубани становятся центрами ремесел и торговой жизни [83, c. 87]. Поздний византийский автор Лаоник Халкокондил (XV в.), характеризуя алан, отмечает их как «искуснейшие в военном деле и делают превосходные латы… и из бронзы изготовляют оружие, называющееся аланским» [2, с. 302].

В VIII – IX вв. имущественная дифференциация между рядовыми общинниками и представителями выделившейся знати была уже очень заметна. Ряд поселений этого времени можно рассматривать как замок владетеля, окруженный укрепленным или неукрепленным поселением рядовых общинников, находившихся уже в какой-то зависимости от него. Расположения поселений группами вокруг одного наиболее крупного, возможно, свидетельствует об отношениях связывающих между собой владетелей этих родовых групп (признаки определенной иерархии). Если сопоставить эти археологические данные со сведениями письменных источников, то мы увидим, что в IX в. на территории алан, на основе развития производительных сил (пашенного земледелия, дифференцированного ремесла, торговли) создались предпосылки образования раннеклассового общества.

VIII – X вв. завершающий этап политогенеза у алан, приведший к образованию в начале X в. раннеклассового общества. Верховная власть в нем сосредоточилась в руках высшего слоя военной аристократии – багатаров. Согласно Ибн-Рустэ, «царь алан называется Б.гайр, имя, которое носят все их цари» [2, с. 343]. Данный титул изначально применялся по отношению к полководцам, но с течением времени он получил новый оттенок и некоторое время применялся также в отношении царей Алании. Таким способом, как нам представляется, аланские цари указывали на свою связь с определенным типом знати – военной аристократией.

В начале X века политическое значение Алании на международной арене заметно возросло. Во многом это обуславливалось ослаблением Хазарского каганата и сближением Алании с Византией. Политическая независимость Алании создала благоприятные предпосылки для экономического развития – кончились кровавые арабо-хазарские войны, прекратились даннические отношения, значительная часть северокавказской степи на некоторое время перешла в руки алан, что стимулировало отгонное скотоводство [74, с. 16]. Все эти обстоятельства самым положительным образом сказались на состоянии хозяйства Алании. В Х – ХI веках многочисленное население Алании переживало пору своего экономического расцвета. Ведущей отраслью хозяйства было пахотное земледелие, базировавшееся на плодородной почве. Об этом, прежде всего, свидетельствуют многочисленные археологические материалы.

Социально-экономическое и политическое развитие шло параллельно с генезисом структур верховной власти. И здесь можно подвести некоторые итоги, проанализировав данные письменных источников, которые, несмотря на свою малочисленность, имеют принципиальное значение для коррекции полученных выводов.

Источники IX – X вв. иллюстрируют важные изменения происшедшие в структуре верховной власти аланского социума к концу I тысячелетия. Наиболее характерным их итогом явился приход на смену временным военным вождям института наследственной княжеской («царской») власти, имеющей сакральный характер, исполнявшей важные функции военно-политического руководства, создававшей более обширные, более устойчивые политические образования. В этом смысле интересно упоминание закавказскими источниками аланского князя Багатара, относящееся к концу IX в. Степанос Таронский (IX в.) и Вардан Великий (XIII в.) отмечают овского князя командующим объеденным алано-абхазским войском, в 80-х гг. IX в. принимавшем участие во внутрифеодальной борьбе в Восточной Грузии [1, c. 245 – 246]. С именем этого аланского полководца связывают обнаруженный в 1940 г. экспедицией Карачаевского пединститута каменный ящик, захороненный под полом Северного Зеленчукского храма. Инвентарь богатого захоронения состоит из 242 предметов, 170 из которых – золото или позолоченные украшения. Среди погребального инвентаря внимание привлекает перстень-печать с альмандиновой вставкой, на которой вырезано имя армянского царя «Ашота сына Смбата» (886 – 891 гг.) [62, c. 77 – 78]. Перстень-печать Ашота I мог попасть к аланскому предводителю в качестве подарка союзника.

Усиление Алании, формирование на базе западного и восточного этносоциальных организмов мощного раннеполитического образования отметила также и византийская дипломатия, которая также перестала называть правителя Алании традиционным для него титулом кюриос, и к X в. ввела для него новое наименование эксусиократор и официально византийский двор обращался к нему как к независимому владетелю, связанному с империей единством религии [1, Вып. I, c. 246]. Наряду с «эксусиократором» Алании, Константин Багрянородный упоминает «архонта» Асии, в котором В.А. Кузнецов видит, прежде всего «старейшину» асов, истолковывая данный титул как «понятие, целиком связанное с родовым строем» [74, с.233]. Это утверждение вызвало возражение М.В. Бибикова, который на основе анализа византийских источников пришел к выводу, что «архонт» у Константина Багрянородного обозначает «местного аланского властителя» [116, с. 143]. В одном из последних исследований В.А. Кузнецов локализует Асию близ Дарьяльского прохода – верховьев Терека, а «архонта», вслед за М.В. Бибиковым, определяет как местного владыку (князя) [168, с. 177]. Похожего взгляда придерживается Ф.Х. Гутнов, по мнению которого отношения эксусиократора Алании и архонта Асии (страны Ирхан дагестанской хроники «Дербенд-намэ») напоминают отношения великого князя и местных князей Киевской Руси Х в. Причем эксусиократор Алании и великий князь киевский - это еще не самодержавные монархи, а государи, правившие в согласии с элитой своих обществ [138, с. 25 – 26].

В то же время В.А. Кузнецов допускает (на основе пассажа из «Церемоний византийского двора») правление в Асии X – XI вв. нескольких князей и, соответственно нескольких феодальных владений. В сопоставлении Асии и Алании, последняя определяется как политически объединенное раннегосударственное образование в верховьях Кубани, опережавшее «по уровню своего внутреннего развития» Асию [169, с. 177]. В выделении этих причин следует согласиться с доводами известного ученого. Политическая целостность Алании, в отличие от Асии, определялась рядом факторов. В период арабо-хазарских войн Алания находилась в стороне от театра военных действий и не была разорена подобно Асии. Кроме того, длительное функционирование Великого шелкового пути через территории прикубанских алан приносило им немало прибыли, способствуя их социально-экономическому, а, следовательно, политическому развитию. Безусловно, имело значение также прочные связи Алании с Византией.

Что касается «архонтов» Асии, то данные «церемоний» Константина Багрянородного косвенно подтверждают материалы археологических исследований, выделяющих в Центральном Предкавказье такие центры алан как Верхний Джулат, Нижний Джулат, Алхан-Кала, Чми, Даргавс, Кобан и др. Вероятно, катакомба № 14 Змейского могильника принадлежала семье местного князя. Об этом говорит погребальный инвентарь: плоский деревянный колчан, украшенный орнаментом, деревянное седло, украшенное золотыми пластинами с изображениями животных и птиц, фрагменты кожаной попоны, расшитые крученой серебряной нитью, богатая конская сбруя с множеством золотых бляшек. Но самый роскошный предмет – сабля: перекрестье, две обкладки ножен с петлями и наконечник ножен сделаны из позолоченного серебра. В перекрестье вставлен рубин. Данная сабля принадлежит к лучшим образцам раннесредневекового оружия Восточной Европы, а исследователи сравнивают ее со знаменитой «саблей Карла Великого», хранящейся в Венском музее.

Тело погребенного было покрыто красноватого цвета тканью, украшенной аппликациями из позолоченой кожи. В этой связи вспоминаются пурпурные одежды и обувь византийских императоров, служившие инсигнией царской власти. По предположению В.А. Кузнецова, византийские ткани из Змейской могли быть поистине царскими подарками аланскому князю, владевшему землями близ знаменитого Дарьяльского прохода [77, с. 265]. Выделяется также золоченый начельник с фигуркой женщины, возможно, героини эпоса или богини, держащей в руках чашу с питьем, и многочисленные накладки на седло и конскую узду можно отнести к лучшим образцам средневекового ювелирного искусства.

Таким образом, в X. в. в Алании существовала публичная власть, отделенная от народа. Определяя происхождение и характер это власти В.А. Кузнецов приходит к выводу, что институт царской власти возник на базе выделившейся из родового общества родоплеменной верхушки. Аланские цари (Дургулель Великий) – это вчерашние племенные вожди и военачальники (Саросий, Итаксис) [74, с. 233]. Письменные источники, в основном грузинские XI – XII вв., выделяют и другие элитарные группы алан, которые вместе с царями входили в систему управления раннеклассового общества. По свидетельству грузинской летописи, царь алан Дургулель Великий прибыл к своему шурину Баграту IV «со всеми князьями Осетии» [9, с. 33]. «История царя царей» панегирик царю Давиду IV Строителю (1089 – 1125 гг.) содержит эпизод, в котором Давид вступает в Осетию (для встречи кипчаков, переселяющихся в Грузию), где его встречают Цари Овсетии и все их князья (мтавары) [2, с. 418].

О весе аланской военной аристократии свидетельствуют источники X в. – «Ху-дул-ал-Алам», Ибн-Рустэ, Масуди и др. Вот что, например, писал Масуди: «царь аланов выставляет 30000 всадников. Это царь могущественный и пользующийся большим влиянием, чем остальные цари. Царство его представляет беспрерывный ряд поселений настолько смежных, что если кричат петухи, то им откликаются другие во всем царстве, благодаря смежности и так сказать переплетению хуторов» [16, с. 53 – 54]. В этом сообщении привлекают два момента. Во-первых, указана численность царской дружины – 30000 всадников. Во-вторых, подчеркнута большая плотность поселений. Последнее подтверждается и археологическими материалами, судя по которым, еще в VIII – IX вв. возникла система укрепленных аланских поселений. Среднее расстояние между наиболее близко расположенными крепостями составляло всего 1,9 км [70, с. 143 – 150]. Причем, крепости-поселения имели довольно большую площадь. В среднем она составляла 3,3 кв. км, а на средней Кубани – 6,8 кв. км. Из исследованных В.Б. Ковалевской 14,6% городищ имели площадь от 5 до 10 га, а 8,3% – свыше 10 га. Самая большая группа – 58,4% – имела площадь поселения от 1,5 га до 5 га. Для сравнения укажем, что в Древней Руси 72,5% поселений имели площадь до 1 га, а от 1 до 5 га – 20% [137, с. 368].

В целом, Алания X в. предстает перед нами сильным государством с единоличной властью. В документах еврейско-хазарской переписки той поры говорится, что «царство алан сильнее и крепче, чем все (другие) народы, которые окружают нас». В тот момент, когда «возмутились все народы против» хазар, «только царь алан поддержал» хакана; многие «цари, (кто) воевали против Казар; но царь алан пошел на их землю и нанес им поражение» [2, с. 434].

Важную роль Алании в международных делах отметил и Константин Багрянородный. «Знай, что девять Климатов Хазарии прилегают к Алании и может алан, если, конечно, хочет, грабить их отселе и причинять великий ущерб и бедствия хазарам,... Знай, что эксусиократор Алании не живет в мире с хазарами, но более предпочтительной считает дружбу василевса ромеев, он может сильно вредить им, и подстерегая на путях, и нападая на идущих без охраны при переходах к Саркелу, к Климатам и к Херсону. Если этот эксусиократор постарается препятствовать хазарам, то длительным и глубоким миром пользуются и Херсон, и Климаты...» [17, c. 53].

Активизация алан в Х в. связана, по мнению В.Н. Каминского, с появлением у алан регулярной армии [154, с. 110]. Аланскому царю теперь было легче решать вопросы, связанные с использованием военной силы. В 945 г. аланы принимают участие в походе русов в Берда. Организуя поход, Русь заключила союз с аланами и с другими племенами Северного Кавказа. Внешняя военная политика алан заметно активизировалась в XI в. В 1033 г. русы и аланы вновь подготовили набег на мусульманские области Закавказья, но были разбиты мусульманами, «властитель аланов был силой отражен от ворот Караха, и навсегда были прекращены притязания неверных на эти исламские центры» [25, с. 101]. В 1062 и 1065 гг. при Дургулеле Великом аланы дважды вторгаются в Арран и опустошают его. По мнению исследователей, эти набеги инспирированы грузинским царем Багратом IV (1027 – 1072 гг.) [77, с. 186].

В XI аланские отряды нередко привлекаются для службы в византийском войске. При императоре Константине IХ Мономахе (1042 – 1055 гг.) некоему Константину Аланскому был пожалован чин магистра, отряд под командованием Константина был в составе армяно-византийского войска и в 1045 г. участвовал в походе на Двин. В 1071 г. аланы в составе византийской армии участвуют в битве с сельджукским султаном Алп-Арсланом при Манцикерте.

Подводя итоги, следует отметить, что аланское общество X в. представляется как раннеклассовая политическая структура с признаками раннефеодальной государственности – деление населения по территориальному принципу, выделение публичной власти, распространение христианства. Богатый общественно-политическими явлениями, этот период истории Алании является как бы завершением эволюционного общественного развития, прослеженного с середины первого тысячелетия.

После оформления раннеклассового общества, у алан постепенно растет роль частнособственнической эксплуатации. Во всяком случае, в Х – ХII вв. структура аланского общества претерпела серьезные перемены. Динамику этого процесса на материале ряда могильников проследил С.Н. Савенко. По его данным, в Х – начале ХI вв. знать составляла 6,8%, средний слой – 69,8%, общественные низы – 20%, «зависимые» – 3,4%. Во второй половине ХI – ХII вв. соотношение среднего слоя и бедных общинников иное. В катакомбах Змейской станицы эти слои населения составляют 26,5% и 47% соответственно, а в могильнике Кольцо-Гора – 23,8% и 52,5%. Выделилась промежуточная группа между средними и низшими слоями (11,2% и 8,6%), возросло число «зависимых» 7,1% и 8,6% в Змейской и Кольцо-Горе [222, с.19]. Резкое увеличение числа обедневших общинников (более половины населения) и «зависимых» со второй половины ХI в. свидетельствует о росте частнособственнической эксплуатации. Это являлось свидетельством распространения вотчин, в которых развились формы зависимости и эксплуатации между отдельными представителями знати и крестьянскими домохозяйствами [139, с. 363 – 371]. С этого же времени в истории Алании начинается период децентрализации.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Анализ процесса трансформации позднепотестарных институтов алан в I тысячелетии, различных механизмов институализации и реализации власти, позволил нам выделить три основных этапа эволюции верховной власти алан.

1-й этап. По мере обособления аристократии в раннеаланском обществе, усиливается параллельный процесс, связанный с дифференциацией управленческих функций. Среди элитарных групп раннеаланского общества выделяются, согласно источникам, представители традиционной знати (скептухи) и военные вожди («военные чины» армянских источников).

Взаимоотношения «управленческой» и «военной» аристократии складываются по-разному. Вождь и его дружинники, используя свои не зависимые от традиции материальные возможности, авторитет организованной силы, с успехом соперничают со старой знатью за власть и влияние, в случае необходимости, военный вождь мог обязать последнюю считаться со своей волей. В кочевых обществах, где размежевание людей по социально-экономическому интересу, отличается неизжитыми полностью родоплеменными связями, старая родовая и новая служилая знать маневрируют в сложной системе общественных отношений, достигая желаемого лишь в итоге использования разнообразных связей с окружающей социальной средой. Социальные конфликты между верхушкой общества и простыми скотоводами решаются в рамках осуществления экзоэксплуатации. «Поголовно вооруженная» рядовая масса непосредственных производителей прямо принуждается поступаться прибавочным трудом в форме военных служб в пользу родоплеменной знати.

Со временем традиционные институты управления алан трансформируются. Изменяются отношения между военными вождями и родоплеменной верхушкой. Важный момент изменения структуры управления у алан в начале IV в. зафиксировал Аммиан Марцеллин: «Судьями они выбирают тех, которые отличаются долгое время на войне». Это указывает на серьезное наступление военной аристократии на позиции родоплеменной знати. Подобные процессы связаны с тем, что именно в эпоху миграции и переселений в среде аланской знати происходила эволюция верховной власти, активно изменялись взаимоотношения между представителями традиционных властных структур и военной элитой в пользу усиления последней. В аланском обществе к V в. в руководство выдвинулись представители новой аристократии – багатары, исполнявшие функции военных лидеров.

2-й этап. Период в истории алан, который характеризуется весьма сложными этносоциальными процессами, в основе которых – переход к оседлому хозяйству, активная этническая миксация и формирование раннесредневековой аланской народности. Обозначенные процессы напрямую связанны со сложившейся в раннее средневековье на Северном Кавказе, интеграционной системой этносоциальных связей. Развиваясь, эта система привела к трансформации некоторых северокавказских обществ от в значительной степени аморфных, гетерогенных объединений к этносоциальным организмам предгосударственного типа (вождество), с усложнением иерархической системы управления обществом.

Потестарные структуры играли важную роль в формировании протогосударственных и раннегосударственных образований на Северном Кавказе. Процесс расширения территории аланского социума, тем более его единство в новых рамках, особенно на первых порах, попросту был, на наш взгляд, немыслим вне достаточно эффективной структуры власти. Этнически специфические черты формировавшегося ЭСО, во многом оказывались обусловлены именно характером его потестарных структур (Л.Е. Куббель). Более того, во всех без исключения раннесредневековых северокавказских обществах верховная власть не только способствовала консолидации, но и весьма действенным способом стимулировала изменение типа этнической общности.

В эпоху, наступившую после Великого переселения народов, институт верховной власти алан, стоящие во главе социума элитарные группы, несомненно, играли немаловажную роль в возникновении самосознания формирующейся средневековой народности. Наличие отдельных богатых погребений раннесредневекового периода на Северном Кавказе (хронологически связанного с процессами оседания кочевников-алан и началом активной этнической миксации) свидетельствует о присутствии в аланском обществе слоя социально значимых личностей. Их общественные возможности, с потестарной точки зрения значительнее, чем у рядовых членов коллектива.

Аланская конфедерация, в этот, период, не только продолжает играть важную роль в жизни племенных образований Северного Кавказа, но и расширяет свою территорию. В VI – VII вв., аланами осваивают равнинные, предгорные и горные районы Северного Кавказа, главным образом, Центральное Предкавказье. Аланы локализуются в средней части Северного Кавказа – от верховьев Терека до верховьев Кубани и Большой Лабы.

По мнению некоторых авторов, в VII в. начинают формироваться аланские земли-княжества – будущие феодальные владения князей-алдаров. Однако, на наш взгляд, этот процесс вряд ли мог иметь место в этот период. Вообще, проблема формирования господского хозяйства, вотчины у алан остается дискуссионной. В.Б. Ковалевская с сожалением указывала на то, что «не изученность раннесредневековых поселений Северной Осетии является досадной лакуной в наших знаниях об истории алан I тысячелетия н.э., а изучение их представляется задачей первостепенной важности». Известные нам письменные источники по средневековой Алании указывают лишь на существование хозяйства знати, не определяя пути их формирования. Следует отметить, что эти данные относятся к X – XII вв., а не к VII в.

На основании организации аланских городищ исследователями (Б. Скитский) сделан вывод о существовании в аланском обществе более сильных родов, живших в «замках» центральных укреплений. Главы сильных родов были военными начальниками всей организации, входившей в систему этих укреплений. Главенствующее место, в локальной иерархии, отводится т.н. «царям», о которых упоминают источники. В целом, такого же мнения придерживался А.В. Гадло, считавший, что союз аланских племен или этнотерриториальных групп, возглавляли «цари овсов»» и «соцарствующие» архонты – совет страны.

Среди военно-потестарной части общества по-прежнему ведущее место отводиться багатарам. Следующая прослойка – œлдары, военные предводители средней руки. Отдельно отмечается существование прослойки конных воинов, живших главным образом, крестьянским трудом и почти ничем не отличавшихся от рядовых общинников.

Анализ имеющегося материала свидетельствует о сложных социальных процессах в аланском обществе VI – VII вв., в связи с изменениями в структуре верховной власти, перерождением архаических институтов управления в единоличную власть военно-политического вождя конфедерации. В этот период в Центральнокавказском регионе формируются аланские протогосударственные объединения на базе западного и восточного ЭСО. Процесс консолидации западных алан, завершился на рубеже 40 – 50-х гг. VI в. В источниках неоднократно упоминается независимый правитель («повелитель», «глава», «басилевс») Саросий, правление которого совпало со временем демографического «взрыва» в аланском обществе в VI в. Значительные массы населения появляются в горных и предгорных зонах. Появление серии поселений с системой строго продуманной организации обороны по всем горным долинам, уходящим к перевальным путям, не выглядит случайным. Немаловажное значение для усиления западноаланской конфедерации приобретает и ряд других факторов.

Ирано-византийская война заставила изменить трассу «Великого шелкового пути» и направить его в обход Ирана через северокавказские земли. Эксплуатация крупнейшего международного торгового пути позволила местной социальной верхушке в западноаланском ЭСО быстро обогащаться, что, в конечном счете, вело к ускоренным (сравнительно с восточной частью Алании) темпам социально-экономического развития и форсированному процессу классообразования. Усиленный приток значительных материальных ценностей обеспечивает наемное союзничество, и не случайно во многих могильниках этого времени встречается масса дорогих ювелирных изделий, в основном византийского или причерноморского происхождения.

3-й этап. Усиление позиций военной аристократии приводит к к утверждению в аланском обществе дружинного культа. Процесс утверждения военного культа приходится на VI – IX в., т.е. археологически подтверждаемого периода существования культа вождей и до официального принятия христианства. Формирование единоличной власти, раскол общества на два основных класса, тенденция к образованию единого государства настоятельно требовали религиозной реформы, подкреплявшей социальные перемены идеологическими средствами. Попытки преобразовать языческий пантеон с учетом новых условий не увенчались успехом, и привилегированные слои в X в. обратились к христианству.

К концу I тысячелетия в социальной структуре аланского общества происходят важные изменения, получившие отражение в источниках этого периода. Главным их итогом явилось следующее: приход на смену временным военным вождям института наследственной княжеской («царской») власти, имеющей сакральный характер, исполнявшей важные функции военно-политического руководства и создававшей более обширное, чем ранее, и более устойчивое политическое образование.

Эти процессы подтверждаются данными арабских и византийских источников. В них приводятся сведения, наглядно отражающие изменения в титулатуре аланских правителей в этот период. По ал-Масуди, царь Алании носил титул к-р-к-ндадж, имеющий тюркское происхождение. В высшей иерархии хазарского двора оно соответствовало заместителю фактического главы государства каган-бека [16, с. 53]. Ибн-Рустэ, сведения, которого о Северном Кавказе отражают реальность более раннего времени, сообщает, что наследственным титулом царей Алании является титул багатар – «царь аланов называется Б.гаир, каковое имя прилагается к каждому из их царей» [25, с. 221].

Это расхождение между Ибн-Рустэ и ал-Масуди, отражает процесс усиления аланской общности и увеличение ее веса в системе политических образований связанных с каганатом. Титул «багатар» первоначально применялся по отношению к полководцам в ранний период формирования алано-овсского объединения (V – VII вв.). Являвшийся «внутренним овсским наименованием», в дальнейшем титул багатар используется в качестве обозначения первых «царей», как бы указывая на связь с определенным типом знати – военной аристократии. К середине X в. титул багатар, очевидно, уже не соответствовал возросшему политическому положению Алании (в тюркской социальной номенклатуре эпохи Хазарского каганата он стоял значительно ниже титула, приведенного ал-Масуди). Поэтому в практике межгосударственного общения Алании с каганатом и с другими государственными образованиями Востока стал употребляться титул, соответствующий исключительному положению, которое занимал царь (малик, багатар) Алании в иерархии вассальных по отношению к каганату областей [6, с. 142].

Византийская дипломатия также перестала называть правителя Алании традиционным для него титулом кюриос, и к X в. ввела для него новое наименование эксусиократор. Официально византийский двор обращался к нему как к независимому владетелю, связанному с империей единством религии [56, с. 19].

Изменение титулатуры правителя Алании означало не только усиление аланского объединения по сравнению с предыдущим периодом (VII в. – нач.IX в.), но являлось также отражением социальных процессов, происходивших внутри этого объединения, прежде всего, отрыва аристократии от основного массива своих соплеменников и превращение ее в единственную надстройку, стоящую над всем социумом. Вместе с тем, оно отражало также процесс дальнейшей консолидации племен и этнических групп, вошедших в Аланское раннеполитическое объединение.

Таким образом, рассматривая эволюцию структур верховной власти в аланском обществе на протяжении I тысячелетия необходимо отметить главные особенности ее модели, которые позволяют представить ее как результат узурпации багатарами (опиравшимися на дружину) функций управления прежними догосударственными структурами, включая право взимать приношения и принуждать к повинностям, необходимым для выполнения этих функций. Подобный вариант возникновения классов и государства, в условиях, когда общество уже оказалось в состоянии производить прибавочный продукт, достаточный для содержания господствующего класса – «корпорации воинов» во главе с верховным правителем – был характерен и для истории других обществ – соседей алан (русов, хазар, булгар, гуннов-савир). Именно в рамках военно-иерархических структур в дальнейшем зарождались отношения характерные для классического феодализма, и отдельные воины – члены «корпорации» превращались в феодальных землевладельцев.

БИБЛИОГРАФИЯ

Источники

1. Аланика. Сведения греко-латинских, византийских, древнерусских и восточных источников об аланах – ясах // Дарьял. 2000. № 1, 2.

2. Алемань А. Аланы в древних и средневековых письменных источниках. М., 2003.

3. Армянские источники об аланах / Сост. конспект. Р.А. Габриэлян. Ереван, 1985. Вып I, Вып. II.

4. Аммиан Марцеллин. История // ВДИ. 1949. № 3.

5. Баладзори. Книга завоевания стран / Пер. П.К. Жузе. Баку, 1927.

6. Бейлис В.М. Арабские авторы IX – первой половины X в. о государственном и племенном строе народов Европы // Древнейшие государства на территории СССР.1985. М., 1986.

7. Ган К. Известия древних греческих и римских писателей о Кавказе // СМОМПК, 1884. Вып. IV; 1890. Вып. IX.

8. Геродот. История. В 9-ти кн. / Пер. Г. И. Стратановского. М.: «Издательство Аст», 1999.

9. Джанашвили М. Известия грузинских летописей и историков о Северном Кавказе и России // CMOMПК. 1897. Вып. 22.

10. Джуаншер Джуаншериани. Жизнь Вахтанга Горгосала / Пер., введ. и примеч. Г.В. Цулая. Тбилиси: Мецниереба, 1986.

11. Зетейшвили С.Г. Сведения об Аланах в «Хронографии» Феофана // Древнейшие государства на территории СССР. М., 1976.

12. Иванов А. История монголов (Юань-ши) об аланах-асах // Христианский Восток. Спб., 1914. Т. II. Вып. 3.

13. Избранные отрывки из «Истории» Агафия Миринейского / Перев. М.В. Левченко // ВВ. Т. III. 1950.

14. Иордан. О происхождении и деянии готов // Пер., вступ. статья и коммент. Е.И. Скрижинской. М.: 1960.

15. Иосиф Флавий. Иудейские древности // ВДИ. 1947. № 4.

16. Караулов Н.А. Сведения арабских географов IX и X веков о Кавказе, Армении и Азербайджане. Тифлис, 1902. Вып. II; 1908. Вып. III.

17. Константин Багрянородный. Об управлении империей / Под ред. Г.Г. Литаврина, Н.П. Новосельцева. М.: Наука, 1989.

18. Коковцев П.К. Еврейско-хазарская переписка в X в. Л.: Изд. АН СССР, 1932.

19. Корнелий Тацит. Германия // ВДИ. 1949. № 3.

20. Корнелий Тацит. Соч. в 2-х томах. Л.: Наука, 1970. Т. 1, 2.

21. Кулаковский Ю. Аланы по сведениям классических и византийских писателей. Киев, 1899.

22. Куланж Ф. История общественного строя древней Франции. СПб, 1907. Т. 3.

23. Лукиан Самосатский. Токсарис // ВДИ. 1949. № 3.

24. Миллер В.Ф. Осетинские этюды. М., 1887. Т. III.

25. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда X – XI веков. М.: Вост. лит., 1963.

26. Мровели Л. Жизнь Картлийских царей / Пер., предисл. и коммент., Г.В. Цулая. М.: Наука, 1979.

27. Нарты кадджытǽ. Орджоникидзе, 1975 (на осет. яз).

28. Осетинское народное творчество. / Под ред. З.М. Салагаевой. Орджоникидзе: Ир, 1961. Т. 1, 2.

29. «Памятник эриставов». Пер., исслед. и примеч. С.С. Какабадзе. Тбилиси: Мецниереба,1979.

30. Памятники народного творчества осетин. Владикавказ, 1925. Вып. 1; 1927. Вып. 2; 1928. Вып.3.

31. Пигулевская Н. Сирийские источники по истории народов СССР. М. – Л.: Изд. АН СССР, 1941.

32. Повесть временных лет / Подготовка текста Д.С. Лихачева и Б.А. Романова. Под ред. В.П. Андриановой. М. – Л.: АН СССР. 1950. Ч. I – II.

33. Прокопий из Кесарии. Война с готами / Пер. С.П. Кондратьева. Вступ. статья З.В. Удальцовой. М.: Изд. АН СССР, 1950.

34. Прокопий Кесарийский. История войн римлян с персами / Пер. С. Дестуниса. СПб., 1862.

35. Сказания о нартах. Осетинский эпос. М.: «Сов. Россия», 1978.

36. Страбон География // ВДИ. 1947. № 4.

37. Страбон. География // Пер., статья и коммент. Г.А. Стратановского. Л.: Наука, 1964.

38. Флавий Арриан. Тактика // ВДИ. 1948. № 1.

39. Шифнер А. Осетинские тексты. СПб., 1868.

40. Эннодий Магн Феликс. Панегирик, сказанный всемилостивейшему царю Теодорику // ВДИ. 1949. № 4.

Монографии

41. Абаев В.И. Осетинский язык и фольклор. М. – Л.: Изд. АН СССР, 1949.

42. Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1958. Т. 1; Л.: Наука, 1973. Т. II; 1979. Т. III; 1989. Т. IV.

43. Аланский всадник. Сокровища князей I – XII веков: каталог выставки / Автор – составитель Т.А. Габуев. М., 2005.

44. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962.

45. Афанасьев Г.Е. Население лесостепной зоны бассейна среднего Дона в VIII – IX вв. // АОН. Вып. 2. М.: Наука, 1987.

46. Афанасьев Г.Е. Донские аланы. Социальная структура алано-асско-буртаского населения бассейна среднего Дона. М., 1993.

47. Бахрах Б. Аланы на Западе. М.: Ард, 1993.

48. Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. М.: «Языки русской культуры», 1998.

49. Бонгард-Левин Г.М., Грантовский Э.А. От Скифии до Индии. Древние арии: мифы и история. 2-е изд. М.: Мысль, 1983.

50. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М.: Наука, 1983.

51. Ванеев З. Средневековая Алания. Сталинир, 1959.

52. Виноградов В.Б. Сарматы Северо-Восточного Кавказа. Грозный, 1965.

53. Волкова Н.Г. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. М.: Наука, 1973.

54. Габриэлян Р.А. Армяно-аланские отношения. I – X вв. Ереван: Изд. АН Арм. ССР, 1989.

55. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа. IV – X вв. Л.: Изд. ЛГУ, 1979.

56. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа X – XIII вв. СПб., 1994.

57. Гиренко Н.М. Социология племени. Становление социологической теории и основные компоненты социальной динамики. СПб., 2004.

58. Гумилев Л.Г. Древние тюрки. М., 1993.

59. Гумилев Л.И. В поисках вымышленного царства. СПб.: Абрис, 1994.

60. Гутнов Ф.Х. Генеалогическое предание осетин как исторический источник. Орджоникидз: Ир, 1989.

61. Гутнов Ф.Х. Средневековая Осетия. Владикавказ: Ир, 1993.

62. Гутнов Ф.Х. Аристократия алан. Владикавказ: Ир, 1995.

63. Гутнов Ф.Х. Ранние аланы. Проблемы этносоциальной истории. Владикавказ, Ир, 2001.

64. Древняя Русь. Город, замок, село / Отв. ред. Б.А. Колчин. М.: Наука, 1985.

65. Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. М.: Вост. лит-ра, 1976.

66. История крестьянства на Западе. Эпоха феодализма. М.: Наука, 1985. Т. 1.

67. История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. / Под ред. Пиотровского. М., Наука, 1988.

68. История первобытного общества. Эпоха классообразования – М.: Наука, 1988.

69. Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М.: Прогресс, 1987.

70. Ковалевская В.Б. Кавказ и аланы. М.: Наука, 1984.

71. Ковалевская В.Б. Кавказ – скифы, сарматы, аланы I тысячелетия до н.э. – I тысячелетия н.э. ОНТИ ПНЦ РАН, 2005.

72. Крадин Н.Н. Политическая антропология. М., 2001.

73. Куббель Л.И. Очерки потестарно-политической этнографии. М.: Наука, 1988.

74. Кузнецов В.А. Алания X – XIII вв. Орджоникидзе: Ир, 1971.

75. Кузнецов В.А. Нартский эпос и некоторые вопросы истории осетинского народа. Орджоникидзе: Ир, 1980.

76. Кузнецов В.А. Реком, Нузал и Царазонта. Владикавказ: Ир, 1990.

77. Кузнецов В.А. Очерки истории алан. Владикавказ: Ир, 1992.

78. Кузнецов В.А. Христианство на Северном Кавказе до XV в. Владикавказ, 2002.

79. Крупнов Е.И. Древняя история Северного Кавказа. М.: Изд. АН СССР, 1960.

80. Лысенко Н.Н. Асы-аланы в Восточной Скифии (Ранний этногенез алан в Центральной Азии: реконструкция военно-политических событий IV в. до н.э. – I в. н.э. по материалам археологии и сведениям нарративных источников). СПб, 2002.

81. Минаева Т.М. К истории алан Верхнего Прикубанья по археологическим данным. Ставрополь, 1971.

82. Мусин А.Е. Milites Christi Древней Руси. Воинская культура русского средневековья в контексте религиозного менталитета. – СПб., 2005.

83. Очерки истории Ставропольского края. Ставрополь: Кн. изд-во, 1986. Т. I.

84. Плетнева С.А. Кочевники средневековья. М.: Наука, 1982.

85. Раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских племен. М., 1977.

86. Скитский Б. Очерки по истории осетинского народа с древнейших времен до 1867 г. // Известия СОНИИ. 1947. Т. XI.

87. Славяне и скандинавы. М., 1986.

88. Сланов А.А. Военное дело алан в I – XV вв. Владикавказ, 2007.

89. Смирнов К.Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. М.: Наука, 1984.

90. Степи Евразии в эпоху средневековья. Археология СССР. М.: Наука, 1981.

91. Сулимирский Т. Сарматы. Древний народ юга России. М., 2007.

92. Тменов В.Х. Средневековые историко-архитектурные памятники Северной Осетии. Орджоникидзе, 1984.

93. Тменов В.Х., Бесолова Е.Б., Гононоблев Е.Н. Религиозные воззрения осетин (история религии – в истории народа). Владикавказ, 2000.

94. Тменов В.Х. Зодчество средневековой Осетии. Владикавказ, 1995.

95. Фрай Р. Наследие Ирана. Материалы и исследования. М.: Наука, 1972.

96. Хазанов А.М. Очерки военного дела сарматов. М.: Наука, 1971.

97. Хазанов А.М. Социальная история скифов. М., 1975.

98. Цагаева А. Дз. Топонимия Северной Осетии. Орджоникидзе, 1971. Ч. I; 1975. Ч. II.

99. Чочиев А.Р. Очерки истории социальной культуры осетин. Цхинвал: Иристон, 1985.

100. Чочиев А.Р. Нарты-арии и арийская идеология. М.: Акалис, 1996.

101. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1976.

Статьи

102. Абаев В.И. Нартский эпос осетин // Изв. СОНИИ. Дзауджикау. 1945. Т. X. Вып. I.

103. Абрамзон М.Г. Тема борьбы с племенами Европейской Сарматии и Скифии в монетной чеканке Римской империи // ВДИ. 1999. № 2.

104. Абрамзон С.М. Некоторые вопросы социального строя кочевых обществ // СЭ. 1970. № 6.

105. Абрамова М.П. О выделении локальных вариантов в культуре скифо-сарматского времени центральных районов Северного Кавказа // XIII Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. Майкоп, 1984.

106. Абрамович Г.В. К вопросу о критериях раннего феодализма на Руси и стадиальности его перехода в развитой феодализм // ИСССР. 1981. № 2.

107. Алексеев В.П. Бромлей Ю.В. К изучению роли переселения народов и формирования новых этнических общностей // СЭ. 1968. № 2.

108. Алексеева Е.П. Памятники меотской и сармато-аланской культуры Карачаево-Черкессии // Труды КЧНИИ. Ставрополь, 1966. Вып. V.

109. Андреев С.С. Теория социального управления. Субъект и объект управления // Социально-гуманитарные знания. 2001. № 1.

110. Батчаев В.М. Предкавказские половцы и вопросы тюркизации средневековой Балкарии // Археология и вопросы древней истории Кабардино-Балкарии. Нальчик, 1980.

111. Батчаев В.М. Феодальные замки Алании //Аланы и Кавказ (Аланика II). Владикавказ, 1992.

112. Безуглов С.И. Позднесарматское погребение знатного воина в степном Подонье // СА. 1988. № 4.

113. Белков П.Л. Социальная стратификация и средства управления в доклассовом и предклассовом обществе // Ранние формы социальной стратификации. М., 1993.

114. Березин Я.Б. Зооморфная керамика как показатель этнических процессов на Северном Кавказе в сарматское время // Археология и вопросы этнической истории Северного Кавказа. Грозный, 1979.

115. Берлизов Н.Е., Каминская И.В., Каминский В.Н. Сарматские памятники восточного Закубанья // Историко-археологический альманах. М. – Армавир, 1995.

116. Бибиков М.В. Византийские источники по истории Руси, народов Северного Причерноморья и Северного Кавказа (XII – XIII вв.) // Древнейшие государства на территории СССР. М., 1981.

117. Блаватский В.Д. О скифской и сарматской этнономике // КСИА. 1975. Вып. 143.

118. Буданова В.П. «Оуйм» в судьбе германских племенных элит // Элита и этнос средневековья. М., 1995.

119. Васильев Л.С. Протогосударство-чифдом как политическая структура // Народы Азии и Африки. 1981. № 6.

120. Викторова Л.Л. Становление классового общества у древнемонгольских кочевников // Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968.

121. Виноградов В.Б. Сиракский союз племен на Северном Кавказе // СА, 1965. № 1.

122. Виноградов В.Б., Мамаев Х.М. Аланский могильник у с. Мартан-Чу // Вопросы археологии и этнографии Северной Осетии. Орджоникидзе, 1984.

123. Виноградов В.Б., Березин Я.Б. Катакомбные погребения и их носители в Центральном Предкавказье в III в. до н.э. – IV в. н.э. // Античность и варварский мир. Орджоникидзе, 1985.

124. Виноградов Ю.Г. Очерк военно-политической истории сарматов в I в. н.э. // ВДИ. 1994. № 2.

125. Гаглойти Ю.С. К истории северокавказских аорсов и сираков // Изв. ЮОНИИ, 1969. Вып. XV.

126. Гаглойти Ю.С. К вопросу о первом упоминании алан на Северном Кавказе // Аланы: история и культура (Аланика III). Владикавказ, 1995.

127. Гадло А.В. Овсы и Овсети в «Жизнеописании Вахтанга Горгосала» // Среднеазиатско-кавказские чтения. Л., 1983.

128. Гадло А.В. Страна Ихран (Ирхан) дагестанской хроники «Дербенд-намэ» // Вопросы археологии и этнографии Северной Осетии. Орджоникидзе, 1984.

129. Гадло А.В. Отражение социальной борьбы внутри хазарского племенного объединения VII в. в памятниках «Еврейско-хазарской переписки»// Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1985.

130. Гадло А.В. Основные этапы и тенденции этносоциального развития этнических общностей Северного Кавказа в период раннего средневековья // Вестник ЛГУ. 1986. Вып. 1.

131. Горский А.А. Дружина и генезис феодализма на Руси // ВИ. 1984. № 9.

132. Губанов И.Б. «Старшая» и «младшая» дружина в «Беовульфе» // Европа и Азия: проблемы этнокультурных контактов. СПб., 2002.

133. Гугуев В.К. Кобяковский курган // ВДИ. 1992. № 4.

134. Гутнов Ф.Х. Из истории формирования военно-служилой знати у алан (IV – X века) // Изв. СКНЦВШ. Ростов н/Д, 1988. № 4.

135. Гутнов Ф.Х. Структуры и характер раннесредневековых обществ Северного Кавказа // Изв. СКНЦВШ. Ростов н/Д, 1990.

136. Гутнов Ф.Х. Социальные аспекты эволюции религиозной системы алан // Проблемы этнографии осетин. Владикавказ, 1992. Вып. 2.

137. Гутнов Ф.Х. Господский двор и вотчина у алан //Аланы: история и культура (Аланика III). Владикавказ, 1995.

138. Гутнов Ф.Х. Политогенез и генезис феодализма на Северном Кавказе // Вестник института цивилизаций. Владикавказ, 2000. Вып. 3.

139. Гутнов Ф. Х. Воин-купец в истории Юго-Восточной Европы // Северный Кавказ и кочевой мир степей Евразии: V «Минаевские чтения» по археологии, этнографии и краеведению Северного Кавказа. Ставрополь, 2001.

140. Гутнов Ф.Х. Рим и аланы в начале н.э. // Древний Кавказ: ретроспекция культур. XXIV Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. М., 2004.

141. Дворецкая И.А. Из Паннонии в Италию (христианизация завоевателей и генезис варварской государственности в Италии VI – VIII вв.)// Античность и раннее средневековье. Н. Новгород, 1991.

142. Деопик В.Б. Северокавказские аланы // Очерки истории СССР III – IX вв. М., 1958.

143. Джиоев М.К. Сведения армянских агиографических памятников об алано-армянских связях // Аланы и Кавказ (Аланика II). Владикавказ, 1992.

144. Дзаттиаты Р.Г. Раннесредневековый могильник в селении Едыс // СА. 1986. № 2.

145. Дзаттиаты Р.Г. «Цитлосан» хроники ксанских эриставов // Изв. ЮОНИИ. Цхинвал, 1990. Вып. XXXIII.

146. Дзаттиаты Р.Г. Пряжки и поясные наборы едысского могильника (VI – VII вв. н.э.) // Аланы: история и культура (Аланика III). Владикавказ, 1995.

147. Дзаттиати Р.Г. Даргавский катакомбный могильник VI – IX вв. (предварительные итоги исследования) // Ритмы истории: Сборник научных трудов. Владикавказ, 2004. Вып. 2.1.

148. Ениосова Н.В., Ковалевская В.Б., Албегова З.Х. Средневековые литые зеркала из юго-восточной Европы // Древний Кавказ: ретроспекция культур. XXIV Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. М., 2004.

149. Ждановский А.М. Некоторые аспекты социально-политической истории племен Прикубанья в I – III вв. н.э. // Археология и вопросы социальной истории Северного Кавказа. Грозный, 1984.

150. Иванова О.В. Формы политической организации славянского общества в центральных и южных частях Балканского полуострова в VII – VIII в. // Этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. М., 1987.

151. Иванчик А.И. Воины-псы. Мужские союзы и скифские вторжения в Переднюю Азию // СЭ. 1988. № 5.

152. Иерусалимская А.А. О северокавказском «шелковом пути» в раннем средневековье // СА. 1967. № 2.

153. Кадзаева З.П. Раннесредневековый катакомбный могильник близ села Верхний Садон (РСО-Алания) // Древний Кавказ: ретроспекция культур. XXIV Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. М., 2004.

154. Каминский В.Н. Военное дело алан Северного Кавказа // Понтийско-кавказские исследования. Краснодар, 1993. Вып. I.

155. Кармов Т.М. Военная знать Западного Предкавказья в первых веках н.э.// Древний Кавказ: ретроспекция культур. XXIV Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. М., 2004.

156. Керефов Б.М. К вопросу о сарматизации племен центральной части Северного Кавказа (I этап).// Археология и вопросы древней истории Кабардино-Балкарии. Нальчик, 1980.

157. Классен Х.Дж. Было ли неизбежным появление государства // Раннее государство, его альтернативы и аналоги. Волгоград, 2006.

158. Ковалевская В.Б. Поясные наборы Евразии IV – IX вв. Пряжки // САИ. 1979.

159. Колосовская Ю.К. Некоторые вопросы истории взаимоотношений Римской империи с варварским миром // ВДИ. 1996. № 2.

160. Корсунский А.Р. О социальном строе вестготов в IV в. // ВДИ. 1965. № 3.

161. Кочиев К.К. Тутыр – владыка волков // Изв. ЮОНИИ. 1987. Вып. XXXI.

162. Крадин Н.Н. Кочевые общества в контексте стадиальной эволюции // ЭО. 1994. № 1.

163. Крадин Н.Н. Вождество: современное состояние и проблемы изуче-ния // Ранние формы политической организации. М., 1995.

164. Крадин Н.Н. Общественный строй кочевников: дискуссии и пробле-мы // ВИ. 2001. № 4.

165. Куббель Л.Е. Этнические общности и потестарно-политические структуры доклассового и раннеклассового общества // Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе. М., 1982.

166. Кузнецов В.А.,Рунич А.П. Погребения аланского дружинника IX в. // СА. 1974. № 3.

167. Кузнецов В.А. Христианство в Алании до X в. // Изв. ЮОНИИ. Цхинвали, 1978. Вып. XXIII.

168. Кузнецов В.А. Иранизация и тюркизация Центральнокавказского субрегиона // МИАР. 1997. № 1.

169. Кузнецов В.А. Аланы и асы на Кавказе (некоторые проблемы идентификации и дифференциации) // Древности Северного Кавказа. 1999.

170. Кулланда С.В. Царь богов Индра: юноша – воин – вождь // Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности. М., 1995.

171. Лащук Л.П. О характере классообразования в обществе ранних кочевников // ВИ. 1967. № 7.

172. Лащук Л.П. Кочевничество и общие закономерности истории // СЭ. 1973. № 2.

173. Ложкин М.Н. Аланы на Урупе // Вопросы археологии и этнографии осетин. Орджоникидзе, 1984.

174. Луцков Д.Ю., Чипирова Л.А. Общество и государство: к вопросу о психосоциальных механизмах политогенеза // Кавказ и цивилизации Востока в древности и средневековье. Владикавказ, 1993.

175. Марков Г.Е. Некоторые проблемы общественной организации кочевников Азии // СЭ. 1970. № 6.

176. Мастыкова А.В. Гривна с медальоном инкрустационного стиля эпохи Великого переселения народов из могильника Клин-яр // Древний Кавказ: ретроспекция культур. XXIV Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. М., 2004.

177. Милорадович О.В. Знаки на керамике Верхнего Джулата // Кавказ и Восточная Европа в древности М.,1973.

178. Мошкова М.Г. Хозяйство, общественные отношения и связи сарматов с окружающим миром // Степи Европейской части СССР в скифо-сарматское время. Археология СССР. М., 1989.

179. Наглер А.О. О датировке Хилакской оборонительной стены //Археология и вопросы социальной истории Северного Кавказа. Грозный, 1984.

180. Наглер А.О. Чипирова Л.А. К вопросу о развитии хозяйственных типов в древних обществах // Античность и варварский мир. Орджоникидзе, 1985.

181. Налбандян Г.Н. Армянские личные имена скифо-алано-осетинского происхождения // Вопросы иранской и общей филологии. Тбилиси, 1977.

182. Перевалов С.М. О племенной принадлежности сарматских союзников Иберии в войне 35 г. н.э.: три довода в пользу аланов // ВДИ. 2000. № 1.

183. Перевалов С.М. Большой Кавказ в геополитических интересах Римской империи // Большой Кавказ – узел геополитических интересов: Материалы региональной межведомственной научно-практической конференции). Владикавказ, 2007

184. Петренко В.А. Погребальный обряд населения Юго-Восточной Чечни в III в. до н.э. – IV в. н.э. как этнический показатель // Археология и вопросы этнической истории Северного Кавказа. Грозный, 1979.

185. Петрухин В.Я. Русские князья и дружины в IX – начале XI вв. Социальная терминология и этнические связи // Элита и этнос средневековья. М., 1996.

186. Пранда А. Влияние биллингвизма на некоторые явления народной культуры. // СЭ. 1972. № 2.

187. Рикман Э.А. Некоторые черты общественного строя племен низовьев Днестра и Дуная в первых веках нашей эры // СЭ. 1970. № 6.

188. Рунич А.П. Аланские катакомбные могильники V – VIII вв. в городе Кисловодске и его окрестностях // МАДИСО. Орджоникидзе, 1969. Т. II.

189. Рунич А.П. Скальные захоронения в окрестностях Кисловодска // СА. 1971. № 2.

190. Савенко С.Н. Количественный состав погребенных в раннесредневековых катакомбах Центрального Предкавказья как социальный показатель.// Археология и вопросы социальной истории Северного Кавказа. Грозный, 1984.

191. Савенко С.Н. Предметы египетского, китайского, иранского происхождения в комплексах I тысячелетия н.э. Пятигорья // Кавказ и цивилизации Востока в древности и в средневековье. Владикавказ, 1993.

192. Сергеев В.М. Механизмы эволюции политической структуры общества: социальные иерархии и социальные сети // ПОЛИС. 2003. № 3.

193. Симоненко А.В. Фарзой и Инесмей – аорсы или аланы? // ВДИ. 1992. № 3.

194. Скрипкин А.С. Азиатская Cарматия во II – IV вв. (некоторые проблемы исследования // СА. 1982. № 2.

195. Скрипкин А.С. К вопросу истории сарматов первых веков нашей эры // ВДИ. 1996. № 1.

196. Смирнов К.Ф. Сарматские племена Северного Прикаспия // КСИИМК. 1950. Вып. 34.

197. Смирнов К.Ф. Основные пути развития сарматской культуры среднего Прикубанья // КСИИМК. 1952. Вып. 46.

198. Токарев С.А. О религии как о социальном явлении // СЭ. 1979. № 3.

199. Толстов С.П. К истории древнетюркской социальной терминологии // ВДИ. 1938. № 1.

200. Туаллагов А.А. К вопросу об аланском этногенезе осетин //Северный Кавказ и кочевой мир степей Евразии: «Минаевские чтения» по археологии, этнографии и краеведению Северного Кавказа. Ставрополь, 2001.

201. Федоров Я.А. Хазария и Дагестан // Кавказский этнографический сборник. 1972. № 5.

202. Флоря Б.Н. Эволюция социальных и общественно-политических структур и возникновения государства // Раннефеодальные государства и народности (южные и западные славяне). М., 1991.

203. Хазанов А.М. Военная демократия и эпоха классообразования // ВИ. 1968. № 12.

204. Хазанов А.М. Скифское жречество // СЭ. 1973. № 6.

205. Хазанов А.М. Первобытная периферия докапиталистических обществ // Первобытное общество. Основные проблемы развития. М., 1975.

206. Хазанов А.М. Классообразование: факторы и механизмы // Исследования по общей этнографии. М., 1979.

207. Чеченов И.М. Новые материалы и исследования по средневековой археологии Центрального Кавказа // Археологические исследования на новостройках Кабардино-Балкарии. Нальчик, 1987. Т. 3.

208. Шаскольский И.П. Возникновение государства на Руси и в Скандинавии // Древнейшие государства на территории СССР. М., 1986.

209. Шилов В.Г. Аорсы (историко-археологический очерк) // История и культура сарматов: Изд. Саратовского университета, 1983.

210. Шнирельман В.А. Классообразование и дифференциация культуры // Этнографическое исследование развития культуры. М., 1985.

211. Яйленко В.П. Правящий род ашина: истоки и продолжения // Элита и этнос средневековья. М, 1996.

212. Яценко С.А. Аланская проблема и центрально-азиатские элементы в культуре кочевников Сарматии рубежа I – II вв. н.э. // ПАВ. 1993. № 3.

213. Яценко С.А. Основные волны новых элементов костюма в Сарматии и политические события I в. до н.э. – III в. н.э. Происхождение стиля «клуазонне» // ПАВ. 1993. № 4.

214. Яценко С.А. Аланы в Восточной Европе в середине I – середине IV вв. н.э. (локализация и политическая история) // ПАВ. 1993. № 6.

215. Яценко С.А. О сармато-аланском сюжете росписи в Пантикапейском «склепе Анфестерия» // ВДИ. 1995. № 3.

Авторефераты и рукописи

216. Гадло А.В. Северный Кавказ IV – X вв. (проблемы этнической истории): Автореферат докт. дис. М., 1984.

217. Коробов Д.С. Социальная организация алан Северного Кавказа IV – IX вв. н.э.: Автореферат канд. дисс. М., 1999.

218. Крадин Н.Н. Империя хунну (структура общества и власти). Автореферат докт. дисс. СПб., 1999.

219. Куссаева С.С. Археологические памятники Восточной Осетии VI – IX вв. (Чми, Балта) как исторический источник: Рукопись канд. дис. Л., 1953.

220. Лысенко Н.Н. Этногенез и военная история иранских кочевников Евразии в период II в. до н.э. – II в. н.э.: Автореферат докт. дисс. Владикавказ, 2007.

221. Прокопенко А.Ю. Этнокультурные связи оседлых и кочевых народов Центрального Предкавказья во второй половине I тыс. до н.э.: Автореферат докт. дис. М., 2006.

222. Савенко С.Н. Характеристика социального развития аланского общества по материалам катакомбных могильников в Х – ХII вв.: Автореф. канд. дисс. М., 1989.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ВВ - Византийский временник.

ВДИ - Вестник древней истории.

ВИ - Вопросы истории.

ИСОНИИ - Известия Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований Владикавказского научного центра Российской Академии наук и Правительства Республики Северная Осетия – Алания.

ИСССР - История СССР.

ИЮОНИИ - Известия Юго-Осетинского научно-исследовательского института.

КСИА - Краткие сообщения Института Археологии АН СССР.

КСИИМК – Краткие сообщения института истории материальной культуры.

КЧ НИИ - Карачаево-Черкесский научно-исследовательский институт.

МАДИСО - Материалы по археологии и древней истории Северной Осетии.

МИАР - Материалы по археологии России.

ПАВ - Петербургский археологический вестник.

СА - Советская археология.

СКНЦВШ - Северо-Кавказский научный центр Высшей школы.

СМОМПК - Сборник материалов для описаия местностей и племен Кавказа.

СЭ - Советская этнография.

ЭО - Этнографическое обозрение.