2. Хвостов в.М.

ОБ АВТОРЕ

Хвостов Вениамин Михайлович

1868–1920

– русский ученый социолог, историк, правовед. Один из видных представителей неокантианства в социологии.

Окончил юридический факультет Московского университета. Был профессором этого же университета (с 1889 г.), читал курс римского права.

В 1911 г. вместе с рядом профессоров вышел в отставку в знак протеста против нарушения правительством университетской автономии.

Преподавал на Высших женских курсах, в Народном университет А.Л. Шанявского. В Московский университет вернулся в 1917 г., читал курс гражданского права.

В.М. Хвостов возглавлял Институт социальной психологии, созданный в 1910 г. Был членом Московского психологического общества. Активно поддерживал создание журнала «Вопросы права». Публиковал свои труды в журнале «Вопросы философии и психологии».

Научные интересы В.М. Хвостова отличались большой широтой: теория и метод в социологии, закономерности общественной жизни и роль социальной психологии, личность и социальные группы, проблемы этики, вопросы женской эмансипации, теория культуры, природа общественного идеала и др.

Важнейшие труды: «Общественное мнение и политические партии» (1906), «Нравственная личность и обществе. Очерки по истории социологии» (1911), «Основы социологии. Учение о закономерностях общественных явлений» (1920).

ТЕКСТ 1

Хвостов в.М. Предмет и значение социологии46

Названием «социология» со времен Конта обозначается основная и наиболее общая наука об обществе. Существует очень обширная группа наук, которые все в совокупности покрываются общим именем социальных или общественных наук. Все эти науки имеют своей задачей исследование от­дельных сторон общественной жизни. Науки исторические берут эту жизнь во всей конкретности ее проявлений и знакомят нас с последовательной сменой во времени тех событий и устойчивых состояний, которые имели место в протекшей жизни общественных групп; при этом предметом своего изу­чения история делает именно отдельные общественные группы и отдельные неповторяющиеся процессы в их минувшей жизни. Хронологические и географические определения конкретизи­руют материал, изучаемый историком. Другие группы общес­твенных наук в отличие от истории берут как предмет своего изучения отдельные стороны общественной жизни, но иссле­дуют их уже в ином, абстрактно-обобщающем направлении, стремясь получить такие выводы, которые были бы свободны от хронологической и географической конкретности, но имели бы значение для всех времен и мест. Науки филологические изучают в этом направлении явления из жизни языка, одного из самых важных продуктов и условий общественной жизни. Науки экономические имеют своей задачей анализ тех общес­твенных процессов, которые возникают в связи с заботой человеческих групп об удовлетворении своих материальных потребностей. Науки юридические обращают свое внимание на те более или менее принудительные правила, которые созда­ются в человеческих обществах для регулирования происхо­дящих в них процессов. Во всех этих случая конечной целью исследования является открытие общих и неизменных законов, которым подлежат явления языка, экономики, права и поли­тики.

Но, как бы ни были абстрактны и общи выводы отдельных групп общественных наук, есть такие общие вопросы, которые не входят в компетенцию ни одной из них, но разрешение которых одинаково важно для всех них. Такой характер имеет вопрос о том, что из себя представляет самое общество и процесс его жизни во всей полноте. Ясно, что подобного вопроса не может делать предметом своего исследования ни история, ни философия, ни экономика, ни юриспруденция или политика, так как он выходит за пределы компетенции всех этих наук и в то же время является основоположным для всех них, ибо от ответа на этот вопрос зависит и характер ответов на те частные и более узкие вопросы, которые разрешаются этими общественными науками. Разрешение этих основных вопросов об обществе и берет на себя социология или общая наука о явлениях общественности. Социология оказывается такой же основной наукой для группы общественных наук, какой биология или общая наука о явлениях жизни оказывается для наук, изучающих отдельные проявления жизни и отдельные стороны жизненной организации, каковы анатомия, физиоло­гия, ботаника, зоология.

Общественность представляет собой чрезвычайно важное явление. Обществом в самом широком смысле этого слова можно назвать всякое взаимодействие живых существ, выра­жающееся в происходящем между ними в той или иной форме обмене, духовными содержаниями и в совершении на этой почве совместных актов и поступков. Такое взаимодействие замечается на всей лестнице живых существ, начиная с самых низших ее ступеней. Колония полипов, которые совместно питаются, стаи рыб, собирающиеся под влиянием морских или речных течений и температуры воды и сообща передвигаю­щиеся, вереницы птиц, совместно перелетающих в теплые края, стаи волков или иных хищников, общими силами организующих свои нападения, стада травоядных животных, совместно пасущихся и охраняющих свою безопасность осо­быми часовыми, организованные по принципу разделения труда общества пчел, муравьев и т.п. насекомых, образующие слож­ные кооперации для добывания себе пищи и воспитания своего потомства, – все эти явления уже попадают в область об­щественности и их не может игнорировать социолог, так как они предвозвещают собою человеческие общества. Конечно, взаимодействие живых существ во многих из этих образований имеет еще весьма малосознательный характер; в значительной степени оно покоится на действии простых тропизмов и инстинктов. Но и эти явления не могут быть всецело считаемы выражением только физико-химических процессов. Известная, хотя бы и самая минимальная доля сознания здесь участвует. Она то и получает большое значение в глазах социолога как та почва, на которой постепенно выросло в высокой степени духовное человеческое общество.

Изучение общественных процессов для человека представ­ляет чрезвычайный интерес. Мы убедимся в течение нашего исследования, что изучение человека вообще только и мыслимо в связи с изучением общества. Человек по самой своей природе является общественным существом; вне общественных групп люди никогда не существовали и существовать не могли. Самая разумность человека, как будет показано ниже, создалась на почве общественности и общество, можно сказать, древнее человеческой личности в том смысле, что разумная и созна­ющая себя личность, развитая индивидуальность выросла только на почве общественных процессов в результате благоприятных для этого условий общественной жизни.

При всей важности, которую имеет создание социологичес­кой науки для людей, следует сказать, что эта наука и в наше время еще очень мало разработана и далека от сколько-нибудь завершенного состояния. Как мы увидим, спорными являются самые основные вопросы как методологического, так и ма­териально-научного характера. Современные социологи делятся на целый ряд школ и направлений, принципиально между собой разногласящих. Само выделение социологии в особую научную дисциплину произошло очень недавно, уже в XIX столетии, и до сих пор эта дисциплина не нашла себе общего признания. Есть ученые, которые не хотят знать социологии как особой науки, есть ученые, которые хотят ее растворить без остатка в какой-нибудь другой научной дисциплине, и в то же время нет почти ни одного университета, по крайней мере, на континенте Европы, который ввел бы изучение социологии в свои основные учебные планы и дал бы ей такое место в академическом преподавании, которое бы соответство­вало принципиальному значению этой науки.

Причины такого положения дела лежат в истории наук. В общем они сводятся к тому, что социология имеет предметом своего изучения настолько сложные и запутанные явления, что человеческая мысль могла с ними сколько-нибудь успешно справиться только после очень долгих усилий и по преодолении разнообразных и многочисленных препятствий. Долго наука не могла напасть на надлежащий предмет изучения и подменяла изучение общества изучением более частных явлений того же порядка. Долго не могла она установить правильных методо­логических точек зрения при изучении общественных процес­сов.

Собственно, вопросы общественной жизни с очень давних времен остановили на себе внимание человеческого ума. При самом зарождении научной мысли эти вопросы начинают дебатироваться в древне-греческой философии и затем разра­ботка их уже никогда не прекращается. Но долго предметом исследования и размышления является не общество в широком смысле этого слова, а только одно из проявлений обществен­ной жизни, именно: государственный союз. Конечно, государ­ство в жизни культурных людей занимает огромное место и имеет чрезвычайно важное значение чуть ли не для всех сторон человеческой деятельности. Нет поэтому ничего удивительного что именно на государстве и остановились прежде всего философская и научная мысль. Но тем не менее такое изучение государства как самодовлеющего целого не могло быть пра­вильным и не приводило к хорошим результатам. Ведь госу­дарство само по себе есть только один из видов человеческого общества. Этот вид общения появился не сразу, а напротив, составляет продукт уже весьма развитой жизни. Появлению государства предшествовала очень разнообразная общественная жизнь, без знакомства с которой не может быть ясна сущность самого государства. Да и появившись, государство, несмотря на свою силу и важность, несмотря на разносторонность своей деятельности, все-таки не вытеснило вполне и не упразднило других видов человеческого общения. Поэтому и для более высоких культурных ступеней изучение государства вне связи с остальной общественной жизнью, на которую государство влияет, но от которой оно и зависит, было бы очень неполным и односторонним. Хотя это понимал уже в древности такой глубокий ученый, как Аристотель, однако уже в течение очень долгих веков дело оставалось в прежнем положении и пред­метом изучения было только государство, а не общество во всей широте его проявлений.

Но этим недостатки литературы, посвященной изучению общественных процессов, не ограничивались. И само государ­ство изучалось под односторонним углом зрения. Именно, не проводилось отчетливого различения между природой и куль­турой, между тем как такое различение особенно важно во всех тех научных дисциплинах, которые имеют дело с чело­веком и его деятельностью.

Дело в том, что науки о человеке как о сознательном существе в том отношении сложнее и труднее наук о мире физическом, что им приходится иметь дело не с одной только природой и не с одной природной закономерностью. Человек тем отличается от прочих существ, известных науке, что он ставит себе сознательные цели, изучает окружающий его мир и себя самого и начинает воздействовать на мир, переустра­ивать его в духе своих планов и намерений. Таким образом, рядом с природой появляется то, что мы называем культурой, т.е. рядом с миром, как он сложился без участия человеческого размышления, возникает мир, переработанный человеческим сознанием. Науке необходимо разобраться в сложных вопросах, возникающих из такого положения вещей. Необходимо опре­делить взаимное отношение природы и культуры, и в каждом данном случае выяснить, что в изучаемом явлении приходится на долю натуры и что на долю культуры. Решение всех этих вопросов может быть разнообразно, но ставить их необходимо. Если при изучении, в частности, общественных процессов игнорировать какую-либо из этих сторон, то изучение это будет неполное и неправильное. В общественной жизни также происходят чисто природные процессы, проявляется известная закономерность, независящая от человеческого сознания и не могущая быть измененной человеческим воздействием. И в тоже время совершенно несомненно, что многое в устройстве и жизни общества может быть изменено и переделано созна­тельным воздействием человека. При изучении общества поэтому необходимо также проводить различие между натурой и культурой.

Между тем, такое различие долго не делалось. И притом в большинстве случаев от этого страдало изучение натуры, которую часто совсем не замечали за общественной культурой. На общество, или вернее на государство, которое одно только изучалось из всех видов общества, смотрели как на целиком продукт культуры. В государстве видели не произведение закономерного течения природных процессов, но изобретение человеческого разума. Его сравнивали с машинами, сооруженными людьми, и придавали человеческому сознанию преуве­личенную роль как в возникновении государства, так и в его дальнейшем бытии. При этом не замечали действия в жизни государства таких сил, которые не зависят от сознания и воли людей, часто работают даже неприметно для человеческого глаза и производят последствия колоссальной важности. Ко­нечно, такое состояние общественного знания не может считаться совершенным.

В связи с этим представлением о государстве как об искусственном сооружении людей стоит еще один важный дефект более ранних произведений в области общественных наук, дефект уже методологического характера. Он состоял в том, что при изучении государства не умели провести различие между каузальной и нормативной точкой зрения, что придавало всем трудам о государстве двойственный и неопределенный характер. Исследования того, что есть и было, смешивались с рассуждениями о том, что желательно и что должно быть, и притом смешивались иногда в такой степени, что трудно установить, о чем именно рассуждал автор в том или ином месте своего произведения, хотел ли он изобразить государство, как оно проявляется в действительности, или же начертать образ идеального государства. Такое положение было довольно естественно именно при указанном воззрении на государство как на искусственное сооружение людей. Будучи произведе­нием сознательного человеческого творчества, государство должно было служить определенным целям; естественнее всего было рассматривать его постоянно с той точки зрения, на­сколько успешно оно служило этим целям, и тут же попутно предлагать разные реформы, которые сделали бы его более пригодным орудием для этих целей. Реформы эти выводились из природы государства, так как сама эта природа представ­лялась в телеологическом виде. Естественным, отвечающим природной сущности государства, именовалось как раз то, чего в действительных государствах не находили, но что казалось более соответствующим целям государства. Подобные квали­фикации «естественного» и вводят читателя в заблуждение, ожидая под «естественным» найти изображение действитель­ной природы государства, он получал на самом деле норма­тивные построения. Так как при такой постановке дела на факты действительной жизни обращали сравнительно мало внимания, то часто и не заботились о разграничении в из­ложении фактического материала от нормативных предложе­ний. Все это часто делает для современного читателя весьма трудным понимание соответственных литературных произведе­ний и, конечно, далеко не служит к выгоде научного иссле­дования.

Таким образом, в самой природе государства как предмета научного изучения заключались некоторые основания для вредного в научном отношении смешения каузальной и нор­мативной точек зрения. Но была для этого смешения и другая, более общая и более глубокая причина. Она заключалась в том, что сама идея причинности и закономерности лишь очень медленно и преодолевая большие препятствия пробивала себе дорогу в сознание людей. Первоначальные представления о причинности носили как раз такой характер, что идея кау­зальности и идея финальности мало разграничивались.

На самых ранних ступенях культурного развития идея всеобщей и необходимой закономерности совершенно отсут­ствует. Мир не представляется еще людьми подчиненным постоянным и неизменным законам; в нем видят скорее проявление сил довольно капризных, которые поддаются просьбам, увещаниям и угрозам и свободно могут допускать в своем действовании отступления от привычных путей. Мир полон чудес, которые, в сущности, даже и не представляются таковыми; это – правомерные и нормальные проявления свободы божественных сил, управляющих ходом вещей. Если в деятельности этих сил и усматривается какой-нибудь поря­док, то он строится скорее на подобие сравнительно свободной психической причинности, нежели строгой математически-механической. Мир кажется чем-то живым, подобным чело­веку; причинность природы вызывается эмоциями и желаниями присутствующих в ней таинственных существ. Подобно чело­веку эти существа более свободны, чем связаны. На них можно воздействовать средствами, аналогичными с теми, которыми люди воздействуют друг на друга. Греческое название для причинности в буквальном смысле слова означает «виновность». Когда Геродот говорит о причине греко-персидских войн, то он имеет в виду планы и расчеты людей; причинность же от воли людей не зависящая, сводится в его пред­ставлениях к актам богов, вмешивающихся в ход событий, причем особенно его интересует Немезида, карающая людей за чрезвычайную самонадеянность и гордыню. Более трезвый мыслитель Фукидид также в своей истории занимается, глав­ным образом, изучением человеческих сознательных поступков; остальная же часть причинности покрывается у него смутным обозначением капризной «судьбы». Даже таким крупным философам как Платон и Аристотель природная закономер­ность представляется не столько проявлением строгой каузаль­ности, т.е. зависимости будущего от прошедшего, сколько целесообразности, т.е. стремления к поставленным в будущем целям; так как в известных случаях цели могут и не дости­гаться, то в природе можно различать правильные и непра­вильные процессы. Формы государств бывают правильные и извращенные, рабство может быть естественным и искусствен­ным и т.п. Не пренебрегает и Аристотель ссылками на «судьбу».

И впоследствии философская мысль долго еще гораздо больше придает значения силам, формирующим мир (causa formalis) и стремящимся к целям (causa finalis), нежели при­чинам в тесном смысле этого слова (causa efficiens).

Соответственно с этим долго и понятие закона природы не получает надлежащей определенности. Слово «закон» само по себе двусмысленно; законами мы называем, во-первых, те формулы, в которых выражаем обобщения, передающие пос­тоянный и неизменный порядок процессов, происходящих в природе, во-вторых, те формулы, в которых выражаются предписания какой-нибудь власти, обращенные к воле людей. Разница в обоих случаях огромная. Законы в первом смысле, хотя и формулируются людьми, но содержание их от воли людей не зависит; эти формулы должны выражать собою порядок природы и потому законы в этом- значении слова неизменны и вечны; они не могут быть никем и ничем нарушаемы. Законы во втором смысле, напротив, суть нормы, создаваемые повелевающей волей, изменчивые, как и все акты этой воли; они обращаются к воле людей и этой волей могут быть нарушаемы.

Уже в древнейшей философии мы встречаемся с намеками на понятие закона в первом смысле слова. По-видимому, такой закон мира отыскивал уже Гераклит, о таких законах говорили стоики и еще более эпикурейцы, которые особенно далеки были от мысли о произвольном вмешательстве богов в ход земных событий. Но у других философов понятие закона сводилось часто к целесообразным распоряжениям разума-строителя, соорудившего мир и преследующего в нем свои определенные цели, которые могут и не достигаться. В сред­невековой литературе закон природы вполне определенно понимается как нормативное предписание божественной воли с телеологическим характером.., при определении закона больше всего обращали внимание на деонтологическую сторону, на отношение закона к предписанному им поведению. Что же касается неизменного порядка физической природы, то им занимались сравнительно очень мало; предметом главного внимания был нравственный закон, а не ход вещей в остальной природе.

Только в XVII столетии под влиянием успехов математи­ческого естествознания начинает прочно укрепляться идея вечной и неизменной закономерности процессов природы. Создается учение о механической причинности, действие которой незыблемо проявляется во всех процессах физической мира. При этом однако очень долго еще не умеют провести отчетливого разграничения между причинностью в процессах природы и логической необходимостью, в нашем мышлении. Рационализм XVII века убежден, что природа вполне разумна и потому различие между логическим законом достаточного основания и принципом причинности в процессах, происхо­дящих в пространстве и времени, долго остается не совсем ясным мыслителям этой эпохи. Очень хорошо все это выра­жено Спинозой. С одной стороны Спиноза убежден в без­условной причинности, проникающей весь мир. В «Этике» ч. I теорема 29 гласит: «в природе вещей нет ничего случайного, но все определено к существованию и действию по известному образцу из необходимости божественной природы»; теорема 33 развивает дальше эту мысль: «вещи не могли быть произведены Богом никаким другим образом и ни в каком другом порядке, чем произведены». Но с другой стороны в ч. II теорема 7 устанавливает положение: «порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей»; в этом положении мы встречаемся как раз с указанным смешением логической зависимости и природной причинности. Со времени Юма и Канта серьезной философской проблемой становится именно отношение нашего мышления к принципу причинности; дебатируется вопрос о том, коренится ли принцип причинности в области эмпири­ческого мира или же в самом познающем интеллекте.

Как бы то ни было, с XVII века физические науки положили в свою основу принцип механической причинности. Тогда же была сделана попытка перенести этот принцип и в область явлений духа, создать рациональную психологию, аналогичную в своем построении с рациональной механикой. В то же время пытались строить и системы социальной физики, т.е. приме­нить механическое объяснение к вопросам государствоведения. Но эти попытки оказались совершенно неудачными. Долго еще проведение идеи причинности и закономерности в область, где приходится иметь дело с человеческими поступками, натал­кивается на большие затруднения. Ведь эта область тем и отличается от сравнительно простого физического мира, что здесь проявляется какая-то свобода, какое-то творчество, с которыми мы не встречаемся при изучении физических яв­лений. Возникает вопрос: может ли быть совмещена идея причинности с этой свободой или нет? Если такое совмещение окажется невозможным, то надлежит ли отбросить свободу ради причинности, или же, наоборот, пожертвовать причин­ностью ради свободы? Эти затруднения не вполне преодолены и в наше время. Хотя и существует психологическая наука, но ее представители и теперь разногласят по вопросу о характере психической причинности и о свободе воли.

Между тем правильная постановка вопроса о природе человеческого общества, как мы увидим ниже, возможна только на психологической почве. В настоящей книге я постараюсь доказать, что вопрос о реальности общества может быть решен только на почве представления о душе как об активном непространственном процессе. Если смотреть на душу отдель­ного человека как на устойчивую, раз навсегда данную ве­личину, как на «простую субстанцию», то единство и реаль­ность общества не могут быть поняты и приняты. Ведь тогда придется и для единого общества искать также соответственную простую субстанцию, Между тем найти такую субстанцию представляется совершенно невозможным. Представление же о душе как об активном процессе, как о деятельности дает возможность сравнительно легко разрешить проблему единства общества. Общество также есть активный процесс. Под именем общества мы разумеем единый процесс общения, который происходит между индивидуальными процессами духовной жизни, именуемыми душами отдельных людей. Ввиду присущей процессу духовного общения и взаимодействия самостоятель­ной закономерности, он может быть рассматриваем как особая цельность и составляет предмет особого изучения. Вот почему должна существовать особая социологическая наука.

История психологии нам показывает, как медленно входило в сознание людей это представление об активном, не субстан­циональном характере духовной жизни. Представления людей о душе начали развиваться вовсе не с изучения явлений сознания, которые составляют самую суть современной пси­хологии, но совершенно из других источников. Душа привле­кала к себе внимание людей на первых порах, с одной стороны, как самостоятельный невидимый дух, который может отделять­ся от тела, переживать его, переселяться в другие тела, и который служил предметом религиозного страха и поклонения, с другой же стороны – как организующий принцип живого тела, столь же смертный, как и само тело, и понимаемый в материалистическом смысле как особо тонкое вещество, за­нимающее пространство. Отсюда развилось двоякое направле­ние в позднейшей психологической науке: наука о духовной простой субстанции, которая сделалась предметом религиозно-метафизических спекуляций, и наука о жизненных процессах, для которых духовные явления играли роль организующего начала, регулятора и направителя. Метафизическая «рацио­нальная» психология усердно разрабатывалась философами средневековыми и нового времени, пока ей не был нанесен жестокий удар Кантом с его критикой учений о духовной субстанции. Но этот мыслитель также отвлек психологию с надлежащего пути, так как отрицал непосредственную данность психических переживаний, выделив совсем из области эмпи­рических духовных явлений «трансцендентальные» условия познания, перед которыми на равных правах развертываются явления как физического, так и психического мира. На почве же исследования биологических проблем наука о душе при­нимала нередко ярко материалистическую окраску и чрезмерно сближалась с науками о мире физическом, так что в психо­логию стремились перенести все методы естествознания, не исключая даже количественного измерения. Часто эти два направления вступали между собой в своеобразные сочетания, придававшие двойственный характер всей психологической теории. Это мы видим в психологических учениях Платона и Аристотеля, у схоластиков, в психологии Вольфа и его школы; ярко выражен такой дуализм в наше время в учении Фехнера. Иногда даже прямо различались две души: низшая, раститель­ная и смертная, и высшая, неразрушимая и даже индивиду­ально-бессмертная.

Что касается явлений сознания, то на них обратили вни­мание позже всего и лишь в новейшее время стала постепенно укрепляться теория духовной активности и качественно-твор­ческой психической причинности. Некоторые намеки на такое представление о духовном процессе содержатся в учении о душе представителей стоической философии, в волевых теориях Августина и Дунса Скота; более твердую основу заложил для этой концепции Лейбниц, в философии которого монада есть духовное существо, творчески порождающее из себя весь мир. Метафизика Фихте, Шеллинга и Гегеля шла навстречу такому пониманию духовной жизни; в наше время под него подведена прочная научная опора трудами, главным образом, Мэн де Бирана во Франции и Вундта в Германии. Но рядом с таким представлением о душе все время держались и держатся попытки распространить на духовную жизнь физико-механи­ческую закономерность. Сторонники подобных воззрений обыкновенно атомизируют духовную жизнь и стараются изобразить ее как особый вид механики простейших элементов, каковыми обычно выставляются ощущения и представления. Такой характер носила психология эпикурейцев, к подобной же концепции в большей или меньшей степени всегда скло­нялись все представители психологического интеллектуализма, противополагаемого волюнтаризму. Некоторые последователи этого направления приходили к сильно выраженным матери­алистическим теориям, как, например, Гоббс. Другие понимали нематериальный характер духовных процессов и тем не менее не отказывались от создания психической механики простей­ших элементов. Такой характер носят учения английских ассоциоцианистов и германская школа Гербарта. Один из представителей английской психологии – Дж.Ст. Милль – доходит до концепции «духовной химии», т.е. признает, что результаты психических процессов представляют собой нечто отличное от своих причин, и с известными оговорками до­пускает даже свободу воли, но все-таки принципиально не отделяет психической причинности от физической⁴⁷.

Так как механистические теории духовной жизни и в наше время еще упорно поддерживаются многими психологами и не психологами, то под их влияние попадают и социологи. В таком случае им не удается построить удовлетворительной теории общественного процесса и решить вопрос о реальности и единстве общества. Этими недостатками отличаются... даже работы некоторых социологов, причисляющих себя к психо­логической школе, как, например, Тард.

Наконец, вредно отражалось на науке об обществе и то обстоятельство, что долго не умели провести принципиального разграничения между историческим и социологическим изуче­нием общественных явлений. Внимание историков, конечно, всегда было сосредоточено на общественных явлениях. Притом и историки, подобно юристам и политикам, долгое время исключительным предметом своих исследований делали госу­дарство. Разрабатывалась, главным образом, история полити­ческая, дипломатическая и военная. Лишь в недавнее время, в сущности, не раньше XVIII века, стали привлекать к изу­чению и другие стороны общественной жизни, приурочивая их опять-таки к эволюции государства. Только во второй половине XIX столетия начали более или менее отчетливо вырисовываться контуры так называемой культурной истории, которая тем и отличается от истории политической, что она не ставит государство в центр своих изысканий, но обращает преимущественное внимание на эволюцию других сторон общественной жизни, более или менее независимых от государства, и других видов общественных соединений помимо государства.

Но история не есть социология. В то время как социология ставит своей задачей абстракции и обобщения, хочет найти вечные и неизменные законы, по которым происходят общес­твенные процессы всегда и везде, история занимается деталь­ным изучением конкретной общественной действительности, изучает отдельные события и состояния в определенные моменты времени и в определенных местах пространства, обращая внимание, главным образом, не на то, в чем эти процессы сходны, но на то, что составляет их отличительные особенности друг от друга. Однако это различие методов и точек зрения долго не сознавалось. Впервые резко выдвинуто различие между знанием номотетическим и идеографическим, между методом генерализирующим и индивидуализирующим трудами Виндельбанда и Риккерта в самое недавнее время, но и теперь это различие усвоено далеко еще не всеми историками и социологами. От этого страдает и история, и социология. Последняя⁴⁸ страдает в том отношении, что недостаточное отграничение ее от истории также мешает точной формули­ровке понятия социального закона. Привыкнув в области истории иметь дело с неповторяющимися причинными рядами, социологи переносят то же представление и в общую науку об обществе. В результате под видом социологических законов нередко преподносятся простые схемы разыгравшегося исто­рического процесса или же в лучшем случае законами име­нуются типы общественных процессов, т.е. такие обобщения, которые занимают среднее место между индивидуальной дей­ствительностью исторического характера и неизменными и вечными социальными законами. Типы эти уже потому не законы, что они по самому понятию допускают исключения. А схемы происшедшего исторического процесса потому не могут претендовать на звание социальных законов, что они выражают собой только однократный процесс, а вовсе не неизменный порядок вещей.

В такой ошибке, между прочим, повинен, как мы увидим, и сам основатель социологии Огюст Конт, предложивший в качестве основного социологического закона свою формулу «трех фазисов», которая, в сущности, представляла, только одностороннюю схему происшедшего в определенной группе народов культурного процесса развития...

ИСТОЧНИК

Социология в России XIX – начала ХХ веков. Социология как наука. Тексты. Вып. 2 / [под ред. В.И. Добренькова]. – М.: Международный Университет Бизнеса и Управления, 1997. – С. 114–125.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. Какие науки, кроме социологии, и как изучают общество?

2. Какова конечная цель исследования общества разными науками?

3. Какие вопросы об обществе не входят в компетенцию ни одной общественной науки?

4. Разрешение каких вопросов, по мнению В.М. Хвостова, берет на себя социология?

5. Как В.М. Хвостов понимает общество?

6. Почему изучение человека «только и мыслимо в связи с изучением общества»?

7. В чем, по В.М. Хвостову, состоит сложность развития социологии как науки?

8. Какова история становления социологии?

9. В чем были достижения и недостатки литературы, посвященной изучению общественных процессов, до социологии?

10. Почему при изучении общества необходимо проводить различие между натурой и культурой?

11. Что такое закон?

12. Что вредно отражалось на науке об обществе?

13. Чем история отличается от социологии?

ТЕКСТ 2