Заключение.
Мне уже 34 года. Но я по-прежнему, как тот 24-летний юнец, не устаю ждать, когда же Россия встанет с колен, сосредоточится, воспрянет ото сна и наконец-то позаботится о себе самой, а, например, не о признании Приднестровья в 2018-м году кредитным дождём, мощным фронтом накрывшим всю Океанию.
Мне уже 34 года. Мы с Россией почти ровесники, просто я на 4 года старше. Всю мою сознательную жизнь эта зрелая тридцатилетняя восхитительная женщина кружила мне голову, заставляя любить себя и быть с собой вопреки всему. Как же Россия хотела, чтобы я уехал… Она не выгоняла, но мастерски создавала все условия для моего отъезда. Когда я был аспирантом, она платила мне нищенскую стипендию, которой хватало только на то, чтобы вызвать смех у иностранных коллег. Россия не уважала мои мысли, вытесняя тех, кто их читал, из телевизора в «Newsweek», ИНСОР или Интернет. Россия разочаровывала меня низким уровнем реципрокности своих граждан, с утра до вечера перед телевизором ненавидящих партию и правительство, при этом не ударяющих ни палец о палец, ни ступни о пол избирательного участка.
Устами своих лидеров Россия, честно забыв про совесть, говорила мне сквозь телевизор, что она давным-давно решила, «что делать и чем заниматься», потом долго и громко хлопала этому, потом обеими головами своих орлов (одна из которых уже принадлежала «хромой утке») нервно оправдывалась, что выбор всё-таки есть, чтобы в итоге подтвердить, что выбор был, но не у меня, а у того, кого выбрали.
Страна за волосы тянула себя и меня с собой в прошлое, тонко намекая, что будущего в её пределах мне не видать. Я мысленно спасался, цепляясь за спиралевидное движение российской истории, и становившиеся всё более очевидными повторяющиеся круги воображал турами спирали. А она всё сжималась, чтобы однажды, когда сдавливающие её недра из бесценных станут обесцененными, а недрораспорядители проглядят и не успеют посильнее закрутить гайки, распрямиться сопровождением очередной революции.
Тогда, в 24 года, мы с другом пересмотрели «Куклы». И после них сказали: «Представляешь, как раньше можно было…» А потом сами себя поймали на мысли: «Мы уже думаем в категориях «как было можно»… Мы, такие свободные и неограниченные, выросшие в новой России, впитавшие свободу если и не через кровь, то через экран и монитор, удивляемся тому, что было 10 лет назад, понимая, что теперь так нельзя…»
И мы стали ставить многоточия. Никаких точек. Одни нюансы и контексты. Мы стали, как российская власть. И мы ничего не сделали, чтобы было по-другому. Нет не только обломков самовластья, но и наших имён. Нечего писать, не на чем. Пускай мы всегда ходили на все выборы и иногда на какие-нибудь марши, писали в блоги и суды, не пропускали автомобили чиновников с мигалками и учили своих детей и студентов свободе, не проходили мимо замерзающих пьяниц и приносили одежду доктору Лизе, сдавали кровь в день донора и не сдавались каждый день, мы сделали очень мало. Мы пытались ответствовать за страну, но она нам не отвечала.
Моя супруга, наши дети – мы гордимся нашей страной. Её великой историей и выдающимися технико-технологическими достижениями прошлого. В настоящем мы гордимся недрами России, её трубопроводами, нефтяными вышками и платформами, газораспределительными и насосными станциями, но нам по-прежнему стыдно за российские автомобили, бытовую технику и отношение государства к личности.
Я плоть от плоти этого народа, и что бы ни думалось мне в рамках гражданской политической культуры о ценностях либерального общества, о чём бы ни мечталось на исходе российского демократического транзита, предпочту ему сильное государство (слишком мало в мире примеров демократических режимов, подкреплённых сильной государственностью). Родной, то ли ещё гибридный, то ли уже авторитарный режим милее неприжившихся западных институтов. Я совершенно не хочу, чтобы мой шестилетний сынишка, как я в 1993 году, не знавший, что такое «конституционный кризис», бегал по квартире и кричал сквозь слёзы, страх и телевизионную картинку из Москвы: «Папа, война!» И в этом смысле искренне благодарю хозяев Белого дома и Кремля за то, что в 2011 году они договорились.
Это вечная проблема российского государства, не зависящая от личности первого лица, - противопоставление свободы порядку, навязываемая сначала историей, потом властью необходимость выбирать между способностью государства эффективно выполнять свои функции без претензий на эту монополию со стороны нелегитимных субъектов и разрастанием государства, посягающим на личную свободу граждан под предлогом исполнения своих функций.
Наивно было преувеличивать роль личности в истории, связывая бóльшую свободу 90-х и бóльшую несвободу 2000-х исключительно с личностями президентов. Очевидно: они могли удачно канализировать массовые настроения конца 80-х и конца 90-х соответственно, что и обеспечивало им поддержку большинства. К тому же само время (при помощи властей, первой и четвёртой) на рубеже тысячелетий дискредитировало демократические институты и сопутствующие либеральные ценности, считая гибридный режим демократическим, а его не самый гражданственный истеблишмент – демократами. Слабость демократических институтов и неэффективность госаппарата породили необходимость усиления государства, которое в соответствии с исторической памятью не могло не начать наступление на не сформированное до конца гражданское общество и не перейти от канализирования массовых настроений к их формированию. При этом стилистически и дискурсивно первые лица отличались разительно, во многом формируя дух своего времени.
Нам так и не хватило ума оценить по достоинству историческую эпоху Бориса Ельцина. Мы загоняли её в узкие, идеологически детерминированные рамки от «ура, свобода!», забывая про отсутствие государства, до «позор, безвластие!», не помня о свободе. Потом началась не новая, а другая Россия. С Путиным.
С Медведевым.
С Путиным. Россия, которая на официальном уровне с помощью СМИ выхватила из контекста 90-х негативные черты и сделала их определяющими для оценки эпохи. Конечно, несколько раз в год (1 февраля, 23 апреля, 12 июня, 22 августа, 12 декабря) российская власть вспоминает с благодарностью того, кто 21 год назад передал ей пост и страну. Но общий фон отношения не изменился и в 10-е – 90-е по-прежнему «лихие».
Борис Ельцин и новая Россия. Она, эта новая Россия, была моей в детском саду и в школе. Но потом я вырос (правда, без России).
Никакая она не новая, хотя и по-прежнему моя.