Реальность принимаемого сегодня.
Современная российская власть прекрасно владеет пунктуацией. Она – власть контекста и власть нюансов. Любая точка (даже невозврата) легко превращается то в запятую, то в вопросительные, восклицательные знаки, то в двое- или многоточие. Контекст меняется, и отношение к прошлому вместе с ним.
Нынешняя федеральная власть рождалась в эпоху Бориса Ельцина. Из аудиторий Ленинградского университета имени Жданова, дрезденского Дома дружбы, кооператива «Озеро», мэрии Санкт-Петербурга она перетекала в Кремль, желейно подтягивая своих представителей выше и выше. Иногда она оказывалась объектом парламентских расследований, иногда проигрывала конкурентные выборы в результате собственных политтехнологических провалов, после чего вовсе оставалась без власти, иногда смотрела на резиновую, сатирически высмеиваемую то ли Шекспиром, то ли Шендеровичем себя. Из большинства работоспособных институтов 90-х российская власть сохранила безусловное уважение к президентству, благодаря которому на рубеже веков и получила высший пост, апробировав успешную практику редуцированных до плебисцита с известным результатом выборов. Извлекая из истории своего пути к вершине уроки, власть негласно запретила критиковать себя, расследовать себя, смеяться над собой и запретила себе проигрывать выборы, решив в итоге, что она «послана России Богом». Будучи умной, начитанной, высокоинтеллектуальной, иногда даже пишущей стихи (то ли для «Агаты Кристи», то ли для Аллы Пугачёвой), понимая необходимость занятий политтехнологической компаративистикой, власть нашла очевидную точку отсчёта, в сравнении с которой, на отрицании эпохи которой она могла бы развиваться.
90-е стали «лихими» в 2000-е. Наблюдая иногда за очередными телевизионными дописываниями прочих знаков препинания к точке, удивляюсь, как я, вполне себе советский перестроечный (до 4-х лет) ребёнок, ходивший в 90-е в детский сад и школу, выжил среди постоянной автоматной стрельбы. Как не был задавлен «шестисотым», задушен золотой цепью или малиновым пиджаком. Как умудрялся находить дорогу домой среди этого «хаоса 90-х», когда на каждом углу лежала жертва заказного убийства. Как не возненавидел заграницу, хотя именно мировая закулиса инспирировала каждое публичное несогласие с родной властью.
Это было время, когда, говоря «наши», не уточняли: в кавычках или без, а «Молодая гвардия» была только романом и издательством. Пропаганда не лезла в виде «Мишек» и книжек в детские сады и школы, а моим нравственным воспитанием занимались те, кому положено, – родители, которым государство всеми силами не мешало.
Тогда я учился понимать, что президент – это не «наше всё» и не навсегда. Он мог вести себя так, что мне было стыдно за него и мою страну, что свободные телеканалы смаковали неоднократно, но он хотя бы не улыбался в интервью, говоря о гибели людей. Благодаря СМИ я знал, что самый главный человек в России совершает самые главные ошибки, за которые его критикуют, периодически призывая отдать вместе со всем истеблишментом под суд. Я рос в стране, в которой после воззваний поднимать самолёты и бомбить Кремль можно было греть не нары, а кресло в Совете Федерации, выиграв губернаторские выборы. Я понимал, что побеждённых политических врагов не добивают и не загоняют в угол (хотя и не было в моём детстве бросившейся из угла на меня крысы). Но то, что это были, к сожалению, не нормы, а лишь воля первого лица, ушедшая вместе с ним, я понял позже. Это теперь я знаю, что жить с мыслью о том, что президент неминуемо уйдёт легче, чем с вопросом «насколько он вернулся?»
В эпоху Бориса Ельцина у меня был выбор, хотя мне не было 18-ти. У меня был пульт (теперь, кстати, есть и пульт, и 18, но выбора нет). Я щёлкал пультом и выбирал формат телевойны: Березовский против Гусинского, Гусинский против Березовского, двое против Примакова и Лужкова, семеро против Зюганова. Это была телевизионная эпоха, когда власти можно было в прямом смысле беспардонно залезть в трусы, изучая подробности функционирования её тазобедренных суставов, а обломки железного занавеса никак не могли придавить рассказывающих по всем каналам про антинародный режим коммунистов.
При этом я знал, что страна периодически пытается развалиться на части, что некоторых региональных глав распирает от проглатываемого суверенитета, которого всё равно мало, что календарный месяц не может совпадать с тем, за который родители получают зарплату, что компетенция государства иногда граничит с порогом госучреждений, что война – это не в 45-ом где-то на западе, а сейчас – на российском Кавказе, что оно само не может защитить меня от терактов, живи я в Грозном, Будённовске, Кизляре, Волгодонске или Москве.
После Бориса Ельцина разбитая государственная машина стала мощнее и выносливее, но скорость не увеличила. Ни структурирование институтов, ни выстраивание и цементирование вертикали, ни сохранение и развитие сверхпрезидентализма, ни переход власти к легитимным субъектам от неформальных не сделали государство сильнее и устойчивее. Легитимность политической системы обеспечивается доверием не к институту даже, а к одному лицу, от здоровья и силы слова которого напрямую зависит. Делегирование обществом полномочий на самый верх, минуя промежуточные уровни власти (назначаемые с 2004 года), и управление из одного центра, неподотчётного никому, воспроизводящего легитимность путём использования находящихся почти под тотальным контролем федеральных телеканалов, зависимость властной конфигурации на многие годы вперёд не от институтов и норм, а от личных договорённостей, основанных на «чувстве локтя», - вряд ли добавляют стабильности и устойчивости российскому государству. Плебисцитарные вождистские, делегативные демократии могут вполне комфортно функционировать в условиях демократических транзитов, обеспечивая приемлемую управляемость демократизирующихся обществ на промежуточных этапах, но сохранение подобных конструкций, опирающихся на единственного человека, возглавляющего неподотчётный обществу аппарат управления, и после наступления режимной консолидации, когда уже очевидно, что модернизация означала сколковизацию, заtwitterивание и овконтачивание (а не значительную либерализацию системы, например), - вовсе не способствует развитию политического режима и адекватным ответам на внутренние и внешние вызовы.
Ошибка – не видеть среди них излишнюю концентрацию власти у одного субъекта. Теперь даже и олигархов нет – остались одни крупные предприниматели. Все успокоились и покорно носят: то правительственную ручку, то телеканалы, то весь бизнес целиком. И всё к ногам власти (конечно, «если государство скажет»). Причём если в 90-е они государство подменяли, то теперь себя «от государства не отделяют»10 - эволюция сознания.
И у нас сейчас везде новое телевидение. По всем каналам.
Владимир Путин триумфально переехал из Белого дома не только в Кремль, но и, минуя пресс-конференцию в аэропорте Астаны и новогоднее обращение-1999, в каждый телевизор страны, со временем вытеснив оттуда половину команды НТВ. При этом я, старшеклассник с претензией на первокурсника, уже вспоминал, как в кадре эпохи Ельцина умещались и сам первый президент России, и высмеивающая его резиновая копия. Тогда умевший улыбнуться над страной и собой премьер Черномырдин знакомился со «своей» куклой, спрашивая, почему она такая «мордастая». Теперь, даже после осетров, тигров, белых медведей, леопардов, китов и собак, премьер Путин не смог бы встретиться со «своей» – не встречается в природе.
Российская власть поумнела – она не забыла инструмент, а нашла ему новое применение. Теперь «песочат» не власть, а от её имени. «Песочить на Первом» - это в розовых антуражах примерять на создающее рейтинг население розовые очки. Незачем ждать, пока «Время» покажет, как будут развиваться события. В свете «Прожектора» у них всегда розовый вид.
Власть достаёт и телекиллеров из нафталиновых шкафов, когда ей нужно складировать туда же отслужившие своё кепки (или тюбетейки).
Верхом десакрализации по собственному желанию российская власть позволила стать юмору. Под новый год она теперь активно насаждает «мультличности», под гармонь и бубен рифмующие «и теперь хвалёный Opel оказаться может в …» - сатирой и не пахнет, только виртуозной пропагандой, изредка скатывающейся к откровенному хамству в виде «борзых ющенков».
Мы привыкли к искусству эвфемизмов. На цитаты расходится речь11 получившего первую премию имени Листьева Леонида Парфёнова, который и в самом деле «не борец». Талантливый человек сказал вслух то, что знали все. Они так умеют. Шевчуки, Макаревичи, Парфёновы – они не Мандельштамы, хотя бы потому, что Путин – не Сталин, но как же силён запрос на публичное несогласие. Настолько, что минутная беседа, незатейливая песенка или лауреатская речь становятся едва ли не гражданским подвигом. Мы знаем всё и всё понимаем, но не вмешиваемся. И верхом гражданской активности большинства остаётся искренний смех на концерте «Поэта и гражданина».
Но власть помнит уроки истории и Ливии и оставляет отдушины. Поэтому ещё читают «Коммерсант» и «Газету.ру», слушают «Эхо» и «РСН», смотрят «РЕН». У Андрея Колесникова пока отняли только Тину Канделаки, а не монополию на публичную иронию в адрес Владимира Путина. Блогеров, конечно, сажают, но специфика интимности власти и Интернета пока не приобрела китайских масштабов.
И власть надо поблагодарить. За то, что остановила войну в Чечне, за то, что сохранила субъектность российского государства в пределах российских границ, за то, что сумела оседлать успешную конъюнктуру цен на углеводороды (за то, что продолжает кататься на этой «лошадке», надо ругать). За то, что она хотя бы стремится к инновациям и хотя бы рассуждает об излечении от «голландской болезни». За то, что сначала создала, а потом разделила, но не раздала Стабфонд (за это отдельное спасибо Алексею Кудрину). За то, что она вкладывала нефте- и газодоллары не только в себя, но и в национальные проекты. За то, что, с перепугу создавая авангарды антиоранжевой молодёжи, попутно сотворила новые социальные лифты, экологические, инновационные и социальные проекты для молодых. За то, что она умна и не закручивает до конца гайки. За то, что в 2009 году население страны впервые не уменьшилось. За то, что подписала с США СНВ-3. За то, что осчастливила нас всех Олимпиадой-2014, Чемпионатом мира-2018 и пока не осчастливила Евразией-1984.