Николай семенович лесков

1831 – 1895

Николая Семеновича Лескова чаще, чем какого-либо другого писателя, на­зывают "оригинальным", "удивительным", "необычным". Может быть, поэтому при жизни его талант не был оценен по достоин­ству. Да и сейчас, в наше время, влияние Лескова на русскую литературу, его вклад в развитие нашей художественной культу­ры только начинают изучаться в полном объеме.

А между тем еще Л. Н. Толстой говорил о Лескове как о пи­сателе "с оригинальным умом", считал его произведения прек­расными, замечая при этом, что "чем больше его будут читать, тем сильнее будет расти его влияние на русское общество”.

Высоко оценивали творчество Лескова и А.П.Чехов, и Ап. Григорьев, и многие другие его именитые современники. На­чало же изучению творчества Лескова положил А. М. Горький, счи­тавший его одним из своих учителей и написавший в 1923 году: "Как художник слова Н. С. Лесков вполне достоин встать рядом с такими творцами литературы русской, каковы Л. Толстой, Гоголь, Тургенев, Гончаров... Лесков – самобытнейший писатель русский, чуждый всяких влияний со стороны".

"Он любил Русь", – сказал о Лескове М. Горький. На про­тяжении всей своей жизни сохранял писатель глубокий интерес к жизни русского народа. "Я не изучал народ, – писал Лесков. – Я вырос в народе, на гостомельском выгоне с казанком в руке, я спал с ним на росистой траве ночного под теплым овчинным тулу­пом <...> Я с народом был свой человек". Изъездив всю Россию "в самых разнообразных направлениях", Лесков приобрел глубокие знания своей страны, ее нравов, истории, искусства, поэзии и языка. Старая Россия, крепостная и пореформенная, раскрылась в его произведениях не только со всеми недугами и ранами, но и в замечательной красоте ее тружеников, героев и праведни­ков. "Я отмечаю такие явления, по которым видно время и вея­ние жизненных направлений массы", – писал о своих творческих задачах Н.С. Лесков.

В своих книгах он с любовью изображал ее необъятные просторы – "от Черного моря до Белого и от Брод до Красного Яру". Сколько пейзажей и типов вмещали в себя эти пространс­тва! Лесков никогда не был "кабинетным" писателем, узнавшим о своей стране из книг и журналов. Он подолгу жил в разных го­родах: Орле, Киеве, Пензе, Петербурге, хорошо изучил Москву, был в Новгороде, Пскове, Оренбурге, Одессе, знал прикаспийс­кие солончаки и плесы Поволжья, посещал Прибалтику и острова Финского залива. Он видел киргизские степи, покрытые "сереб­ряным морем" пушистого ковыля, и Ладожское озеро с густой Ка­релой и густозеленым Валаамом. Он любовался древней площадью, где "бронзовый Минин обнимал бронзового Пожарского", и с вос­хищением художника вычерчивал контуры любимого древнего горо­да над днепровской кручей, придавая ему подчас обличье сред­невековой миниатюры: "Сады густые и дерева таковые, как по старым книгам в заставках пишутся". Он любил широкие горизон­ты и ветры больших дорог. Свой литературный труд он связывал не с письменным столом, а с кибиткой и баркой, а жизнь писа­теля представлял всегда в разъездах, в движении, на новых местах, путешественником, туристом, "очарованным странником".

Свою творческую программу Лесков выразил так: "Я очень люблю литературу, но еще больше люблю живого человека с его привязанностями, с его нервами, с его любовью к высшей прав­де". Живой человек и его "правда" – вот ведущие темы, органи­чески и неразрывно слитые в созданиях Лескова. Одарен­ность, нравственная сила, героичность русского национального характера – такова его господствующая тема. Искусство, лите­ратура, по убеждению Лескова, должны "и даже обязаны сберечь сколь возможно все черты народной красоты".

Человек, личность для Лескова – единственная непреходящая ценность. Ему подчиняется все в своеобразной философии писате­ля. Любая идея поддерживается им, если она высказана ради че­ловека, если она не ущемляет чьей-то личной свободы. Идея для Лескова всегда "ниже" человека, и приносить его в жертву идее, по Лескову, совершенно недопустимо. "Не свет, а лично человек – вот кто дорог мне, и если можно не вызывать страда­ние, то зачем вызывать его", – писал Лесков.

Люди самых разнообразных сословий и профессий – мелкие купцы, мещане, священники и слуги, помещики и крепостные, знать и мелкие чиновники – все были равно значительны для пи­сателя. Для Лескова всегда и прежде всего важен сам человек, а не его место в мире. Самостоятельность и оригинальность че­ловека были для него залогом свободы личности, "свободы ума и совести", за которую он постоянно и упорно боролся.

Не разделяя революционных взглядов, Лесков верил, что общество само постепенно изменится под влиянием нравственных и религиозных идей, которые необходимо культивировать в наци­ональном сознании. Он верил, что постепенно народятся новые люди праведной жизни, они выйдут на арену истории, и – снача­ла одни, потом все – пойдут по пути любви и добродетели. По народному верованию, говорил Лесков, без трех праведных не стоит ни один город, и поэтому со всей страстью художника и патриота искал он на русской земле "хотя бы небольшое число тех праведных, без которых несть граду состояния". За безот­радными фактами отсталости и бескультурья народа в России Лесков видел выдающуюся одаренность и великое призвание наро­да.

■ Своеобразие мировосприятия и творческой судьбы

Николай Семенович родился 4 (14) февраля 1831 года в сельце Горохове Орловского уезда. В автобиографической замет­ке Лесков писал: "По происхождению я принадлежу к потомствен­ному дворянству Орловской губернии, но дворянство наше моло­дое и незначительное, приобретено моим отцом по чину коллежс­кого асессора. Род наш собственно происходит из духовенства, и тут за ним есть своего рода почетная линия. Мой дед, свя­щенник Димитрий Лесков, и его отец, дед и прадед все были священниками в селе Лесках <...>. От этого села "Лески" и вышла наша родовая фамилия – Лесковы".

Отец писателя, Семен Дмитриевич, "не пошел в попы", а пресек свою духовную карьеру тотчас же по окончании курса на­ук в Севской гимназии", хотя был человеком хорошо богословски образованным и истинно религиозным. "Выгнанный дедом из дома за отказ идти в духовное звание, отец мой бежал в Орел с со­рока копейками в кармане, которые подала ему его покойная мать "через задние ворота", – вспоминал Н. Лесков.

Семен Дмитриевич учительствовал, служил делопроизводи­телем дворянской опеки в Орле, в Петербурге "по министерству финансов", затем на Кавказе, а в 1830 году Семен Дмитриевич возвратился в Орел и женился на Марье Петровне, девушке из небогатого дворянского рода Алферьевых. Некоторое время, как вспоминал Н.С.Лесков, отец был "заседателем от дворянства в орловской уголовной палате", проявил себя при этом человеком честным, справедливым и неподкупным и в итоге "остался без места". "Пятидесяти лет, в полном расцвете сил, ума и способ­ностей, с богатым служебным опытом, приходилось уходить в отставку, не выслужил даже какой-нибудь пенсии".

Лесковы переезжают на маленький хутор Панино, "где была водяная мельница с толчеею, сад, два двора крестьян и около сорока десятин земли". Жили Лесковы "в крошечном домике, ко­торый состоял из одного большого крестьянского сруба, оштука­туренного внутри и покрытого соломой". Жизнь в родительском доме была нелегкой и небогатой, но дала неизмеримо богатые впечатления, послужившие основой мировоззрения и мировосприя­тия писателя. Особенно значимы были для Лескова два аспекта: религиозный и связанный со знакомством с жизнью крестьян.

"Религиозность была во мне с детства, – вспоминал писа­тель, – и притом довольно счастливая, то есть такая, какая рано начала во мне мирить веру с рассудком. Я думаю, что и тут многим обязан отцу. Матушка тоже была религиозна, но чис­то церковным образом, – она читала дома акафисты и каждое первое число служила молебны и наблюдала, какие это имеет последствия в обстоятельствах жизни". Особенно значимым стало для Лескова то, что в деревне он жил "на полной свободе, ко­торой пользовался как хотел. Сверстниками моими были кресть­янские дети, с которыми я и жил и сживался душа в душу. Прос­тонародный быт я знал до мельчайших подробностей и до мель­чайших же оттенков понимал, как к нему относятся из большого барского дома, из нашего "мелкопоместного курничка", из пос­тоялого двора и с поповки. А потому, когда мне привелось впервые прочесть "Записки охотника" И. С. Тургенева, я весь задрожал от правды представлений и сразу понял: что называет­ся искусством".

Лесков понял, что для того, чтобы все, о чем пишешь, могло называться искусством, "народ просто надо знать, как самую свою жизнь, не штудируя ее, а живучи ею. Я, слава Богу, так и знал его, то есть народ, – знал с детства и без всяких натуг и стараний; а если я его не всегда умел изобра­жать, то это так и надо относить к неумению".

Первоначальное образование Лесков получил в семье род­ной сестры матери Н. П. Страховой, где проявилась его одарен­ность, способность легко постигать то, что другим давалось с большим трудом.

Пять лет, с 1841 по 1846 годы, Лесков проучился в Ор­ловской гимназии и оставил ее, в чем потом весьма раскаивал­ся, так как, несмотря на самостоятельно приобретенную им ог­ромную ученость, считался человеком "без образования", что до­вольно больно ранило его самолюбие.

Но главное свое образование – "образование души" Лесков обрел в своем Доме. Уже потом, будучи маститым писателем, он вспоминал наставления отца, его желание передать сыну свой жизненный опыт: "Я хотел бы излить в тебя всю мою ду­шу...". Вспоминал, потому что "не изменял вере отцов", оста­ваясь "уверенным православным".

Христианское миропонимание, воспитанное в родительском доме, определило восприятие Лесковым действительности. Он ви­дел и ложь, и жестокость, и бесчестие, но при этом был убеж­ден, что жестокость, бесчеловечность рождается в людях тогда, когда они утрачивают "дух взаимопомощи и сострадания". Лесков был убежден, что человек изначально более склонен к добру, нежели ко злу. Он писал: "Опыт показывает, что сумма добра и зла, радости и горя, правды и неправды в человеческом общест­ве может то увеличиваться, то уменьшаться, – и в этом увели­чении или уменьшении, конечно, не последним фактором служит усилие отдельных лиц". Писатель был убежден, что, только уст­роив жизнь на христианских началах любви, сострадания, взаи­мопомощи, можно рассчитывать на обновление жизни.

В годы, когда, по словам Л. Толстого, в обществе "все переворотилось и еще только укладывается", Лесков, как и все писатели и мыслители, искал те опоры, на которых может быть построено здание современной жизни. И одной из таких опор стала для него "бабушкина мораль", о которой он пишет в рома­не "На ножах". Складывается, хранится и оберегается эта мо­раль в Доме, в Семье. Именно здесь писатель искал тех, кто вносил "посильную долю правды и света в жизнь".

В рассказе "Неразменный рубль" перед читателем возникает образ мудрой, доброй бабушки, которая, толкуя сны внука, разговаривая с ним, незаметно вкладывала в его душу основы любви, добра и правды, на которые он будет опираться потом всю свою жизнь: "Неразменный рубль, – говорила она, толкуя сон внука, – по-моему, это талант, который Провидение дает человеку при его рождении... Неразменный рубль – это есть си­ла, которая может служить истине и добродетели, на пользу лю­дям, в чем для человека с добрым сердцем и ясным умом заклю­чается самое высшее удовольствие. Все, что он сделает для ис­тинного счастия своих ближних, никогда не убавит его духовно­го богатства, а напротив – чем он более черпает из своей ду­ши, тем она становится богаче". Прообразом литературной ба­бушки была Акилина Васильевна Алферьева – настоящая бабушка писателя, которую все звали Александрой Васильевной, а Лесков в своих воспоминаниях – Акулиной Васильевной. Происходила она из "достаточной купеческой семьи Колобовых", а в дворянский род, как рассказывает Лесков в "Несмертельном Головане", она была взята за красоту, причем "лучшее ее свойство было – ду­шевная красота и светлый разум, в котором всегда сохранялся простой народный склад". Сын писателя, Андрей Николаевич, подчеркивал, что "Душу народа первая раскрыла, дала верно по­чувствовать Лескову Акилина Колобова". С ней путешествовал Лесков по русским монастырям, в чем для него было "очень мно­го привлекательного".

Читая произведения Лескова, мы понимаем, что все нравс­твенные идеалы, представления о добре и правде он вынес из детства. Как пишет Н. Н. Старыгина, дома мальчик слышал про­поведь "о любви, о прощенье, о долге каждого утешить друга и недруга во имя Христово" и видел торжество добра над злом, света над мраком души ("Зверь"). Здесь мальчик убеждался, что только добро "делает око и сердце наше чистыми" и тогда "око и сердце" чутко распознают добро и зло ("Пугало"). Детей здесь учили почитать старших, любить и уважать друг друга ("Жемчужное ожерелье"), и они получали первые уроки благородс­тва, чести, святости ("Томленье духа"). Дедушка Илья настав­лял мальчика: "Ты вот что, <...> ты мужика завсегда больше всех почитай и люби слушать" ("Пугало").

В родительском доме Лесков открыл для себя мир книг, среди которых были, как он вспоминал впоследствии, "И духовные, и светские, и даже медицинские.<...> Понуждения к учебе не было, и будущий ненасытимый книголюб пристращается к чте­нию собственной охотой". Вспоминал потом Лесков и о книгах, наиболее памятных и дорогих для него: "Сто двадцать четыре священные истории из Ветхого и Нового Завета, собранные А.Н., с присовокуплением к каждой истории кратких нравоучений и размышлений. В двух частях". Причем прочел эту книгу Лесков, "имея пять лет от роду". В первом классе гимназии, когда Лес­кову было десять лет, – это "чтение из четырех евангелистов".

Воспоминания о Доме, о детстве глубоко запали в душу писателя, и через много лет в его памяти оживали родные лица и звучали дорогие сердцу голоса. Именно из детства вынес Лес­ков убеждение в том, что русская земля полна людей, которых можно назвать праведниками, людей, которые хранят в своем сердце "закон любви", живут согласно слову Божьему, живут "по правде".

Таких почитателей святости и чести можно встретить и в петербургском кадетском конкурсе ("Кадетский монастырь"), и в деревне Пустоплясы ("Пустоплясы"), и в маленькой избушке на поляне ("Маланья-голова баранья") и даже на краю света ("На краю света"). "Эти люди не видны, незаметны, но ежедневно, ежечасно совершают они подвиг доброго участия и помощи ближ­нему. Они "пламенеют желанием добра" (вспомним слова Н. В. Го­голя) и исповедуют религию деятельной любви. В этом состоянии их душ, в этой религии – красота их мира. Такие люди ред­кость, но они восстанавливают веру в возрождение Человека. Знакомишься с ними и – восхищаешься, на душе теплеет, а во­круг светлеет. "И куда ни глянь – все чудо: вода ходит в об­лаке, воздух землю держит, как перышко..." ("На краю света"). В лесковском художественном мире случаются чудеса" (Н.Н.Cтарыгина).

В легенде "Лев старца Герасима" праведный и добрый ста­рик Герасим спас брошенного и измученного жаждой ослика, вы­лечил раненого льва. Старик и звери подружились и, всем на удивление, жили дружно, помогая друг другу. В рассказе "Хрис­тос в гостях у мужика" в гости к мужику обещает прийти сам Иисус Христос, и чудо происходит: Христос пришел в сердце Ти­мофея и "сотворил себе там обитель", смягчил озлобленное сер­дце, вселил в него мир и покой. Даже если чудо происходит такое, "как в сказке", происхождение его вполне реально. Чудо – это сердце и душа человека, это сами люди, поступающие "со всем и добром и ласкою". Как пишет Н.Н.Старыгина, Лесков верит в человека как в существо духовно высокое, он поэтизирует нравственный подвиг своих героев. Со стороны они могут ка­заться совсем не героичными, окружающие над ними посмеивают­ся, называют их чудаками и даже дураками. "Но они, – пишет Лесков, – не безумны, не глупы и ничего шутовского из себя не представляют... Это люди любопытные...". А любопытны они тем, что сохранили душу живой, сберегли святую мудрость заповедей Христа. Вот как выписал эти заповеди в свою записную книжку Лесков: "1. Не сердитесь и будьте в мире со всеми. 2. Не за­бавляйтесь похотью блудной. 3. Не клянитесь никому ни в чем. 4. Не противьтесь злу, не судите и не судитесь. 5. Не делайте различие между разными народами и любите чужих так же, как своих. Все эти заповеди в одном: все, что желаете, что бы де­лали для вас люди, то делайте им".

Герои Лескова живут просто и естественно. Не философс­твуя, не мечтая о подвигах, не проповедуя абстрактной любви ко всему человечеству, они живут по законам любви и добра и помогают тем, кто нуждается в их помощи. "По словам Христа и по совести и разуму, – убежденно писал в 1888 году Лесков, – человек призван помогать человеку в том, в чем тот временно нуждается, и помочь ему стать и идти, дабы он в свою очередь так же помог другому требующему поддержки и помощи. Для геро­ев Лескова помогать другим – "просто ведь это". Дед Федос, предостерегая жителей села Пустоплясы от беды, внушал, что все люди ответственны друг за друга и должны помогать друг другу в тяжелые дни, а "чужою бедою не разживешься", как ска­зал другой герой Лескова – Селиван по прозвищу Пугало ("Пуга­ло"). Обворованный купец из рассказа "Воровской сын" не озло­бился, не обиделся на весь мир, а принял чужого ребенка как Божьего посла, усыновил его и воспитывает из "приемыша" доброго и порядочного человека. "Просто ведь это, – восклица­ет герой рассказа "На краю света", – водкой во славу Христову упиваться нельзя, драться и красть во славу Христа нельзя, человека без помощи бросить нельзя...". Казалось бы, просто, но для этого нужно иметь чистую совесть и открытое сердце, чуткое к чужой боли.

Даже сказовый стиль Лескова во многом формируется под впечатлениями детства: писатель старается как можно точнее передать особенности речи, услышанной когда-то, свойства мировосприятия и сознания своих героев, выразить их в слове, идущем из глубины народной жизни.

Всю свою жизнь Лесков искал на русской земле таких пра­ведников, подобно своему герою, старику по прозвищу Живая Ду­ша из сказки о Меланье: "Водил, водил меня Господь долго по свету... привел меня в отрадное место и сподобил узреть лю­бовь чистую", – с восторгом говорит Живая Душа. Такие "отрад­ные места" ищет и находит писатель на богатой характерами и людьми русской земле.

"В мудром художественном мире Лескова живо ощущение быстротечности человеческой жизни, но в этом мире есть и зна­ние того, что жизнь человечества бесконечна. И в этой беско­нечности важно видеть вечные духовные и нравственные ориенти­ры, помогающие человеку выстоять, оставаться Человеком в лю­бых ситуациях. Вечна Меланья, потому что имя ей – любовь. "Любовь не умирает: ты доживешь до тех пор, когда правда и милосердие встретятся и волк ляжет с ягненком и не обидит его". Лесков верит, что в борьбе добрых и злых сил победят все-таки добрые силы, что "не все валы сердиты и не все нах­лестывают, а есть и такие, которые выносят" ("На ножах"), и что темным силам противостоит светлая Русь и добрые люди, ко­торые на Руси никогда не переводились" (Н. Н. Старыгина).

■ Особенности литературно-общественной позиции

В литературу Н.С.Лесков вошел уже зрелым, сложившимся, повидавшим мир, жизнь и людей тридцатилетним человеком, сразу заявив о себе как о талантливом публицисте, а вскоре и как незаурядном художнике. Своей первой публикацией Лесков считал статью "Очерки винокуренной промышленности (Пензенская губер­ния)", которая появилась в 1861 году в четвертом номере жур­нала "Отечественные записки". Появившиеся затем в различных газетах и журналах очерки, статьи и заметки Лескова свиде­тельствовали о прекрасном знании автором реальной жизни, о глубоком проникновении в народную психологию, о независимости его взглядов и суждений, страстности выражения авторской по­зиции. Как пишет И.П.Видуэцкая о публикациях Лескова в газете "Северная пчела" (1862–1863), "из номера в номер автор "верх­них столбцов" последовательно проводит свои взгляды на акту­альные проблемы времени, постепенно раскрывая перед читателем свою концепцию русской жизни и перспектив ее развития. Лес­ков, как известно, вошел в литературу зрелым человеком с уже сложившимся мировоззрением, суть которого мало изменялась на протяжении его долгого творческого пути".

Сам писатель говорил о себе как о человеке со сложивши­мися и стойкими убеждениями: "Он пришел к нам, в наш кружок, с теми самыми взглядами, которые постоянно приводил и приво­дит в своих статьях у нас и в других периодических изданиях, где встречается его имя, – писал о себе Лесков в полемике с журналом "Современник". – Он <...> не полагает, чтобы зна­комство с Лондоном могло перевернуть его коренные убеждения".

Не разделяя радикальных революционных взглядов своих современников, Лесков, тем не менее, понимал, что обновление жизненного уклада миллионов русских крестьян необходимо, но в противовес революционному пути, идти по которому призывали революционные демократы, Лесков провозглашал возможность "мирного и стройного разрешения общественных вопросов". Она становится реальной, если проводить в стране реформы, ко­торые "твердо опираются на народной и исторической почве". Именно с этих позиций Лесков-публицист обсуждал вопросы раз­вития промышленности, экономики, сельского хозяйства в Рос­сии, образования и просвещения народа, положения различных социальных слоев, внутренней и внешней политики государства.

Так, в решении социально-политических проблем позиция Лескова определилась сразу и навсегда: "Вскоре за этим, – пи­сал Лесков о резком расхождении во взглядах русской интелли­генции на литературное и общественное развитие России, – в литературе последовал великий раскол: из одного лагеря, с од­ним общим направлением к добру, – образовались две партии: "постепеновцев" и "нетерпеливцев"... Я тогда остался с посте­пеновцами, умеренность которых мне казалась более надежною".

В "Очерках винокуренной промышленности" идее революци­онного действия Лесков настойчиво противопоставляет свои убеждения в том, интересы общественного преуспеяния будут вполне обеспечены, если осуществить "простой принцип: пусть каждый хорошо делает свое дело".

Писателем поддерживалась любая идея, если она высказы­валась ради человека, если она "не ущемляла" человеческой свободы, не калечила его личность, ведь именно личность чело­веческая являлась главной ценностью для Лескова. "Не свет, а лично человек – вот кто дорог мне, и если можно не вызывать страдание, зачем вызывать его". Для писателя важен сам чело­век, а не то место, которое он занимает в этом мире. Самосто­ятельность и оригинальность человека, самобытность его харак­тера – залог личности для Лескова, "свободы ума и совести". Поэтому в литературной деятельности социально-полити­ческие проблемы, по убеждению Лескова, должны уступить свое место нравственным. Назначение искусства Лесков видел не в прокламировании идей уничтожения, ненависти и разрушения, а в создании "нравственно благообразных характеров"

В предисловии к своему циклу "Праведники" Лесков расс­казал о беседе с писателем А. Ф. Писемским, который говорил: "По-вашему, небось, все надо хороших писать, а я, брат, что вижу, то и пишу, а вижу я одни гадости". На что Лесков заметил: "Это у вас болезнь зрения". "Может быть, – ответил Писемский, – но только что же мне делать, когда я ни в своей, ни в твоей душе ничего, кроме мерзости, не вижу...". "Мною овладело от его слов лютое беспокойство, – пишет Лес­ков. – Как, – думал я, – неужто в самом деле ни в моей, ни в его, ни в чьей иной русской душе не видать ничего, кроме дря­ни? Неужто все доброе и хорошее, что когда-либо заметил худо­жественный глаз других писателей, – одна выдумка и вздор? Это не только грустно, это страшно. Если без трех праведных, по народному верованию, не стоит ни один город, то как же усто­ять целой земле с одной дрянью, которая живет и в моей и в твоей душе, мой читатель?

Мне это было и ужасно, и несносно, и пошел я искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хо­тя бы то небольшое число тех праведных, без которых "несть граду стояния".

Лесков был убежден, что искусство должно служить идее нравственного обновления и преображения человека: "Искусство должно и даже обязано сберечь сколь возможно все черты народ­ной красоты". Литературная позиция писателя прямо противоположна ос­новной установке революционно-демократической критики на са­тирическое освоение действительности: "Я не хочу быть "тен­денциозным" – довольно сделано и без меня в этом роде, – пи­сал Лесков. – Я не разбираю и не считаю. Я пишу то, что ясно складывается и формируется у меня в голове". Истоки такой определенности и неизменности – в глубокой религиозности Лескова, писавшего о себе: "Имею всегдашнее стремление подчинять себя учению, которое возводил Галилейс­кий пророк, распятый на кресте". Р.Сементковский писал о Лес­кове: "Он сам был глубоко верующий человек и не знал более высокой заповеди, как христианская заповедь о деятельной любви к ближнему, духом которой проникнута всякая строка его замечательных произведений". Исключительно чуткий к природе российского сознания, Лесков утверждал, что революционная идея чужда народному сознанию, что она – "иноземное расте­ние", а потому бесперспективна и принесет только зло. Идею быстрого революционного преобразования страны Лесков называл "утопией", а единственный путь к преобразованию мира и чело­века он видел в единении на почве веры, на пути "постоян­ного стремления к богопознанию и уяснению себе истин господс­твующего вероучения".

Как только ни называли Лескова: и крайний социалист, сочувствующий всему антиправительственному, и нигилист, вхо­жий в такие опасные места, как "коммуны". Потом о нем говори­ли как об антинигилисте, который угрожал правительству. Кри­тики называли его простецким бытописателем, знатоком "углов", бесхитростным рассказчиком "анекдотов", "коварным критиком властей". Он же был "мастером витой речи, виртуозом тайнопи­си, словесным магом, ничего не говорящим просто. Почти все это, как пишет Л. Аннинский, "Лесков мог слышать при жизни. Но заметить-то главного они не могли: кроме того, кем суждено ему было в действительности стать для русского сознания, он стал национальным мифологом. Для этого потребовалось много времени, чтоб его оценили по достоинству. Все прежние харак­теристики отошли, выцвели, опроверглись, затвердели "брон­зой", под которой оставалась загадка.

Век, минувший по смерти Лескова, обозначил ему роль, измерение, которые и в голову не приходили ни его критикам, ни апологетам. Лесков – творец легенд, создатель нарицатель­ных типов, не просто схватывающих некоторую характерность в людях его времени, но нащупывающих фундаментальные черты русского национального сознания и русской судьбы. Именно в этом измерении он воспринимается теперь как национальный ге­ний".

■ Антинигилистические произведения

Как писатель-христианин Лесков не мог не откликнуться на распространение революционных идей, нигилистического уче­ния. Главной и единственной ценностью нигилисты объявили опыт и знания, полученные материалистическим способом, с по­мощью естественных наук. Человек для них – это биологическое и социальное существо, вся жизнь которого подчинена принципам борьбы за существование и пользы. Нигилисты не признавали по­нятия духовности (так как душа не существует в материальном воплощении), этики, морали, нравственности. Как писал в 1891 году философ В.В.Розанов, "ошибка узкого ума" нигилистов зак­лючалась в том, что человек считался "простым продолжением физической природы, наиболее сложной комбинацией ее элементов и символов.<...> Его дух, его идеи и верования, его стремле­ния в истории – все это считалось только производным от его физических данных на основании того, что с изменением этих данных наступило изменение психической деятельности. <...> Мир поэзии, религии и нравственности остался непонятным и навсегда закрытым для поколения".

"Уродцами российской цивилизации" назвал нигилистов Лесков, включившись в полемику с революционно-демократическим лагерем и утверждая, что нигилизм – это "безнравственное уче­ние", ориентирующее человека на то, чтобы гоняться "за силою, за влиянием, за угождением своей плоти и своим страстям, без всякой нравственной борьбы и пожертвований".

Наиболее откровенным выражением полемической позиции Лескова стал роман "Некуда" (1864), который В. Розанов назвал "прививкой" от нигилизма для подрастающего поколения. В рома­не Лесков выступил на защиту многих добрых и человеческих традиций, семейных и общественных, которые ненавидели и отри­цали нигилисты, новоявленные "базаровцы". Изображена в романе и "честная горсть людей", "полюбивших добро и возненавидевших ложь". Создал Лесков и образ благородного и чистого революци­онера Райнера, которого М. Горький сравнивал с Рахметовым из романа Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Образ же Лизы Бахаре­вой явил, по словам Н. Шелгунова, "истинный тип современной жи­вой девушки". Симпатичен Лескову и преданный своим идеалам Юстин Помада. Но все это "нетерпеливцы", стремящиеся по-свое­му самоотверженно утвердить демократические общественные от­ношения и готовые отдать жизнь за установление в России добра и справедливости. Вместе с тем, по убеждению Лескова, дейс­твиям этих людей не хватает "уместности и целесообразности", и потому все их, казалось бы, добрые и справедливые помыслы и планы оборачиваются трагедией не только для них, но и для ок­ружающих, а все мечты превращаются в химеры при первом же столкновении с практической жизнью, с реальной "расейской действительностью".

Так с самого начала в творчестве Лескова появилась тема русского нигилизма и нигилистов, проявляющаяся в таких его произведениях, как "Обойденные", "Островитяне", "Соборяне", "Путешествие с нигилистом" и др. В художественном воплощении этой темы обозначилось иное, чем у демократов Чернышевского, Некрасова, Михайлова видение мира и человека – христианское. Как пишет В. А. Недзвецкий, "в оценке выведенных в "Некуда" представителей различных сословий, идейных течений, семейных и общественных укладов Лесков руководствовался нравственными и этическими нормами и идеалами, уходящими в глубины русского национально-народного бытия. Это были христианские ценности духовности, нравственной чистоты и нравственного долга и бо­лее всего – деятельной любви".

Сам же Лесков так определял свой замысел: в романе "просто срисована картина развития борьбы социалистических идей с идеями старого порядка". О своем романе писатель гово­рил, что писал "только правду дня, и если она вышла лучше, чем у других мастеров, то это потому что я дал в ней место великой силе преданий и традиций христианской, или по крайней мере доброй, семьи". Роман "Некуда", из-за которого Лесков вытерпел немало нападок и обвинений, стал выражением боли пи­сателя за будущее России, предостережением от заблуждений и ошибок. Но современники, как всегда это бывает, не услышали Лескова, и на долгие годы он был попросту отвержен от "боль­шой" литературы. По словам М.Е.Салтыкова-Щедрина, роман руга­ли "с каким-то соревнованием, точно каждый спешил от своего усердия принести свою посильную лепту в общую сокровищницу и только боялся, как бы не опоздать к началу". Договорились до того, что свой роман Лесков написал по указке III жандармско­го отделения и получил за это большие деньги. Этот прием компрометации, древний, как мир, сработал безотказно, и вот уже Д. И. Писарев обращается к русским литераторам: "Найдется ли в России хоть один честный писатель, который будет настолько неосторожен и равнодушен к своей репутации, что согласится работать в журнале, украшающем себя повестями и романами г. Стебницкого" (это псевдоним раннего Лескова). А между тем, как пишет Ю. Нагибин, "раньше Ф. М. Достоевского с его "Бесами" уловил и показал Лесков то уродливое явление, которое возни­кает в любой ячейке общества, где волю берут "потрясователи основ", они же "благодетели человечества". Лесков первым вы­вел на свет "нечаевщину" еще до появления этого термина. Уже были и провокации, и убийство, но процесс Нечаева еще предс­тоял".

Долгие годы Лесков публиковал свои произведения в ма­леньких изданиях да в "Русском вестнике" М. Н. Каткова. В этом журнале, сосредоточившем вокруг себя антинигилистические си­лы, в 1871 году Лесков издает свой следующий роман "На но­жах", который отражал непримиримость позиций писателя, вер­ность идеалам христианской морали. Роман "На ножах" стал пе­реломным в творчестве Лескова, положив начало глубокой разра­ботке темы праведничества.

По мнению исследователей, 1870-е годы стали периодом высшего расцвета творчества Лескова. Как писал П. Струве, "Лесков вошел как большая величина в историю русской словес­ности и духовности, но не своей последней фазой, не как узкий моралист, испытавший на себе подавляющее влияние Толстого, а своей срединной фазой, художественно, через быт и в быте, уловивший и восприявший стихию религиозности вообще, русской народной религиозности, в частности и в особенности, и вопло­тивший ее в ряде незабываемых и потрясающих образов".

В эти годы Лесков создает такие произведения, как "Со­боряне", цикл "Праведники", рассказ "Запечатленный ангел", повесть "Детские годы", рассказ "На краю света", очерки "Ме­лочи архиерейской жизни", хронику "Захудалый род" и др.

Как пишет Н. Н. Старыгина, хроника "Соборяне" (1872) представляет собою своего рода узел, в котором стянулись ни­точки из предшествующего творчества Лескова (народная тема; понимание и изображение национальной жизни, сознания и харак­тера; поиски положительного героя времени; полемичность и хроникальность повествования; идеализация как способ обобщения и социальной типизации и т.д.), а также протянулись нити в будущий писательский опыт. С образа героя "Соборян" Туберозо­ва начинается лесковская галерея праведников, впервые отчет­ливо проявляется тема русского духовенства, а возникший воп­рос о народной вере становится отныне центральным в произве­дениях писателя.

Лесков так сформулировал в письме к С. А. Юрьеву от 5 де­кабря 1870 года замысел романа-хроники: "Он называется "Божедо­мы". Герои его несколько необыкновенны, – они церковный при­чет идеального русского города. Сюжет романа, или, лучше ска­зать, "истории", есть борьба лучшего из этих героев с вреди­телями русского развития. Само собою разумеется, что ничего узкого, фанатичного и рутинного здесь нет. <...> Задача и стремление этого сочинения выражены лучше всего словами Ваше­го заявления: "Вселенская Христова истина, сохраненная во всей ее чистоте восточною православною церковью, была просве­тительницею русского народа с первых веков его истории: под влиянием ее сложились его духовный строй и существенные осно­вы его быта. Мы, согласно истинному духу нашего вероисповеда­ния, ожидаем от полноты братской любви и свободы – всей прав­ды в русской жизни". Вырезаю этот прекрасный текст и наклеиваю его".

Л.А.Анненский назвал роман "Соборяне" "попыткой нацио­нального эпоса". В своем романе Лесков художественно воплощает излюбленную национальную идею соборности жизни, рисуя образ России как Храма и Дома, единого для всех. Лесков создает героев, которые имеют черты русского национального харак­тера, каким он представлялся Лескову: Савелий Туберозов, Ахилла Десницын, Захария Бенефактов, Марфа Плодомасова, по­падья Наталья Николаевна, Александра Ивановна Серболова, Вар­нава Препотенский. "Он воплощает тему патриотизма русского человека, решая вопрос о путях развития России. Цель художни­ка – воссоздание христианского идеологического и нравствен­но-эмоционального комплекса. Эпичность романа-хроники опреде­ляется христианским миропониманием ее создателя. Концептуаль­ными в нем являются идея равенства всех перед Богом, предс­тавление о многомерности человека, вера в возможность духов­ного спасения. Это обусловливает поистине эпический размах и изображение русской жизни: пространственные и временные ха­рактеристики, преодоление ограниченности сословного видения жизни и представленность всех социальных слоев, ориентация на христианскую духовную традицию, на фольклорные источники, ат­мосфера живого и чистого русского языка и т. д. К читателю Лесков обращается как к человеку одной с ним, единой, общей национальной культуры" (Н. Н. Старыгина).

Позже Лесков создает святочные рассказы, легенды, сказ­ки, но и их герои лишены какого-либо мистического ореола. Пи­сатель акцентирует мысль об "обыкновенном человеке", для ко­торого естественна жизнь по христианским заповедям, мысль о "вере прирожденной". Все герои Лескова сохраняют "живой дух веры", потому что "христианское учение есть учение жизненное, а не отвлеченное", и потому оно помогает человеку в его прак­тическом бытии. Сам Лесков, как пишет Н. Н. Старыгина, трезво оценивал и воспринимал действительность, не отмахиваясь от жестокости, лжи, бесчестия, утраты людьми "духа взаимопомощи и сострадания". Критический пафос в освещении современной действительности – внешнего и внутреннего мира человека – на­ходил постоянное выражение в произведениях писателя. Он обли­чал произвол властей и богачей, бюрократизм и равнодушие к человеку, косность и обскурантизм, пошлость и глупость, не­развитость и нравственную глухоту человека; обстоятельства жизни, условия среды, которые калечат человека независимо от его социального статуса ("Житие одной бабы", "Леди Макбет Мценского уезда", "Воительница", "Старинные психопаты", "Левша" и др.).

Сатирические тенденции особенно усиливаются в последнее десятилетие его творчества, что обусловлено все более накап­ливающейся горечью писателя при виде "современной пошлости и самодовольства". В 1891 году он пишет Л. Толстому: "Зверство" и "дикость" растут и смелеют, а люди с незлыми сердцами совершенно бездеятельны до ничтожества". В современ­ной борьбе идеологий, партий, сословий Лесков, как и многие русские писатели, увидел столкновение сил добра и зла, и по­тому основное внимание он сосредоточил на человеке, говоря о необходимости духовного спасения и просветления.

Вера Лескова в будущее русского народа творчески вопло­тилась в его любимом образе "очарованного странника" – кре­постного вершника Ивана Флягина, человека с противоречивым характером, сложной судьбой, но по сути своей – истинного праведника.

Лесковская концепция праведни­чества очень проста. Праведник – это прежде всего человек ве­рующий. Его поведение, взаимоотношения с людьми, миропонима­ние и мирочувствование определяются заповедями Иисуса Христа. Праведник живет в миру, сохраняя "живой дух веры". Он проти­вопоставляет любовь – ненависти, прощение – отмщению, мило­сердие – злобе, единение – разобщенности, веру – безверию, жизнь вечную – смерти. Праведник возвращает истинный и перво­начальный смысл таким понятиям и такому образу жизни, как подвижнический подвиг, святость, жизнь по Божьей правде. Иск­реннее, теплое, идущее от сердца чувство любви к людям движет его поступками. Через сострадание и помощь ближнему праведник духовно совершенствуется, приближаясь к идеалу человека, яв­ленному в образе Иисуса Христа (Н. Н. Старыгина).

Как пишет В. Даль, праведник – это человек, "праведно живущий; во всем по закону Божью поступающий, безгрешник". Казалось бы, неистовый, совершивший в своей жизни немало дел "неприглядных", Иван Северьянович Флягин никак под это опре­деление не подпадает. Но вся жизнь Флягина – это тяжкий, не лишенный препятствий и соблазнов путь к праведничеству. И тем ценнее обретенная истина, чем более высокой ценой она оплаче­на – ценой страданий и потерь. Как гласит народная мудрость, "ни праведный без порока, ни грешник без покаяния". Но особенно любима была Лесковым поговорка "Не стоит город без свя­того, селение без праведника", и всем своим творчеством писа­тель доказывал ее истинность.

■ Особенности сказового стиля

Для того, чтобы передать особенности национального сознания и характера, Лесков вырабатывает особый стиль и язык, который в литературоведении принято называть сказовым. Именно формой сказа цементировались у Лескова единство героя и сюжета, формы и содержания произведения. Писатель придавал сказовой форме своих произведений принципиальный смысл, пре­доставляя таким образом возможность судить о жизни не автору, а его героям, представителям самых различных сословий, и в особенности людям "серой породы", представителям "низов" об­щества.

Термин "сказ" в литературный обиход ввел А. Квятковский, связывая его с фольклором и называя сказом речитативную мане­ру исполнения сказителями русских былин. Выделяет А. Квятковс­кий и другой аспект: "Сказ – это особая форма авторской речи, проводимая в духе языка и характера того лица, от имени кото­рого ведется повествование".

Л.Н.Тимофеев позже будет говорить о сказе как об особом принципе повествования, основанном на стилизации в речи стиля подставного рассказчика, как правило, представителя какой-то общественно-исторической или этнографической среды.

Б.М.Эйхенбаум предлагает выделить в теории сказа уровни повествования. Во-первых, сказ воспринимается им исключитель­но как установка на устную речь и соответствующие ей языковые особенности. Во-вторых, в определении сказа он идет от компо­зиции и стиля, ставя манеру повествователя в прямую зависи­мость от роли сюжета. Если сюжет развивается как бы сам по себе, как сплетение мотивов при помощи их мотивации и перес­тает играть организующую роль, когда рассказчик выходит на первый план, центр тяжести переносится именно на приемы сказа. Именно Б. М. Эйхенбаум отметил, что сказ позволяет макси­мально усилить комический эффект повествования и выделяет два рода комического сказа: повествующий и воспроизводящий. Пер­вый – ограничивается смысловыми шутками, второй – вводит приемы словесной мимики и жестов, изобретая особые комические артикуляции, звуковые каламбуры, прихотливые синтаксические рас­положения. Если первый производит впечатление ровной речи, за вторым часто как бы скрывается актер, так что сказ приобрета­ет характер игры, и композиция определяется не простым сцеп­лением шуток, а некоторой системой разнообразных мимико-арти­куляционных жестов.

Л.И.Тимофеев расширяет понятие сказа, указывая на ос­новную задачу писателя-стилизатора, который, стремясь создать впечатление непосредственного рассказа-импровизации, переносит на себя мироощущение рассказчика, им созданного. Л.И.Тимофеев от­мечает, что сказ помогает автору создать иллюзию самостоя­тельности героя-рассказчика, его независимости от автора. Ученый называет сказ реалистической формой повествования, так как он воссоздает через стиль повествования типические черты социально-бытовой, национальной и индивидуальной характероло­гии персонажа.

М.М.Бахтин вводит такое "сказовое" понятие, как "расс­каз рассказчика", который является композиционным замещением авторского слова и может развиваться в формах литературного слова или в формах устной речи (сказ в собственном смысле слова). Исследователь различает в сказе установку на чужое слово и установку на устную речь, которые образуют скрещение в нем двух голосов и двух акцентов. М. М. Бахтин полагает, что ав­торская мысль, проникнув в чужое слово и поселившись в нем, не приходит в столкновение с чужой мыслью, она следует за ней в ее же направлении.

В.Виноградов в работе "О языке художественной литерату­ры" рассматривает влияние образа автора на художественное произведение. Исследователь утверждает, что образ автора-пи­сателя имеет в истории литературы разные лики, разные формы своего воплощения, меняются также его видовые формы. Здесь становится существенным не только принцип жанрового деления: новеллист, романист, драматург, лирик, но важны и сами функ­ционально дифференцированные типы писательства. В. Виноградов полагает, что проблема автора неотрывна от литературного произведения и нельзя изучать язык художествен­ного произведения без выяснения социально-речевой структуры "образа повествователя", что убедительно доказывает поэтика сказа Лескова о Левше. Именно здесь рассказчик и автор неотделимы, образ рассказчика накладывает отпечаток своей экс­прессии, своего стиля и на формы изображаемых персонажей, ко­торые уже не раскрываются в собственной речи, а лишь воспроиз­водятся сказителем. Рассказчик – это речевое порождение писа­теля, и образ рассказчика, который выдает себя за автора, – это форма литературного артистизма писателя.

Становление сказового стиля в творчестве Лескова начи­нается с таких произведений, как "Воительница" (1866), "Собо­ряне" (1872). Стремясь максимально приблизиться к народному сознанию, Лесков вырабатывает особый стиль и язык, показав­шийся многим современникам "вычурным", "чрезмерным", полным "погремушек диковинного краснобайства", "экивоков, иносказа­ний, Бог весть откуда выкопанных словечек и всякого рода кунстистюков", как писали А.Скабичевский и Н.Михайловский.

А.В.Амфитеатров писал: "Уже в первых своих произведени­ях Лесков обнаруживает редкостные запасы словесного богатс­тва. Он был природным стилистом слова. Скитания по Руси, близкое знакомство с местными наречиями, изучение русской старины, старообрядчества, исконных русских промыслов внесли многое в словарный запас Лескова. Но обилие разнообразного словесного материала служило не к пользе, а ко вреду, увлекая его талант на скользкий путь внешних комических эффектов, смешных словечек".

По мнению же Б. М. Эйхенбаума, Лесков вовсе не "чрезмерный" писатель, а тонкий мастер, умный словесный "изограф". Он по­лагает, что Лескова лучше называть не "мастером", а "ху­дожественным мастеровым" – как его же Левша, штопальщик Лепу­тан или изограф Севастьян в "Запечатленном ангеле". Недаром они описаны с такой любовью и вниманием. Он – кустарь-одиноч­ка, погруженный в свое писательское ремесло и знающий все секреты словесной мозаики.

М. Горький называл Лескова великим мастером живописать словом. Сравнивая Лескова-художника с Л. Толстым и И. Тургене­вым, Горький так определяет его отличительную особенность: "Различие Лескова с великанами литературы нашей только в том, что они писали пластически, слова у них – точно глина, из ко­торой они богоподобно лепили фигуры и образы людей, живые до обмана. Лесков – тоже волшебник слова, но он писал не пласти­чески, а рассказывал, и в этом искусстве не имеет равного себе. Толстой, Тургенев любили создавать вокруг своих людей тот иной фон, который еще более красиво оживлял их героев, они широко пользовались пейзажем, описаниями хода мыслей, игры чувств человека, – Лесков почти всегда избегал этого, дости­гая тех же результатов искусным плетением нервного кружева разговорной речи".

Высокая степень высказанности души, откровенности, исповедальности, желание во всем дойти до сути, доискаться правды – не литературная задача, а пафос всей жизни Лескова, знатока народной жизни и ее выразителя. Видимо, в сказе со­вершалось для Лескова наиболее полное и глубокое самораскры­тие, самое тесное сближение "поэзии и правды", жизни и худо­жества.

За внешней легкостью, кажущейся простотой владения ска­зовым стилем (просто записать, как говорит мужик, купец, мас­теровой) скрывалась огромная работа мастера слова, филигран­ное мастерство.

Писатель не разграничивает автобиографическую прозу и собственно художественную, "Я" автора и "Я" рассказчика если не сливаются, то сочетаются. Таким образом, сказ становится органическим способом самовыражения писателя, для которого игра, перевоплощение, высказывание от имени своего героя и за своего героя, вторжение в его речь – в натуре писателя, в обы­чае его таланта.

Лесков утверждал: "Народ просто надо знать, как самую свою жизнь, не штудируя ее, а живучи ею". Так, "живучи", знал Лесков и народную речь, видя в ней могучее выражение сущности народной жизни, народного характера и сознания.

■ Изображение русского национального сознания и характера

В середине XIX века процесс самосознания и самоопреде­ления русской нации приобретает особенную интенсивность в связи с усилившимися в обществе спорами о дальнейших путях развития России. Славянофилы ратовали за исконно русский путь, призывая вернуться к допетровскому устройству и миропо­ложению России. Западники, напротив, видели будущее России в тесном взаимодействии с Западной Европой, призывая встать на общецивилизационный путь развития. Вскоре определились и дру­гие враждующие партии: либералов, ратующих за реформы "свер­ху", и революционных демократов, призывавших Русь "к топору". В этом столкновении мнений Лесков, как мы видим, занял свою определенную позицию, и потому поиск "точек опоры" обретает в его творчестве не только художнический, но и глубоко общест­венный, социальный смысл. Лесков пытался увидеть пути преоб­ражения жизни, которые бы отвечали глубинным установкам и опорам русского национального самосознания и мировосприятия. "Нам кажется, что русский народ любит жить в сфере чудесного и живет в области идей, ищет разрешения духовных задач, пос­тавленных его внутренним миром", – писал Лесков в 1862 году.

Уже в первых своих беллетристических произведениях – дилогии "Разбойник" и "В тарантасе" – Лесков предвосхитил глав­ное открытие русской литературы, а потом и философии в облас­ти познания сущности народного сознания и характера, показав, что в душе мужика сочетаются как святость, так и дикость, не­обузданность, жестокость. Именно на этом контрасте будут строиться художественные концепции национального характера в творчестве Ф. М. Достоевского, И. А. Бунина, А. М. Ремизова и мно­гих других художников XIX и XХ столетий. Именно в творчестве Лескова впервые художественно воплотилась мысль, выраженная потом И. А. Буниным: из русского народа, как из дерева – и дубина, и икона, в зависимости от того, кто это дерево "обраба­тывает" – Сергий Радонежский или Емелька Пугачев. Вот почему так непримирим Лесков ко всем проявлениям "пугачевщины".

Самосознание русского человека, по убеждению Лескова, определено христианской верой. Своеобразие народной веры Лес­ков видел в ее "притоманности", а отнюдь не в двоеверии, сое­диняющем христианство с язычеством. В 1873 году Лесков так сформулирует свое понимание народной веры: "О русском челове­ке хлопочут, а русского человека не знают. Тут, видите, вера прирожденная, и живет она у человека по-домашнему, за пазуш­кой: вот он и с пророком побеседовал, и во "славу Божию" по­ел, и во имя той же "славы" спать пошел. Он где не оступится, все Бога прославляет, а Бог сам сказал, что Он прославит прославляющих Его. Вот они и явились оба в одной цепи и, так сказать, в круговой друг за друга поруке".

Будучи уверенным, что "народ не расположен жить без ве­ры", именно с христианством Лесков связывал духовную жизнь человека, народную этику, национальное сознание, самосозна­ние, характер. Возможность духовного спасения и нравственного очищения человека, достижения гармонии в общественной жизни Лесков видел именно в следовании каждого отдельного человека христианским законам: "Опыт показывает, что сумма добра и зла, радости и горя, правды и неправды в человеческом общест­ве может то увеличиваться, то уменьшаться, – и в этом увели­чении или уменьшении, конечно, не последним фактором служит усилие отдельных лиц", – убеждал писатель своих современников. Помогать человеку – это не только улучшать его социальное положение, но и пробуждать в нем искру Божию, его Дух: "Без религии, – утверждал Лесков, – нет нравственности".

В первой дилогии наметился и основной, сюжетообразующий мотив лесковского творчества – мотив пути-дороги, приобретаю­щий уже в повести "В тарантасе" символический смысл – как бесконечный процесс познания народной жизни и души, как сим­вол самой жизни в ее движении. Уже в первых своих произведениях Лесков "не ограничива­ется изображением общего потока народной жизни, в котором те­ряются отдельные индивидуальности. Его взгляд то и дело пере­носится с великого множества наблюдаемых им людей, действую­щих сообща, в силу единого инстинкта, на отдельного человека, жизнь которого при ближайшем рассмотрении оказывается не так бедна содержанием, как можно было полагать" (И.В.Столярова).

Лесков очень хорошо знал русскую жизнь, знал не понас­лышке. Изъездив всю Россию "в самых разнообразных направлени­ях", Лесков, по его собственному признанию, накопил "большое обилие впечатлений и запас бытовых сведений". "Я не изучал народ, – признавался писатель, – я вырос в народе на гостомельском выгоне с казанком в руке, я спал с ним на росистой траве ночного под теплым овчинным тулупом да на замашной панинской толчее <...>. Я с народом был свой че­ловек". "Я смело, даже, может быть, дерзко думаю, что я знаю русского человека в самую его глубь, и не ставлю себе этого ни в какую заслугу".

■ Изображение русского народа в повестях