Случай из психотерапевтической практики: «Кто здесь думает?!»

Эта женщина (я буду называть ее Ириной) оказалась у меня на приеме, полагая, что ситуация с ее мужем и сыном критическая. Ей казалось, что муж слишком много работает, но при этом сама работа у него «нехорошая», а сын — тот, напротив, «совершенно ничего не делает» и «растет плохим человеком» (к слову сказать, ребенку тогда было всего 10 лет!). Послушав этот рассказ, я. конечно, попросил привести ко мне этих двух «разрушителей» женского и человеческого счастья Ирины.

Впрочем, я боялся, что они (по крайней мере, муж Ирины) не пойдут на прием к психотерапевту. Право, что им у него делать? Сами-то они никаких проблем, предполагающих такое обращение, по всей видимости, не испытывают. Но я ошибся. Заботливые муж и сын явились ко мне по первому зову! И оба рассказывали мне о том, как они волнуются за свою жену и мать, как они за нее переживают, что она все принимает близко к сердцу и т.д.

И это вряд ли бы меня удивило, если бы я не видел, как сама Ирина с ними общается. Обращаясь к ним, она была раздражительной, напряженной. Честно говоря, она выглядела даже грубой, без конца на что-то обижалась, всем была недовольна и, кажется, ненавидела своих родственников мужеского пола.

Побеседовав с мужем и сыном Ирины, я, мягко говоря, разошелся с ней в оценках ситуации. Супруг ее действительно много работал, но работа его никак не могла быть названа «нехорошей», а даже напротив, он руководил большим государственным учреждением, пользовался уважением. Короче говоря, что было в этой работе такого «плохого», я так и не понял.

Сын Ирины оказался милым мальчишкой, совершенно таким, каким должен быть мальчик его возраста и его поколения (нынешнее поколение подростков несколько отличается от прежних, но само по себе это не катастрофа, гораздо хуже быть «белой вороной»). Учился он хорошо, правда, он имел склонность к математическим наукам, а потому гуманитарные предметы не слишком его увлекали. Мама же настояла на том, чтобы сын учился в школе с гуманитарным уклоном, и тот старался, как мог, желая не разочаровывать маму.

Кроме того, у мужа действительно были серьезные проблемы, но чисто медицинские: полгода назад у него нашли весьма неприятное заболевание, о котором он так и не сообщил своей супруге. «Она же будет так волноваться! Я даже не знаю, как ей и сказать. А ведь надо, у меня уже и операция назначена. Я просто растерян…» — признался он. У сына тоже были проблемы — группа «головорезов» из числа старшеклассников в школе донимала после занятий его и нескольких его друзей. Но, разумеется, об этом, кроме доктора (т.е. меня), до сих пор никто не знал. Отцу он не мог сказать из-зa его занятости, а матери просто боялся говорить.

Тут-то я подумал, что беспокойство, напряжение и подавленность Ирины объясняются вовсе не внешними причинами, на которые она ссылалась, а ее собственным психическим состоянием. Проще говоря, я заподозрил у нее депрессию. Особенно меня насторожило, когда она сказала: «Я, наверное, плохая мать и никудышная жена». Подобные мысли часто выдают депрессию. Сама Ирина, впрочем, категорически отрицала у себя наличие каких-либо симптомов этого заболевания. Говорила, что вот «если муж оставит свою работу» и «если ребенок перестанет так себя вести», то она сразу же и станет чувствовать себя лучше.

С горем пополам, используя весь свой врачебный авторитет и еще массу, если так можно выразиться, психотерапевтических уловок, я все-таки уговорил Ирину начать прием антидепрессантов. Она согласилась на это просто из уважения ко мне. Через три недели она пришла за очередным рецептом и с разговором. Лекарство к этому моменту уже оказало свой первый эффект: Ирина почувствовала, что ей стало легче, поняла, что какие-то проблемы она сильно преувеличивает. Короче говоря, решила, что доктор был прав, и на самом деле что-то не так с ней самой, а не с ее близкими.

Разумеется, после этого мы прошли курс психотерапии, продолжая лечиться и антидепрессантами. В завершение всех наших праведных трудов Ирина представляла собой совершенно другого человека, которого, по выражению ее супруга, он знал в ней семь лет назад. «У нее, знаете, появился такой позитивный внутренний заряд, что ли… Она теперь, как и раньше, стала живой, веселой, перестала видеть кругом одни неприятности», — рассказывал мне муж Ирины, когда мы закончили наше лечение.

Почему я именно сейчас вспомнил эту историю?.. Она, как мне кажется, очень хорошо иллюстрирует то, что мы называем здесь депрессивными мыслями. Ирина не задумывалась о своем состоянии, не понимала, что оказалась в плену депрессии. А ей именно из-за ее депрессии казалось, что все плохо, а поскольку муж и сын были для нее всем, то, соответственно, плохо, по ее мнению, было именно с ними. Ирина пыталась что-то сделать, но у нее ничего не получалось — все все равно было плохо, в результате она еще больше тревожилась, раздражалась и мучилась.

Если мы сравним ее мысли до и после проведенного лечения, то можно было бы подумать, что они принадлежат разным людям. В действительности и до, и после лечения, это был один человек, и в обоих случаях рассказывала она о своем муже и сыне. Но до лечения в ней говорила ее депрессия, а после — она сама. И когда ей было «дано право голоса», когда мы заставили умолкнуть и ретироваться ее депрессию, она говорила о своих близких с нежностью и заботой, на что те, понятное дело, реагировали соответственно.