Деяния и явления

При детальном рассмотрении истории антропогенных ландшафтов, о чем было сказано выше, напрашивается мысль, что наряду с деяниями, т. е. плодами сознательных устремлений людей, идут стихийные процессы, связанные с сопричастностью человека биосфере, а это уже явления (феномены) природы, формирующие состояния вокруг людей (географическая среда) и внутри человеческих тел (физиология высшей нервной деятельности). Те и другие влияют на поведение людей в отдельности и коллективов, т. е. этносов, то через хозяйство, часто погибающее из-за засух или наводнений, то через болезни, то через космические облучения, иногда пробивающие ионосферу и достигающие поверхности Земли. Люди обычно не знают, что создает в них творческие подъемы или, наоборот, депрессии, но наука может найти их причины.

Люди ведут себя крайне непоследовательно. В отличие от других высших животных человек не только поддерживает вмещающие его ландшафты, но иногда наносит им непоправимый ущерб, превращая их в бросовые, мертвые земли. Делает он это во вред самому себе как виду, ибо лишает свое потомство средств к существованию. Ответить на резонный вопрос: для чего он это делает? — трудно, потому что сначала надо посмотреть, где и когда совершались такие неблагоразумные действия. Выше было указано, что этногенезы как природные процессы сами по себе для биосферы безвредны, но могут быть губительны при сочетании двух условий:

1. При смене фаз, когда этнос на время теряет присущие ему эластичность и сопротивляемость внешним воздействиям, т. е. когда этнос болен.

2. При активных межэтнических контактах (миграциях), которые сами по себе отразимы, ибо этнос в любой фазе практически неистребим. Это надо понимать в том смысле, что для истребления здорового этноса требуются столь большие затраты сил, что у соседей их, как правило, не бывает, а если их и достаточно, то трата нецелесообразна.

Вместе с побежденным этносом деформируется и вмещавший его ландшафт, ибо этнос составлял часть данного геобиоценоза, или экосистемы. Следы таких деформаций часто обнаруживают археологи и палеогеографы голоцена.^[435]

Уточним постановку проблемы. То, что для построения нового, допустим, дома нужно сломать старый, стоящий на том же месте, — бесспорно. Это обычная в природе и истории смена форм. При ней хорошее не всегда меняется на лучшее, но всегда на что-то реальное, отвечающее потребностям эпохи. Такова специфика развития любой этнической системы, даже в эпохи упадка, когда ненужные элементы культурной или природной окружающей среды просто не поддерживаются и приходят в ветхость.

Но когда памятник культуры (дворец, сад, картина и т. п.) или природы (лес, озеро, стадо бизонов) уничтожается и не заменяется ничем, то это уже не развитие, а его нарушение, не система, а антисистема. Руины или трупы не могут ни развиваться, ни сохраняться для потомства. Динамика сменяется статикой, жизнь — смертью, изменение структуры — аннигиляцией. Можно было бы думать, что вандализм тоже является функцией пассионарности и, следовательно, предопределен природой как вариант закономерности. Нет! В природе планеты процессы аннигиляции не наблюдаются. Там идет постоянное накопление, благодаря которому ныне открыты залежи каменного угля, нефти, мрамора и богатые почвы. Ведь это тело биосферы, накопленное за миллиарды лет фотосинтеза; это материализованный свет солнца и звезд.

И пассионарные толчки, тоже явления природы, создают импульсы творческие, порождающие адаптационные синдромы, при которых этнос всегда сопрягается с привычным для него ландшафтом. Но если этническая группа, пусть даже не весь этнос, оказывается в непригодных для него условиях, он либо замыкается в свою скорлупу (изоляты), либо разрушает неприятную для него окружающую среду. Гибнут беззащитные звери, цветы, красивые горы и чистые реки. Но так расправляться может только чужеземец. Своему будет жалко.

Однако миграция сама по себе еще не антисистемна и не всегда повод для возникновения антисистемы. Этнические миграции — процессы стихийные, увлекающие людей, которым только кажется, что они едут в чужую страну по доброй воле. В Америку людей толкало их пассионарное напряжение, мешавшее довольствоваться скромной жизнью где-нибудь в Кенте или Мекленбурге. А ведь дома они имели пищу, кров и женщину. В долине же Миссури им все это приходилось добывать с большим трудом и риском. И вряд ли жизнь в прериях или лесах Канады была легче деревенской идиллии Европы.^[436]

Значит, тут мы встречаемся с детерминированным явлением природы, за которое человек моральной ответственности не несет, даже если при этом гибнет прекрасная девственная природа и великолепная чужая культура. Грустно, конечно, но что делать?

Но если этот мигрант убивает индейского ребенка, чтобы получить премию за скальп, или доносит, что его соседка — ведьма и колдунья, после чего ее сжигают односельчане, или спалит чудную деревянную часовню в лесу, или спасет заблудившегося путника в степи — это уже его деяния, за которые он несет ответственность перед своей совестью. И разница между явлением и деянием принципиальна, ибо деяния можно совершить или не совершить. Они лежат в полосе свободы.

Казалось бы, что во всех деяниях человеком руководят расчет, сознание собственной выгоды, ради которой он имеет право приносить в жертву жизнь других людей. Так рассуждали французские просветители XVIII в. и называли свои взгляды материализмом. Но изучение истории показывает, что они заблуждались. Существует самопожертвование ради других, ради отечества — патриотизм, не объяснимый никакой выгодой и расчетом; и бессмысленное губительство предметов искусства или природных ландшафтов. Это факты, зафиксированные историей. И свершение их возможно лишь при наличии пассионарности как энергии. Но направление, в котором совершаются события, определяется чем-то другим. Вспомним, что готы, взяв Рим, ограничились контрибуцией, а вандалы, хотя и были столь же пассионарны, находились на том же культурном уровне, что и готы, и точно так же исповедовали арианство, не столько грабили, сколько бессмысленно ломали красивые здания, разбивали мраморные статуи, уничтожали мозаику, соскабливали фрески. Именно эта бессмысленность поразила современников, но и в последующие века она наблюдалась то тут, то там, вплоть до современной Америки.

И судьбы готов и вандалов оказались различными. Готы в Испании создали устойчивое королевство, слились с местным населением в единую политическую систему и впоследствии — в монолитный этнос — испанцев. Вандалы свирепствовали в Африке до тех пор, пока небольшой корпус войск Велизария не ликвидировал их крепостей, в которых они укрывались от гнева аборигенов. После этого вандалов не стало. Похоже на то, что две соседние системы развивались в диаметрально противоположных направлениях.

Вандализм не ограничивает поле своей деятельности памятниками искусства. Он еще более губителен, когда его объектом является беззащитная природа. Здесь нужно внести важное терминологическое уточнение.

На поверхности нашей планеты есть засушливые территории и есть «пустыни». Разница между ними весьма существенна. Зональные переносы повышенного увлажнения на время сокращают насыщенность растительностью в некоторых континентальных районах, но возвращение циклонов на прежние пути восстанавливает фитоценозы Гоби или Сахары. Наводнения смывают города, но, когда спадает вода, жизнь в речных долинах возобновляется. Иными словами, природные процессы обратимы, кроме разве что извержений вулканической лавы.

А ведь есть сколько угодно пустынь, которые не вернуть к былой жизни никаким изменением природных условий. Иногда эти пустыни сухие, как, например, долины русел южных притоков Тарима, иногда — как амазонская или юкатанская сельва, заросшие сорняками, выросшими на переотложенных почвах, полях древних индейцев. Там всегда находят фрагменты каменных орудий или керамики — следы обитания древнего человека. По сути дела, это даже не пустыни, а бэдленды — принимаю английское слово, так как в русском языке эквивалентного слова нет. И таковы же отвалы горных выработок, бетонированные площадки, пирамиды.

Человек создает необратимую деструкцию ландшафта; и это то же самое, что вандализм в отношении памятников искусства. А мы уже видели, что подобный род деятельности не присущ человеку как виду, а является побочным результатом, следствием возникновения и исчезновения особого мироощущения, которое, видимо, сопутствовало процессам творческого этногенеза с самой глубокой древности.

Таким образом, оскудение природы и уничтожение шедевров культуры нельзя считать следствием борьбы за существование, а надо рассматривать как преступление по отношению к потомкам, которым придется прозябать на оскопленной планете.

То, что факты вандализма в отличие от миграции — не явления, а деяния, — бесспорно, но связано ли такое безобразие с пассионарностью? Конечно! Однако характер этой пассионарности отличается от того, который мы уже подробно описали. И генезис ее другой, он носит не природный, а ситуационный характер. До столкновения оба этноса были нормальными системами с разными уровнями пассионарности. При их совмещении поток пассионарности будет направлен от системы с более высоким уровнем к системе с более низким, и, таким образом, общий уровень будет выравниваться. Этот энергетический перепад и создает ту форму энергии, которая питает возникающую тут антисистему, т. е. системную целостность людей с негативным мироощущением.

От такого баланса страдают обе системы. Вандализм одинаково деформирует и тех, кого губят, и тех, кто губит, ибо губителям оказывается невозможно жить на развалинах и опустошенных землях. Антисистема подобна популяции бактерий или инфузорий в организме: распространяясь по внутренним органам человека или животного, бациллы приводят его к смерти… и умирают в его остывающем теле. А ведь может показаться, что антисистема — закономерное явление природы.

Нет! Человек не бацилла. Выбор характера деятельности лежит, как уже было сказано, в «полосе свободы», где человек отвечает за свои поступки. Нет закона природы, диктующего бессмысленное уничтожение шедевров, убийство животных не для того, чтобы насытиться, оскорбление беззащитных людей. Эти две взаимоисключающие линии поведения мы в просторечье именуем добром и злом, причем никогда не путаем одно с другим. Потому что добро и зло — это не зеркальные отражения друг друга, а совершенно разные стихии. И тут уместна та система отсчета, по которой вакуум противостоит субстанции, а, по терминологии древних, «бездна» — «тварному миру».