Удельный вес ремарки

Но, оказывается, связывающую, объединяющую функцию могут выполнять и ремарки, когда фразы свободно перетекают из реплики или монолога персонажа в ремарку или авторское обозначение действующего лица; можно сказать поэтому, что удельный вес ремарки в гоголевской пьесе неизмеримо возрастает.

Так, фраза “неизвестно какой человек” возникает вначале в диалоге двух офицеров (“А другой кто с ним?” — “Не знаю; неизвестно какой человек”), а потом становится визитной карточкой героя. Такое же превращение претерпевает фраза “Очень скромно одетый человек”. Иногда ремарка, характеризующая выход персонажа, затем при его обозначении повторяется в усечённом виде (например, вместо “Молодая дама большого света…” просто — “Молодая дама”) — создаётся впечатление живой, свободной речи, где не обязательно повторять в точности уже найденные формулировки. Могут быть усечения и при обозначении персонажа (вначале: “Молоденький чиновник уклончивого свойства”, потом — просто “Молоденький чиновник”). Порою же разворачивается пёстрый спектр обозначений и ремарок, соотносимых друг с другом и выполняющих характерологическую роль (“Молоденький чиновник уклончивого свойства”, “Чиновник разговорчивого свойства”, “Голос господина поощрительного свойства”, “Голос сердитого чиновника, но, как видно, опытного”, “Господин низенький и невзрачный, но ядовитого свойства”, “Господин положительного свойства”, “Господин отрицательного свойства”, “Господин добродушного свойства”, “Господин хладнокровного свойства” и так далее).

Взаимодействие обозначений и ремарок-формул выполняет функцию дополнительных скреп, связывающих текст. В то же время, обогащая текст и будучи непременно рассчитанными на чтение, они превращают «Театральный разъезд…» в единственный в гоголевской драматургии опыт драмы для чтения (Lesedrama) и позволяют понять, почему Гоголь не считал произведение пригодным для сценического воплощения. Впоследствии, правда, этот запрет не раз нарушался… Впрочем, сценическая история пьесы — отдельная тема, на которой мы останавливаться не будем.

“Стоглавое чудовище, которое зовут публикою”

Первые же критические отклики оттенили замечательную глубину «Театрального разъезда…». Белинский, прочитавший пьесу ещё в рукописи, отозвался о ней вначале очень кратко, в письме к В.Боткину: “Удивительная вещь — умнее я ничего не читывал по-русски” (Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1956. Т. 12. С. 117), а позднее, уже в печати, подробнее остановился на оригинальности её жанра: “…В этой пьесе, поражающей мастерством изложения, Гоголь является столько же мыслителем-эстетиком, глубоко постигающим законы искусства, которому он служит с такою славою, сколько поэтом и социальным писателем. Эта пьеса есть как бы журнальная статья в поэтически-драматической форме — дело возможное для одного Гоголя! В пьесе этой содержится глубоко сознанная теория общественной комедии и удовлетворительные ответы на все вопросы, или, лучше сказать, на все нападки, возбуждённые «Ревизором» и другими произведениями автора” (Белинский. Указ. изд. Т. 6. С. 663). Сказано это было в связи с появлением четвёртого тома «Сочинений Николая Гоголя» (СПб., 1842), где «Театральный разъезд…» впервые увидел свет.

На синтетический характер жанра «Театрального разъезда…» указал и П.А. Плетнёв: пьеса “вмещает в себя все сокровища драмы, критики, характеристики и комизма. Всё блещет идеями высокой наблюдательности, знанием страстей и нравов, яркими красками и оригинальностью соображений… Автор влечёт вас, сам увлекаемый потоком новых образов, положений и чувствований…” (Плетнёв П.А. Сочинения и переписка. СПб., 1885. Т. 2. С. 373).

Одновременно другой рецензент обратил внимание на содержащийся в пьесе коллективный образ публики. Позволим себе привести обширную цитату из этого отзыва, так как он не очень известен даже специалистам, а между тем относится к числу наиболее ярких в литературе о «Театральном разъезде…».

“…Самый драгоценный перл, которые принесли нам «Сочинения Гоголя», — это бесспорно «Разъезд из театра после представления новой комедии» (так! — Ю.М.)… Много глубоких и прекрасных истин высказано здесь, тёплой любовью к человечеству согрета здесь каждая мысль, умом необыкновенным и сердцеведением отзывается каждое слово. Читаешь и не веришь, как мог автор обнять так много умов, разгадать так много сердец, войти поодиночке в сферу понятий, верований и привычек каждого из множества лиц, составляющих так называемую «публику». Более ста лиц проходит перед вами в «театральном разъезде». Один бросит мысль, другой бессмыслицу, тот скажет одно только слово, другой наговорит целый короб, третий сам ничего не скажет, а только доскажет чужое, четвёртый только моргнёт бровями, — тот сердится, тот хвалит, — тот говорит вздор, не понимая дела, тот понимает дело, но говорит вздор, тот кричит о завязке, тому, чтоб была любовь, тот недоволен, но хохочет во всё горло, другой очень доволен, но ему отчего-то грустно; словом, каждая голова, каждая шляпка, шинель, каждый мундир, каждый армяк думают по-своему и говорят по-своему. Нет спора, нужен большой талант, чтоб нарисовать сколько-нибудь сходный портрет стоглавого чудовища, которое зовут публикою…” (Литературная газета. 1843. 14 марта. № 11. С. 225)

Комедия Гоголя «Ревизор» вызвала в русской критике множество разнообразных откликов – как положительных, так и отрицательных. Но ни «похвалы», ни «обвинения», не показались Гоголю справедливыми: он видел, что и хвалят его, и бранят многие потому, что не понимают тех целей, которые преследовал он сам, сочиняя свою комедию. Желая выяснить её истинный смысл, Гоголь написал несколько разъяснений «Ревизора»: «Развязка Ревизора», «Дополнение к «Развязке Ревизора», «Театральный разъезд после представления новой комедии».

В «Театральном разъезде» Гоголь отвечает своим критикам, разбирая их обвинения, отчасти похвалы. Обвинения против «Ревизора» сводились к следующему: 1) эта пьеса не комедия, а фарс; 2) построена она не по правилам: нет завязки и развязки, 3) в «Ревизоре» нет добродетельных героев. 4) эта комедия есть насмешка над Россией, она опасна в политическом отношении, так как она подрывает «основы» русской жизни. Эти обвинения высказываются зрителями, которые на «театральном разъезде», спускаясь после окончания представления по театральной лестнице, делятся впечатлениями, вынесенными из театра.

На все обвинения, тут же из толпы слышатся и ответы, оправдывающие автора и его произведение. Один из зрителей говорит о правильности построения пьесы, о великом общественном значении серьезного комического сочинения. Другой зритель опровергает мнение, будто комедия Гоголя опасна в политическом отношении, ссылаясь на слова одного мужичка, сказавшего по поводу комедии: «небось, прытки были воеводы, а все побледнели, как пришла царская расправа». Из этого восклицания он выводит заключение, что «основ» государственной жизни «Ревизор» не затрагивает, теряется уважение только к порочным слугам государства. Тот же зритель говорит о великом нравственном значении комедии, приглашая слушателей внимательнее заглянуть в свои сердца, поискать там тех чувств и мыслей, которые высмеяны автором в его комедии.

В конце «Театрального разъезда», Гоголь влагает в уста одного из его персонажей, «автора», свои мысли о великом очищающем значении «смеха». Он указывает, какая громадная духовная сила сокрыта в смехе его боятся все, даже те, «кто уже ничего не боится на свете». Серьезный смех не есть пустозвонство. Он углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы, без проницающей силы, которого мелочь и пустота жизни не испугали бы так человека; ничтожное и презренное, мимо чего человек проходит равнодушно всякий день? проясняется и делается понятным, благодаря указанию писателя-юмориста. Его и задача поэтому сводится к тому, чтобы поучать отрицательными образами, подчеркивая и отдавая на смех безобразие зла. Осмеивая зло, он, тем самым, возвышает идеал добра. Вот почему юморист не гаер, не балаганный шут-зубоскал, а врач, который врачует человеческие недуги, скорбя в то же время над падшим человеком. «В глубине холодного смеха, – говорит в «Театральном разъезде» устами «автора» Гоголь, – могут отыскаться горячие искры вечной, могучей любви, и кто льет часто душевные, глубокие слезы, тот, кажется, более всех смеется на свете».

Нет, не рукоплесканий я бы теперь желал: я бы желал теперь вдруг переселиться в ложи, в гал-ереи, в кресла, в раек, проникнуть всюду, услы-шать все мненья и впечатленья, пока они еще девственны и свежи, пока еще не покорились толкам и сужденьям знатоков и журналистов, пока каждый под влиянием своего собственного суда. Мне это нужно: я комик. Все другие произведения и роды подлежат суду немногих, один комик под-лежит суду всех; над ним всякий зритель уже имеет право, всякого звания человек уже стано-вится судьей его. О, как бы хотел я, чтобы каж-дый указал мне мои недостатки и пороки! Пусть даже посмеется надо мной, пусть недоброжела-тельство правит устами его, пристрастье, него-дованье, ненависть -- все, что угодно, но пусть только произнесутся эти толки. Не может без причины произнестись слово, и везде может за-рониться искра правды. Тот, кто решился ука-зать смешные стороны другим, тот должен разумно принять указания, слабых .и смешных собственных сторон. Попробую, останусь здесь в сенях во все время разъезда. Нельзя, чтобы не было толков о новой пьесе: человек под влиянием первого впечатления всегда жив и спешит им поделиться с другим. (Отходит в сторону. Показываются несколько прилично одетых людей; один говорит, обращаясь к другому.) Выйдем лучше теперь: играться будет незначительный водевиль. (Оба уходят.)

  

   Два comme il faut, плотного свойства, сходят с ле-стницы.

  

   Первый comme il faut. Хорошо, если бы полиция не далеко отогнала мою карету. Как зовут эту молоденькую актрису, ты не знаешь?

  

   Второй comme il faut. Нет, а очень недурна.

  

   Первый comme il faut. Да, недурна; но все чего-то еще нет. Да, рекомендую: новый ресто-ран: вчера нам подали свежий зеленый горох (целует концы пальцев) -- прелесть! {Уходят оба.)

  

   Бежит офицер, другой удерживает его за руку.

  

   Другой офицер. Да останемся.

  

   Первый офицер. Нет, брат, на водевиль и калачом не заманишь. Знаем мы эти пьесы, кото-рые даются на закуску: лакеи вместо актеров, а женщины -- урод на уроде. (Уходит.)

  

   Светский человек, щеголевато оде-тый (сходя с лестницы). Плут портной, претесно сделал мне панталоны, все время было страх не-ловко сидеть. За это я намерен еще проволочить его, и годика два не заплачу долгов. (Уходит.)

  

   Тоже светский человек, поплотнее (говорит с живостью другому). Никогда, никогда, поверь мне, он с тобою не сядет играть. Меньше как по полтораста рублей роберт он не играет. Я знаю это хорошо, потому что шурин мой, Пафнутьев, всякий день с ним играет.

  

   Автор пьесы (про себя). И все еще никто ни слова о комедии.