История_искусств_интервью_Микеланджело

Скачиваний:

Добавлен:

30.04.2019

Размер:

704.31 Кб

Скачать

☆

В чьих руках оживает мрамор

Не так давно на главной площади Флоренции появился нынешний символ города – пятиметровый мраморный Давид. Статуя стала самой обсуждаемой темой года и сделала своего создателя – Микеланджело Буонаротти, известным во всей Флоренции и за её пределами. Мы решили поговорить со скульптором о творчестве, семье и планах на будущее.

- Как вы думаете: человек рождается талантливым или становится?

- Безусловно, человек рождается со склонностью к чему-то. Но чтобы склонность стала талантом, её нужно развивать.

- Значит, у вас была склонность к скульптуре?

- Мне кажется, что да. Я с детства любил скульптуры, меня всегда тянуло к камню. Я обожал прекрасные здания. Практически каждый день проходил мимо дома Данте Алигьери, церкви Бадиа или Дуомо: рассматривал их, как картины в музее. Сама судьба предопределила мою судьбу. В детстве я был отдан на воспитание в семью каменотесов. Именно благодаря своей няне я понял, к чему меня тянет.

- Ваш отец был против вашего увлечения скульптурой. Как вы попали на обучение к мастеру?

- В этой истории самое сложное всё-таки было с отцом. Он не воспринимал мое увлечение искусством всерьёз. Отец отправил меня в школу, где мне приходилось зубрить латынь и греческий. Он считал, что физический труд - это работа низшего горожанина. Мне кажется, что даже после того, как я начал приносить в дом деньги, в душе он не мог смириться с моим выбором.

- Как вы считаете, обучение в мастерской способствовало развитию вашего таланта?

- В мастерской Гирландайо я научился фресковой живописи. Это было полезным умением, учитывая, что фреска, в отличие от скульптуры, дешевле и быстрее в исполнении. Но мне не очень нравилось в мастерской.

- Почему?

- Я понимал, что это не мое. «Труд художника тем выше, чем яснее художник выражает истину. А скульптура подходит к истине ближе других: ведь изваянная фигура высвобождается из мрамора со всех четырех сторон сразу.» Именно так я объяснял другим ученикам, но они не верили в скульптуру.

- И вы ушли в Сады Медичи. Чем обучение у Бертольдо отличалось от обучения у Гирландайо?

- Несмотря на то, что в первое время у Бертольдо я тоже занимался живописью и меня долго не пускали к мрамору, в Садах Медичи было иначе. Там никто не гнался за деньгами, все создавали скульптуру ради искусства. Конечно, ученики принимали заказы, те, кто ничего не мог заработать, получали кое-какие деньги от Бертольдо, но некоторые ученики всё равно ушли. Я же оставался до самого конца.

- Как вы опишите свою дружбу с Лоренцо Медичи?

- Знаете, ведь Лоренцо не просто так называли Великолепный. Я до сих пор не могу смириться с его смертью, ведь он дал мне столько возможностей - обеспечил мрамором, местом работы, дал всё для творчества, - познакомил с великими людьми, как Марсилио Фичино, Анджело Полициано, Пико делла Мирандола, и самое главное - разглядел во мне талантливого скульптора. Он был невероятным человеком. Мне кажется, второго такого друга в моей жизни уже не будет. Как и второго такого правителя у Флоренции. Именно поэтому я решил увековечить память о его правлении в своём Геракле. Это был любимый античный Герой Лоренцо и, я думаю, он очень не него похож.

- Ваша первая работа с мрамором "Мадонна у лестницы". Почему именно эта тема?

- На самом деле, я хотел сделать Богородицу главной на барельефе. Я хотел рассказать не только о ноше Христа, но и том, насколько тяжёлая ноша была у Мадонны. Поэтому она смотрит не на зрителя, как это принято, а в сторону - её волнуют сейчас не судьбы зрителей, а трагическая судьба её сына, который ещё ни о чем не подозревает и крепко спит на её руках. Пока я работал над барельефом, я думал о своей матери. Она умерла, когда мне было шесть. Я смутно помню ее лицо, но прекрасно чувствую ту любовь, которую она мне дарила.

- Айнем пишет, что эта работа очень напоминает древнегреческие работы 4 века. Действительно ли вы хотели добиться такого эффекта? И стало ли это причиной того, что вы продолжили идею античности в своей следующей работе "Битва кентавров"?

- Нет, я не пытался привнести в работу что-то греческое. Но, когда Лоренцо пригласил платоников взглянуть на мою работу, они все говорили, что мой барельеф аттический. Хотя я даже не пытался сочетать греческое и христианское начало. Я просто хотел создать что-то оригинальное. А сюжет для "Битвы кентавров" мне подсказал Полициано. Мне понравилась идея, ведь тогда перед мной появлялась задача - разместить двадцать фигур.

- После смерти Лоренцо вы возвращаетесь домой и примерно в этот период времени начинается изучение вами человеческой анатомии. Как давно вы думали об этом и как вам это удалось в условиях церковных запретов?

- Я говорил об этом ещё Бертольдо. И когда я начал ваять Геракла я уже был твёрдо уверен, что невозможно создать человеческую фигуру, близкую к истине, без понимания анатомии. Мне очень помог настоятель церкви Санто-Спирито. Я с детства копировал их фрески и был там частым гостем. Настояль предоставлял мне трупы. Несмотря на то, что я лучше стал понимать внутреннее строение человека, я чувствовал вину и перед настоятелем и перед трупами тех людей. Тогда я сделал для Санто-Спирито деревянное Распятие. Но потом я перестал сожалеть об этом. Мои рисунки стали лучше и достовернее.

- Вы уехали в Болонью примерно через два года после смерти Лоренцо. Что на это повлияло?

- Я совру, если назову лишь одну причину. Здесь много факторов: смерть Лоренцо, застой в творчестве, неспокойная обстановка в моей семье и во Флоренции в общем. Медичи изгнали из города и я не видел больше смысла оставаться там. Да и работы не было. А в Болонье я встретил знакомого из круга Лоренцо - Альдовранди. И там я смог вновь заняться работой: я создал статуи ангела, Святого Петрония и Святого Прокла. После этого я снова почувствовал себя живым.

- Вы так мало сказали об этих работах. Вы не считаете их особенными?

- Наоборот, их особенность в том, что я научился делать скульптуры по заказу. До этого я действовал благодаря порыву вдохновения. Раньше я не мог работать без этого.

- Почему вернулись во Флоренцию?

- Потому что это мой дом, я соскучился по родным местам.

- Почему уехали в Рим спустя год?

- Я уже не мог терпеть того, что творил Савонарола: он уничтожал не только искусство Флоренции, он уничтожил покой горожан. И когда мне предложил поехать в Рим для выполнения заказа кардинала Риарио, я решил ехать.

- Ходят слухи, что ваше знакомство с кардиналом Риарио началось с обмана.

- Это не просто слухи. В то время я нуждался в деньгах, я создал статую в стиле древних мастеров, искусственно состарил её и через посредника продал Риарио. Кардинал раскусил мой обман и послал человека найти скульптора, который создал статую.

- Какие чувства у вас вызвал Рим?

- Я был поражён тем, что этот город совсем не был похож на центр христианства. Это было такое разочарование, но большим разочарованием было то, что я долгое время не мог прикоснуться к мрамору, потому что кардинал Риарио не хотел утверждать мои модели. В итоге, когда я наконец-то закончил своего Вакха, он отказался от скульптуры. Сказал, что она слишком откровенная. Мне повезло, что он всё же заплатил за работу. Я перестал верить в римлян, но мое отношение к ним изменил один человек - Якопо Галли. Он познакомил меня с кардиналом Жаном Билэри, который нанял меня и для которого я сделал Оплакивание.

- Оплакивание - единственная ваша работа, которую вы подписали. Что послужило причиной этого?

- Для меня это было особенной работой. Я завершал ту историю скорби, которая начиналась в барельефе Мадонна у лестницы. Богоматерь держит на руках своего мертвого сына - это пик её драматических волнений о его судьбе, ведь то, чего она так боялась, произошло. Трагическая судьба настигла её сына. Скульптура должна была украшать гробницу кардинала, но он умер ещё до завершения контракта. Появление Оплакивания в церкви прошло незаметно. Никто не знал имя создателя. Однажды я услышал разговор посетителей церкви - они спорили, кто является скульптором Оплакивания. Тогда я решил сделать эту надпись.

- После этого вы практически сразу вернулись во Флоренцию. Что послужило причиной?

- До меня дошла новость о том, что во Флоренции объявлен конкурс. Гильдия цеха шерстянников искала скульптора, который может довести до совершенства блок Дуччио. Агостино ди Дуччио должен был сделать несколько статуй, чтобы окружить храм Санта-Мария-дель-Фьоре ветхозаветными персонажами, но он отошёл от работы, оставив огромный мраморный блок, который ещё прозвали «Гигантом». Но, проконсультировавшись с Леонардо да Винчи, вернувшегося во Флоренцию, глыбу признали годной. Я два года ждал решения и вот, наконец, начал своего Давида!

- Как долго вы продумывали статую Давида?

- По сравнение с тем временем, которое я потратил на ожидание решения, мгновения. Посмотрев на Гиганта, я сразу понял, что это должен быть Давид. Сначала я хотел изобразить его с головой Голиафа в руке, но потом понял, что это не то. Я хотел показать не просто библейского персонажа, которым был Давид-победитель. А Давида в момент решимости. И эти моментом было само начала битвы с Голиафом.

- В период работы над Давидом вы познакомились с Леонардо да Винчи. Как это было?

- Я считал его великим художником, но при общении понял, что нам никогда не стать друзьями. Рустичи говорил, что между нами много общего, но лично я так не считаю. Да, мы оба через чур сильно увлекаемся работой, мы оба явно изучали внутреннее строение человека. Но он совершенно не ценит статую. Он говорил, что скульптура - дело простого ремесленника. Когда решался вопрос о том, куда поставить Давида, он пришёл на собрание, но практически сразу же откланялся. Я считаю его предателем, потому что он примкнул к Борджио против Флоренции. Возможно, мы были рождены пожизненными соперниками. Ради нашего соревнования за первенство в искусстве я даже снова взялся за фреску. Так появилась Битва при Кашине или как я её назвал Купальщики. Но я не смогу закончить её, ведь меня недавно вызвал в Рим папа Юлий II.

- Уже знаете для чего вас вызвал папа?

- Предполагаю, что для создания скульптуры. В любом случае, это большая честь.