Задание 2 в цвете-1

Task № 4

Габриэль Гарсия Маркес, литературный новатор, скончался на 87 году жизни.

Габриэль Гарсиа Маркес, колумбийский писатель, автор «Сто лет одиночества», созданный в городе Мехико. Ему было 87 лет.

Его смерть была подтверждена Кристобалем Перо, его бывшим редактором в Random House. Гарсия Маркес, получивший Нобелевскую премию по литературе в 1982 году, писал художественные произведения, вдохновляясь мифическим латиноамериканским пейзажем своего собственного творчества, но его интерес был всеобъемлющим. Его книги были переведены на десятки языков. Он был включён в список авторов классической литературы, среди которых: Диккенс, Толстой и Хемингуэй, которые были хорошо приняты как критиками, так и массовой аудиторией.

«Критики и читатели ждут каждую новую его работу как событие мирового значения», - заявила Шведская королевская академия словесности, присудив ему Нобелевскую премию. Гарсия Маркес считался лучшим образцом, если не создателем, целого литературного жанра, известного как магический реализм, в котором сверхестественное существует наряду с реальностью. В своих романах и рассказах, штормы бушуют в течение многих лет, цветы падают с неба, тираны живут на протяжении многих веков, священники левитируют, а трупы не разлагаются. И, что более правдоподобно, страсть бывших любовников снова разгорается после полувековой разлуки.

Магический реализм, по его словам, возник из истории Латинской Америки о порочных диктаторах и романтических революционерах, о долгих годах голода, болезней и насилия. При получении Нобелевской премии, Гарсия Маркес сказал: «Наша необузданная действительность полна поэтами и нищими, музыкантами и пророками, воинами и негодяями – персонажами, которые даже не требуют напрягать воображение. Ведь главная проблема для нас заключалась в недостаточности обычных средств, чтобы нарисовать нашу жизнь в достоверном свете».

Как и многие латиноамериканские мыслители и творцы, Гарсиа Маркес был вынужден высказываться по политическим вопросам своего времени. Он поддерживал левое крыло политической партии и выступал против генерала Августа Пиночета, правого чилийского диктатора, и неуклонно поддерживал Фиделя Кастро на Кубе. Кастро стал настолько близким другом, что Гарсиа Маркес показал ему рукописи своих неопубликованных книг.

Никакая рукопись не имела большего влияния, чем та, которая была произведением «Сто лет одиночества». Редактор Гарсиа Маркеса начал читать её дома в один дождливый день, и когда он читал страницу за страницей этого неизвестного колумбийского автора, он был всё больше воодушевлён. Вскоре он позвонил аргентинскому романисту Томасу Элою Мартинесу и срочно вызвал его домой. Элой Мартинес вспоминал, как вошел в фойе с мокрой обувью и увидел страницы, разбросанные по полу редактором в процессе чтения работы. Это были первые страницы книги, которые в 1967 году выведут Гарсиа Маркеса на мировую арену. Позднее он одобрил английский перевод Грегори Рабассы. На испанском или английском языках читателей интриговали уже с первых строк:

«Много лет спустя, когда он столкнулся с расстрелом, полковник Аурелиано Буэндиа вспомнил, тот далекий день, когда отец взял его, чтобы показать лед.

В то время Макондо была деревней на 20 саманок, построенных на берегу реки с чистой водой. Её течение омывало полированные белые большие камни на дне, похожие доисторические яйца. Мир был такой новый, что у многих вещей не было ещё названий, а для того, чтобы что-то получить необходимо было просто показать на предмет”.

Было продано более чем 20 миллионов экземпляров произведения “Сто лет одиночества”. Чилийский поэт Пабло Неруда назвал его “величайшим откровением на испанском языке после ”Дон Кихота"". Романист Уильям Кеннеди высоко оценил его как “первое произведение в литературе, начиная с книги бытия, которое должно быть обязательным для чтения для всего человечества”.

Гарсиа Маркес был потрясён таким количеством похвальных отзывов. Он стал ненавидеть “сто лет одиночества”, - сказал он в интервью, потому что он опасался, что его последующая работа не будет соответствовать такой высокой планке в глазах читателей. Ему не стоило волноваться. Почти все его 15 последующих романов и сборников были хорошо приняты как критиками, так и читателями.

Габриэль Гарсиа Маркес родился 6 марта 1927 года в Аракатаке, небольшом городке недалеко от Карибского побережья Колумбии. Его отец, почтовый служащий и телеграфист, едва мог прокормить свою жену и 12 детей.

Габриэль был самым старшим ребёнком. Он провел свое раннее детство в большом, ветхом доме своих бабушки и дедушки по материнской линии. Это повлияло на его творчество. Казалось, что дом кишит призраками, о которых его бабушка рассказывала сказки. Гарсиа Маркес переехал в Боготу в подростковом возрасте. Он изучал там право, но не получил учёной степени; вместо этого он стал журналистом.

В конце 1940-х и начале 50-х годов в Колумбии в период гражданской войны, известной как Ла Виоленсии. Идеологические причины войны были неясными, но она поражала своей дикостью: около 300 000 смертей. Ла Виоленсии станет основой для нескольких его романов.

Гарсиа Маркес волочил жалкое существование и писал для газет в Картахене, а затем в Барранкилье, где он жил на чердаке борделя и грезил о будущем в литературе. «Это была богемная жизнь: закончить работу в газете утром, затем написать стихотворение или рассказ к 3, затем отдохнуть за бокалом пива», - сказал он в интервью в 1996 году. «Когда вы идете домой на рассвете, дамы, которые шли на литургию, переходили на другую сторону улицы, опасаясь, что вы, по меньшей мере, пьяны, или и того намереваетесь напасть или изнасиловать их».

Он интенсивно читал американскую литературу; Хемингуэя, Фолкнера, Твена и Мелвилла; Так же европейскую: Диккенса, Толстого, Пруста, Кафку и Вирджинию Вулф.

“Я не представляю, как кто-то мог даже думать о написании романа, не имея хотя бы смутное представление о десяти тысяч лет литературы, которые прошли до этого,” Гарсиа Маркес сказал. Но, добавил он, “я никогда не пытался подражать авторам, которыми я восхищаюсь. Наоборот, я сделал все, что мог, чтобы не подражать им”.

“Я не представляю, как кто-то мог даже думать о написании романа, не имея, хотя бы смутного представления о десяти тысячах лет литературы, которые были раньше», - сказал Гарсиа Маркес. ” – сказал Гарсиа Маркес. Но, добавил, “Я никогда не пытался подражать другим авторам, которыми я восхищаюсь. Наоборот, я сделал все, что мог, чтобы быть не похожим на них”.

Как журналист он сорвал большой куш, когда он когда он беседовал с матросом, который был представлен колумбийским правительством как героический выживший из потерпевшего крушение морского эсминца. Матрос признал, что он перевозил груз контрабандных предметов домашнего обихода, который не был закреплён во время шторма, что и стало причиной потопления корабля.

Его доклад в 1955 году вызвал возмущение генерала Густаво Рохаса Пинильи, диктатора страны, и Гарсия Маркес был вынужден бежать в Европу. Он провел там два года в качестве иностранного корреспондента.

Гарсия Маркес был менее впечатлен Западной Европой, чем многие латиноамериканские писатели, которые обращались к Старому Миру как к их культурному источнику. Его рассылки часто отражали его убеждение, что европейцы покровительствуют Латинской Америке, хотя их собственное общество было в упадке.

Он повторил эти убеждения в своей Нобелевской речи. Европейцы, по его словам, «настаивают на том, чтобы измерить нас с помощью критерия, который они используют для себя, забывая, что разрушительные последствия жизни не одинаковы для всех, и что стремление к нашей собственной идентичности столь же тяжело и кровопролитно для нас, как это было для них».

Гарсиа Маркес чередовал журналистику и художественную литературу в конце 1950-х годов. Работая в газетах и журналах в Венесуэле, он написал сборник коротких рассказов «Похороны Великой мамы», который содержит в себе магические элементы, которые упоминаются в романе «Сто лет одиночества». С 1959 по 1961 год он поддерживал революцию Кастро и писал для официального кубинского агентства печати Пренса Латина.

В 1961 году он переехал в Мехико, где он будет жить, и отдыхать всю оставшуюся жизнь. Именно там, в 1965 году, после четырехлетнего перерыва, в ходе которого он не написал никакой фантастики, Гарсиа Маркес начал писать «Сто лет одиночества». Вдохновение, по его словам, пришло к нему, когда он ехал в Акапулько.

Вернувшись домой, он писал почти 18 месяцев, которые пролетели незаметно, а его жена, Мерседес, вела хозяйство. «Когда я закончил писать, - вспоминал он, жена спросила - ты действительно закончил? – Наш долг- $ 12,000 ».

Со времени издания книги в 1967 году, в Буэнос-Айресе, Аргентина, семья никогда не задолжала никому ни копейки. «Сто лет одиночества» был распродан в течение нескольких дней.

Следуя за подъемом и падением семьи Буэндиа через несколько поколений войны и мира, богатства и нищеты, роман предстал перед многими критиками и читателям как сага о социально-политической истории Латинской Америки.

Гарсия Маркес не претендовал на то, что создал жанр магического реализма; он отметил, что элементы этого жанра появились раньше в латиноамериканской литературе. Но никто до него не использовал стиль с таким артистизмом, изобилием и силой. Магический реализм вскоре вдохновил авторов по обе стороны Атлантики, прежде всего Изабель Альенде в Чили и Салмана Рушди в Британии.

«Реальность - это тоже мифы простых людей», - сказал Гарсиа Маркес в своём интервью. «Я понял, что реальность - это не просто полиция, которая убивает людей, но и все, что составляет часть жизни простых людей».

Он внёс магические элементы уже с первых страниц, написав «Коренастый цыган с кудлатой бородой и воробьиными руками-лапками», который перетащил бы два металлических слитка от двери до двери, чтобы продемонстрировать свою магическую силу магнита.

“Люди вздрагивали от ужаса»- писал он: «видя, как тазы, кастрюли, жаровни и ухваты подпрыгивают на месте, как поскрипывают доски, с трудом удерживая рвущиеся из них гвозди и болты»

В 1973 году, когда Пиночет свергнул избранного демократического президента Чили, Сальвадора Альенде, совершившего самоубийство, Гарсия Маркес поклялся никогда не писать, пока Пиночет находится у власти.

Диктатура Пиночета продолжалась 17 лет, но Гарсия Маркес освободился от обета задолго до ее окончания. «Я никогда не думал, что он так долго продержится у власти», - сказал он в интервью The Washington Post в 1997 году. «Время убедило меня, что я ошибался. То, что я делал, позволило Пиночету помешать мне писать, а это значит, что я подчинился добровольной цензуре».

На протяжении более трех десятилетий Государственный департамент отказал Гарсиа Маркесу в поездке в Соединенные Штаты, предположительно потому, что он был членом Коммунистической партии Колумбии в 1950-х годах, но почти наверняка из-за его продолжающейся поддержки партии левых и его дружба с Кастро. Запрет был отменен в 1995 году после того, как президент Билл Клинтон пригласил его на «Мартас-Винъярд» (виноградник Марты).

Связи Гарсиа Маркес и Кастро смутили некоторых представителей интеллигенции и правозащитников. Сьюзан Сонтаг писала в 1980-х годах: «Для меня это скандально, что писатель с таким огромным талантом станет представителем правительства, которое засадило больше людей в тюрьму (пропорционально ее населению), чем любое другое правительство в мире».

Он объяснял критику тем феноменом, которые американцы называют как; „почти порнографическая одержимость Кастро“. Но он стал достаточно чутким в этом вопросе, чтобы ходатайствовать от имени арестованных кубинских диссидентов. Страдая от рака лимфы, который был диагностирован в 1999 году, Гарсия Маркес посвятил большую часть своего последующей писательской деятельности своим мемуарам. Одним из исключений был роман «Вспоминая моих грустных шлюх», о любовной интриге между 90-летним мужчиной и 14-летней проституткой, опубликованной в 2004 году.

В июле 2012 многие ссылались на высказывание брата Гарсии Хайме, что он страдал от старческого слабоумия и прекратил писать. «Иногда я плачу, потому что чувствую, что я теряю его», - сказал он. Но Хайме Абелло, директор Фонда новой журналистики Габриэля Гаркеза в Картахене, сказал, что диагноз не был клинически диагностирован.

Пера, авторский редактор издательства Random House Mondadori, сказал, в то время как Гарсия Маркес работал над романом «Мы увидимся в августе», дата публикации не была запланирована. Автор, похоже, не хотел публиковать его, Пера сказал: «Он сказал мне:« Забегая наперёд, это слишком большой срок, мне больше не нужно больше публиковаться».

Десятки телевизионных и кино-адаптаций были сняты по мотивам произведений Гарсиа Маркеса, но ни один из них не достиг того коммерческого успеха и не получил восхищение критиков, какое получили его произведения . Он отказался от заявок на фильм «Сто лет одиночества». Читатели романа, как он однажды сказал, «Всегда представляют персонажей, как они хотят, как их тетя или их дедушка, и как только вы переносите это на экран, простор читателя для творчества исчезает».

Помимо его жены, Мерседес, еще остались в живых два его сына Родриго и Гонсало.

Задание №5

Выдающиеся россияне: Илья Репин

Немногие российские художники при жизни получают такую известность и признание как Репин. Он был невероятно трудолюбив и оставил большое и разнообразное художественное наследие. У Репина не было одной любимой тематики, в его картинах можно увидеть ватагу бурлаков, высокопоставленных чиновников, библейских персонажей и царей. Некоторые критики и коллеги-художники обвиняли Репина в «непоследовательности» и «экстернализме», но он только пожимал плечами: «Возможно, они правы, но я люблю разнообразие; от себя не уйдешь (убежишь)». Илья Репин родился в небольшом украинском городке Чугуево, у ребенка с детства проявился дар рисования. Местные иконописцы дали ему несколько уроков живописи. Помогая своим учителям, Репин заработал достаточно денег, чтобы отправиться в Санкт-Петербург, где сначала поступил в школу живописи, а затем в Академию художеств. В 1863 году он успешно сдал вступительные экзамены и считал, что ему просто повезло, хотя его успех скорее был связан с собственными усилиями, а не удачей. Чтобы зарабатывать на жизнь во время учебы, молодой художник вынужден был работать маляром.

В 1868 Репин прогулялся вдоль берега Невы и yвидел измученных, бурлаков в лохмотьях. Молодые женщины в ярких платьях проходившие мимо них, смеялись и шушукались. Впечатленный увиденным, Репин написал картину. Сначала он хотел подчеркнуть контраст между богатыми и бедными, но позже оставил эту слишком простую идею и решил изобразить только ватагу бурлаков. В 1870 году Репин отправился на Волгу, где сделал наброски своего будущего шедевра «Бурлаки на Волге». Местные жители охотно позировали ему. Сразу по приезду в Санкт-Петербург он начал работать над картиной, которая заняла у него три года. Героями картины стали реальные люди; бывший священник по имени Канин, мальчишка Ларко, некогда иконописец Константин и восемь других бурлаков, простых людей с тяжелой жизнью, вошли в историю благодаря Репину.

Мнения о картине разделились. Например, искусствовед Владимир Стасов сказал: «Горькая человеческая судьба никогда прежде не представлялась людям в таком ужасном количестве, в таком громком и пронзительном аккорде». В то же время он подчеркнул, что картина «не была написана, чтобы разжалобить зрителей», а просто чтобы «запечатлить людей, которых довелось повидать Репину». Художник Федор Бруни категорически не согласился со Стасовым и назвал картину «профанацией искусства». Однако большинство критиков оценили талант Репина.

В 1871 году Репин окончил академию. Он был награжден (большой) золотой медалью и правом учиться в Европе за счет Академии благодаря своей картине “Воскресение Дочери Иаира”. В 1872 году Репин женился, затем был послан на Международную выставку в Вену с картиной «Бурлаки на Волге» куда и отправился со своей супругой.

Репин посетил Париж и был разочарован работами французских импрессионистов. “Французов совершенно не интересуют люди, только костюмы, цвета и свет”, поделился он в своем письме. За границей Репин написал «Садко» и стал академиком (Академии) изобразительных искусств за работу над этой картиной. В 1874 году Репин стал членом товарищества российских художников «Передвижники».

В 1876 году Репины вернулись в Чугуево, а затем отправились в Москву и там обосновались. Имея возможность работать с несколькими картинами одновременно, Репин писал портреты известных людей на заказ, работая с историческим холстом «Царевна София в Новодевичьем монастыре».

В 1882 году семья Репиных переехала в Санкт-Петербург. Здесь Репин вместе со своими историческими картинами принимал участие в Товариществе передвижных художественных выставок (Передвижники). Самой известной из них является «Иван Грозный и сын его Иван», написанная в 1885 году. Она изображает русского царя, обнимающего сына сразу после нанесения смертельного удара в висок. Однако реальное убийство было при других обстоятельствах и, как говорится, судьба наказывала Репина за его «ложь». Его правая рука, в конце концов, начала болеть, лишая его возможности рисовать и заставляя его использовать левую. Однако Репин столкнулся с этой проблемой гораздо позже.

Семейная жизнь Репина не была удачной. В 1887 году он развелся с женой.

В 1878 году Репин часто посещал московскую усадьбу в Абрамцево, где известный предприниматель и меценат Савва Мамонтов организовал художественный клуб. Там он услышал рассказ о казаках и турецком султане. Согласно этой истории, в 17 веке султан отправил письмо казакам, требуя их послушания и земли. Казаки написали грубый, насмешливый, но остроумный ответ. Репин был вдохновлен этой историей и решил поведать об этом на холсте.

Тринадцать лет прошло между решением и осуществлением. Картина была закончена в 1891 году. Живописная группа казаков собралась вокруг писаря, смеясь и предлагая строки к письму. Все лица на картине были списаны с реальных людей. Например, образ лысого мужчины, обратившегося спиной к зрителям, был взят с маршала дворянства Ярославской губернии Георгия Алексеева. Он не хотел позировать для Репина, поэтому Репин обманул его: он попросил Алексеева показать ему свою коллекцию монет. Пока Алексеев рылся в своем столе, Репин сделал несколько эскизов. Но когда Алексеев увидел картину, он узнал себя и обиделся.

В 1899 году Репин женился и переехал в Финляндию в поместье «Пенаты».

В 1901 году Репин начал работать над заказанной правительством картиной: «Торжественное заседание Государственного совета 1900 года». Большая многофигурная живопись была закончена в 1903 году. Именно тогда рука Репина действительно начала болеть, но он не прекратил работать.

В 1905 году состоялась первая русская революция. Репин не любил режим Николая II и ждал момента, когда «эта мерзость развалится». Когда в 1917 году режим фактически пал, Репин изменил свои взгляды и отказался вернуться в Россию, хотя большевики продолжали звать его обратно. Всё его отношение к Советской власти сосредоточено в картине «Большевики»: в ней уродливые мужчины с кривыми улыбками отбирают хлеб у ребёнка.

В 1920 году финские художники приняли Репина в качестве почетного члена Общества Художников Финляндии. Десять лет спустя Репин умер, оставив десятки картин и сотни рисунков для будущих поколений.

Task № 4

Gabriel García Márquez, Literary Pioneer, Dies at 87

Gabriel García Márquez, the Colombian novelist whose “One Hundred Years of Solitude” established him as a giant of 20th-century literature, died Thursday at his home in Mexico City. He was 87.

His death was confirmed by Cristóbal Pera, his former editor at Random House.

García Márquez, who received the Nobel Prize for Literature in 1982, wrote fiction rooted in a mythical Latin American landscape of his own creation, but his appeal was universal. His books were translated into dozens of languages. He was among a select roster of canonical writers – Dickens, Tolstoy and Hemingway among them – who were embraced both by critics and by a mass audience.

“Each new work of his is received by expectant critics and readers as an event of world importance,” the Swedish Academy of Letters said in awarding him the Nobel.

García Márquez was considered the supreme exponent, if not the creator, of the literary genre known as magic realism, in which the miraculous and the real converge. In his novels and stories, storms rage for years, flowers drift from the skies, tyrants survive for centuries, priests levitate and corpses fail to decompose. And, more plausibly, lovers rekindle their passion after a half-century apart.

Magic realism, he said, sprang from Latin America’s history of vicious dictators and romantic revolutionaries, of long years of hunger, illness and violence. In accepting his Nobel, García Márquez said: “Poets and beggars, musicians and prophets, warriors and scoundrels, all creatures of that unbridled reality, we have had to ask but little of imagination. For our crucial problem has been a lack of conventional means to render our lives believable.”

Like many Latin American intellectuals and artists, García Márquez felt impelled to speak out on the political issues of his day. He viewed the world from a left-wing perspective, bitterly opposing Gen. Augusto Pinochet, the right-wing Chilean dictator, and unswervingly supporting Fidel Castro in Cuba. Castro became such a close friend that García Márquez showed him drafts of his unpublished books.

No draft had more impact than the one for “One Hundred Years of Solitude.” García Márquez’s editor began reading it at home one rainy day, and as he read page after page by this unknown Colombian author, his excitement mounted. Soon he called Argentine novelist Tomás Eloy Martínez and summoned him urgently to the home.

Eloy Martinez remembered entering the foyer with wet shoes and encountering pages strewn across the floor by the editor in his eagerness to read through the work. They were the first pages of a book that in 1967 would vault García Márquez onto the world stage. He later authorized an English translation, by Gregory Rabassa. In Spanish or English, readers were tantalized from its opening sentences:

“Many years later, as he faced the firing squad, Col. Aureliano Buendía was to remember that distant afternoon when his father took him to discover ice.

At that time Macondo was a village of 20 adobe houses built on the bank of a river of clear water that ran along a bed of polished stones, which were white and enormous, like prehistoric eggs. The world was so recent that many things lacked names, and in order to indicate them it was necessary to point.”

“One Hundred Years of Solitude” would sell more than 20 million copies. Chilean poet Pablo Neruda called it “the greatest revelation in the Spanish language since ‘Don Quixote.’” The novelist William Kennedy hailed it as “the first piece of literature since the Book of Genesis that should be required reading for the entire human race.”

García Márquez was rattled by the praise. He grew to hate “One Hundred Years of Solitude,” he said in interviews, because he feared his subsequent work would not measure up to it in readers’ eyes. He need not have worried. Almost all his 15 other novels and short-story collections were lionized by critics and devoured by readers.

Gabriel García Márquez was born in Aracataca, a small town near Colombia’s Caribbean coast, on March 6, 1927. His father, a postal clerk and telegraph operator, could barely support his wife and 12

children; Gabriel, the oldest, spent his early childhood living in the large, ramshackle house of his maternal grandparents. It influenced his writing; it seemed inhabited, he said, by the ghosts his grandmother conjured in the stories she told.

García Márquez moved to Bogotá as a teenager. He studied law there but never received a degree; he turned instead to journalism.

The late 1940s and early ’50s in Colombia were a period of civil strife known as La Violencia. The ideological causes were nebulous but the savagery was stark: as many as 300,000 deaths. La Violencia would become the background for several of his novels.

García Márquez eked out a living writing for newspapers in Cartagena and then Barranquilla, where he lived in the garret of a brothel and saw a future in literature. “It was a bohemian life: finish at the paper at 1 in the morning, then write a poem or a short story until about 3, then go out to have a beer,” he said in an interview in 1996. “When you went home at dawn, ladies who were going to Mass would cross to the other side of the street for fear that you were either drunk or intending to mug or rape them.”

He read intensely – the Americans Hemingway, Faulkner, Twain and Melville; the Europeans Dickens, Tolstoy, Proust, Kafka and Virginia Woolf.

“I cannot imagine how anyone could even think of writing a novel without having at least a vague of idea of the ten thousand years of literature that have gone before,” García Márquez said. But, he added, “I’ve never tried to imitate authors I’ve admired. On the contrary, I’ve done all I could not to imitate them.”

As a journalist he scored a scoop when he interviewed a sailor who had been portrayed by the Colombian government as the heroic survivor of a navy destroyer lost at sea. The sailor admitted to him that the ship had been carrying a heavy load of contraband household goods, which unloosed during a storm and caused the ship to list enough to sink.

His report, in 1955, infuriated Gen. Gustavo Rojas Pinilla, the country’s dictator, and García Márquez fled to Europe. He spent two years there as a foreign correspondent.

García Márquez was less impressed by Western Europe than many Latin American writers, who looked to the Old World as their cultural fountainhead. His dispatches often reflected his belief that Europeans were patronizing toward Latin America even though their own society was in decline.

He echoed these convictions in his Nobel address. Europeans, he said, “insist on measuring us with the yardstick that they use for themselves, forgetting that the ravages of life are not the same for all, and that the quest for our own identity is just as arduous and bloody for us as it was for them.”

García Márquez alternated between journalism and fiction in the late 1950s. While working for newspapers and magazines in Venezuela, he wrote a short-story collection, “Big Mama’s Funeral,” which incorporates the kind of magical elements he would master in “One Hundred Years of Solitude.” From 1959 to 1961 he supported the Castro revolution and wrote for Prensa Latina, the official Cuban press agency.

In 1961 he moved to Mexico City, where he would live on and off for the rest of his life. It was there, in 1965, after a four-year dry spell in which he wrote no fiction, that García Márquez began “One Hundred Years of Solitude.” The inspiration for it, he said, came to him while he was driving to Acapulco.

Returning home, he began an almost undistracted 18 months of writing while his wife, Mercedes, looked after the household. “When I was finished writing,” he recalled, “my wife said, ‘Did you really finish it? We owe $12,000.’”

With the book’s publication in 1967, in Buenos Aires, Argentina, the family never owed a penny again. “One Hundred Years of Solitude” was sold out within days.

In following the rise and fall of the Buendía family through several generations of war and peace, affluence and poverty, the novel seemed to many critics and readers the defining saga of Latin America’s social and political history.

García Márquez made no claim to have invented magic realism; he pointed out that elements of it had appeared before in Latin American literature. But no one before him had used the style with such artistry, exuberance and power. Magic realism would soon inspire writers on both sides of the Atlantic, most notably Isabel Allende in Chile and Salman Rushdie in Britain.

“Reality is also the myths of the common people,” García Márquez told an interviewer. “I realized that reality isn’t just the police that kill people, but also everything that forms part of the life of the common people.”

He incorporated the magical on the first page, writing of “a heavy Gypsy with an untamed beard and sparrow hands” who would drag two metal ingots from door to door to demonstrate their magically magnetic power.

“And everybody was amazed,” he wrote, “to see pots, pans, tongs and braziers tumble down from their places and beams creak from the desperation of nails and screws trying to emerge.”

In 1973, when Pinochet overthrew Chile’s democratically elected Marxist president, Salvador Allende, who committed suicide, García Márquez vowed never to write as long as Pinochet remained in power.

The Pinochet dictatorship lasted 17 years, but García Márquez released himself from his vow well before it ended. “I never thought he’d last so long,” he said in a 1997 interview with The Washington Post. “Time convinced me I was wrong. What I was doing was allowing Pinochet to stop me from writing, which means I had submitted to voluntary censorship.”

For more than three decades the State Department denied García Márquez a visa to travel in the United States, supposedly because he had been a member of the Colombian Communist Party in the 1950s but almost certainly because of his continuing espousal of left-wing causes and his friendships with Castro. The ban was rescinded in 1995 after President Bill Clinton invited him to Martha’s Vineyard.

García Márquez’s ties to Castro troubled some intellectuals and human rights advocates. Susan Sontag wrote in the 1980s, “To me it’s scandalous that a writer of such enormous talent be a spokesperson for a government which has put more people in jail (proportionately to its population) than any other government in the world.”

He attributed the criticism to what he called Americans’ “almost pornographic obsession with Castro.” But he became sensitive enough about the issue to intercede on behalf of jailed Cuban dissidents. Suffering from lymphatic cancer, which was diagnosed in 1999, García Márquez devoted most of his subsequent writing to his memoirs. One exception was the novel “Memories of My Melancholy Whores,” about the love affair between a 90-year-old man and a 14-year-old prostitute, published in 2004.

In July 2012, his brother, Jaime, was quoted as saying that García Márquez had senile dementia and had stopped writing. “Sometimes I cry because I feel like I’m losing him,” he said. But Jaime Abello, director of the Gabriel García Márquez New Journalism Foundation in Cartagena, said the condition had not been clinically diagnosed.

Pera, the author’s editor at Random House Mondadori, said at the time that García Márquez had been working on a novel, “We’ll See Each Other in August,” but that no publication date had been scheduled. The author seemed disinclined to have it published, Pera said: ”He told me, ‘This far along I don’t need to publish more.'”

Dozens of television and film adaptations were made of García Márquez’s works, but none achieved the critical or commercial success of his writing, and he declined requests for the movie rights to “One Hundred Years of Solitude.” The novel’s readers, he once said, “always imagine the characters as they want, as their aunt or their grandfather, and the moment you bring that to the screen, the reader’s margin for creativity disappears.”

Besides his wife, Mercedes, his survivors include two sons, Rodrigo and Gonzalo.