III. Специальные исследования

1) Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4 т. Т. 3.

“...принципом лирики, в отличие от эпической широты, становятся стянутость, сжатость, и вообще лирика призвана воздействовать внутренней глубиной выражения, а не пространностью описаний и внешнего раскрытия”. “...по-настоящему конкретные лирические произведения представляют субъект и в его внешней ситуации и потому вбирают в себя также природу, место действия и т. д. <...> Но тогда не реальная объективность и ее пластическое живописание составляют собственно лирический элемент, а созвучие внешнего и души, возбужденное им настроение, сердце, как оно чувствует себя в таком окружении...” (с. 514-515).

2) Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Ницше Фр. Сочинения: B 2 т. Т. 1. С. 57-156.

“Он (лирик. — Н.Т.) вначале как дионисический художник, вполне сливается с Первоединым, его скорбью и противоречием, и воспроизводит образ этого первоединого как музыку <...> но затем эта музыка становится для него как бы зримой в символическом сновидении под аполлоническим воздействием сна. Прежнее, лишенное образов и понятий отражение изначальной скорби в музыке, с ее разрешением в иллюзии, создает теперь вторичное отражение в форме отдельного уподобления или примера. <...> Я лирика звучит, таким образом, из бездн бытия: его «субъективность» в смысле новейших эстетиков — одно воображение”.

“...образы лирика, напротив, не что иное, как он сам и только как бы различные объективации его самого, отчего он, будучи центром, вокруг которого вращается этот мир, и вправе вымолвить Я; но только это Я не сходно с Я бодрствующего эмпирически реального человека, а представляет собою единственное вообще истинно сущее и вечное, покоящееся в основе вещей Я, сквозь отображения которого взор лирического гения проникает в основу вещей. <...> Архилох, сжигаемый страстью, любящий и ненавидящий человек, лишь видение того гения, который теперь уже не Архилох, но гений мира и символически выражает изначальную скорбь в подобии человека-Архилоха; между тем как тот субъективно-желающий и стремящийся человек-Архилох вообще никак и никогда не может быть поэтом”. “...субъект, волящий и преследующий свои эгоистические цели индивид, мыслим только как противник искусства, а не его источник” (с. 72-75).

3) Анненский И. Бальмонт-лирик [1906] // Анненский И. Книги отражений.

“Новая поэзия прежде всего учит нас ценить слово, а затем учит синтезировать поэтические впечатления, отыскивать я поэта, т. е. наше, только просветленное я в самых сложных сочетаниях, она вносит лирику в драму и помогает нам усваивать в каждом произведении основной настрой души поэта. Это интуитивно восстановляемое нами я будет не столько внешним, так сказать, биографическим я писателя, сколько его истинным неразложимым я, которое, в сущности, одно мы и можем, как адекватное нашему, переживать в поэзии” (с. 102-103).

4) Тынянов Ю.Н. Блок [1921] // Тынянов Ю.Н. Литературный факт. С. 224-229.

“Блок — самая большая лирическая тема Блока. Эта тема притягивает как тема романа еще новой, нерожденной (или неосознанной) формации. Об этом лирическом герое и говорят сейчас. <...> когда говорят о его поэзии, почти всегда за его поэзией невольно подставляют человеческое лицо — и все полюбили лицо, а не искусство”. “...этот лирический образ стремился втесниться в замкнутый предел стихотворных новелл”. “Эмоциональные нити, которые идут непосредственно от поэзии Блока, стремятся сосредоточиться, воплотиться и приводят к человеческому лицу за нею”.

5) Кассирер Э. Сила метафоры [1925] / Пер. Т.В. Топоровой // Теория метафоры. С. 33-43.

“Однако есть одна область духа, где слово не только сохраняет свою изначальную изобразительную силу, но и постоянно обновляет ее, сохраняя в известной мере свою устойчивую палингенезию, свое эмоциональное и духовное возрождение. Этот процесс происходит тогда, когда слово создается с целью художественного выражения. <...> Из всех видов поэзии именно лирика яснее всего отражает это идеальное развитие. Ведь не только истоки лирики коренятся в определенных магико-религиозных мотивах, но и сама лирика прямо поддерживает связь с мифом в своих возвышенных и чистых творениях”. “Слово и мифологический образ, которые сначала противостояли духу как грубые реальные силы, отбросили от себя всю действительность и действенность: они представляют собой только легчайший эфир, в котором свободно и беспрепятственно движется дух. Это освобождение осуществляется не благодаря тому, что дух отбрасывает чувственную оболочку слова и образа, а потому, что он использует их как свой орган, видит в них то, чем они являются в действительности, — формы самораскрытия” (с. 41-42).

6) Ларин Б.А. О лирике как разновидности художественной речи (Семантические этюды) [1927] // Ларин Б.А. Эстетика слова и язык писателя. С. 54-101.

“Неотъемлемые эмоции восприятия лирики — не те, которые могут индуцироваться, то есть могут возникнуть как аналогичные ее тематике, — не воспоминания любви, грусти и т. д., а возбуждаемые ею переживания в области эстетики языка (любованье речевым искусством) и эмоции интеллектуальные” (с. 60). “Лирические стихотворения по большей части не связаны с внеэстетическими эмоциями, то есть не вызывают никаких, кроме эмоций поэтической речи ...” (с. 61). “Как ритмическое членение есть очевидная и общепризнанная основа знаковой стороны лирики, так кратность, осложненность — существенный признак ее семантической стороны. <...> Лирика в большинстве случаев дает не просто двойные, а многорядные (кратные) смысловые эффекты; эти ряды значений не равно отчетливы и не одинаково постоянны. Потенциальность этих семантических рядов (возможное отсутствие некоторых элементов ряда в данном восприятии лирической пьесы) и дает повод к утверждениям о неограниченной, произвольной множественности истолкований ее. <...> За фактами произвольного понимания нельзя упускать из виду потенциально-полного истолкования сложных смысловых рядов, предуказанных в стихотворении. <...> Как же предуказаны пути разгадки многозначимой поэтической речи? Более всего — традиционной условностью словоупотребления и вообще поэтического стиля; затем — контекстом (обязательной знаменательностью данной совокупности речевых элементов, взаимодействием слов); наконец — в несколько меньшей мере — ожиданием новизны, устремлением мысли к тем возможным способам представления, которые противостоят привычному, известному; иначе говоря, третий момент действует неразлучно с первым, мы разделяем их лишь в теории. Без новизны — и знаковой, и семантической — нет ощущения поэтической действенности речи” (с. 66-67).

7) Steiger E. Grundbegriffe der Poetik. 8. Aufl.

“В эпическом бытии вещи идут к нам из внешнего мира. В лирическом бытии — не так. Здесь еще нет противопоставления. Но поскольку еще нет никакого противостояния и никакого объекта, то нет еще никакого субъекта. Теперь мы понимаем ошибку, которая приводила к смешению понятий. Если лирическое стихотворение не объективно, то это еще не значит, что оно должно называться субъективным. И если оно не представляет внешний мир, то поэтому вовсе не обязано изображать мир внутренний. «Внутри» и «снаружи». «субъективно» и «объективно» в лирической поэзии вообще не отделены друг от друга” (S. 60. — Пер. С.Н. Бройтмана).

8) Гинзбург Лидия. О лирике. Изд. 2-е, доп.

“Термином лирический герой несомненно злоупотребляли. <...> В подлинной лирике всегда присутствует личность поэта, но говорить о лирическом герое имеет смысл тогда, когда она облекается устойчивыми чертами — биографическими, сюжетными” (с. 155). “...лирический герой — единство личности, не только стоящей за текстом, но и наделенной сюжетной характеристикой, которую все же не следует отождествлять с характером. Лирика вызывает ассоциации, молниеносно доводящие до сознания читателя образ, обычно уже существующий в культурном сознании эпохи” (с. 157). “Лирический герой двупланен. Возникал он тогда, когда читатель, воспринимая лирическую личность, одновременно постулировал в самой жизни бытие ее двойника. Речь идет не о читательском произволе, но о двойном восприятии, заложенном в художественной системе данного поэта. Притом этот лирический двойник, эта живая личность поэта отнюдь не является эмпирической, биографической личностью, взятой во всей противоречивой полноте и хаотичности своих проявлений. Нет, реальная личность является в то же время «идеальной» личностью, идеальным содержанием, отвлеченным от пестрого и смутного многообразия житейского опыта” (с. 161).

9) Užarević J. Лирический парадокс // Russian Literature. ХХIХ (1991). 123-140.

“Позиция лирического Сверх-Я вполне аналогична позиции кинокамеры по отношению к снятому фильму. <...> В этой полной связанности Сверх-Я со стихотворением как целым лежит смысл транспарадоксальности, т. е. эффект художественного катарсиса. Проблематика лирического Я и Сверх-Я включает два предельных случая: подчеркнутый персонализм и полную (но, в сущности, видимую) деперсонализацию. Между этими предельными случаями есть целая шкала возможностей структурных реализаций лирического субъекта. Здесь важно также подчеркнуть, что лирическое Я в тематическом и структурном смысле так же является объектом лирики (а не только и не столько «субъектом»), как и все многообразные его состояния...” (с. 130). “Необходимость и природа лирического Сверх-Я до сегодняшнего дня, если я не ошибаюсь, в работах, посвященных проблемам лирики, остались не только не проанализированными, но и незамеченными” (с. 132).