Вопросы и задания

Ответьте на вопросы.

1. Можно ли причислить театр Чехова к художественным явлениям лишь XIX столетия?

2. В чем проявляется новаторство Чехова-драматурга.

3. Охарактеризуйте жанровое своеобразие пьес Чехова. С какими субъективными и объективными факторами связано понима­ние Чеховым природы комического?

4. Чем интересны и необычны герои чеховских пьес?

5. Чем отличается развитие действия в пьесах Чехова от традиционной драматургии?

6. Как и почему относится Чехов к "событию" в жизни че­ловека и его значению в драматургическом действии?

7. Какую роль в пьесах Чехова играет мотив времени?

8. Почему жизнь человека становится скучной и бесцвет­ной?

9. Почему герои Чехова постоянно обращаются к будущему?

10. Как связываются в пьесах Чехова мотивы времени, ожи­дания и терпения?

11. Охарактеризуйте мотив смены времен года в пьесах Че­хова. Какую роль он играет?

12. В чем своеобразие пространственной структуры пьес Чехова?

13. Какую роль играют пейзажные образы в пьесах Чехова?

14. Почему И.Анненский назвал пьесы Чехова "драмой наст­роения"?

Выполните задания.

1. Найдите в пьесах Чехова детали-доминанты внешнего облика персонажа, которые сопровождают первое его появление на сцене и становятся "знаком" его характера.

2. Почему З.Паперный называет героев Чехова "идеальными несобеседниками"? Найдите в пьесах эпизоды, подтверждающие это определение.

3. Найдите в пьесах Чехова эпизоды, в которых звук "ло­мает" основное настроение действия и рождает другое.

4. Прокомментируйте высказывания А.П.Чехова:

а) "Признак незрелости человека - то, что он хочет бла­городно умереть за правое дело, а признак зрелости - то, что он хочет смиренно жить ради правого дела".

б) "Какое наслаждение - уважать людей".

в) "Беда ведь не в том, что мы ненавидим врагов, кото­рых у нас мало, а в том, что недостаточно любим ближних, ко­торых у нас много, хоть пруд пруди".

г) "Русские любят прошлое, ненавидят настоящее и боятся будущего".

д) "Люди обедают, только обедают, а в это время слага­ется их счастье и разбиваются их жизни".

е) "Сила и спасение народа в его интеллигенции, в той, которая честно мыслит, чувствует и умеет работать".

5. Напишите эссе, анализируя слова И.А.Новикова:

"Чехов был человеком конкретностей и писал живых людей, может быть, как никто, но эти конкретности он давал по-особо­му, на широком и спокойном горизонте своего раздумья. Так иногда на фоне заката увидишь стебли полыни или дикой рябин­ки, - они такие же, как и те, что у тебя под ногами, но и не те, ибо конкретность их дана с гравюрною четкостью, и даны расстояние, простор и грань горизонта, и теплая желтизна ухо­дящего неба. Это сочетание конкретности и дали, живого быта и длительного раздумья - оно и является основным в творческой манере Чехова".

6. Найдите в пьесах Чехова звуковые образы. Какие звуки чаще всего встречаются в пьесах? Почему?

7. Подберите материал для сообщения "Чехов и мировая драматургия" и "Пьесы А.П.Чехова в постановках зарубежных ре­жиссеров".

Темы сочинений и творческих работ.

1. "Пять пудов любви" в пьесах А.П.Чехова.

2. Понятие интеллигентности в пьесах А.П.Чехова.

3. Драматическое и комическое в пьесах А.П.Чехова.

4. Роль второстепенных персонажей в пьесах А.П.Чехова.

5. Пейзажные образы в драматургии А.П.Чехова.

6. Мотив "ожидания" и "терпения" в чеховской драматур­гии.

7. Человек и время в художественном мире пьес А.П.Чехо­ва.

8. Своеобразие чеховского героя: "скрытые драмы и тра­гедии в каждой фигуре..." (В.И.Немирович-Данченко).

9. Сквозные образы-символы в драматургии А.П.Чехова.

10. Роль художественной детали в характеристике чеховс­ких персонажей.

11. "Знаковые" реплики и их роль в драматургии А.П.Чехо­ва.

12. Роль авторской ремарки в пьесах А.П.Чехова.

13. Мир и человек в драматургии А.П.Чехова.

14. Образ Красоты и Гармонии в драматургии А.П.Чехова.

Прошлое, настоящее и будущее

в пьесе А.П.Чехова "Вишневый сад"

Пьеса "Вишневый сад" занимает в творчестве Чехова осо­бое место уже потому, что это - последнее произведение писа­теля и драматурга. И он знал, что это последнее, что он смо­жет сделать - как врач, он хорошо понимал, что дни его сочте­ны. И потому мы должны с особым вниманием отнестись ко всем образам, ремаркам и репликам действующих лиц. Ведь последняя пьеса Чехова - это своеобразное духовное завещание Чехова, в котором он выразил свои заветные мысли, свои представления о прошлом, настоящем и будущем России.

В пьесе многое удивляет и озадачивает. Например - ав­торское определение жанра. "Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс, и я боюсь, как бы мне не досталось от Вл.Иван." "Последний акт будет веселый, да и вся пьеса весе­лая, легкомысленная; Санину не понравится, он скажет, что я стал неглубоким", - писал Чехов в письмах. Эти несколько фраз до сих пор ставят в тупик и режиссеров, и актеров, и зрите­лей, которые воспринимают пьесу не как комедию, а как драму, сочувствуя трагедии героев, потерявших родовое гнездо.

Но у Чехова эти обыденные ситуации могут быть поняты как нечто "очень смешное", - как нескладные, неизбежные про­явления комедии человеческой жизни. Ключ к пониманию природы комического в "Вишневом саде" и в других пьесах Чехова - в письме к Л.Авиловой: "Всего вам хорошего, - писал Чехов, - главное - будьте веселы, смотрите на мир не так замысловато; вероятно, на самом деле она гораздо проще. Да и заслуживает ли она, жизнь, которой мы не знаем, всех мучительных размыш­лений, на которых изнашиваются наши русские умы, - это еще вопрос".

Вот так - по-чеховски просто и мудро: нет ситуаций, из которых бы не было выхода, нет обстоятельств, которые нельзя было бы преодолеть, если они не касаются необратимого. В кон­це концов, мы склонны драматизировать те события и ситуации, над которыми через некоторое время будем снисходительно пос­меиваться, почти не понимая, как могли так переживать и "му­чительно размышлять" по такому ничтожному поводу. Жизнь все расставит по своим местам, и, наверное, не зря гласит народ­ная мудрость: "Что ни делается, все к лучшему".

Как мы уже говорили, замысел пьесы родился у Чехова из пейзажного образа: "в первом акте в окна видны цветущие виш­ни; сплошной белый сад. И дамы в белых платьях". Известно, как радовался автор, найдя точное поэтическое название: не вủшневый, а вишнёвый. Как писал Станиславский, "вủшневый сад" - это деловой, коммерческий сад, приносящий доход. Но "вишнёвый сад" дохода не приносит, он хранит в себе поэзию былой барской жизни". Так вишневый сад становится символом - символом былой жизни, символом красоты, гармонии, благополучия.

Сад появляется на сцене раньше, чем появляются действу­ющие лица. Предваряющая ремарка гласит: "Комната, которая до сих пор называется детскою. Одна из дверей ведет в комнату Ани. Рассвет, скоро взойдет солнце. Уже май, цветут вишневые деревья, но в саду холодно, утренник. Окна в комнате раскрыты".

В пьесе Чехова сошлись на сцене все три времени - прош­лое, настоящее и будущее, и носителями их являются не только герои, явственно распадающиеся на группы по признаку принад­лежности к тому или иному времени, но и детали пейзажа, и пространственные доминанты, и многое другое. Вольно или не­вольно мы пытаемся понять, с каким временем, с какой группой героев солидаризуется сам Чехов, на чьей стороне его симпатии, в чьих репликах, словах и монологах звучат мысли и идеи Чехо­ва?

Но в том-то и состоит чеховский феномен, что никому их своих героев он не отдает право владения истиной "в последней инстанции". Более того, часто самые несимпатичные Чехову пер­сонажи повторяют его излюбленные мысли (например, профессор Серебряков в "Дяде Ване").

Судьбы чеховских героев определены не одним настоящим и не только их собственным прошлым. История, историческое прош­лое кладут на их жизнь печать известной предопределенности. "Прошлое непосредственно присутствует в настоящем и действует в нем" (М.Григорьев). Особенно ярко эта зависимость проявля­ется в "Вишневом саде", где многие свойства драматургической поэтики Чехова крайне обострены. Зависимость настоящего от жизни прежних поколений, чувство исторической ответственности тех, кто живет сейчас, за тех, кто жил когда-то, проступают особенно явственно. "Ведь так ясно, - говорит Трофимов, - чтобы начать жить а настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страда­нием, только необычайным, непрерывным трудом".

Идея нравственного искупления становится одной из веду­щих в пьесе.

Потеря Раневскими и Гаевым сада, дома, имения - это и есть расплата по тем счетам, что предъявила нынешнему поколе­нию история за рабовладельческие грехи их предков. "Уж очень много мы грешили", - говорит Любовь Андреевна, имея в виду отнюдь не те грехи, о которых говорил ее брат. Ее грехи - "сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж за человека, который делал одни только долги... на несчастье полюбила другого", и наказана за них сполна.

Бездействие Раневской во многом определяется именно этой мыслью о возмездии, о долге, о неизбежности расплаты.

■ ■ ■

Принадлежность героев к тому или иному времени во мно­гом определяется их отношением к вишневому саду. У каждого героя - свой сад.

Гаев: "Сад весь белый. Ты не забыла, Люба? Вот эта длинная аллея идет прямо, прямо, точно протянутый ремень, она блестит в лунные ночи. Ты помнишь? Не забыла?"

Любовь Андреевна говорит, глядя в окно на сад: "О, мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось. (Смеется от радости.) Весь, весь белый! О, сад мой! После темной, ненаст­ной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ан­гелы небесные не покинули тебя... Если бы снять с груди и с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прош­лое!"

Воплощенной памятью о прошлом и становится для Раневс­кой ее вишневый сад, среди цветущих деревьев которого видит она силуэт своей умершей матери.

Для Лопахина, человека предприимчивого, мыслящего кате­гориями пользы и доходности, вишневый сад не имеет никакой ценности, а вернее - цены: "Замечательного в этом саду только то, что он очень большой. Вишня родится раз в два года, да и ту девать некуда, никто не покупает".

Да Лопахин и не может любить вишневый сад, который яв­ляется для него тоже воплощением прошлого, но не светлого и счастливого, как для Раневской, а трудного и горького. В этом прошлом его дед и отец были крепостными, которых не пускали даже на кухню, в этом прошлом отец нещадно бил его, и потому так понятно желание Лопахина стать владельцем вишневого сада, так понятно нетерпеливое желание "хватить топором" по вишне­вым деревьям, которые были свидетелями его унижений.

Желанием Лопахина купить вишневый сад движет не только жажда исторического реванша, но и желание на месте старого сада посадить новые деревья, построить новую жизнь, более счастливую и благополучную: "Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как упадут на землю деревья! Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки уви­дят тут новую жизнь... Музыка, играй!"

Для Пети Трофимова вишневый сад - символ крепостничес­кого прошлого России и предков Раневских, прошлого, которое требует возмездия и искупления. Убеждая Аню в необходимости покинуть дом, забыть о любви к вишневому саду, Петя говорит: "Вся Россия наш сад. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест. Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неу­жели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ство­ла не глядя на вас человеческие существа, неужели вы не слы­шите голосов... Владеть живыми душами - ведь это переродило вас всех, живших раньше и живущих теперь, так что ваша мать, вы, дядя уже не замечаете, что вы живете в долг, на чужой счет, на счет тех людей, которых вы не пускаете дальше перед­ней... Мы отстали по крайней мере лет на двести, у нас нет еще ровно ничего, нет определенного отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьем водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала иску­пить наше прошлое, покончить с ним, только необычайным, неп­рерывным трудом".

И вот уже Аня восторженно восклицает, что уже «не любит вишневого сада».

Для Пети вишневый сад обречен на исчезновение и забве­ние, как обречена дворянская культура и все, что связано и дворянским сословием, с прошлым России: "Продано ли сегодня имение или не продано - не все ли равно? - говорит он Раневс­кой. - С ним давно уже покончено, нет поворота назад, заросла дорожка. Успокойтесь, дорогая. Не надо обманывать себя, надо хоть раз в жизни взглянуть правде прямо в глаза".

"Какой правде? - пытается возражать ему Любовь Андреев­на. - Вы видите, где правда и где неправда, а я точно потеря­ла зрение, ничего не вижу. Вы смело решаете все важные вопро­сы, но скажите, голубчик, не потому ли это, что вы молоды, что вы не успели перестрадать ни одного вашего вопроса? Вы смело смотрите вперед, и не потому ли, что не видите и не ждете ничего страшного, так как жизнь еще скрыта от ваших мо­лодых глаз? Вы смелее, честнее, глубже нас, но вдумайтесь, будьте великодушны хоть на кончике пальца, пощадите меня. Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой деде, я люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жиз­ни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вмес­те с садом... Ведь мой сын утонул здесь..."

Мы видим, что у всех героев Чехова - своя собственная "правда", и каждый из них по-своему прав, а в репликах каждо­го персонажа в той или иной степени отразились собственные раздумья Чехова, который в немалой степени нарушает драматур­гическую традицию, не награждая ни одного из своих героев ролью "рупора авторских идей".

Особенно показателен в этом отношении разговор Раневс­кой, Лопахина и Трофимова во втором действии. Герои говорят друг с другом, но друг друга как будто не слышат и говорят "себе" и "о своем".

"Человечество идет вперед, совершенствуя свои силы, - с присущей ему высокопарностью вещает Петя Трофимов. - Все, что недосягаемо для него теперь, когда-нибудь станет близким, по­нятным, только вот надо работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину. У нас, в России, работают пока очень немно­гие. Громадное большинство интеллигенции, какую я знаю, ниче­го не ищет, ничего не делает и к труду пока не способно. Назы­вают себя интеллигенцией, а прислуге говорят "ты", с мужиками обращаются как с животными, учатся плохо, серьезно ничего не читают, ровно ничего не делают, о науках только говорят, в искусстве понимают мало. Все серьезны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота... И, очевидно, все хорошие разговоры у нас для того только, чтобы отвести глаза себе и другим. Укажите мне, где у нас ясли, о которых говорят так много и часто, где читальни? О них только грязь, пошлость, азиатчина... Я боюсь и не люблю очень серьезных физиономий, боюсь серьезных разговоров. Лучше помолчим!" И разве не согласится с ним любой мыслящий и совестливый человек?

Лопахин говорит о трагическом несоответствии богатства, красоты и гармонии природы и живущего рядом с ней человека: "Знаете, я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-ни­будь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда не спится, я думаю: Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами..."

Любовь Андреевна: "Вам понадобились великаны... они только в сказках хороши, а так они пугают".

Так конфликт прошлого, настоящего и будущего в пьесе обретает особую усложненность, когда видимая противополож­ность проявляется при скрытом сходстве.

■ ■ ■

И в прозе, и в драматургии Чехов не раз возвращается к ситуациям, в которых, как верно полагает В.Б.Катаев, проти­востоящие друг другу герои в равной степени наделены грузом ошибок, несправедливостей, ложных представлений и поступков. В "Вишневом саде", пожалуй, впервые с такой последователь­ностью Чеховым проведен принцип "скрытой общности" между пер­сонажами, равнораспределенности сил, образующих конфликт, - принцип, который в большей или меньшей степени определил построение всех его главных пьес.

"Всем скверно живется" - это представление о российской жизни, сформулированное в одном из писем Чехова, дополнялось еще одним: "Никто не знает настоящей правды". Что бы ни гово­рили, что бы ни думали герои Чехова, какими бы субъективно значимыми, обоснованными и исключительными ни казались им из позиции и избранные ими ориентиры, Чехов никому не дает преи­мущества в столкновении с действительностью, никому не вруча­ет "знамя исторической правды и справедливости".

В пьесе "Вишневый сад" это "незнание" правды охватывает всех и выявляется в отношении к вишневому саду. И каждый вно­сит свой вклад в его конечную судьбу, и каждый в одинаковой степени причастен к его гибели. Этот прекрасный сад, на фоне которого показаны герои, не понимающие хода вещей или понима­ющие его ограниченно, связан с судьбами нескольких поколений - прошлых, настоящих и будущих. И потому так многогранно символическое наполнение образа сада: красота, прошлая культура, наконец, вся Россия. Только одни видят сад таким, каким он был в невозвратимом прошлом, для других сад - это требующее немедленных изменений настоящее, для других гибель сада - од­но из условий наступления прекрасного будущего.

■ Символика пейзажных образов в пьесе

Прошлое, настоящее и будущее выведены на сцену и в сим­волике пейзажных образов.

Ремарка ко второму действию "Вишневого сада" - непрев­зойденный образец чеховского пленера: "Поле. Старая, покривившаяся, давно заброшенная часо­венка, возле нее колодец, большие камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами, и старая скамья. Видна доро­га в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается вишневый сад. Вдали ряд телеграфных столбов, и далеко-далеко на горизонте неясно обозначается большой город, который бывает виден только в очень хорошую, ясную погоду. Скоро сядет солнце". Чехов хотел, чтобы во втором, пленерном действии сценическое пространство было распахнуто как можно шире. В письме к В.И.Немировичу-Данченко он настаивает: "Только во втором акте вы дадите мне настоящее зеленое поле и дорогу, и необычайную для сцены даль". Так ремарка превраща­ется не только в живописный пейзаж в манере И.Левитана, но и в символ прошлого, настоящего и будущего.

Пейзаж, нарисованный Чеховым, содержит три смысловых пласта, обозначающих символику того или иного времени. Поле, часовенка, кладбищенские камни и старая скамья - это знаки прошлой жизни. Поле, кормившее всех и издавна закрепленное в нашем сознании как архетипическое обозначение России. Часо­венка - как символ веры. Кладбищенские плиты, под которыми покоятся предки тех, кто живет сейчас. Неспешность жизненного ритма предков обозначена скамьей, на которой можно было при­сесть, чтобы подумать о своей жизни, о связи с предками, поч­тить память о них. Дорога - символ пути, развития, движения из настоящего в будущее. Тополя, городские деревья, уже почти закрыли от глаз символ поместной жизни - вишневый сад, а на горизонте виднеется город, символ будущего. Сейчас он виден только в хорошую, ясную погоду, но настанет время, и по те­леграфным столбам, как бы шагающим по полю, город придет и сюда, и исчезнут усадьбы и связанный с ними быт.

Так время "выходит" на сцену как полноправный герой че­ховской пьесы, погружая все действие в особую смысловую ат­мосферу.

Пейзаж у Чехова - норма красоты. Среднерусской природе соразмерны и драматические герои Чехова, и его собственный литературный стиль, - простой, неброский, лишенный звонких эффектов, построенный на естественной, изящной и плавной ин­тонации.

Окружающим пейзажем действующие лица проверяют себя - достойны они или недостойны окружающей их красоты, соответс­твуют или не соответствуют ей: "Господи, - говорит Лопахин, - ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие гори­зонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть ве­ликанами...".

Соразмерность природы и человека, составляющая сущность усадебного пейзажа, делает естественным и незаметным переход от пленерных сцен к интерьеру, которому Чехов придавал особое значение в своих пьесах.

Выстроенные по законам русского классицизма старинные дворянские усадьбы были органично вписаны в окружающий ланд­шафт, а внутриусадебный интерьер гармонизировал с парком и са­дом, как на картине В.Серова "Девочка с персиками".

Чехов писал К.С.Станиславскому об усадьбе Раневских: "Дом в пьесе двухэтажный, большой, ведь там же, в 3 акте, говорится про лестницу вниз... Дом должен быть большой, со­лидный; деревянный вроде Аксаковского, который, кажется, из­вестен С.Т.Морозову или каменный, это все равно. Он очень стар и велик, дачники таких домов не нанимают; такие дома обыкно­венно ломают и материал пускают на постройку дач. Мебель ста­ринная, стильная, солидная; разорение и задолженность не кос­нулись обстановки.

Когда покупают такой дом, то рассуждают так: дешевле и легче построить поменьше, чем починить этот старый".

Образ чеховского интерьера содержится не только в уце­левших изображениях старинных усадеб, но и в интерьерах до­мов, в которых жил Чехов - в Москве, на Садово-Кудринской, в усадьбе в Мелихове, в доме в Ялте.

* * *

Пространство "Вишневого сада", как и во всех чеховских пьесах, не исчерпывается сценическим. Место действия - не только старый дом Раневских, но и усадьба Гаева, и Париж, откуда приехала Раневская и куда она вернется после продажи имения. Это прокуренная парижская квартира Раневской и ее да­ча в Ментоне, и разоренное соседнее имение Симеонова-Пищика, и имение каких-то Рагулиных в Яшневе, за семьдесят верст от имения Гаева, где будет служить экономкой Варя. Это и соседняя деревня, откуда приходит мать Яши, Харьков, куда ездит по де­лам Лопахин, Москва, куда уезжает вместе в Аней Петя Трофи­мов. Это расположенная неподалеку от имения железнодорожная станция, откуда приглашают гостей на бал, и близлежащий го­род, очертания которого угадываются на горизонте во втором акте, и шахты в степи, и железная дорога, проходящая где-то неподалеку и ведущая и в Яшнево, и в Харьков, и в Москву, и в Париж.

Пространство в пьесах Чехова, - это, во-первых, место действия, обозначенное скупыми ремарками автора, а во-вторых, место действия, которого зритель не видит на театральных под­мостках, но которое не один раз упоминается, а то и описыва­ется действующими лицами.

Б.Зингерман выделяет в пьесах Чехова пространственные константы, которые особенно явственно обозначены в пьесе "Вишневый сад". Во-первых, это дворянская усадьба в средней полосе России, т.е. место действия, показанное на сцене.

Во-вторых, это Париж, который в поэтической семантике чеховской драматургии - понятие, наиболее далеко отстоящее от места действия, изображенного на сцене. "С Парижем у театраль­ных героев связано представление о коротком, почти неправдо­подобном празднике, далеком от реальных будней их жизни, празднике, в котором, кажется, есть что-то слегка печальное, суетное и как бы греховное".

В-третьих, это Москва, о которой с нежностью вспоминают чеховские герои. С.Елпатьевский вспоминает, что Москва для Чехова была "воистину обетованною землей, в которой сосредо­точивалось все то, что было в России самого хорошего, прият­ного, милого для Чехова". Москва - это символ старорусской дворянской культуры.

Усадьбе, Москве и Парижу противостоит Харьков - в че­ховской географии он обозначает безликий провинциальный го­род. Харьков - это символ провинции, скучной, обыденной. Харьков - это место, где герои оказываются только по деловой надоб­ности или по необходимости.

Писатель был убежден - культурные художественные силы традиционно тяготеют в России к двум очагам - столице и усадьбе.

■ Характерология пьесы

Характер в драматургии Чехова никогда не бывает одноз­начным, не исчерпывается какой-либо одной или набором опреде­ленных черт, свойств и качеств. Он не исчерпывается ни соци­альной, ни профессиональной принадлежностью героя. Характер не определяется даже ситуациями и обстоятельствами, как это зачастую бывает в драматургии.

В пьесе "Вишневый сад" мы видим две группы персонажей, а принадлежность к группам определяется именно этой особен­ностью - одни тяготеют к рамкам, определенным их социальным статусом и обстоятельствами, другие их перерастают.

Казалось бы, Раневская целиком помещается в типаж поме­щицы, потомственной дворянки, не приученной к труду, привык­шей жить в роскоши, романтичной, сентиментальной, легкомыс­ленной, не приспособленной к жизни, а тем более - к преодоле­нию трудностей.

Послушаем, что говорят о Раневской другие герои. Ведь у автора драмы нет прямых средств оценки персонажа - только ха­рактеристика и самохарактеристика.

Аня говорит о своей матери: "Дачу свою около Ментоны она уже продала, у нее ничего не осталось, ничего. У меня тоже не осталось ни копейки, едва доехали. И мама не понима­ет! Сядем на вокзале обедать, и она требует самое дорогое и на чай лакеям дает по рублю", - и это тоже своеобразное пере­растание характера за рамки, заданные обстоятельствами. Не взирая на обстоятельства, Раневская ведет себя так, как привыкла, так, как считает нужным, хотя по нынешнему статусу она обязана вести себя совершенно по-другому. В этом – не только слабость, но и сила характера Раневской: не смотря ни на что, она сохраняет привычки, свойственные ее дворянскому статусу.

Варя вторит Ане, добавляя в характеристику Раневской широту души, бескорыстие: "Мамочка такая же, как была, нис­колько не изменилась. Если б ей волю, она бы все раздала". "Хороший она человек. Легкий, простой человек", - ха­рактеризует Раневскую Лопахин.

Осознает свою беспомощность перед обстоятельствами жиз­ни и сама Любовь Андреевна, и это делает ее поступки особенно странными, почти абсурдными - "бессмысленными": "Бедная моя Варя, - с горечью констатирует Раневская, - из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох, а я трачу как-то бессмысленно".

Она все делает некстати: "и музыканты пришли некстати, и бал мы затеяли некстати... Ну, ничего..."

Когда Лопахин предлагает "вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под да­чи", Раневская отвечает: "Я вас не совсем понимаю, Ермолай Алексеевич". Она действительно "не понимает", а вернее, не хочет понять Лопахина, так как "дачи и дачники - это так пош­ло". Содержательное понятие пошлости для Раневской - то же, что и для автора. Это стяжательство, отказ от своих корней, отречение от памяти прошлого. Любовь к саду - это не только свидетельство привязанности к своему прошлому, это и выраже­ние любви к родине: "Видит Бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, все плакала", - признается Ра­невская.

Свойственны Раневской и самоотверженность, умение лю­бить и прощать. Получив очередную телеграмму из Парижа от человека, разорившего и предавшего ее, она говорит: "Он про­сит прощения, умоляет приехать, и по-настоящему мне следовало бы съездить в Париж, побыть возле него. У вас, Петя, строгое лицо, но что же делать, голубчик мой, что мне делать, он бо­лен, он одинок, несчастлив, а кто там поглядит за ним, кто удержит его от ошибок, кто даст ему вовремя лекарство? И что же тут скрывать или молчать, я люблю его, это ясно. Люблю, люблю... Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу". Так любовь и сострадание становятся выше обиды и оскорбленного самолюбия.

Но кажущаяся легкость, даже легкомыслие Раневской, скрывают потрясающую внутреннюю силу - ее собственное благо­состояние и материальное благополучие ее близких ничто в сравнении с садом, воплощающим родовую память и дворянскую культуру, да и всю Россию. Не может Любовь Андреевна продать сад под дачные участки - ведь там, между цветущими деревьями она видит силуэт своей умершей матери. Своеобразный стоицизм Раневской выражен и в ее попытке преодолеть горе расставания с родным домом. В решающий день продажи имения вместо слез и истерик Любовь Андреевна устраивает вечеринку с еврейским ор­кестром и танцами.

Как верно указали П.Вайль и А.Генис, составленные из пестрой смеси характеристических черт, герои Чехова обладают одной доминантной чертой - свободой. "Они ничем не мотивиро­ваны. Их мысли, желания, слова, поступки так же случайны, как фамилии, которые они носят по прихоти то ли автора, то ли жизни. (Говоря о Чехове, никогда нельзя провести решительную черту)".

В.Набоков писал: "Чехов сбежал из темницы детерминизма, от категории причинности, от эффекта - и тем освободил дра­му". А заодно - и ее героев.

Варя, дочь потомственной дворянки Раневской, абсолютно лишена черт "дворянской психологии" - лени, сибаритства, при­вычки жить на широкую ногу. Она, как замечает Раневская, по­хожа на монашку и чувствует себя уверенно только со связкой ключей, которые становятся деталью-доминантой не только ее внешнего облика, но и характера (как поношенная ливрея и вы­сокая шляпа Фирса, как студенческий мундир и очки "вечного студента" Пети Трофимова).

Герои Чехова не завершены, не воплощены, не остановлены в своем поиске себя, являясь суммой вероятностей, сгущением непредсказуемых возможностей. И в этом - залог их развития и жизни в сознании зрителя после того, как закроется занавес.

Пытаются выйти за рамки своего социального статуса даже слуги - Дуняша и Яша, но это делает их смешными и нелепыми, так как их претензии на более высокий статус не подкреплены ни их внутренним, нравственным потенциалом, ни культурой, ни образованностью. Лопахин говорит Дуняше: "Очень уж ты нежная, Дуняша. И одеваешься, как барышня, и прическа тоже. Так нельзя. Надо себя помнить".

Лопахин «себя помнит», но и он выходит за рамки задан­ного родом занятий и происхождением типажа.

Чехов уделял особое внимание этому "внесоциальному" от­тенку характера Лопахина, подчеркивая, что его роль нельзя играть как традиционно играли роль купцов. Драматург писал, что Лопахин - "порядочный человек во всех смыслах". Давая ре­комендации актеру, игравшему роль Лопахина, Чехов указывал: "Держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов". Роль Лопахина Чехов называл "центральной в пьесе". "При выборе актера для этой роли не надо упускать из виду, что Лопахина любила Варя, сериозная и религиозная девица; кулачка бы она не полюбила", - писал Чехов в письме к К.С.Станиславскому. В письме к О.Л.Книппер Чехов вновь подчеркивает, что роль Лопахина - центральная, и "если она не удастся, то значит и пьеса вся провалится. Лопахина надо иг­рать не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец. Это мягкий человек".

Вл.Немировичу-Данченко Чехов писал: "Лопахин - белая жилетка и желтые башмаки, ходит, размахивая руками, широко шагая, во время ходьбы думает, ходит по одной линии. Волосы не короткие, а потому часто вскидывает головой; в раздумье расчесывает бороду, сзади наперед, т.е. от шеи ко рту".

Даже "заклятый враг" и антагонист Лопахина Петя Трофи­мов признается: "Как-никак, все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа...". Лопахин действительно, как замечал Чехов, похож "не то на купца, не то на профессора-медика Московского универси­тета".

Лопахин, несомненно, благороден. Помня доброе к себе отношение Раневской, искренне любя ее, Лопахин всеми силами пытается спасти для нее имение, хотя уже знает, что именно он купит его, если будет аукцион. "Я или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу! Вы меня замучили!" - в отчаянии восклицает Лопахин, когда на все его уговоры и способы спасе­ния имения Раневская и Гаев никак не откликаются.

Лопахин, как человек мыслящий, постоянно соотносит се­бя, свою внутреннюю сущность с внешним положением и рефлекти­рует по поводу их абсолютного, с его точки зрения, несовпаде­ния. Несовпадение же это происходит потому, что соотносит се­бя Лопахин не с себе подобными, а с элитой, "аристократией духа", к каковой принадлежат чеховские интеллигенты. В том проявляется стремление Лопахина "помнить себя". Очень харак­терны для Лопахина такие самохарактеристики:

"Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд... Только что вот богатый, денег много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком... Читал вот книгу и ничего не понял".. Читал и заснул".

"Мой папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья".

Эту социологическую "заданнось" характера как "дан­ность" воспринимают другие персонажи, для которых Лопахин - "хам" и "кулак" (для Гаева) и "хищный зверь, который съедает все, что попадается ему на пути" (для Пети Трофимова).

Но, в отличие от героев-интеллигентов, Лопахин - чело­век дела. "Не могу без работы, не знаю, что вот делать с ру­ками, - признается Лопахин; - болтаются как-то странно, точно чужие". Трофимов к "полезности" труда относится с присущей идеологам иронией: "Сейчас уедем, и вы опять приметесь за свой полезный труд". Размашистость Лопахина Трофимов воспри­нимает на уровне жеста, советуя ему "не размахивать руками": "Отвыкни от этой привычки - размахивать. И тоже вот строить дачи, рассчитывать, что из дачников со временем выйдут от­дельные хозяева, рассчитывать так - это тоже значит размахи­вать...". Так возникает еще одна отличительная черта натуры Лопахина - его "размашистость", присущая ему способность оки­нуть мысленным взором "громадные леса, необъятные поля, глу­бочайшие горизонты".

Именно в труде пытается обрести смысл жизни Лопахин, понимая, что иначе она обратится в пустую и тягостную череду дней и ночей. Ему свойственно и столь странное в его устах "философствование", в котором явственно угадываются чеховские мысли о сущности человеческих разногласий, которые ровным счетом ничего не стоят перед лицом необратимой силы времени: "Мы друг перед другом нос дерем, - говорит Лопахин, - а жизнь знай себе проходит. Когда я работаю подолгу, без устали, тог­да мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для че­го я существую. А сколько, брат, в России людей, которые су­ществуют неизвестно для чего".

Чувство исторической перспективы столь же свойственно Лопахину, как и другим героям Чехова, и неизвестно теперь, чьи чаяния оказались более действенными и верными - прекрас­нодушные и высокопарные мечтания Трофимова или рассудоч­но-обстоятельные, "практичные" рассуждения Лопахина:

"И можно сказать, дачник лет через двадцать размножится до необычайности. Теперь он только чай пьет на балконе, но ведь может случиться, что на своей десятине он займется хо­зяйством, и тогда ваш вишневый сад станет счастливым, бога­тым, роскошным...".

Лопахин очень хорошо сознает, что новая, главная сила времени - деньги: "За все могу заплатить," - гордо заявляет он, чтобы немного погодя произнести: "Надо прямо говорить, жизнь у нас дурацкая...", - признавая, сколь сомнительна эта власть денег и как мало значит она для самого элементарного человеческого счастья и благополучия.

С наибольшей полнотой противоречивость, драматизм жиз­ненной коллизии Лопахина выразилась в заключительных, финаль­ных сценах пьесы, когда вернувшийся с аукциона герой востор­женно кричит: "Вишневый сад теперь мой! Мой! (Хохочет) Боже мой, господи, вишневый сад мой! Скажите мне, что я пьян, не в своем уме, что все это мне представляется... (Топочет нога­ми)".

Радость Лопахина - это радость исторического реванша, радость победы над прошлым: "Не смейтесь надо мной! Если бы отец мой и дед встали из гробов и посмотрели на все проис­шествие, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете. Я купил имение, где дед отец были рабами, где их не пускали даже в кух­ню. Я сплю, это только мерещится мне, это только кажется... Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестнос­ти.<...> Эй, музыканты, играйте. Я желаю вас слушать!" - кричит новый хозяин жизни, купец Лопахин. Кричит, чтобы через мгно­вение с оттенком самоиронии, столь свойственной сильным и ум­ным людям, сказать о себе: "Идет новый помещик, владелец виш­невого сада!"

А каким неожиданным диссонансом в этом восторге осозна­ния исторического реванша звучат слова Лопахина: "О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша неск­ладная, несчастливая жизнь".

Почему же у него, удачливого дельца, который, как гово­рит Петя, скоро миллионером будет, "нескладная, несчастливая жизнь"? Может, причиной тому им самими вполне не осознанная, но явственно проявляющаяся в словах, жестах, смене настроений робкая любовь, нежность к Раневской, которой и в голову не придет всерьез воспринимать его чувства, и она простодушно рассказывает ему о своем парижском любовнике и сватает за свою дочь Варю?

Может, причиной тому конфликт, в котором осознание себя в определенном социальном статусе сталкивается с потребностя­ми души и внутренним потенциалом личности? Преодолеть же этот конфликт Лопахин пока не в состоянии - не хватает образова­ния, воспитания, культуры.

Но в общем контексте чеховской драматургии драма Лопа­хина - это часть общей драмы неблагополучного переходного времени, как бы объединяющего всех героев единой драматичес­кой судьбой, несмотря на разность их жизненных судеб, лич­ностных установок и "личного взгляда на вещи" (Чехов).

Более, чем все другие персонажи, тяготеет к социальной определенности характера Гаев, всецело находящийся в границах сословных предрассудков и "барства": Лопахина он называет "хамом", Яше брезгливо указывает: "Отойди, любезный, от тебя курицей пахнет". На что Яша с усмешкой очень верно заметил: "А вы, Леонид Андреич, все такой же, как были". И какими были его предки сто лет назад. Фирсу - снисходительно: "Я уж, так и быть, сам разденусь". Его тяготение к высокопарности псев­доромантического характера - тоже дань культурной традиции, как он, Гаев, ее понимает. Гаев как служащий банка столь же непредставим, как Яша в дворянском собрании.

Наверное, самым "таинственным" персонажем "Вишневого сада" является Петя Трофимов. "Облезлый барин", "вечный сту­дент", "недотепа", он более, чем все другие, нарушает драма­тургическую заданность характера, создаваемую, как правило, первыми характеристиками и первым своим появлением на сцене.

Вначале создается впечатление, что Трофимов - антаго­нист Лопахина, который относится к нему без должного в таких случаях почтения: "Ему пятьдесят лет скоро, а он еще студент".

Самый "бездельный" персонаж, он говорит о необходимости труда, о тех проблемах, которые волновали не только Чехова, но и многих его мыслящих современников: "...какая там гордость, есть ли в ней смысл, если чело­век физиологически устроен неважно, если в своем громадном большинстве он груб, неумен, глубоко несчастлив. Надо перес­тать восхищаться собой. Надо бы только работать".

Из уст Пети мы слышим то полные глубокого смысла и правды слова и необходимости исторического покаяния, без ко­торого невозможно будущее, о необходимости труда, то высоко­парные и смешные в своей высокопарности речи человека, не ис­пытавшего ни радости любви, ни настоящих трудностей и бед, которые единственно дают хоть какое-то право осуждать и поу­чать других:

"Она (Варя) своей узкой головой не может понять, что мы выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, - вот цель нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали! впе­ред! не отставай, друзья!" – вещает Петя. Эту духовную и человеческую неполноценность, недоста­точность Пети хорошо чувствует Раневская: "Вам двадцать шесть или двадцать семь, а вы все еще гимназист второго класса! <...> Надо быть мужчиной, в ваши годы надо понимать тех, кто любит. И надо самому любить... надо влюбляться! (Сердито) Да, да! И у вас нет чистоты, а вы просто чистюлька, смешной чудак, урод...<...> "Я выше любви!" Вы не выше любви, а прос­то, как вот говорит наш Фирс, вы недотепа. В ваши годы не иметь любовницы!.."

Трофимов целиком принадлежит будущему, причем тому, которое он себе навоображал. С настоящим его не связывает ничего, тем более, что жить в настоящем - это значит хоть как-то пытаться совладать с жизненными ситуация­ми, к чему Петя абсолютно не приспособлен: "Как зима, так я голоден, болен, встревожен, беден, как нищий, и - куда только судьба не гоняла меня, где я только не был! - говорит он о себе. - И все же душа моя всегда, во всякую минуту, и днем и ночью, была полна неизъяснимых предчувствий. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его... Вот оно счастье, вот оно идет, подходит все ближе и ближе, я уже слышу его шаги. И ес­ли мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие!"

Судьба вишневого сада не волнует его не только потому, что сад для него - символ крепостнического прошлого России, но и потому, что спасать сад - это значит что-то предприни­мать, кому-то помогать, делать что-то сугубо конкретное. Для Пети проще представить в будущем всю Россию вишневым садом. Ему проще любить все человечество, а не конкретного человека, который рядом с ним. Ему проще беспокоиться о счастье всех людей, чем сделать счастливым кого-то или хотя бы самого себя.

Вот почему такое сомнение возникает у нас, когда мы представляем Петю истинным "творцом будущего". Сможет ли че­ловек, который не способен устроить свою собственную жизнь, обустроить счастье "всего человечества"? Свобода в понимании Пети - это свобода ветра, который ни за что не отвечает и ни к чему не привязан: "Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите. Будьте свободны, как ветер", - советует он Ане. Исполняя этот завет, русские люди надолго забросили ключи не только от своего хозяйства, но и от своего благополучия.

Лопахин предлагает Трофимову денег взаймы, "как мужик... попросту", но Трофимов отказывается из принципиальных сообра­жений: "Твой отец был мужик, мой - аптекарь, и из этого не следует решительно ничего... Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный человек. И всё, что так высоко и дорого цените вы, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти, вот как пух, который носится по воздуху. Я могу обхо­диться без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!" Лопахин с иро­нией спрашивает: "Дойдешь?" - "Дойду - уверен Трофимов. - Дой­ду, или укажу другим путь, как дойти".

И указывает, и вот уже Аня с удивлением говорит: "Что вы со мной сделали, Петя, отчего я уже не люблю вишневого са­да, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на зем­ле нет лучше места, как наш сад". С помощью Пети Аня пытается "отряхнуть прах" прошлого со своих ног и устремляется с ним к неизвестному, но столь желанному будущему.

А у зрителя возникает сомнение: ведь именно Ане поручила Раневская проследить, чтобы старого Фирса отправили в больни­цу. Она же перепоручила это Яше. В результате Фирс остался в заколоченном доме. Да, легко заботиться о счастье всего чело­вечества. Гораздо легче, чем позаботиться об одном, конкрет­ном человеке, всю свою жизнь отдавшем семье.

Закрывается занавес, а зритель думает о том, как сло­жатся судьбы ушедших со сцены героев, сбудутся ли их мечты? И почти наверняка знает - нет, не сбудутся. Ведь в заколоченном доме остался верный старый Фирс, и это не может быть случай­ностью. Хотя... Чехов никогда не расставляет "все точки над i".

У героев чеховских пьес всегда остается надежда на уте­шение. Надежда звучит в заключительном монологе Сони в "Дяде Ване", Ольги в "Трех сестрах". В эпилоге "Вишневого сада" слова, исполненные надежды произносят все герои.

Аня: «Мама!.. Мама, ты плачешь? Милая, добрая, хорошая моя мама, моя прекрасная, я люблю тебя... я благословляю те­бя. Вишневый сад продан, его уже нет, это правда, правда, но не плачь, мам, у тебя осталась жизнь впереди. Осталась твоя хорошая, чистая душа... Пойдем со мной, пойдем, милая, отсюда, пойдем!.. Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты уви­дишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опус­тится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешь­ся, мама! Пойдем, милая! Пойдем!..»

Чехов как бы подтверждает свои слова из письма к Авило­вой - действительно, может и верно: "все, что ни делается - все к лучшему". Может, в этом и состоит закон жизни и залог человеческого и исторического оптимизма Чехова-мыслителя и Чехова-художника?

В этом и убеждает финал "Вишневого сада". Действи­тельно, казалось бы, обстоятельства сложились очень драматич­но: продано за долги имение, семья Раневских вынуждена поки­нуть родовое гнездо и разъехаться кто куда. Но так ли уж дра­матичны эти события для них? Вот, расставаясь с родным домом, Любовь Андреевна произносит: "Прощай: старый дом, старый дедуш­ка. Пройдет зима, настанет весна, а там тебя уже не будет, тебя сломают. Сколько видели эти стены!" Но, прощаясь с до­мом, никто не горюет: "Сокровище мое, - обращается Раневская к Ане, - ты сияешь, твои глазки играют, как два алмаза. Ты довольна? Очень?" - "Очень! Начинается новая жизнь, мама!"

Гаев говорит: "В самом деле, теперь все хорошо. До про­дажи вишневого сада мы все волновались, страдали, а потом, когда вопрос был решен окончательно, бесповоротно, все успо­коились, повеселели даже... Я банковский служака, теперь я финансист... желтого в середину, и ты, Люба, как-никак, выг­лядишь лучше, это несомненно". Раневская: "Да. Нервы мои луч­ше, это правда".

Раневская едет в Париж, к любимому человеку, и она счастлива. Пусть скоро кончатся деньги ярославской бабушки, но тогда Раневская приедет к Ане, которая "выдержит экзамен в гимназию и потом будет работать", помогать матери. Они, как мечтает Аня, "прочтут много книг, и перед ними откроется но­вый, чудесный мир".

Но есть в прощании грустный оттенок, как в любом проща­нии с прошлым, со счастливым прошлым: "О мой милый, мой неж­ный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!.."

Раневская и Гаев ничего не предпринимают, чтобы спасти свое имение, но и не впадают в уныние, не произносят истери­ческих монологов и не требуют от окружающих, чтобы те их спа­сали. В глубине души, как пишет Б.Зингерман, они чувствуют, что драматические катастрофы в человеческой жизни - это не то, что можно избе­жать и от чего можно уклониться. К тому же они не теряют веры в благоприятное стечение обстоятельств - в неожиданность, ко­торая отведет угрозу нависшего над ними несчастья.

На всем протяжении пьесы, и особенно в ее финале, явс­твенно звучит тема чуда и ожидания чуда. В самых неблагоприятных и драматических ситуациях герои Чехова сохраняют опти­мистическое умонастроение. Вера в чудо - неотъемлемая черта русской ментальности, так ярко явленная нам в русском фоль­клоре, да и во всей русской литературе, в которой счастливые изменения в жизни героев зачастую происходили именно благода­ря чуду.

У Чехова и его театральных героев поэтическая вера в чудо, торжествующая победу над логикой здравого смысла, над бедной пошлой обыденностью имеет характер стойкого, осознан­ного ожидания.

Все герои "Вишневого сада" верят в чудо - и Гаев, и Ра­невская, и Симеонов-Пищик, который является главным апологе­том "философии чуда", которая у него превратилась в "филосо­фию жизни". И судьба как бы вознаграждает его за эту веру. Ставя его на грань катастрофы, судьба каждый раз спасает ге­роя - и вот уже англичане находят у него в земле какую-то бе­лую глину, и счастливый Симеонов-Пищик, сдав им в аренду свое имение, спешит от одного соседа к другому, раздавая долги и как бы уверяя всех, с кем встречается - в жизни всегда есть место спасительному чуду.

Не чудом ли становится для Раневской и возвращение об­манувшего и бросившего ее возлюбленного, и она, смеясь и пла­ча, едет а Париж, освобожденная Лопахиным от вишневого сада, который она, может быть, вскоре бы возненавидела, лишенная возможности поехать а Париж к любимому человеку. "Вера в чудо движет Раневской и тогда, когда она возвращается с разбитым сердцем в своем имение, и когда она возвращается с разбитым сердцем в свое имение, и когда устраивает свой неуместный бал, и когда снова - на этот раз навсегда - покидает родное гнездо. Вера в чудо как вера в жизнь" (Б.Зингерман).

Эта "философия чуда" органично выражает и подспудную веру Чехова в чудо собственного исцеления, и присущую началу века атмосферу ожидания преображения мира, столь явственно выраженную в творчестве появившихся тогда "младших символис­тов".

Дни и ночи я безволен,

Жду чудес, дремлю без сна.

В песнях дальних колоколен

Пробуждается весна.

Так писал А.Блок, воплотив в своих стихах два обра­за-символа чуда - весны и Прекрасной Дамы, Вечной Женствен­ности, призванной преобразить мир Любовью, Добром и Красотой.

Трагическая нота, явственно звучащая в пьесе, связана, скорее всего, не с судьбами конкретных героев, а с судьбой сословия в целом, с судьбой России и ее культуры. Трагическая нота звучит тогда, когда на сцене нет героев: "Сцена пуста. Слышно, как на ключ запирают все двери, как потом отъезжают экипажи. Становится тихо. Среди тишины раздается глухой стук опора по дереву, звучащий одиноко и грустно". Трагическое звучание финала углубляется появлением на сцене всеми забыто­го Фирса, покорно и безропотно умирающего: "Жизнь-то прошла, словно и не жил...". Прошла не только жизнь Фирса, прошла, закончилась, уходила в небытие целая эпоха, с которой нераз­рывно был связан этот старый преданный слуга, отказавшийся от воли, а освобождение крестьян воспринявший как "большую беду" - ведь именно это событие стало предвестием краха дворянской эпохи России.

Как верно пишут П.Вайль и А.Генис, истребляя всякую символичность в своих человеческих героях, Чехов перенес смысловое, метафорическое и метафизическое ударение на пред­мет неодушевленный - на сад.

"Только так ли уж он неодушевлен? Сад - вершинный образ всего чеховского творчества, как бы его завершающий и обобща­ющий символ веры.

Сад - это совершенное сообщество, в котором каждое де­рево свободно, каждое растет само по себе, но, не отказываясь от своей индивидуальности, все деревья вместе составляют единство.

Сад растет в будущее, не отрываясь от своих корней, от почвы. Он меняется, оставаясь неизменным. Подчиняясь цикли­ческим законам природы, рождаясь и умирая, он побеждает смерть.

Сад - это выход из парадоксального мира в мир органич­ный, переход из состояния тревожного ожидания, кризисного су­ществования - в вечный деятельный покой.

Сад - синтез умысла и провидения, воли садовника и Божьего промысла, каприза и судьбы, прошлого и будущего, жи­вого и неживого, прекрасного и полезного (из вишни, напомина­ет трезвый автор, можно сварить варенье).

Сад - прообраз идеального слияния единичного и всеобще­го, Если угодно, человеческий сад - символ соборности, о ко­торой пророчествовала русская литература.

Сад - это универсальный чеховский символ, но сад - это и тот клочок сухой крымской земли, которой он так терпеливо возделывал".

Стук топора по дереву - символ не простого, а насильст­венного, почти варварского разрушения, и не случайно возника­ет ассоциация с топором как символом революционного насилия у Достоевского: "Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву". Отзвучала мелодия века - лопнула струна, порвалась связь вре­мен - в этом главная трагедия ушедшего века.

"Все чеховские герои - члены как бы одной большой семьи, связанные друг с другом узами любви, дружбы, приязни, родства, происхождения, воспоминаний. Все они глубоко чувствуют то общее, что соединяет их, и все же им не дано проник­нуть вглубь чужой души, принять ее в себя. Центробежные силы сильнее центростремительных. Разрушена соединительная ткань, общая система корней.

"Вся Россия наш сад", - говорит Петя Трофимов, стремясь изменить масштаб жизни, привести его в соответствие с разме­рами своих сверхчеловеков будущего: вместо "сейчас и здесь" - "потом и везде". Те, кто должны насадить завтрашний сад, вы­рубают сад сегодняшний.

На этой ноте, полной трагической иронии, Чехов завершил развитие классической литературы. Изобразив человека на краю обрыва в будущее, он ушел в сторону, оставив потомкам досмат­ривать картины разрушения гармонии, о которой так страстно мечтали классики.

Чеховский сад еще появится у Маяковского (Через четыре года здесь будет город-сад"), его призрак еще возникнет в "Темных аллеях" Бунина, его даже перенесут в космос ("И на Марсе будут яблони цвести"), о нем в ностальгической тоске еще вспомнят наши современники (фильм "Мой друг Иван Лапшин").

Но того - чеховского - вишневого сада больше не будет. Его вырубили в последней пьесе последнего русского классика" (П.Вайль и А.Генис).

"В своей последней пьесе, - полагает Б.Катаев, - Чехов зафиксировал то состояние русского общества, когда от всеоб­щего разъединения, слушания только самих себя до окончатель­ного распада и всеобщей вражды оставался лишь один шаг. Он призвал не обольщаться собственными представлениями о правде, не абсолютизировать многие "правды", которые на самом деле оборачиваются "ложными представлениями", а осознать вину каж­дого за общий ход вещей. И это оказалось наиболее трудным для понимания, как показал дальнейший ход исторических событий. В чеховском изображении российских исторических проблем челове­чество увидело проблемы, касающиеся всех людей в любое время и во всяком обществе".

Осталась лишь тоска по вишневому саду - тоска по русс­кой культуре, тоска по тому времени, когда будущее рисовалось в самых радужных красках, тоска по людям, в которых, при всем их несовершенстве, было столько красоты и духовности. Эту тоску выразил недавно замечательный поэт Юрий Левитанский в своем замечательном стихотворении "Элегия":

Тихо. Сумерки. Бабье лето.

Четкий, чистый, щемящий звук –

будто дерево рубят где-то.

Я засыпаю под этот звук.

Сон происходит в минувшем веке.

Звук этот слышится век назад.

Ходят веселые дровосеки,

Рубят, рубят вишневый сад.

У них особые на то виды.

Им смешны витающие в облаках.

Они аккуратны и деловиты.

У них подковки на сапогах.

Они идут, приминая травы.

Они топорами облечены.

Я знаю - они, дровосеки, правы,

Эти деревья обречены.

Но птица вскрикнула,

ветка хрустнула,

и в медленном угасанье дня

что-то вдруг старомодно-грустное,

как дождь, пронизывает меня.

Ну, полно, мне-то что быть в обиде!

Я посторонний. Я ни при чем.

Рубите вишневый сад! Рубите!

Он исторически обречен.

Вздор - сантименты! они тут лишни.

А ну, еще разик! Еще разок!

..И снова снятся мне

вишни, вишни,

красный-красный вишневый сок.