Текст 12. Из произведений Лосева // Лосев а. Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 395, 457-459, 479-481, 528-535, 560-562, 578-581.

Лосев Алексей Федорович (1893—1988) — русский фило­соф, историк философии и эстетики, филолог. Мировоззре­ние формировалось на основе интереса к диалогам Платона, музыке Вагнера и Скрябина, философии нравственности Ф. М. Достоевского и Вл. С. Соловьева, немецкой филосо­фии Шеллинга и Гегеля, Ницше'и Кассирера, физических теорий Лоренца и Эйнштейна. В 10—20 гг. нашего столетия вышел цикл его работ «Античный космос и современная на­ука», «Диалектика художественной формы», «Критика пла­тонизма у Аристотеля», «Очерки античного символизма и мифологии», «Философия имени». В 1930 г. в связи с пуб­ликацией «Диалектики мифа» началась травля мыслителя, которого называли классовым врагом, мракобесом, реакци­онером, черносотенцем. Оргвыводы привели к аресту и «тру­довому перевоспитанию» на Беломорканале, к последующему запрету публикаций. Он замолчал на несколько десятиле­тий, работая «в стол*. Итогом этой работы явились публика­ции 400 научных работ (30 монографий), включая вось­митомную «Историю античной эстетики».

Теория мифа

«Задачей предлагаемого очерка является существенное вскры­тие понятия мифа, опирающееся только на тот материал, кото­рый дает само мифическое сознание. Должны быть отброшены всякие объяснительные, напр., метафизические, психологичес­кие и пр. точки зрения. Миф должен быть взят как миф, без сведения его на то, что не есть он сам. Только имея такое чистое определение и описание мифа, можно приступать к объяснению его с той или иной гетерогенной точки зрения. Не зная, что такое миф сам по себе, не можем говорить и об его жизни в той или другой иноприродной среде. Надо сначала стать на точку зрения самой мифологии, стать самому мифическим субъектом... Та­кая позиция вскроет существо мифа как мифа. <... > Поэтому необходимо дать существенно-смысловое, т. е. прежде всего фе­номенологическое, вскрытие мифа, взятого как таковой, само­стоятельно взятого самим по себе. <... >

Мы имеем следующие тезисы, характеризующие существо мифа путем отграничения от частично совпадающих с ним форм сознания и творчества.

1. Миф не есть выдумка или фикция, не есть фантастический вымысел, но — логически, т. е., прежде всего, диалектичес­ки необходимая категория сознания и бытия вообще.

2. Миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность.

3. Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но — живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вненаучную, чисто ми­фическую же истинность, достоверность, принципиальную закономерность и структуру.

4. Миф не есть метафизическое построение, но — реально, ве­щественно и чувственно творимая действительность, являю­щаяся в то же время отрешенной от обычного хода явлений и, стало быть, содержащая в себе разную степень иерархийности, разную степень отрешенности.

5. Миф не есть ни схема, ни аллегория, но символ; и, уже буду­чи символом, он может содержать в себе схематические, ал­легорические и жизненно-символические слои.

6. Миф не есть поэтическое произведение, но — отрешенность его есть возведение изолированных и абстрактно-выделен­ных вещей в интуитивно-инстинктивную и примитивно-био­логически взаимно-относящуюся с человеческим субъектом сферу, где они объединяются в одно неразрывное, органи­чески сросшееся единство.

Эти шесть тезисов постепенно детализируют понятие мифа. Во-первых, это есть диалектическая необходимость сознания и бытия. < ... > Во-вторых, он есть реальные вещи, подлинно су­ществующая действительность. <...> В-третьих, из наличной действительности мы выделяем ту ее сферу, которая интимно чувствуется субъектом, которая есть сфера подлинно жизненно­го взаимообщения субъекта и объекта, т. е. где есть субъект и объект чувства, воли, аффектов и пр. Да и тут берется не вся сфера субъект-объектного взаимообщения, но та, которая струк­турно определенна и оформлена, закономерна в своем строении. В-четвертых, подвергается анализу и это последнее достижение. Отсюда выкидывается все ординарно-плоскостное, все гипоста­зированное в своей отвлеченности и изолированности, все остав­ляющее вещи в их тупом уединении и несоборности. В мифе берется осмысливающая, оживляющая сторона вещей, та, которая делает их в разной мере отрешенными от всего слишком обыч­ного, будничного и повседневного. Яснее это взаимоотношение разных слоев действительности в мифе, в-пятых, характеризует­ся не как дуалистически-метафизически-натурастическое проти­востояние, не как схематическое или аллегорическое взаимоот­ношение, но как символическое, т. е. иерархийно различаемые в мифе слои бытия должны отождествиться вещественно, т. е. так, чтобы была одна неделимая вещь с смысловой игрой взаимораз­дельных, но и взаимообщающихся и даже взаимотождествляющихся энергий разных планов действительности. Наконец, в-шестых, эта интеллигентная и символически выраженная субъект-объектная отрешенная действительность предстала перед нами как до-рефлективное, примитивно-интуитивное взаимоотноше­ние субъекта и объекта. Короче говоря, миф — такая диалекти­чески необходимая категория сознания и бытия (1), которая дана как вещественно-жизненная реальность (2) субъект-объектного, структурно выполненного (в определенном образе) взаимоотно­шения (3), где отрешенная от изолированно-абстрактной вещно­сти жизнь (4) символически (5) претворена в дорефлективно-инстинктивный, интуитивно понимаемый умно-энергийный лик (6). Еще короче: миф есть интеллигентно данный (3) символ (4— 5) жизни (2, 6), необходимость которого диалектически очевид­на (1), или—символически данная интеллигенция жизни. Личность и есть символически осуществленная интел­лигенция. И потому вот наикратчайшее резюме всего предыду­щего анализа со всеми его отграничениями и подразделениями: миф есть бытие личностное или точнее, образ бытия лич­ностного, личностная форма, лик личности.

Полученная выше сводная формула мифа, конечно, не есть самое раскрытие этого сложного понятия. Скорее надо сказать, что здесь только первое прикосновение к его существу. Личность есть самое существо мифа. Но тут как раз только начинается это существо. Оно может и должно быть раскрыто возможно деталь­нее. И по крайней мере три вопроса еще необходимо осветить, чтобы эта характеристика не осталась слишком отвлеченной.

Во-первых, категория личности, вполне ясная сама по себе, по своему феноменолого-диалектическому составу, входит ли це­ликом в миф или нет? Миф есть личностная форма, и личность есть миф. <...> Во-вторых, интересна и необходима детализация личностного начала... и в смысле формы проявления лично­сти, в смысле того, как эта сторона функционирует в мифе. Личность проявляет себя многообразно. Так, живой человек хо­дит, говорит, спит. Это все проявления его личности. Человек совершает ценные, малоценные или совсем преступные акты. Это — тоже проявление его личности. Что тут, собственно, нужно для мифа? Какая категория проявлений личности существенно необходима для мифа?

Наконец, в-третьих, вовсе нельзя сказать, чтобы понятие от­решенности, выдвинутое нами раньше как существенное для мифа, оказалось в результате всего предыдущего анализа вполне ясным. <... > Не есть ли подлинно мифическая отрешенность не просто отрешенность от абстрактно-изолированных вещей, но отрешенность еще от чего-то ? < ... >

Все это ведет нас к еще новым разграничениям и уточнени­ям.

Миф не есть специально религиозное создание. <... > Рас­хождение обеих сфер яснее, если принять во внимание их сход­ство. Непререкаемое сходство мифологии и религии заключает­ся в том, что обе эти сферы суть сферы бытия личностного... Религия и мифология — обе живут самоутверждением личнос­ти. В религии личность ищет утешения, оправдания, очищения и даже спасения. В мифе личность также старается проявиться, высказать себя, иметь какую-то свою историю. Эта общая лично­стная основа делает заметным и расхождение обеих сфер. <... > Религия есть утверждение себя самого, самого своего существа, а не только его интеллигентных сторон, в вечности. <...> Рели­гия есть, прежде всего, определенного рода жизнь. Она не есть ни мировоззрение, хотя бы это мировоззрение было максималь­но религиозным и мистическим, ни мораль, хотя бы это была самая высокая и притом самая религиозная мораль, ни чувство и эстетика, хотя бы это чувство было самым пламенным и эстети­ка эта была бы совершенно мистической. Религия есть осуществ-ленность мировоззрения, вещественная субстанциальность мо­рали, реальная утвержденность чувства, причем эта осуществ-ленность — всяческая и, прежде всего, чисто телесная, субстан­циальность — всяческая и, прежде всего, ощутимо-физиологи­ческая. Религии нет без тела, ибо тело есть известное состояние души, как душа есть известное состояние духа; и судьба духа есть судьба души, а судьба души есть судьба тела. <...> в наиболее «духовной» религии Абсолют воплощен в виде обыкновен­ного человеческого тела, а в конце времен воскреснут и все обык­новенные человеческие тела. Если нет общения с Абсолютом в теле, то нет вообще никакого существенного общения с ним. < ... > Общий принцип религии: это есть жизнь и, стало быть, субстанциально-телесная утвержденность, притом жизнь лич­ности, и притом жизнь личности, которая имеет целью закреп­ление этой субстанциально-телесной утвержденности в бытии вечном и абсолютном.

Чистая мифичность как таковая — мифы отнюдь не долж­ны быть во что бы то ни стало принципиально религиозными. Так, религия всегда живет вопросами (или, точнее, мифами) о гре­хопадении, искуплении, спасении, грехе, оправдании, очищении и т. д. Может ли миф существовать без этих проблем? Конечно, сколько угодно. <...> В мифе личность вовсе не живет обяза­тельно религиозным самоутверждением в вечности. В ней отсут­ствует самый нерв религиозной жизни — жажда спасения и искуп­ления. < ... > В религии — всегда оценка временного плана с точ­ки зрения вечной или, по крайней мере, будущей жизни. Тут — жажда прорваться сквозь плен греха и смерти к святости и бес­смертию. В мифе же мы находим в этом отношении некоторое приближение к поэзии... Миф есть... образ, картина, смысловое явление личности... лик личности. < ... > Миф есть разрисовка личности, картинное излучение личности, образ личности. <... > Стало быть, миф не есть религия; миф охватывает и разные дру­гие области; миф может быть в науке, в искусстве, в религии.

< ... > Миф не есть историческое событие как таковое. Лег­че всего понять историю как ряд фактов, причинно связанных между собою. Для понимания мифа это дает чрезвычайно мало. Факты сами по себе глухи и немы. Факты непонятые даже не суть история. История всегда есть история понятых или понима­емых фактов (причем понятых или понимаемых, конечно, с точ­ки зрения личностного бытия). В историческом процессе можно различать три слоя. 1. Во-первых, тут перед нами природно-вещественный слой. История есть действительно ряд каких-то фак­тов, причинно влияющих друг на друга, вызывающих друг дру­га, находящихся во всестороннем пространственно-временном об­щении... История не есть природа и не развивается по типу природ­ных процессов. Природа гораздо абстрактнее, проще и механич­нее истории. И не история есть момент в природе, но всегда природа есть момент истории. < ... > История не сводима на природу; наоборот, сама природа делается понятной только че­рез историю. 2. Во-вторых, поскольку история есть становление фактов понимаемых, фактов понимания, она всегда есть еще тот или иной модус сознания. <... > В истории мы оперируем не с фактами как таковыми, но с той или иной структурой, даваемой при помощи того или иного понимания. < ... > Второй слой до­ставляет мифу его фактический материал и служит как бы аре­ной, где разыгрывается мифическая история. При его помощи мы можем увидеть миф. 3. История есть самосознание, становя­щееся, т. е. нарождающееся, зреющее и умирающее самосозна­ние... Но что такое творчески данное и активно выраженное са­мосознание? Это есть слово... Без слова история была бы глуха и нема, как картина, которая хотя и хорошо написана, но никому ничего не говорит, ибо и нет никого, кто бы мог ее воспринять. Картина должна заговорить подлинным живым языком, и ее кто-то должен услышать. История должна быть не просто «живопи­сью», но и «поэзией». Она должна рождать не просто образы и картины фактов, но и слова о фактах. И тут мы находим подлин­ную арену для функционирования мифического сознания. Ми­фическое сознание должно дать слова об исторических фактах, повествование о жизни личностей, а не просто их немую карти­ну. Миф — «поэтичен», а не «живописен». Без «поэзии» — точнее говоря, без слова — миф никогда не прикоснулся бы к глубине человеческой и всякий иной личности. Он был бы связан навсег­да созерцательно-пластическими формами и никогда не смог бы выразить того, на что способно только слово. Слово — принци­пиально разумно и идейно, в то время как образ и картина прин­ципиально созерцательны, зрительны, и «идею» дают они толь­ко постольку, поскольку она выразима в видимом.

Итак, миф не есть историческое событие как таковое, но он всегда есть слово. <...> Кратко: миф есть в словах дан­ная личностная история.

Миф есть чудо. < ... > Мы различаем четыре типа целесооб­разности: 1) логическую, в результате которой получается орга­низм; 2) практическую, или волевую, в результате которой по­лучается техническое совершенство (в человеке — совершенная мораль); 3) эстетическую, в результате которой получается ху­дожественное произведение; и, наконец, 4) мифическую, или лич­ностную, в результате которой получается чудо.

Чего хочет личность как личность? Она хочет, конечно, аб­солютного самоутверждения. Она хочет ни от чего не зависеть или зависеть так, чтобы это не мешало ее внутренней свободе. Она хочет не распадаться на части, не метаться в противоречиях. не разлагаться во тьме и в небытии. Она хочет существовать так, как существуют вечно блаженные боги, вкушающие бесконеч­ный мир и умную тишину своего ни от чего не зависящего, свет­лого бытия. И вот, когда чувственная и пестро-случайная исто­рия личности, погруженной в относительное, полутемное, бес­сильное и болезненное существование, вдруг приходит к собы­тию, в котором выявляется эта исконная и первичная, светлая предназначенность личности, вспоминается утерянное блажен­ное состояние н тем преодолевается томительная пустота и пест­рый шум и гам эмпирии, — тогда это значит, что творится чудо. В чуде есть веяние вечного прошлого, поруганного и растленно­го, и вот возникающего вновь чистым и светлым видением. Унич­тоженное и опозоренное, оно незримо таится в душе, и вот — просыпается как непорочная юность, как чистое утро бытия. Про­шедшее — не погибло. Оно стоит незабываемой вечностью и ро­диной. В глубине памяти веков кроются корни настоящего и пи­таются ими. Вечное и родное, оно, это прошедшее, стоит где-то в груди и в сердце; и мы не в силах припомнить его, как будто какая-то мелодия или какая-то картина, виденная в детстве, ко­торая вот-вот вспомнится, но никак не вспоминается. В чуде вдруг возникает это воспоминание, возрождается память веков и обна­жается вечность прошедшего, неизбывная и всегдашняя. Умной тишиной и покоем вечности веет от чуда. Это — возвращение из далеких странствий и водворение на родину. То, чем жила душа, этот шум н гам бытия, эта пустая пестрота жизни, эта пороч­ность и гнусность самого принципа существования, — все это слетает пушинкой; и улыбаешься наивности такого бытия и жиз­ни. И уже дается прошение, и забывается грех. И образуется как бы некая блаженная усталость плоти, и надвигается светлое утро непорочно-юного духа.

<... > Миф не есть историческое событие как таковое, но он всегда есть слово. Слово — вот синтез личности как идеального принципа и ее погруженности в недра исторического становле­ния. Слово есть заново сконструированная и понятая личность. Понять же себя заново личность может, только войдя в сопри­косновение с инобытием и оттолкнувшись, отличившись от него, т. е., прежде всего, ставши исторической. Слово есть историчес­ки ставшая личность, достигшая степени отличия себя как само­сознающей от всякого инобытия личность. Слово есть выражен­ное самосознание личности, уразумевшая свою интеллигентную природу личность, — природа, пришедшая к активно разверты­вающемуся самосознанию. Личность, история и слово — диа­лектическая триада в недрах самой мифологии, структура самого мифа. Вот почему всякая реальная мифология содержит в себе 1) учение о первозданном светлом бытии, или просто о первоздан­ной сущности, 2) теогонический и вообще исторический процесс и, наконец, 3) дошедшую до степени самосознания себя в инобы­тии первозданную сущность.

< ... > Миф есть в словах данная чудесная личностная история. <...> В нашей формуле, собственно говоря, четыре члена: 1) личность, 2) история, 3) чудо, 4) слово... Возьмем пер­вую и последнюю категорию — личность и слово. Миф есть сло­во о личности, слово, принадлежащее личности, выражающее и выявляющее личность. Миф есть такое слово, которое принадле­жит именно данной личности, специально для нее, неотъемлемо от нее. Если личность есть действительно личность, она несво­дима ни на что другое, она — абсолютно самородна, оригиналь­на. Не было и не будет никогда другой такой же точно личнос­ти. Это значит, что и специфическое слово ее также абсолютно оригинально, неповторимо, несравнимо ни с чем и несводимо ни на что. Оно есть собственное слово личности и собственное сло­во о личности. Оно есть имя. Имя есть собственное слово лич­ности, то слово, которое только она одна может дать и выявить о себе. В имени — диалектический синтез личности и ее выражен­ности, ее осмысленности, ее словесности. Имя личности и есть то, что мы, собственно говоря, имеем в мифе. Имя есть то, что выражено в личности, что выявлено в ней, то, чем она является и себе и всему иному. Итак, миф есть и м я. Но миф, сказали мы, есть еще чудо. Этот третий момент нашей последней формулы также легко присоединяется к полученному более сложному по­нятию. Именно, получается чудесное имя, имя, говорящее, сви­детельствующее о чудесах, имя, неотделимое от этих самых чу­дес, имя, творящее чудеса. Мы будем правы, если назовем его магическим именем. Миф, поэтому, есть просто магическое имя. А присоединение, наконец, второго момента, истории, дает последнее преобразование, которое получит такую форму: миф есть развернутое магическое имя. И тут мы добра­лись уже до той простейшей и окончательной сердцевины мифа, дальше которой уже нет ничего и которое дальше неразложимо уже никакими способами. Это — окончательное и последнее ядро мифа, и дальше должны уже умолкнуть всякие другие преобра­зования и упрощения. < ... > На этом придется мне и закончить свое феноменолого-диалектическое раскрытие понятия мифа. Миф как развернутое магическое имя не может уже быть проана­лизирован дальше и сводим на какие-нибудь более первоначаль­ные моменты».