Тема 15. Концепция всемирного демократического транзита (перехода к демократии)

Политические характеристики любого традиционализма. Политическая модернизация.

Исторические причины появления теории модернизации. Усложнение социально-политической жизни, увеличение возможностей политического режима и расширение политического участия.

Развитие теорий политической модернизации. Два этапа развития теорий политической модернизации. Либеральная и консервативная теории модернизации.

Транзитология. Д. Растоу. Три пути к демократии - эволюция, революция, военное завоевание.

Модели демократизации. Классическая линейная модель, диалектическая модель, циклическая модель.

Транзитология С. Хантингтона. Три этапа «демократического транзита». Распад авторитаризма, переход к демократии, консолидация демократии. «Гибридные режимы».

Волны демократического процесса по Хантингтону.

Специфика отечественной модернизации. Особенности политико-модернизационного процесса в Российской империи – СССР – Новой России.

Краткое содержание

Общая политическая характеристика любого традиционализма - наличие того или иного патриархального авторитаризма. Он отличается закрытостью властных структур и правящей элиты, осознанно провозглашенным или молчаливо признанным консенсусом по поводу неучастия низших каст, т.е. большинства населения, в управлении. Нормой, которая допускает исключения, но наличие подобных исключений означает уже шанс на модерн, является слияние административной бюрократии, аристократов по крови и экономически привилегированного класса, т.е. феномен «власти-собственности». В этом аспекте модернизированный советский и китайский деспотизм в силу даже не слабости, а просто отсутствия гражданского общества не сумел уйти от патриархальности. Нацисты, а, тем более, Муссолини и Франко, не пытались всерьез покушаться на экономически привилегированные слои.

Источником легитимности режима является традиция и, в большинстве случаев, религиозная санкция. Рассмотрение традиции и сакральных ценностей как ведущих мировоззренческих принципов отвергает даже саму постановку вопроса о рационализации и, тем более, реформировании общественной жизни. Случающийся временами протест носит внерациональный характер «бессмысленного бунта» и обращен к тому или иному «светлому прошлому».

Теории политической модернизации – сложившаяся в рамках жестких западноцентристских схем, а ныне построенная на постмодернистских началах, совокупность различных схем и моделей анализа, раскрывающих динамику преодоления отсталости традиционных обществ. Условия политического развития:

• Рационализация строения и организации властных структур;

• Нарастание дифференциации структур и функций управления;

• Учет мнений и интересов и элит, и разнообразных социальных групп;

• Расширение демократизации, контроля, ответственности;

• Совершенствование нормативной (законодательной) базы;

• Рост компетентности элит;

• Наличие некоторой целесообразности развития (обществу предложены внятные перспективы развития), упор сделан на текущее улучшение.

Итак, выше (см.разд.14) мы выделили три волны общественной модернизации, отметив, что догоняющее политическое развитие как составная часть и даже предпосылка социально-экономического развития характерно для «третьего мира». Политическая модернизация – это процесс создания политической системы, способной воспринимать и формулировать цели общественного развития, формировать институты обратной связи, рассматривать неизбежные модернизационные конфликты и кризисы как источник новых путей развития. Политические изменения могут быть двух типов:

• Сохранение традиции с нарушением равновесия;

• Жесткий (радикальный, возможно – революционный) переход к новому состоянию.

Характеристики модерна – адаптация (приспособление) и развитие (изменения). Политическая модернизация характеризуется тем, что политические институты адаптируются к изменениям среды, а не к «колебаниям» национально-государственной идеологии и (или) «чехарде» форм правления и режимов. Политический модерн рассматривается, преимущественно, через призму демократизации. При этом, как правило, признается, что демократия – не абсолютная ценность. Предлагаются и нормативно-ценностные, и рационально-утилитарные обоснования демократии. Невысокая ценность демократии для многих граждан, нередкое формирование «диктатуры большинства», не менее жесткой, чем личная диктатура, теоретически обоснованная (еще с Античности) и не раз практически воплотившаяся возможность вырастания тирании из демократии делают все нормативно-ценностные доводы в пользу демократии уязвимыми.

Рационально-утилитарное обоснование демократии в современной политической социологии весьма распространено. Но довод о том, что политическая демократия способствует развитию современной рыночной экономики, росту реального участия граждан в управлении, снижению коррупции и бюрократизации, росту эффективности управления также не бесспорен. От рациональных доводов в пользу демократии отталкиваются сторонники системного подхода к демократии – Никлас Луманн, Карл Дойч и др. Следуя сложившимся на Западе социологическим схемам, эти авторы не ставят под сомнение базовый тезис: открытое общество более адаптивно, обладает большими шансами на самосохранение и развитие. Плюрализм, многовариантность жизненных шансов, многообразные каналы социального участия, наличие реальной оппозиции, способной к объективной критической оценке действующей власти и артикуляции альтернативных схем общественной жизни, регулярная смена правящей верхушки, гарантирующая от стагнации и прямого разложения элиты – не идеальные, но, независимо от социокультурных реалий, работоспособные общественные институты.

Признанные преимущества открытого плюралистического общества:

• Некоторые (далеко не абсолютные) гарантии от государственного произвола;

• Рационализация управленческой деятельности, которой не достичь при традиционном или харизматическом (персональном) способах легитимации власти;

• Утверждение достоинства личности, а значит, не всегда немедленный, рост разнообразных, в том числе - творческих и трудовых, жизненных мотиваций;

• Свобода, равноправие, гипотетически - большая справедливость, как равенство жизненных шансов, большие возможности для творчества и инноваций.

Группам, общностям, обществам, народам, готовым к свободе и ответственности, имеющим относительно развитую гражданскую культуру, демократия, почти всегда с некоторым историческим лагом, создает большинство из перечисленных выше преимуществ. Но отсутствие ряда субъективных, психологических, ментальных предпосылок для демократии зачастую рождает понятное следствие. Демократия, либо становится фасадом для того или иного авторитаризма, далеко не всегда современного, просвещенного, либо превращается в свой неудачный популистский вариант, который оказывается тормозом для экономического и социального роста.

Классическая социологическая теория модернизации рассматривала общественное развитие как противоречивый стихийный процесс. Не отрицая роль политики и права как самостоятельных подсистем общественной жизни, классики теории общественной модернизации превращали политическую и государственную жизнь в отражение объективных социально-экономических процессов. Теория политической модернизации стала формироваться в западной социологии именно тогда, когда с комплексом проблем создания новой государственности на сохраняющих сомнительную патриархальность осколках колониальных империй вплотную столкнулся «третий мир». Теоретики политической модернизации, преодолев объективистские или детерминистские модели ранней социологии развития, стали изучать логику изменения политико-правовой культуры, роль элит, средних слоев, массовых групп в процессе усвоения нового образа жизни.

Видный современный израильский социолог Шмуэль Эйзенштадт (иногда Самуэль Айзенштадт) указал на несколько исторических волн политического модерна. По его мнению, модернизация – это процесс политических изменений, начавшийся в Англии и Франции. Модерн здесь – ровесник Нового времени (XVII-XVIIIвв.) Затем он распространился на остальную Европу и Северную Америку, в XIX в. пришел в Латинскую Америку, лишь в ХХв. – в Африку.

По мнению Ш. Эйзенштадта, политическая модернизация предполагает усложнение и дифференциацию властных отношений, функций, институтов, т.е. разделение властей, разграничение властных полномочий между центром, регионами, территориями. Другой стороной политического модерна является изменение приоритетов элит, рационализация управления, расширение политического участия.

Г. Алмонд, Дж. Пауэлл, Л. Пай выделили три критерия политической модернизации. Все эти либеральные авторы работают в функционалистской и политико-системной парадигме, сравнивая патриархальную и модернизированную политическую систему. На наш взгляд, патриархальность просто не может характеризоваться строгой системностью и функциональностью. Поэтому критериями служат усложнение социально-политической жизни, увеличение возможностей политического режима и расширение политического участия. Усложнение социально-экономической жизни требует рационализации управления, появление многочисленных новых социальных групп – иных механизмов представительства и согласования интересов. Политический режим в условиях модернизации должен приобрести инновационные возможности – уметь сформулировать цели общественного развития, адаптироваться к внешней среде, наладить каналы обратной связи с массовыми группами.

Обеспечение устойчивости режима предполагает создание институтов конвенционального участия масс в политике, равно как и институтов политической социализации. Распространение гражданской политико-правовой культуры, вовлечение патриархальной массы в современную жизнь возможно, как откровенно авторитарными, так и более гибкими методами. Но неизбежными являются универсализация, рационализация, десакрализация политической жизни.

Результатом модернизации является создание политической системы, которая имеет эффективные механизмы артикуляции интересов различных групп, согласования интересов, сформировавшуюся культуру политического участия, т.е. систему партий, общественных движений, групп влияния, СМК. В основе модернизированной политической системы - национальное или федеративное государство со сложившимся рациональным стилем управления, способное участвовать в современных международных отношениях. Другим серьезным показателем завершения начальных этапов модернизации является признание этим государством не только политических, но и социально-экономических прав граждан.

Можно выделить два этапа развития теории политической модернизации. Первый этап (50-60 гг. ушедшего века) характеризовался несколько упрощенными и оптимистичными взглядами западных ученых-гуманитариев на развитие «третьего мира». Политическая модернизация воспринималась как внедрение в «третьем мире» западных институциональных моделей демократии и рассматривалась как неотъемлемая часть линейного процесса развития. Для либеральных исследователей был характерен технико-экономический детерминизм: политическая демократия рассматривалась как неизбежное следствие технологического прогресса и утверждения современной конкурентной рыночной экономики. Явно преувеличивались, как способность развитого мира оказать помощь бывшим колониям, так и готовность незападных патриархальных культур принять современный стиль жизни.

Решительное принятие слаборазвитой страной западных институтов рассматривалось как обязательное условие помощи. А западная помощь, инвестиции, рост уровня жизни автоматически, казалось бы, приведут к изменению жизненных стилей. Изменятся потребительские и поведенческие стандарты, прекратится нарушение прав человека и деградация культуры. М.Леви, Д.Рюшемейер писали о законе «глобальной дисгармонии» и необходимости ее преодоления при активном участии Запада.

Практика оказалась едва ли не обратной. Взаимоотношения «первого» и «третьего» миров сразу стали характеризоваться неоколониальной эксплуатацией западными транснациональными концернами природных ресурсов бывших колоний. Многие развивающиеся страны пошли по пути создания авторитарных режимов, которые, нередко провозглашали антиимпериалистический курс. Вестернизация носила поверхностный характер, западные институты в слаборазвитых странах превращались в карикатуру. Кризис неработоспособного парламентаризма рождал новые авторитарные режимы.

«Третий мир» в эпоху «холодной войны» был превращен в «нейтральное поле» для игры ведущих геополитических акторов. Многие коррумпированные «людоеды» (а иногда и без кавычек – в Африке еще в семидесятые встречались правители-людоеды, противники «поганого империализма») беззастенчиво пользовались геополитической игрой. Те из диктаторов, которые провозглашали антиимпериалистический курс, разворовывали советскую помощь. Проамериканские правоавторитарные режимы (исключая несколько случаев успешной авторитарной модернизации) также отличались разгулом казнокрадства и коррупции – безвозмездная помощь или льготные кредиты разворовывались, за взятки транснациональным фирмам раздавались те или иные преференции, например, на добычу сырья.

Теоретики в этот период при многообразии подходов не отказывались от рассмотрения модернизации как вестернизации. Теоретические основания подобного подхода многообразны. Рассмотрение любого развития как копирования сложившихся и рассматриваемых в качестве успешных стилей предложил в своей «теории подражания» Г.Тард. Социалистический лагерь также пытался воздействовать силой примера, распространяя на государства «третьего мира», находившиеся в советской «сфере влияния», положительный опыт некапиталистического пути развития («социалистической ориентации»).

На втором этапе развития теорий политической модернизации (четыре последние десятилетия) многочисленные реальные противоречия политической модернизации в развивающемся мире заставили западную политическую социологию уделить большее внимание моделям политической культуры: стало очевидно, что нормы и институты существуют в том или ином социокультурном контексте. Модернизация стала рассматриваться как комплексный процесс политико-правового, социально-экономического, социокультурного развития, предполагающего учет национальной и исторической специфики догоняющих обществ.

В политической практике «третьего мира» распространенными стали модели не стандартного западного парламентского представительства, а выборы по «национальным или конфессиональным» спискам, прямо легальная, закрепленная в конституционных хартиях, или признанная с помощью неформального общественного консенсуса институционализация тех или иных «советов старейшин», «собраний религиозных авторитетов», т.е. структур патриархального общества. Главными элементами модернизации стали рассматриваться личность и социум при их многообразном взаимодействии. Взаимодействие «модерн-антмодерн» также стали рассматривать диалектически. Учет Западом социокультурных реалий сопровождается признанием в слаборазвитых странах неизбежности универсализма.

На первом этапе преобладали либеральные взгляды на модернизацию. Авторы подобных моделей, Р. Даль, Г. Алмонд, Л. Пай, считали, что модернизация имеет два основных критерия: вовлеченность масс в политику и дифференциация политической элиты. Некоторый недостаток этого взгляда мы уже видели выше: западный «однонаправленный» характер демократизации общества абсолютизируется. При всем многообразии исторических путей демократизации на Западе ее общая логика несомненна: расширение участия и «плюрализация», увеличение разнообразия привилегированных и элитарных групп, расширение конкуренции между ними. Либеральные социологи не могли не видеть всей противоречивости воплощения этой концепции в слаборазвитых странах, и выдели четыре возможных идеальных типа (модели) развития политического плюрализма в отсталом обществе: 1) Лишь приоритетное развитие плюрализма элит, при некотором отставании «на полшага» роста участия дает шанс выйти на путь нормального представительства; 2) Быстрая дифференциация «начальства» при абсентеизме, апатии, аномии внизу рождает соревновательную олигархию или, при консолидации коррумпированных элит, – бюрократический авторитаризм; 3) Доминирование участия, почти неизбежно, неконвенционального, при отставании элиты в политическом и профессиональном развитии ведет к охлократии, которая, чаще всего, сменяется военным, реже – иным, авторитарным, режимом; 4) Апатия низов при отсутствии модернизационного потенциала и у верхов также ведет к плачевным последствиям, вплоть до выпадения страны с подобной тупиковой моделью политического развития в «четвертый мир». Либеральные авторы подчеркивают важный аспект. Рост численности средних, образованных, склонных к социальной, трудовой, экономической, просветительской активности слоев, развитие экономики, образования, дифференциация социальной жизни, а затем, и рост политической активности, открытая конкуренция элит – неизбежные имманентные составляющие политико-модернизационных процессов. Авторитаризм лишь мешает этим объективно важным процессам и, следовательно, не стоит делать на него акцент.

Консервативное направление западной политической социологии развития также сложилось еще в пятидесятые годы ушедшего века. Неудачи постколониальной модернизации породили два теоретических следствия: 1) научный успех консервативной теории развития, делающей ставку на «просвещенный авторитаризм», и 2) формирование отдельной дисциплины, «транзитологии», теории «демократического транзита», т.е. перехода от того или иного авторитаризма к демократии.

Теоретики консервативной модели модернизации для слаборазвитых стран С. Хантингтон, Х. Линц, Дж. Нельсон весьма реалистично оценили неготовность обществ массовой нищеты, неграмотности, всеобщего семейно-кланового патернализма к восприятию западных политических норм и институтов. Но и взгляд на модернизацию зависит от идеологических установок. Либералы делают акцент на соблюдении естественных прав и свобод человека, консерваторы – на преемственности со сложившимися социокультурными традициями, марксистская классика (и многие левые-немарксисты) рассматривают социальную справедливость в рамках современной экономики как важнейший критерий модерна. Консерваторы ранее либералов признали многообразие вариантов модерна. Ныне подобное многообразие (при самых разных его оценках) признается как конвенциональный (являющийся предметом научного консенсуса) тезис. Стали говорить о частичной, тупиковой, рецидивирующей и т.п. модернизациях. Тоталитарный вариант стали называть контрмодернизацией.

В работах пятидесятых-шестидесятых годов («Политический порядок в развивающихся обществах» - 1968г. и др.) С. Хантингтон, указывая на неготовность незападных культур к демократии, отстаивал модель авторитарной модернизации сверху, делая акцент на профессионализме и ответственности прозападно ориентированных элитарных групп в «третьем мире». Хантингтон отмечает, что политическая стабильность и эффективность управления в различных странах различны. В независимости от социально-политической ситуации управляемость в США и Англии на относительно стабильном и стабильно надежном уровне. В «третьем мире» ситуация нестабильна. Стабилизация управления предполагает сочетание определенного уровня политического участия, наличие современного стиля администрирования и стабильного институционального дизайна.

Модернизация, по С. Хантингтону, требует в качестве необходимых предпосылок организованности и порядка, достижимых лишь при авторитарном режиме. Авторитаризм (в форме президентского или полупрезидентского режима с полудемократическими властными механизмами) предполагает компетентное политическое руководство и сильную государственную бюрократию, возможность поэтапной структуризации реформ, своевременное (при неготовности массовых бедных групп) начало преобразований. Причины недемократизма – бедность и отсутствие серьезной западной поддержки. Трудности демократии в переходных обществах связаны с их этноконфессиональной неоднородностью. Возможно саморазвитие авторитаризма, его частичная или полная либерализация. Допускает Хантингтон и т.н. «декомпрессию», ослабление авторитарно-модернизационного режима и его последующим укреплением и проведением новых жестких репрессий.

Тенденции политической модернизации по С. Хантингтону, характерные для «третьего мира» таковы:

1. Рационализация политической власти – замена традиционных, клановых, религиозных и т.п. механизмов единой светской политической властью (данный процесс идет параллельно с распространением современных идей государственного суверенитета (Индия-Пакистан-Бангладеш) и потерей контроля со стороны бывших метрополий);

2. Дифференциация новых политических функций, которая проявляется в отделении политической сферы от религии и кланово-племенного непотизма, создании бюрократической иерархии, административного аппарата, силовых и иных ведомств;

3. Расширение участия в политической жизни различных групп населения.

Модель авторитарной модернизации прошла историческую проверку. Были неудачи, наиболее яркая из которых – Иран под руководством шаха Р. Пехлеви. Шах работал строго по С. Хантингтону – западный стиль жизни утверждался жесткими мерами сверху. Недовольство многочисленной бедноты низким уровнем жизни и неприятие практически всеми общественными группами целенаправленного разрушения мусульманских традиций вызвали «консервативную революцию», которую возглавили фундаменталистски настроенные религиозные авторитеты. Иран, до избрания Президентом М. Ахмади-Нежада, следуя скорее наиболее гибкому варианту либеральной модернизационной модели, очень осторожно двигался по пути демократизации общества. Напомним и ряд примеров относительно успешной деятельности «диктаторов-модернизаторов»: Южная Корея, Чили, Тайвань, Сингапур.

Почти общепринятое признание двух факторов - нелинейности, противоречивости процесса распространения демократии в мире, а также неизбежности сложного перехода от «модернизации сверху» к расширению политического участия и породили на рубеже 60-70 гг. ХХ в. новый раздел политической социологии – транзитологию. Основоположником дисциплины считается американский ученый Дэнкворт (Данкварт) Растоу («Переходы к демократии: попытка динамической модели» – 1970; См.: журнальный вариант этой работы - Растоу Д.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели / Д.А. Растоу // Полис. - 1996, №5. – сс.5-16). Среди ведущих представителей транзитологии – крупнейшие современные политические социологи С. Хантингтон, А. Лейпхарт, Ф. Шмиттер, Г. О’Доннел.

Анализ уже более чем двухвекового противоречивого, но неизбежного процесса распространения политического равенства (на подобную неизбежность указывал еще А. де Токвиль) позволяет выделить три пути демократизации.

Эволюционный путь предполагает постепенное «отмирание» институтов авторитарного режима. Самым ярким примером здесь называют позднефранкистскую и постфранкистскую Испанию. Престарелый «каудильо» генералиссимус Ф. Франко (умер в 1975 г.) последние полтора-два десятилетия своего правления очень напоминал патриарха из повести Габриэля Гарсиа Маркеса. Коррумпированное чиновничество и офицерство «обделывало свои дела», прикрываясь фигурой уже не харизматического, но, по-прежнему, приемлемого для апатичного большинства диктатора. Царство патернализма и патриархальных патронажно-клиентелских отношений не позволяли сформировать ни контрэлиту, ни осознанный массовый протест. Со смертью диктатора - за исключением единственной попытки военного переворота со стороны профранкистски настроенных офицеров в 1982 г. и постоянного наличия террористических сепаратистских движений в ряде областей - Испания достаточно спокойно и осознанно пошла по пути формирования современной экономики, стабильного политического представительства, рационально-бюрократического стиля администрирования.

Революционный путь прошла соседняя с Испанией и близкая к ней по невысокому - в сравнении с остальной Западной Европой - уровню социально-экономического развития Португалия. Там утратившая всякую легитимность олигархическая диктатура (патриарх-диктатор Салазар фактически отошел от дел в 1968г. и умер спустя два года, после смерти основателя диктатура стала бюрократически-коррумпированной) была свергнута в ходе почти бескровной так называемой «революции гвоздик» (1974 г.) группой офицеров левых и демократических взглядов.

Военное завоевание оказалось путем к демократии для Германии. Италии, Японии.

С. Хантингтон и ряд других современных западных авторов выделяют три «идеальных типа» демократизации». На Западе распространена классическая линейная модель демократизации. Ее смысл – постепенное, возможно очень длительное, преобразование традиционного абсолютизма или дуализма в парламентский режим. Власть монарха ограничивается путем эволюции. Английская революция сер.ХVIIв. завершилась реставрацией, а «Славная революция» 1688 г. была революцией лишь по имени и положила начало линейной демократической эволюции. Столь же медленно и осторожно расширяется круг общественных групп, которые допускаются к участию в управлении. Подданные получают сначала личные права, затем - политические, много позже – социальные.

Диалектическая модель с долей условности может считаться «образцом» для «второго мира». Наличие некоторых объективных предпосылок к демократии и готовой к социально-политическому участию, но в неконвенциональных формах, массы делает появление той или иной разновидности демократии неизбежным. А уже не раз указанные выше ловушки «догонялок» с развитым миром рождают на выходе из нестабильной демократии жесткую диктатуру.

Циклическая модель характерна для многих стран «третьего мира». Она предполагает чередование авторитарных и демократических режимов. На практике неустойчивая демократия «дрейфует» между охлократией и соревнованием олигархий. Усталость, и верхов, и низов от этой «социальной болтанки» приводит к власти очередную авторитарную клику, каждая из которых поначалу провозглашает себя «авторитарным модерном», оказываясь на практике, в большинстве случаев, царством коррупции и кланового клиентелизма. Ряд стран этой модели оказываются в ситуации форменной «чехарды» воровато-авторитарных режимов. Когда действующий диктатор и его команда окончательно коррумпируются, на волне недовольства снизу в президентский дворец въезжает очередной «царек».

По существу, этим путем вынуждены были пройти и некоторые развитые страны. Франция меняла авторитарные империи на нестабильные республиканские режимы в течение почти двух веков. Германия сменила достаточно жесткий кайзеровский модернизационный дуализм на тоталитарную диктатуру при кратком полуторадесятилетнем промежутке очень неудачного Веймарского республиканизма. Япония, Италия, Испания также прошли этим «крестным путем» к демократии. Агрессивные авторитарные инэгалитаризмы вышли на устойчивое демократическое развитие лишь через военное поражение.

Известный американский автор польского происхождения Анджей Пшеворский выделяет пять возможных сценариев демократического транзита. Они классифицируются в зависимости от жесткости общественных и внутриэлитных конфликтов:

1) Острота конфликтов делает неизбежной новую диктатуру.

2) Элитарные группы рассматривают демократию как временное решение.

3)Соревновательная олигархия имеет шанс трансформироваться в стабильное представительство, однако все конкурирующие элитарные группы стремятся к новой диктатуре.

4) Демократические институты могли бы стать действенными, но конфликтующие олигархические группы создают нежизнеспособные институты. Этот вариант, в определенной мере, актуализировался в новой России. «Модернизированная Советская власть» в 1992-1993 гг., суперпрезиденциализм, неоднократные попытки волевым решением создать партийную систему, поиск «наследников» или «преемников» при неспособности предложить массам несколько ответственных кандидатов на пост главы государства – вот далеко не полный перечень неудачных попыток создать новый институциональный дизайн. А неготовность общества, прошедшего пусть очень неудачную, левототалитарную, но все-таки модернизацию, к политическим переменам сильно преувеличена официальными идеологами и политтехнологами.

5) Демократические институты оказываются жизнеспособными.

Западные транзитологи описывают общие закономерности успешного перехода к демократии:

• Относительное согласие элит и, безусловно, общая готовность «верхов» играть по правилам;

• Плавность перехода, наличие, разумеется, относительного общественного консенсуса;

• Предельно ограниченное использование насилия реформаторами (распространенный в литературе пример – в постфранкистской Испании был подписан пакт Монклоа, названный по местечку, где подписывали, и прямо предусматривавший отказ от «охоты на ведьм», амнистию для чиновников и офицеров, служивших режиму Ф.Франко);

• Опережающее развитие политической конкуренции в верхах по отношению к реально проводящимся выборам и массовому в них участию;

• Наличие трех этапов, на каждом из которых решается свой круг задач.

Выделим три этапа, которые неизбежны при любом варианте успешного демократического транзита – 1) кризис и распад авторитаризма, 2) установление демократии, 3) консолидация демократии.

Кризис авторитарного режима, который может закончиться успешной консолидацией общества на основе демократических ценностей, должен носить комплексный характер. Если авторитарная диктатура разваливается вследствие лишь одного критического фактора (экономический кризис, смерть диктатора, предельная коррумпированность наиболее верных диктатору генералов и высокопоставленных чиновников), то весьма вероятен приход следующего «царственного людоеда». Подлинный распад авторитаризма, в том числе модернизационного, предполагает достижение обществом очевидного набора предпосылок успешного развития.

Западные исследователи, как мы уже не раз отмечали, стремятся выразить эти предпосылки набором точных цифр. Мы снова, не ставя под сомнение необходимость квантификации (от англ. quantity, количество, строгие количественные методы исследования), отметим, что цифры - очень лукавая вещь. Как реально оценить экономическое состояние той или иной слаборазвитой страны и уровень жизни в ней, если официальная статистика (а иными данными честный кабинетный ученый, не обслуживающий ту или иную «любоначальствующую» группу, оперировать не вправе) не способна дать объективную информацию? Ведь данные представлены статуправлением, входящим в официальную бюрократическую структуру С. Хуссейна, З. Гамсахурдиа, А. Лукашенко, С. Ниязова, А. Акаева, И.Каримова, М. Ахмади-Нежада и им подобных. Разумеется, каждый из этих живых или ушедших господ утверждает, ссылаясь на цифры, представленные подчиненными, что народ, «детки его родные», живет в достатке и довольстве.

Еще один многократно упомянутый и почти юмористический пример. В ХIХв. Западная Европа и Североамериканские штаты не достигли количественных параметров, которые считаются необходимым условием для начала модернизации. Ни уровень индустриализации, ни количество средних и образованных слоев не были там в тот период на «должном уровне».

Поэтому мы постараемся руководствоваться почти очевидным качественным, а не строго квантифицированным выводом: необходима целостная готовность общества к социально-политическим реформам. Экономика должна стать достаточно современной рыночной индустриальной или индустриально-аграрной, а несомненно сдерживающий любую инновационную и предпринимательскую инициативу режим – серьезным препятствием для дальнейшего технологического развития и экономического роста. Должен быть достигнут определенный уровень урбанизации, развития образования и средств массовой коммуникации.

В целом, выскажем крамольную антидемократическую мысль, - проблему модернизации решают не массы. Необходима (в скобках, заметим, не сложившаяся в нашей стране) готовность к новому стилю жизни элитарных и средних слоев. Но бедная и откровенно маргинализированная масса – и это еще одно условие успешного транзита – не должна мешать демократизации. А готовность низов поддержать авторитарный режим может определяться комплексом причин: социальная апатия, неграмотность, нежелание перейти к новому стилю жизни. И если «твердолобые» сторонники режима сумеют «через голову» более просвещенных чиновников и военных, интеллектуалов, представителей деловых кругов обратиться к массе за поддержкой, то сохранение авторитаризма весьма вероятно. В этой опоре диктатуры на чернь - смысл любого бонапартизма, характерного для многих авторитарных режимов (Отметим, что поиск массовой поддержки с помощью самой примитивной популистской антиолигархической и антизападной риторики характерен для активно дрейфующего в сторону правого инэгалитаризма нынешнего русского неоконсерватизма).

Должна сложиться подданническая политическая культура, массовые группы могут еще не знать и, скорее всего, не знают правила конвенционального политического участия. Но многочисленное образованное меньшинство должно, безусловно, признавать себя гражданами одной страны, пользоваться очевидно искаженной информацией из официальных СМК и - пусть в ограниченном объеме - обращаться к альтернативным информационным источникам (слухи, распространяемые оппозиционными к режиму полулегалными или нелегальными группами, подконтрольные таким группам зарубежные радио- и телестанции, интернет-серверы, полулегально распространяемые печатные издания и т.п.).

Образованные и средние слои должны составлять по очень условной оценке значительно более четверти населения. Но и здесь важнее качество – социальная опора модернизации должна сложиться в протогражданское общество, быть готовой к самоорганизации, активным конвенциональным действиям, например, мирному неповиновению режиму, вполне вероятному снижению жизненного уровня в результате общественного кризиса. Если «активная треть» населения на подобном уровне готова к реформам, то даже очень жестокие режимы, например Пиночет, тайваньская и южнокорейская диктатуры вынуждены были уходить. Внешнеполитическая ситуация должна не препятствовать демократической оппозиции решительно бороться с режимом. Если, по тем или иным причинам, США и Евросоюз поддерживают прозападную диктатуру, шансы оппозиционеров явно невелики.

Теоретики модерна и транзита уже более полувека спорят о наличии (отсутствии) ключевого звена для прозападного модерна. У. Мур и А.Экстайн предлагают начинать с индустриализации, К.Гриффин - с аграрной реформы, М.Леви – с западной помощи, Ш. Айзенштадт – с создания современной социальной структуры, У.Шрамм – с развития политической коммуникации, Б. Хиттингс – с урбанизации. Все эти исследователи адекватно указывают на различные необходимые условия модерна.

Второй этап предполагает несколько быстро идущих процессов преобразования внутри элиты. Сначала элита распадается на сторонников возврата к старому и реформаторов. Вверх берут последние. Они также быстро дифференцируются, пополняются представителями контрэлиты из числа интеллектуалов и средних слоев. Одним из каналов пополнения правящего слоя людьми и идеями становятся активно возникающие структуры гражданского общества – партии, профсоюзы, другие ассоциации, освобождающиеся от той или иной цензуры СМИ. Эмигрантская, нелегальная и полулегальная оппозиция становится открытой.

Считается, что первые относительно свободные выборы проводит режим. В ряде переходных обществ так и было. Первые выборы проходили с рядом отклонений от стандартной «четыреххвостой» формулы. Сохранившийся бюрократический аппарат контролирует процесс выдвижения кандидатов, выборы проходят по многоступенчатой схеме, в силу несформированности избирательной системы и отсутствия сложившихся партий не используется пропорциональное голосование.

На последнем – создании партий и формировании реальной политической конкуренции - стоит остановиться особо. Две стороны установления демократии – это создание достаточно стабильной системы конкурирующих партий и оформление институционального дизайна. В процессе подготовки и проведения первых свободных выборов начинает складываться система партий. Партии, оформленные элитарные группы, борющиеся за власть, «работают» одновременно, пусть и не слишком успешно, каналами представительства массовых интересов.

Установление работоспособного механизма взаимодействия исполнительной и законодательной власти, достижение подлинной независимости суда от сиюминутных желаний низов и верхов, а также политической коньюктуры – ключевые элементы создания модернизированного дизайна политических институтов. Несомненно, администрация в условиях продолжающихся параллельно с демократизацией экономических реформ должна обладать некоторой независимостью при принятии текущих решений. Но любые попытки ограничения деятельности парламента, независимых СМК, оппозиционных партий, отмены или произвольного переноса сроков выборов под предлогом обеспечения стабильного хода модернизационных процессов являются «царской дорогой» к разгулу бюрократически-авторитарной коррупции.

Считается, что стабильный институциональный дизайн складывается лишь в ходе следующего третьего этапа демократической модернизации, не слишком удачно названного консолидацией демократии. Консолидация демократии – процесс трансформации эпизодических и случайных демократических решений, характерных для периода перехода от авторитаризма к демократии к прочному усвоению демократических норм сотрудничества и честной политической конкуренции властью, элитой, гражданами, коллективами и организациями. Заимствованный термин, на наш взгляд, не очень точен, но он давно утвердился в специальной литературе (См., подробнее: Шмиттер Ф. Размышления о гражданском обществе и консолидации демократии / Филипп Шмиттер // Полис. - 1996, №5. – 16-26).

Там речь идет не об укреплении (консолидации) самой демократии – это задача еще второго этапа демократического транзита. Консолидация демократии предполагает утверждение норм гражданской политико-правовой культуры, добровольное и осознанное (безо всяких визгливых выкриков вроде «Раздавим гадину!» «совки поганые», «коммуняки», «красно-коричневые», которые «типа не понимают своего демократического и рыночного счастья» и т.п.) принятие обществом демократических ценностей свободы и ответственности.

Важнейший тезис упомянутой выше работы видного американского политического социолога-специалиста по транзитологии Филиппа Шмиттера – необходимость формирования в «транзитной стране» гражданского общества. Ф.Шмиттер адекватно отразил эмпирически почти очевидную логику. Полусвободные выборы проводит распадающийся авторитаризм, еще в условиях этого распада рождаются первые партии, профсоюзы, официально или полуофициально признанные группы влияния. Они еще не составляют гражданского общества. Зарождение («воскрешение») гражданского общества – не предпосылка, а первый итог ведущихся «сверху» демократических преобразований.

Очень точно подметил Ф.Шмиттер и противоречивую роль гражданского общества. Гражданское общество – это «хор групповых интересов». Шмиттер ссылается на американский опыт: лоббирующие группы давят на власть. Речь идет не только о богатых и влиятельных группах давления - аграрное, профсоюзное и т.п. лобби также требовательны и настойчивы. Но в любой относительно развитой политической культуре гражданское общество вносит в политику столь сложную и запутанную систему компромиссов, что «равноденствующая» не устраивает никого. Формирование гражданского общества без усилий «сверху» невозможно. А власть, как в развитом, так и в переходном обществах, объективно не заинтересована в такой влиятельной и независимой силе. И гражданское общество должно быть основано на адекватной сложившейся культуре, общей, поведенческой, политической.

В отечественной литературе эта мысль, разумеется, также звучит. Не используя термин «консолидация демократии», еще на заре отечественных преобразований (1993 г. – год жесткого конфликта Б. Ельцина и Верховного Совета (Съезда народных депутатов РФ) опубликовал журнальную работу видный московский историк и политолог И.М. Клямкин. Подчеркивая отсутствие даже слабого гражданского общества в новой России, Клямкин показывал, что в условиях несложившихся верхушечных групп, незавершенной рыночной модернизации, отсутствия развитых, реально независимых от власти, партий, общественных движений, местного самоуправления, сложно создать даже социально приемлемый модернизационный просвещенный авторитаризм, а не только сложившуюся демократию. (См.: Клямкин И.М. Какой авторитарный режим возможен сегодня в России? / И.М. Клямкин // Полис. - 1993, №5. – сс. 49-53).

Не считая это истиной в последней инстанции, все же отметим следующее. Успех консолидации не находится в жесткой зависимости от социально-экономических успехов режима. Разумеется, в более стабильном и сытом обществе демократические реформы будут идти с меньшим количеством конфликтов. Но этот вариант никому не гарантирован. Вспомним, что большинство транзитных стран – экономики «второго-третьего мира». Уровень зарплат и социальных выплат в этих обществах еще долго (как раз 20-30 лет, необходимых для перехода к демократии) будет не сопоставим с жизненными стандартами «золотого миллиарда».

И проблема часто упирается не в уровень жизни, а в нежелание не только низов, но и средних слоев выстраивать отношения с правящим классом. С утверждением, пусть даже так, как в новой России, современного стиля и образа жизни на значительные социальные группы распространяются те или иные возможности выбора. Экономическое поведение многих наших соотечественников весьма рационально: использование любых каналов дополнительного заработка, вторичная-третичная занятость, здравое выстраивание карьеры встречаются достаточно часто. Преодоленный на практике, но оставшийся в головах и создающий там форменную разруху, советский стереотип о государстве как институте, который способен решать все проблемы граждан, мешает теперь адекватно выстроить отношения и с политическими лидерами. На эту «разруху в головах» «удачно» «попали» дешевые находки официозных политтехнологов.

Западные исследователи, занимающиеся проблемами консолидации демократии, считают, что ее продолжительность может составлять три-четыре десятилетия. Вспомним классический библейский образ о том, что евреи из фараонова плена брели до земли обетованной сорок лет. Эта метафора читается почти однозначно: должны физически уйти люди, помнящие относительно сытую и спокойную жизнь в рабстве. И если второй этап транзита включает хотя бы два-три в срок и по закону проведенных выборных цикла, то консолидация общества на основе осознанного признания демократических ценностей потребует смены двух-трех поколений.

Многие страны, осуществляющие демократический транзит, «застряли» на втором этапе. Уже упоминавшийся видный специалист по транзитологии, американский исследователь немецкого происхождения Ф. Шмиттер, выделил несколько моделей так называемых «гибридных режимов». Вариантами этих режимов являются диктабланда (диктократия, опекаемая демократия) или демократура (ограниченная или управляемая демократия).

Опекаемая демократия предполагает существование ряда действующих демократических процедур при контроле со стороны сохраняющихся структур авторитарного режима. Опекаемая демократия означает существование институциональных недемократических процедур, что и составляет ее принципиальное отличие от ограниченной или управляемой демократии.

Последняя же соответствует формальным критериям «западнического» либерально-демократического представительства. В практике демократуры - использование многих авторитарных процедур. Ранний этап правления Ш. де Голля, путинская Россия – это, скорее всего, варианты демократуры, а не плебисцитарная (делегативная) демократия. Сомнительная харизма всенародно избранных лидеров не означает всеобщей их поддержки. И с реально существующей оппозицией, и с независимыми СМИ де Голль и, особенно, Путин борются не столько путем бонапартистской апелляции к народу, хотя она также имеет место, сколько путем использования административных и судебных ресурсов.

Еще в годы Первой мировой войны М. Вебер сформулировал модель плебисцитарной демократии. Ее логика – в избрании массами на всенародном голосовании (референдуме, плебисците) харизматического лидера, который, пользуясь мандатом народного доверия, сможет несколько ограничить произвол бюрократии. Известный современный латиноамериканский автор Г. О’Доннел сформулировал концепцию делегативной демократии. Если в условиях диктабланды легально сохраняются многие авторитарные административные процедуры, а при демократуре избранный глава государства де-факто не всегда соблюдает законы, то делегативная демократия предполагает институциолизацию авторитарных полномочий демократически избранного лидера-реформатора. Проблемы неустоявшегося институционального дизайна и неконсолидированной демократии при наличии авторитетного лидера-реформатора могут быть разрешены с помощью делегирования последнему больших полномочий. Современный российский президенциализм и у нас, и на Западе (А.П. Цыганков, Ч. Гати) иногда рассматривают как разновидность делегативной демократии.

Рассмотреть не саму общественную модернизацию, а демократический транзит в историческом аспекте предложил еще в начале 90-х гг. не раз упомянутый ведущий американский политолог С. Хантингтон (См.: Хантингтон С. Будущее демократического процесса: от экспансии к консолидации / С. Хантингтон // МЭМО. – 1995, № 6. – сс. 87-93; Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ в. / С. Хантингтон; пер.с англ. Л.Ю. Пантиной. – М.: РОССПЭН, 2003. – 363с.). С. Хантингтон положил в основу своей модели несколько предпосылок. Каждая из них может быть подвергнута сомнению. Но, если принять их как аксиомы, то модель логически корректна, а реальный противоречивый ход глобальных процессов политической модернизации и демократизации скорее подтверждает, чем опровергает, эвристическую ценность подобной модели.

Первое допущение профессора Хантингтона, которое он затем и сам поставил под сомнение, – безусловное признание единого глобального модернизационного процесса. Движение к демократии, поэтому, - процесс международный. И приход демократии в незападные общества, пусть в весьма конфликтных формах, реально идущий на практике процесс.

Второе предположение не столь однозначно верифицируется и является просто классической формально-логической или математической аксиомой – тезисом, принятым как ценность, без доказательств. Смысл аксиомы: демократия рассматривается не как инструмент, а как самостоятельная ценность. Стремление к независимости, индивидуализму, ответственности рассматривается (здесь исследователь - пленник своих англосаксонских корней), как антропологическая характеристика.

Третье предположение С. Хантингтона вполне взвешенно и адекватно – допускается многообразие не только моделей демократизации, но и вариантов самой демократии. Четвертый исходный тезис столь же идеологически выдержан: признается цикличность, нелинейность, демократических процессов.

Перечень самих трех волн демократизации различается в разных книгах. Характеристики демократических режимов будут соответствовать стандартным принципам именно западной демократии: широкое избирательное право по «четыреххвостке», разделение властей, наличие многопартийности, признание либеральной модели прав человека. И наша схема «трех волн» будет не строго «по Хантингтону».

Первая волна демократизации включает весь ХIХв. (у Хантингтона – 1820-е гг. -1922г.) А ее окончание – это реверсная (обратная) «волна» авторитарных переворотов в Европе и Азии, которая началась после Первой мировой войны (1923-1942гг.). Помимо общеизвестных примеров первого серьезного «отката» демократического транзита – Италия, Германия, Испания - упомянем установление правоавторитарных режимов в Турции (1921г.), Польше (1926г.), возрождение монархий в целом ряде центрально- и восточноевропейских стран.

Являясь по формально-институциональным критериям дуалистической монархией (кабинет нес определенную ответственность перед законодательным представительством), в правоавторитарный агрессивно-националистический режим превратилась в межвоенный период императорская Япония. Гражданская война в Китае, которая не прекращалась даже во время оккупации Японией в тридцатые годы значительной части его территории, велась между, забывшим революционно-демократическое и национально-освободительное прошлое своей партии Гоминдан, Чан Кайши и, изначально не помышлявшем ни о каких лево-демократических идеях, Мао Цзэдуном. В 1949г. Китай распался на эгалитарно-авторитарный материк и инэгалитарно-авторитарный Тайвань.

Общая логика большинства весьма разнообразных диктаторских режимов, пришедших между войнами, - правый авторитаризм (инэгалитаризм, защита интересов буржуа при популистской демагогии), национализм, агрессивность, отказ от любых попыток демократизации. И переход ко второй демократической волне (с 1945 г. до начала шестидесятых годов; по С.Хантингтону с 1943г. (свержение Б.Муссолини после высадке в Южной Италии англо-американцев) по 1962г.) связан с военным поражением этих режимов, которое обеспечила, прежде всего, победа нашей страны.

Три десятка миллионов наших соотечественников отдали жизни за демократию и свободу во всем мире. Можно лишь пожалеть несчастных стариков, выходящих на митинги под портретами своего «домашнего» диктатора, или молодых людей, вскидывающих руки перед портретами диктатора чужого. А от оценки политиканов, которые используют этих обманутых людей, придется воздержаться, поскольку для нее не хватает не только академической или парламентской, но и просто нормативной лексики.

Вторая волна, помимо утверждения демократии в результате военного краха правого авторитаризма, включала массовую деколонизацию «третьего мира» и установление во многих освободившихся странах тех или иных национально-демократических режимов. Противоречивость этого процесса несомненна: происходило «лобовое» заимствование обществами, нередко живущими еще при родовом строе, западных институциональных моделей. Западные социологи, нередко либерально настроенные, рекомендовали «в те поры» (сорок-пятдесят лет назад) развивающимся странам стандартные институциональные модели, а также рыночный экономический рост как предпосылку демократизации.

А западная политическая элита и топ-менеджмент транснациональных фирм вообще вели себя, как и сейчас, в н.ХХIв. предельно неадекватно. Разумеется, ряд стран «третьего мира» стремились привлечь, в том числе с использованием механизмов экономической помощи, к антисоветской геополитической игре. Но общая картина была примерно следующей: гуманитарные подачки вместо настоящей помощи; «ножницы цен», неэквивалентный обмен, неоколониальная эксплуатация, вместо серьезных инвестиционных проектов.

Практика подтолкнула изменения в теории: консервативные авторы стали доказывать неизбежность авторитарной модернизации, либералы пошли путем осторожного признания необходимости не навязывать западные институты. Пришлось признать и следующий почти очевидный факт: незападные общества могут использовать оригинальные модели представительства интересов и диалога различных общественных групп.

Практикующие западные политиканы в шестидесятые-семидесятые годы предпочитали поддерживать в слаборазвитых странах, не столько склонные к левому популизму национальные демократии, сколько провозглашавшие борьбу с советской, китайской или кубинской экспансией право-авторитарные режимы. Антидемократический реверс пришелся на эти годы (1963-1975) и включал распад демократии даже в некоторых европейских странах (Греция, Турция).

Начало третьей волны демократизации весьма условно датируется серединой семидесятых годов ушедшего века (1975 – 1990-е гг.) Ее несомненным истоком стал целый комплекс вполне понятных исторических причин, сложившихся еще в ходе второго «демократического реверса» шестидесятых годов.

Жизнь показала слабость и неэффективность военных, равно как и коррумпированных бюрократических или монархических, режимов в Африке, Азии, Латинской Америке. Были сделаны первые шаги к стабилизации на Ближнем Востоке. Не самым страшным для мира сценарием закончилась «война Судного дня» (1973 г.). Арабы не дошли до уничтожения Израиля, Израиль не применял оружие массового поражения. Более того, первый за всю послевоенную историю Израиля правый премьер-министр, бывший террорист М. Бегин, и наследник Г.А.Насера А.Садат подписали при корректном посредничестве США сепаратный мир между Израилем и Египтом в 1977 г.

Несомненно, наметилось некоторое потепление и в геополитическом противостоянии сверхдержав, вошедшее в историю как период «разрядки напряженности». Советский режим в рамках этого процесса сделал ряд шагов в сторону формального признания демократических ценностей. После смерти «Великого кормчего» в 1976 г. путем осторожных реформ и отказа от прямолинейного гегемонизма во внешней политике пошел народный Китай. Серьезными шагами, способствовавшими последующей «бархатной демократизации» Восточной Европы, стали Пражская весна 1968 г., неоднократные массовые выступления рабочих в Польше против «собственной рабочей» власти в семидесятые годы, закончившиеся формированием полулегально действовавших структур гражданского общества, антикоммунистических рабочих организаций.

Общему ходу «третьей волны демократизации» способствовали важные социально-экономические процессы в развитом мире. Беспрецедентный экономический рост в шестидесятые годы привел к распространению на низшие слои социальных гарантий. При этом цветные американцы и рабочие слои во Франции добивались признания элитарными группами своих социальных прав путем вполне приемлемых ненасильственных методов «прямой демократии», нередко, в ходе массовых выступлений протеста. В целом ряде западных буржуазных государств в шестидесятые утвердилась социальная рыночная экономика (ее не совсем точно иногда называют социализмом). И в этом есть заслуга советского режима. Наличие у низших слоев в странах-идеологических оппонентах стабильной занятости, многих социальных благ, почти бесплатного жилья заставило западные элиты и экономически привилегированные слои пойти по пути предоставления низам и низшим средним слоям аналогичных гарантий. Их уже не смогла отнять даже «новоправая» волна восьмидесятых.

Сама «третья волна демократизации» включает крах целого ряда европейских правых диктатур (Испания, Португалия, Греция, Турция) и режимов в странах «третьего мира», проводивших, чаще, на словах, изредка - на деле, правоавторитарную модернизацию сверху (Чили, Никарагуа, Гондурас, Филиппины, Перу, Южная Корея). К третьей волне относят и «бархатные революции» в Восточной Европе (конец 80-х гг. ХХв.), и распад советского режима. Все государства «постсоветского пространства» провели в начале 90-х гг. те или иные демократические или, во всяком случае, полусвободные выборы.

Современный отечественный комментатор И.Валлерстайна А.И. Фурсов отмечает: «В настоящее время доминирует тенденция распространения на всю полупериферию просистемных (т.е. принимающих логику капиталистической мир-системы – К.Г.) и стабильных парламентских режимов, которые были нормой для органичных членов ядра после Второй мировой войны. Эта тенденция – выражение общего кризиса правления с помощью насилия в зоне полупериферии, но именно выражение, а не решение его. Окончательный результат кризиса не ясен» (Фурсов А.И. Полупериферия современной мир-системы – источник разочарований и надежд. Реф.изл. / А.И. Фурсов // Фурсов А.И. Глобальные и региональные проблемы в работах Иммануила Валлерстайна. Реф.сб. / А.И. Фурсов; [отв.ред. – Л.Ф.Блохин]. – М.: ИНИОН РАН, 1998. – 246с.; сс. 69-96, с. 93). Фукуяма считает процесс демократизации необратимым, Хантингтон признает его волнообразный характер, а критически относящийся к западному научному и политическому истэблишменту Валлерстайн акцентирует внимание на конфликтности этого процесса. Признавая всю дискуссионность своей позиции, отметим, что начало третьего тысячелетия явно ознаменовано новым реверсом («откатом») демократии. Его важнейшая составляющая – очевидный успех неоконсервативной идеологии даже в тех развитых странах, где у власти умеренно-левые или либеральные круги.

Другая сторона нынешнего кризиса всемирного транзита – отказ даже от видимости уважения каких-либо конвенциональных правил в столкновениях «первого» и «третьего» миров. Выкрики на тему «Нет - глобализации!» вызывают горькую усмешку. Глобальный социум, в котором есть богатые и бедные страны, причем очевидно присутствует эксплуатация первыми вторых, - реальность. Протест слабых с использованием террора также несомненен. И неконвенциональный ответ, нередко прямо нарушающий нормы международного права, со стороны «первого мира», прежде всего, американских «новых правых», присутствует. Не претендуя на «истину в последней инстанции», выскажем почти очевидное соображение: элитарные круги «первого мира» волей истории поставлены во главе современных глобализационных и модернизационных процессов, но совершенно несостоятельны в этой роли.

Еще одна сторона явного отката демократии – противоречивый ход процессов демократизации на постсоветском пространстве. Возврат к явному авторитаризму в целом ряде постсоветских государств (Беларусь, Азербайджан, Центральная Азия) и утверждение весьма неэффективных вариантов демократуры в России, Украине, Армении, Грузии очевидны.

Модернизация России многими исследователями и практиками рассматривается как постмодерн а не модернити по западному образцу (например, упомянутые Козловский, Уткин, Федотова) – предполагается учет многообразных социальных интересов, уход от шокотерапии (В книге более последовательного сторонника реформ как осознанного принятия западного модерна В.П. Милецкого фактически одобряется шокотерапия). Наступление в России ХIХ, а не ХХIв. – худший сценарий и для всей мировой цивилизации. Предполагается не противопоставление равенства и свободы, а признание их самоценности, равноценности, взаимодополняемости.

Традиция, сложившаяся, преимущественно, в современной западной политико-социологической литературе, сформулировала «цель-образ-модель» «совремеменного цивилизованного государства» (открытая экономика, развитая социальная сфера, политическая демократия). Учет национальной социокультурной специфики не отменяет этот приемлемый идеальный тип. Многообразие вариантов и сложность, противоречивость, конфликтность пути к более стабильному и эффективному современному обществу также не ставится под сомнение.

Специфика отечественной модернизации рассматривается во многих работах. Кратко сошлемся на уже упомянутую выше монографию «Российская модернизация» проф. В.П. Милецкого. (См.: Милецкий В.П. Российская модернизация: предпосылки и перспективы эволюции социального государства / В.П. Милецкий. – СПб: СПбУ, 1997. – 240с.) Специфика отечественной модернизации: 1) явно идущая сверху, неорганическая, нередко - прямо навязанная; 2) запаздывающая, догоняющая, нередко остро необходимые модернизационные шаги проводятся под давлением обстоятельств с «пропущенным историческим дедлайном».

Выделим три периода отечественного модерна: 1) петербургский (р.XVII-XVIIIвв. – Великий Октябрь); 2) социалистический (советский период); 3) постсоциалистический (Новая Россия). Модернизация, несомненно, связана с социально-экономическими изменениями. Отсюда можно предположить, что три этапа соотносятся с тремя цивилизационными ступенями: патриархальность – индустриализм – постмодерн.

Начало российской модернизации связывают с деятельностью Ивана Грозного (при нем попытки реформ быстро сменились опричниной), Бориса Годунова, отца Петра Великого - Алексея Михайловича Тишайшего. Уже во втор.пол.XVI-XVIIвв. за границу для получения образования отправлялись отдельные молодые аристократы, в Московию приезжали работать иностранные мастера. Предельно жестко проведенная Петром I модернизация сверху сформировала «раскол» русской культуры. Рождается империя, сильное государство со своими геополитическими задачами. Для нее характерен современные, а не средневековые способы управления государством и организации общественной жизни, включающие необходимые (но не достаточные) для реформ бюрократию и военно-полицейский аппарат.

Делаются попытки трансформации последних в более развитые формы диалога власти и общественности (Екатерина Великая, АлександрIПавлович). Тридцатилетнее правление Николая Павловича характеризовалось не только косностью и рождением контрреформационной пропагандистской триады – «православие-самодержавие-народность». Проблема этой эпохи не в отсутствии стремления к реформам, а в избытке проектов преобразований. Весьма непоследовательные, но, несомненно, освободительные меры Александра II подготовили промышленный переворот при Александре III, а также политические, социальные и аграрные преобразования н.ХХв. Последние не смогли остановить социалистический переворот.

Социалистический модерн был не только царством тоталитаризма, геополитического разрастания империи и добытых избыточной кровью военных побед. Не благодаря, а вопреки беспрецедентному официальному насилию, сложились достаточно развитые культура и образование, относительно современная промышленная структура. Для массовых групп утвердились современные жизненные стили образования, работы, досуга, потребления. В превращенных формах существовали и многочисленные каналы общественной самодеятельности. В работе низовых партийных ячеек, Советов депутатов, профсоюзов принимали участие десятки тысяч людей. При несомненном процветании - особенно в застойный, явно финальный, период советского режима - бюрократического формализма группы качества, изобретательская и рационализаторская активность на производстве разрушали тоталитарный стереотип о «человеке – винтике». Жизнь все более утверждала нормы «прайвиси» и потребительства, с одной стороны, право людей на карьеру, самостоятельность, активность – с другой. Это «вырыло могилу» официозной идеологии и косной бюрократической власти.

Объективные предпосылки для буржуазно-индустриальных реформ сто лет назад были, для постиндустриального прорыва - ныне существуют. Имеется некоторый неидеальный, но заданный минимум образования и достатка в массовых группах, сложилась не высокоразвитая, но приемлемая для модерна структура экономики, трудовые и потребительские мотивации противоречивы и, нередко, прямо конфликтны, но, очевидно, не патриархальны.

Об отечественном модерне нередко говорят как о колебательном двухфазовом процессе. Этот тезис приемлем как рабочая гипотеза, а не «истина в последней инстанции». Этап практически вслух (или прямо в открытую) провозглашенных автаркии, «особого пути», «опоры на собственные силы» сменяется этапом завышенных ожиданий помощи со стороны развитого мира и переоценки собственных возможностей для быстрого в него вхождения.

Догоняющее развитие идет путем т.н. «квадратного колеса». Системный политико-экономический, социально-психологический («разруха в головах» по блестящей метафоре М.А.Булгакова) и социокультурный кризисы приводят к неизбежности реформ. Реформирование идет с большим опозданием. В силу этого первые результаты реформ очевидно негативны (это переворот квадрата, нестабильность фигуры, поставленной на угол). Отрицательные результаты реформ приводят к остановке движения - «квадрат лежит на боку». Углубление кризиса заставляет режим, вполне возможно, авторитарный, продолжить движение – квадрат с огромными трудностями снова «встает на угол».

Очевидные книжные рекомендации именно западных авторов упорно не принимаются во внимание прозападными реформаторами. А несоблюдение этих, кратко перечисленных ниже, весьма банальных рекомендаций рождает новые зигзаги отечественного модерна:

• Правовое, при соблюдении не идеальных, но признанных норм действующего законодательства, разрешение любых социальных конфликтов;

• Соблюдение равенства граждан перед законом;

• Неприятие любого экстремизма.

Необходимы три-четыре «базовых социальных консенсуса»:

• Единая оценка прошлого (в нашей культуре «непредсказуемого прошлого» весьма затруднительная);

• Соблюдение «правил игры»;

• Согласие о времени, в течение которого массовые и средние слои готовы терпеть почти неизбежное при жестких реформах снижение жизненных стандартов;

• Общее представление о целях реформирования.

Ряд отечественных общественных деятелей, обществоведов, публицистов уже прямо пишут о необходимости лишь двух базовых соглашений – соблюдение законодательства и общее представление хотя бы о среднесрочных перспективах.

Очевидна специфика отечественного модерна последних двадцати-двадцати пяти лет. Относительно высокий уровень социально-экономического развития (несомненно – не «золотой миллиард», но и не «третий мир») сочетался с косным посттоталитарным режимом. Предельная монополизация экономики сопровождалась отсутствием всякой рыночной инфраструктуры. Политический режим «эпохи застоя» иногда с долей юмора характеризуют как «перезрелый посттоталитаризм». Экономика все более превращалась в режим «бюрократического рынка или рынка согласований». Это рождало и распад социальной сферы - люмпенизацию и маргинализацию больших групп населения. Противоречивость общественных стереотипов была и остается весьма серьезной проблемой. Утопические социалистические и коммунистические установки, рентные устремления, патернализм сочетаются со стихийным желанием многих граждан перейти к конкурентному западному, а не самобытному, народоправству и столь же «чуждому» потребительству.

Началась либерализация в условиях «холодной войны». Затем сложились явно завышенные ожидания помощи со стороны Запада. Радикализация затронула элиту: в верхах родилась вера в «единоспасающую модель». Противостояние прозападной и относительно традицоналистской, левопатриотической, элит сопровождалось полным отсутствием стремления к компромиссу. Путь «шоковой терапии» породил криминализацию и анархию, спад производства, развал социальной сферы. Распад ряда государственных структур, снижение жизненного уровня явно способствовали разрушению реформаторских идеалов в глазах граждан.

При этом, идущие ныне реформы - при очевидных гигантских и, возможно, неоправданных социальных издержках - нельзя оценить только негативно. Люди и группы, отрицающие саму допустимость реформ, не обращают внимания на очевидные факты, характеризующие современное состояние нашего общества:

• Демократизация как сложившееся общественное стремление (при возможных и, вероятно, еще неоднократных авторитарных зигзагах);

• Современная (характерная для среднеразвитых, полупериферийных стран - явное меньшинство и недостаточное влияние образованных средних слоев) социальная структура – общество из патриархально-сословного или массово деклассированного стало современным классовым (при этом классы, очевидно, являются стратами-слоями, а не большими социальными группами, находящимися в жестком конфликте по поводу собственности);

• Формирование рыночной инфраструктуры (экономической, социальной, правовой);

• Изменение социально-психологических установок активного меньшинства населения и прямо идущее разрушение патерналистских установок у большинства;

• Зарождение ростков гражданского общества (примеры, на сегодня еще эксклюзивные, реального местного и общественного самоуправления, движений в защиту прав потребителей, автомобилистов, экологического протеста, противников точечной застройки, свободных профсоюзов, способных провести забастовку, наладить диалог с нанимателями и властями, существуют).

Полиформационное (конвергированное) постиндустриальное общество рассматривается как наиболее прогрессивное из «веера возможностей». Его своеобразный «базис» - социальная рыночная экономика, для перехода к которой необходимы:

• Выход из инвестиционной «мертвой петли»;

• Уменьшение влияния олигархического и откровенно криминального капитала;

• Формирование более современных средних слоев.

Взгляд на российскую модернизацию западных авторов изложен в не утратившей актуальность статье: Иноземцев В.Л. Западная социологическая теория / В.Л. Иноземцев // Свободная мысль. – 1998, №8. – сс.25-29. В.Л. Иноземцев подводит итоги «круглому столу» западных исследователей в редакции достаточно влиятельного журнала отечественных обществоведов «Свободная мысль». Участники – ведущие (даже признанные классиками) западные, прежде всего, американские социологи, политологи, экономисты, футурологи, специалисты по МО и глобалистике (Опубликован: Переосмысливая грядущее // Свободная мысль. – 1998, №8. – сс.4-23). Участники с указанием их работ:

Маршалл Голдман (1930 г.р.) «Упущенный шанс: почему экономическая реформа в России столь трудна» (1996);

Питер Фердинанд Дракер (Друкер) (1909 г.р.) «Посткапиталистическое общество» (1993);

Лестер Карл Туроу (1938 г.р.) «Лицом к лицу: будущая экономическая схватка между Японией, Европой и Америкой» (1992);

Фрэнсис Фукуяма (1952 г.р.) «Великий раскол» (1998);

Джон Кеннет Гэлбрейт (1908 г.р.) «Справедливое общество» (1996).

Основные тезисы ведущих участников:

Гэлбрейт критически относится к российской модели 1990-х гг.: «…сохраняются чрезмерные налоги, беспрецедентная бюрократия, всепроникающая мафия, хозяйственная активность остается низкой»; «мобильность общества, способность страны к реформам сохранятся на невысоком уровне».

Голдман отмечает необходимость внедрения современных технологий, создания инновационных компаний, сильного и стабильного правительства при безусловном создании системы соблюдения власти закона, осторожности реформаторов, усиления социальной защищенности.

Фукуяма отметил низкую степень доверия к правительству, столь же низкую степень доверия между людьми, высокий уровень коррупции, цинизм и верхов и низов общества, недостаток доверия стал фактором социокультурного порядка. Характеризуя экономический кризис в ЮВА, Фукуяма отметил, что «только демократия» может стать основой для подъема постиндустриальной экономики.