Глава xlvii.

 

Письмо Мазепы к Царю. Доверенность к нему Царская. Заготовления в городах Малороссийских. Монеты Ассирийские. Письма Царя к Мазепе. Ссорит Поляков с Государем. Письмо к Головкину. Ссорит Порту с Россиею. Возмущает Малороссию, Запорожцев и Донцов. Клевещет Царю на соотечественников и на Костю Гордеенка. Батурин — складочное место запасов и амуниции. Смерть Булавина. Участие Мазепы в бунте Булавинском. Приближение Шведов к Украине. Война с ними. Радость Мазепы о победах Царских, изъявленная в письмах его к Царю. Условия его с Карлом XII и с Лещинским. Доносы на него Царю. Он освобожден от всякого подозрения. Письмо Царское. Универсалы Мазепы. Болезнь его. Доктор Козоа. Бегство Быстрицкого. Улишин. Снова Мазепа оправдывается. Уменьшение Мазепиных сил. Жестокая болезнь Мазепы. Он при смерти. Его соборуют маслом. Он переходит за Десну. Выезжает к войску. Семеновка. Речь его к полкам. Почти все Козаки оставляют его. Свидание его с Карлом. Петр узнает об измене. Письма его на этот счет к своим приближенным. Царские грамоты и манифесты. Маркевич и Голицын. Приступ к Батурину. Взятие я гибель Батурина. Новгород-Северск. Худорбай. Добродетель Шереметева. Манифест Карла XII. Слух о безбожии Мазепы. Избрание Скоропадского. Лебедин. Проклятие Мазепы.

Приступим к развязке.

Оконча пытку и казнь своих врагов, Мазепа благодарил Государя за присылку их в войско. «Понуждаем я был милосердием христианским,— писал он к Царю,— доземным челобитьем вымолить им, моим лжеклеветникам и всенародным возмутителям, Ваше Царское милосердие, чтоб они от казни были спасены; но когда разсудил, что они осмелились о Вашем здравии и о чести Вашего Величества блядословить, я тогда отвергнул сострадательность».

На Мазепу подали донос — Государь поручил ему усмирение мятежа Булавинского; он бунтовал умы Запорожцев — Государь поручил ему наблюдение за их непостоянством; он колебал Малороссию— Государь просил его стараться о сохранении в ней спокойствия. Он был в тайных сношениях с Турками, Татарами, Лещинским и Шведами — Государь поручал ему выведывать их скрытные намерения. Учреждение почты чрез Молдавию в другие государства; отправление писем и разных посылок к Министрам своим при тамошних дворах; заготовление для войск фуража и провианта; укрепление мест — все это отдавал Петр на руки Мазепы; присылал военные планы на его одобрение; желал знать его мнения насчет политических обстоятельств, насчет предстоящей борьбы с Карлом. Писал к нему: «Обнадеживаю тебя, верного моего подданного, что Я, как прежде, так и ныне, за непоколебимую твою верность ко мне никогда никаким клеветам, которые дерзнули бы на тебя что-нибудь противное доносить, не имею веры».

Мазепа еще в прошлом году заготовил близ Киева Фураж на пятьдесят три тысячи лошадей, для провианта - пятьдесят девять тысяч пятьсот пудов ржи; устроил магазины в Чернигове и в других местах.

Но, зная, что мелочным удовольствием можно иногда больше угодить более привязать к себе, нежели пользою он не терял из вида ни малейшего случая пленять Петра искательностию, готовностию во всем тешить Его. Петр все вел к одной цели — к просвещению России, а с просвещением связано благоденствие. Дамские наряды и фейерверки; книгопечатание и флот; устройство государственных зданий и регулярное войско; цветы и сады; Сенат и Синод; балы, вечеринки, каналы и благоустройство частных имуществ — все это он тесно связал; он знал, что польза ведет к удовольствиям, и что нет без удовольствий пользы. Каждая вещь, ничтожная для взора других людей, заслуживала особенного его внимания. Это были волокна пеньки почти неприметные, из которых сплетен корабельный канат. Таков был Петр, и это знал Мазепа. Сегодня он дарил Ему тысячу лошадей, завтра находил, при разрытии Киевопечерской крепости монеты Ассирийские и отправлял их в дар Петру. И этот дар был приятнее первого; тот стоил чего-нибудь народу, этот — земля отдала. И Государь был в восторге от своего Гетмана.

«Господин Гетман, — писал он, — приезжайте к нам в Москву на совет военный; вы недолго будете здесь мешкать: вы скоро уедете отсюда, но вы мне необходимы».

Мазепа, стеная и доземно кланяясь, болея и сердцем и телом, готовил Петру удар, который, по счастью, был не меток; Украину прочил для Магнатов, Жидов и Иезуитов, за что народ разтерзал бы его; а себе добывал удельное независимое княжество, забыв, что время феодализма и система уделов были в восемнадцатом веке анахронизмом.

Магнаты требовали от Государя всех Заднепровских городов, взятых у Поляков и отданных Царю Алексею Хмельницким; на том только условии они соглашались признать Августа Королем. Государь приказал Мазепе вывесть оттуда козацкие гарнизоны. Гетман не только не спешил их вывесть, но отклонил Государя от этой уступки. Государь, однако ж, чтоб не огорчить вполне Поляков, велел Мазепе отдать им Белую Церковь с уездом. Пока пришло повеление, Гетман успел уже доказать Синявскому, что и Польше бесчестно будет согласиться на такое условие. Синявский написал весьма грубый ответ Государю — все остановилось. Между тем Мазепа начал уже перевозить богатства свои в Белую Церковь. Государь, имея на плечах заботы о делах внутренних, обеспокоенный настойчивостью Поляков опять приказал отдать им все города. Мазепа заблаговременно просил указа от Графа Головкина: как ему поступить с Ляхами, когда они приведут войско на западную Украину, и что ему делать, если они потребуют Канева, Черкасс, Чигирина?

«Вам известно, что, по вечному миру между Государем и Королем, граница западной Украины не показана. Ибо, начиная от того места, где выше Киева Ирпень в Днепр впадает, идучи Стугною до Триполья, от Триполя же степью на пять миль от Днепра до Стаек - все отмежовано на сторону России. А вниз Днепра нет никакого еще определения, и если та земля и города, на ней построенные, с селами пойдут Ляхам, то это разорит обывателей восточной Украины, в особенности Переяславльских, Лубенских и других побережных. Они на западном берегу Днепра имеют грунты, пасеки, угодья — не захотят их лишиться, и сами перейдут туда». А насчет Белой Церкви писал от 8-го Июня, что все Заднепровские Полковники негодуют за отдачу этого города Ляхам; говорят, что скорей погибнут, нежели отдадутся под иго Польское; если Белу Церковь Ляхи приобретут от Государя, то будут вырезаны Козаками, которые станут искать иного покровительства. Он доказывал, что отдача Белой Церкви прекратит сообщение с союзниками; говорил, что тамошний полк теперь находится на службе Царской; а жены и дети, ненавидя прежнее тиранство Магнатов и Республики, оставят домы и разбегутся из города; Поляки начнут снова мучить народ православный; вспыхнет мятеж на западе Днепра; отзовется на востоке, и тогда не миновать восстания всеобщего. Этими доводами отклонил Царя от отдачи Полякам Заднепрской Украины и удержал ее за собой.

Оставалось убедить Порту к войне с Россиею. Оп внушил Верховному Визирю и Каплан-Гирею, что, по властолюбию безпредельному, предприимчивости, жажде к завоеваниям и по личной храбрости, Петр, победив Карла, обратит оружие против правоверных; что мир, по которому отдан Ему Азов, войны не остановит; что и ныне для этой цели в России строят крепости и вооружают флот. Подкрепляя подарки уверения, обещая Татарам и Туркам — за освобождение Украины от тиранства Русского — платить великую дань, Мазепа понудил Султана к войне. Из Константинополя были разосланы тайные повеления войскам быть в готовности. Хан писал к Мазепе, что уже собрано для него пятьдесят тысяч татарского вспомогательного войска. Государь в то же время получил от него донесение и совет взять предосторожности против Порты, которая готовится разрушить с Россию мир. «Удивляюсь, — писал он к Головкину, — как Стольник Кантакузин, Посланник наш в Царьграде, Толстой и Господарь Молдаванский пишут, что Порта не делает никаких приготовлений к войне, когда в то же время я получил из Ясс от Згуры вернейшее известие, что Посол Турецкий заключил союз с Карлом и с Лещинским для поступательной войны против России. Я выговаривал Паше Силистрийскому за посольство врагам Государевым; он отвечал, что им не для чего ссориться с Польшею и Швециею; что они отнюдь не намерены разрушить мир с Россиею. В то же время пьяные Татары и Турки проговаривают близкий разрыв между Султаном и Царем».

Поселяя беспокойство в Государстве, ссоря Россию с соседними державами, он не упускал из виду Украины, употреблял всевозможные старания, чтоб восстановить Малороссиян, Запорожцев и Донцов против Петра; внушал в них ненависть, недоверие к правительству; угнетал их именем Царским; возбуждал на месть; уговаривал поднять оружие и отложиться.

Малороссияне его не любили, было за что ненавидеть. Не говоря о губительстве его над лучшими из Украинцев, он ставил народ против народа. Вот отрывок из его письма к Головкину: «Прошу Вашу милость, как любезного моего приятеля, донести Государю по любви ко мне, чтоб мне не впасть в страшный гнев Монарший. Указ Его Величества о устройстве Компании из городового товарищества не может быть исполнен за смятением непостоянного здешнего народа, который никогда в глупом своем разуме не утвердится и не рассудит, какой конец будет его злым начинаниям и мятежам; он думает о том только, как бы сделать по-своему. Я даже полагаю, что некоторым Полковникам весьма неприятен».

Тайными сношениями раздувал мятеж и уверял Петра, что народ взволнован подсылками от Шведов и Поляков. Не исполняя Царских указов, чтоб раздражить Государя, жаловался на невозможность их исполнять с тою точностию, с какою ему бы хотелось для пользы Государевой; жаловался на бунты; описывал с подробностию непослушание, ропот, друки, грабительства, убийства. Всю вину медленности походов своих слагал на неповиновение войска, на восстание Козаков противу Старшин, уверяя Государя, что принужден то останавливаться, то назад возвращаться. Предлагал различные способы утишить разгоряченные умы. Гордеенка, который был вполне его клеврет, описывал черными красками. «И я не могу их усмирить моими Козаками, — так заключал Мазепа свое донесение, — ибо ворон ворону глаз не выклюет».

Окруженный многими преданными людьми, но не любимый войском и посполитством, он хотел привлечь к себе Запорожцев. Эти ограбили греческих купцов - Порта требовала удовлетворения, ей было выдано из казны сто тысяч ефимков. Мазепа умолял Государя истребить Запорожье - притон бунта и гнездо смятений. Петр ограничился выговором, Мазепа стал уверять Запорожцев, что спасеньем обязаны ему, что он был их предстателем, что он за них ходатайствовал, наконец, что Государь хочет после войны с Шведами их истребить. Приверженцы его распространяли слух, что приедут Воеводы для уничтожения статей Переяславских Хмельницкого, для отнятия от Малороссиян преимуществ, для обращения Козаков в войско регулярное и для отдачи Украины Польше. Умы волновались. Царь знал об их волнении; но не знал причины, и полагал, что присутствие Мазепы в Украине необходимо; что ему невозможно отдалятся от Батурина, где уже собрана артиллерия, запасы хлебные и вооружение.

Трудно было Гетману скрыть печаль при известии, что Булавин убит. Ныне нет никакого в том сомнения, что Мазепа его поддерживал. Булавину помогали Запорожцы под Азовом; он был однажды на Запорожьи и тогда, по первому требованию Мазепы, Кость Гордеенко выдал бы его, но его отпустили. Переписка Булавина с Гордеенком и донесение Сотника Гадячского Гетману из Запорожья ясно доказывают, что Гордеенко держал сторону Булавина, а между тем этот Гордеенко во всем слепо угождал и повиновался Гетману. И в то же время Государь наградил Мазепу за участие в усмирении бунта Булавинского. Действительно, Козаки участвовали в походе против бунтовщика, их водили на Дон Полковники: Полтавский — Левенец и Компанейский — Кожуховский. Но Мазепа не был причастен к этому усмирению.

Шведы приблизились к нашим границам и под Головчиным разбили Шереметева. Карл пошел к Могилеву; несколько времени оставался в бездействии; поджидал Левенгаупта, который вел к нему шестнадцать тысяч войска и, не дождавшись, в Августе, оставил Днепр за собою. Русские отдвинулись к Мстиславлю; над Черной, у местечка Доброго Голицын разбил правый фланг Шведов и отступил. Король, казалось, шел к Смоленску; но быстро поворотя к Украине, переправился за Сожь; Шереметев погнался за ним; Государь пошел навстречу Левенгаупту. Под Лесным произошла битва, в которой 8 000 Шведов легло на месте, 1 100 взято было в плен; и которую Петр назвал «матерюь битвы Полтавской». Либекер хотел овладеть Петербургом, Апраксин его прогнал.

А между тем Мазепа заключил уже с Карлом договор.

Он обещал впустить Короля в полк Стародубский и сдать ему все тамошние крепости. Король обязался в них зимовать, чтобы Козакам Белгородским и Донским, недовольным Россиею, дать время сблизиться с Малороссийскими. Когда они сойдутся, Мазепа присоединит к своим войскам Орду Хана Калмыцкого Аюки; Карл пойдет в Москву; Украина станет продовольствовать Шведов.

То же было сказано и в договоре с Лещинским, которому обещал Гетман возвратить Смоленск и всю Малороссию; а Короли должны были сделать его владетельным Князем Полоцким и Витебским на правах Герцога Курляндского. Эти статьи были известны только Болгарскому Епископу, одному Польскому Сенатору - Графу Пиперу, Мазепе и обоим Королям. В то же время Гетман писал к Царю: «Я получил от Графа Головкина радостное известие, что сильный и крепкий в бранях Господь, в Тройце славимый, благословляя непобедимое Ваше оружие, благословил оное тройственною победою. Возрадовался сердцем и душею и, во знамение той радости, благоприветствую Вашему Величеству, желая верноподданным сердцем, дабы тот же Господь (…) не токмо тречисленными сими победами, но и на море, и на суше, и на всяком месте, про всякого врага, а наиболее против Шведа, оружие Ваше укреплял, благословляя благословлял, желания Ваши исполнял и до конца всю силу разрушил и сокрушил. При лицеземном поклонении Высокодержавную Вашу десницу лобцзаю».

Доносы на Гетмана возобновились — им не верил Царь; неизвестно верил ли Головкин, но показывал, что не верит и утешал Гетмана. Быстрицкий, управитель Мазепиной Шептаковской волости, получил письма на имя Гетмана от Коронного Маршала и от Литовского Стражника Тарла; они уговаривали Мазепу скорей соединиться. Мазепа отправил письма к Петру с жалобою, что эти подсылки его беспокоят. Головкин, именем Государя писал, чтоб Мазепа отвечал Тарлу, что заблагоразсудит, без всякого опасения. Старый Гетман радовался победам молодого Царя своего, Царь своеручно отозвался к нему;

«Господин Гетман! Неприятель идет вниз; и по тому, и по другому видам, он намерен идти на Украину, и потому предлагаем Вам: 1-е, чтоб вы, по своей верности, смотрели нет ли каких подсылок неприятельских в Малороссию; не раздают ли обольстительных листов, для чего, вероятно, неприятель завел в Данциге и типографию Словенскую; предостерегайте и пресекайте ему все к этому возможности; давайте Нам известие и совет. 2-е. Неприятель ускоряет поход и быстро приближается. Мы находим необходимостью, чтобы вы как можно поспешили с вашим войском в Киев; там вы оставьте гарнизон, условьтесь с Голицыным и выступите со всеми тяжестьми, которые были в Киеве, в удобное место за Днепр; а конницу с добрым Старшиною изготовьте в поход налегке. Когда неприятель станет приближаться к Великороссийским или Малороссийским границам, то Мы будем впереди с нашими; Ваша же конница будет бить неприятеля сзади, и должна разорять обозы его. Это сделает великую диверсию. Мы бы очень желали, чтоб вы сами были при этой коннице, но вы больны; Мы вас не уговариваем, а отдаем это на ваш суд; только немедленно решайтесь. То же предлагаем насчет осторожности в городах. Неприятель, когда ворвется, начнет рассылать универсалы о хлебе - надобно заранее предостеречь народ, чтоб их не слушали. Впрочем, ведите со Мною переписку почаще, чтоб нам обоим знать, где что делается».

Получив этот отзыв, Гетман почувствовал сильную хирагрическую и подагрическую боль. Сам не выступил с конницею, но разослал универсалы. В их устрашал народ скорым появлением сильных врагов; советовал зарывать в землю хлеб, деньги, церковное и частное имущества; велел петь молебны об изгнании врага России и православия; и, не смея открыто неповиноваться Государю, уверил народ, что Шведы - враги Украины. Ему казалось, что не трудно будет и разуверить; но вышло не так. Универсалы дошли до сведения Карла XII, он усомнился в Гетмане, замедлил вступлением в Украину. Эта медленность погубила и Гетмана, и Короля.

Государь, узнав о болезненных припадках Мазепы, прислал к нему медика Француза Петра Козоа. Гетман боялся лишних глаз и ушей, благодарил Государя за внимание и не принял медика. «Я докторами держу только Немцев, — писал он к Петру; я не знаю языков Французского и Итальянского, а Козоа не знает Немецкого, Русского и Латинского, и по этому он безполезен мне».

В это время было два случая таких, которые, казалось, должны были открыть истину, но Мазепа уцелел. Шептаковский управитель, которого мы уже назвали выше, Быстрицкий, родом Поляк, родня Гетману по своей жене, управляя восьмнадцать лет имением Гетманским, перебежал к Шведам.

Генерал Инфлант поймал Шведского шпиона Улишина, нашел у него письмо к Мазепе от Понятовского и отправил его вместе с подателем в главную квартиру. Там Понятовский просил, чтоб Мазепа выпустил из плену его брата Станислава, взятого Козаками. Улишина начали пытать у огня и на виселице. Повторяли пытку три раза; по показанию открылось, что при Мазепе служит двоюродный брат Улишина, Выговский; что это подало повод выбрать его в подсыльные; что ему велено было, известив Мазепу о приближении Шведов, просить и его приблизиться; а об этом обоюдном сближении Понятовский донесет Королям. Наконец Улишин выдал слова Понятовского, что есть надежда увидеть Мазепу и Козаков с Лещинским и Карлом заодно.

Головкин не понял или не захотел понять поступков Быстрицкого и Улишина; он просил Гетмана поймать первого и прислать в главную квартиру. Мазепа отвечал: «Быстрицкий приезжал ко мне; жаловался на неповиновение крестьян и неотдачу ими его пожитков; жил три недели в Батурине; выпросил приказ Скоропадскому, чтоб ему помог усмирить неповинующихся, и с этим приказом поехал в Стародуб; а как попался к Шведам — не знаю. И того не понимаю, с какою целью позволяют ему между ними свободно расхаживать. Жену его, если она в Батурине, возьму с детьми под караул, да и сына его, который при мне служит».

Насчет Улишина Головкин написал Мазепе, что посылает ему письмо резидента при Шведском Короле, Понятовского, который просит об освобождении брата своего; приложил и разыскные речи шпиона, сказанные из-под пытки; наконец, советуя предостерегать Малороссиян от обольщений, обещал и впредь уведомлять о подобных подсылках.

«Да постыдятся о сем нечестивии, — отвечал Мазепа. — Никакие прелести не могут меня никогда от Высокодержавной Его Величества руки отторгнуть и неподвижимой верности моей поколебать. На таковые же и тем подобные прелести имею я доброе око и всюду верных своих держу, коим повелел всякие письма прелестные и самих прельстителей ловить и ко мне присылать. Улишин сказывал, что брат его Выговский служит при мне, и солгал. При мне нет и не бывало никакого Выговского, да и о рати Понятовского я не слыхал, взят ли он в плен или нет, по крайней мере, Козаки его ко мне не приводили».

А Государь, между тем, приказал Меньшикову увидеться с Мазепою и утешить его в оскорблениях, наносимых от подсыльщиков.

Польские Историки признаются, что любимый и щедро обогащенный Царем Мазепа не мог иметь никаких причин к измене «столь милостивому для него» Монарху; но «как Поляк» не захотел быть подданным Петра. Теперь он уж начал готовится к приему Карла. Ромны и Гадячь были укреплены; Батурин поручен Сердюкам; арсенал, тяжелая артиллерия и аммуниция готовы для Шведов; магазейны полны пшеницы и ржи; собственные богатства Гетманские свезены в Белую Церковь и в монастырь Киевопечерский, укрепленный по воле Государя. Мазепа, откладывая поход за Десну, писал к Головкину, что боится нападения Шведов на Украину и медлит по случаю смертельной болезни своей. Все это не вполне, однако ж, привело его к цели - Малороссийское войско неожиданно уменьшилось - Синявский, приверженец Августа, потребовал десять тысяч Козаков. Уверяя Головкина, что Синявский пристал к Лещинскому, Мазепа туда послал только три тысячи с Белоцерковским и Киевским Полковниками. Три тысячи Переяславльцев и Нежинцев были в главной квартире Петра; три тысячи Гадячан пошли с Трощинским в Польшу; несколько тысяч находились при Шереметеве. Чтоб возвратить эти полки, Мазепа вздумал возмутить народ и известил Петра, что боится всенародного гнева за удаление Козаков из Украины пред вступлением врагов. Генеральный Писарь, которым в это время был уже Орлик, старался наиболее угодить в этом случае Гетману.

А между тем, посылая две тысячи червонных в дар Государю, «потому что Ему деньги нужны», он извещал о покупке земель в Великой России у трех своих соседей и испрашивал позволения заселить их собственными людьми. Так Мазепа стал Великороссийским помещиком. Какое же можно было иметь сомнение в его верности?

Уже Шведы были близ границ полка Стародубского; Государь Мазепе велел поспешать; Мазепа шел медленно, оправдывался малочисленностью войска; обращал внимание на небывалые мятежи Украинские. «Со всем тем, — писал к Государю,— я переправлюсь за Десну и буду поспешать сколько есть сил, чтоб с главным Вашим войском соединиться, если, впрочем, в этом походе душа моя не разлучится с телом от тяжкой болезни моей подагрической и хирагрической». Шереметев и Министры посоветовались насчет описанных Гетманом смятений и решились послать указ Киевскому Воеводе Голицыну, чтоб, оставя в Печерской крепости гарнизон, сам с остальными полками и ратниками разрядов Севского и Белгородского расположился внутри Украины; а к Мазепе написали, чтоб, отдав несколько полков козацких под начальство Голицыну, поспешил к Новгороду-Северскому в главную квартиру на военный совет».

Наказный Полковник Миргородский повел свой полк к Чернигову. Мазепа слег, и никогда еще по постигала его такая болезнь: слуги переворачивали его с боку на бок на кровати; Митрополит Киевский Иоасаф Кроковский, едучи через Борзну, письменно изъявил ему желание соборовать его маслом; не известно, соборовал ли, но письмо Митрополита было доставлено Государю:

«Поразили мне жалем несносным сердце слова, в Вашем листе изображенные, — писал он из Борзны к Головкину,— а именно тыи: если Ваше Сиятельство сам не изволишь идти к Новгородку-Северскому, то пошли от себя туда полк Стрелецкий. Чи, еще ж и Ваша Вельможность, истинный мой приятель и благодетель, крайней моей немощи не веришь? И чи я б то жалел себе, и не и шел сам к Новгородку, по верности моей к Царскому Величеству, если бы мне в том настоящая болезнь препятствий не чинила, в которой не только ехать, но и на лыжку сам собою подняться и перевернуться не могу, разве мене служащие, подняв, перевернут на другую сторону». Головкин начал оправдываться и доказывать, что писал с другими мыслями, отнюдь не предвидя несчастия огорчить своего благодетеля, уверял, доказывал, ссылался на свидетелей о горести, которая удручила всех, при известии на счет тяжкой Гетманской немощи.

Мазепа благодарил за приязнь и участие. «Токмо устрашивают мя псаломническия словеса: всякого брашна возгнушася душа их и приближася до врат смертных, понеже больше десяти день, як ничого не ем, ниже сплю, и Бог весть, если тыи псаломнические словеса не исполнятсл на мне. Разве молитвами нового Архиепастыря нашего, преосвященнейшего Архиепископа Митрополита Киевского Иосафа Кроковского, который, возвращаясь с Царствующего великого града Москвы, застал меня тут в болезни и отправил надо мною елеосвящение».

Это было писано Октября 21-го. Вдруг, испуганный недоверчивостью Карла XII присутствием Меньшикова, Мазепа выздоровел, двинулся с войском, перешел Десну стал лагерем между Новгородом-Северским и Стародубом у местечка Семеновки, а через пять дней, Октября 26-го, произнес к чинам и Козакам следующую речь:

«Мы стоим теперь, братия, при двух пропастях, готовых нас пожрать, еже мы не изберем пути для себя надежного их обойти. Воюющие между собою Монархи, приблизившие теперь театр войны к границам нашим, столь ожесточены один на другого, что подвластные им народы терпят уже и еще претерпят, бездну зол неизмеримую; и мы между ими есть точка или цель всего злосчастия и претыкания. И потому побежденный из них и падший разрушит с собою и державу свою, и приведет ее в ничтожество. Жребий держав сих предопределен судьбою, решится в нашем отечестве, в глазах наших; и нам, видевши грозу сию, собравшуюся над главами нашими, как не помыслить и не подумать о самих себе? Суждение, чуждое всех пристрастий и душевредных поползновений, есть таково: когда Король Шведский, всегда победоносный и коего вся Европа трепещет, победит Царя Российского и разрушит Царство, то мы неминуемо будем причислены к Польше и преданы в рабство Полякам по воле победителя и в волю его творения и любимца Короля Лещинского. И уже тут нет и не будет места договорам о наших правах и преимуществах; да и прежние на то договоры и трактаты сами собой уничтожатся, ибо мы, натурально, будем сочтены завоеванными, следственно будем рабы неключимые, и судьба наша последняя будет горше первой, которую испытали предки наши от Поляков с толикою горестию, что и самое воспоминание об ней в ужас приводит. А ежели допустить Царя Российского победителем, то уже грозящие бедствия изготовлены нам от самого Царя сего. И кто же тут не признает, что тиран, обругавший столь позорно особу, представляющую нацию, почитает, конечно, членов ее скотом несмысленным и собственным пометом? Да и действительно таковыми их почитает, когда посланного к нему депутата народного Войнаровского — с жалобами о наглостях и озлоблениях, чинимых народу безпрестанно от войск Московских, и с прошением подтверждения народных договорных статей, при отдаче Хмельницким заключенных, коих еще он и не подтвердил, а должен по тем же договорам подтвердить; он принял сего депутата пощечиною и тюрьмою, отправить хотел на шибеницу, от которой сей спасся одним побегом. И так останется нам из видимых зол, нас обышедших избрать меньшее, чтобы потомство наше, повергнутое в рабство нашею неключимостию, жалобами и проклятиями, нас не обременило (…) Я оного не имею и иметь, конечно, не могу; следовательно безпричастен есмь в интересах наследия, и ничего не ищу, кроме благоденствия всему народу, который почтил меня настоящим достоинством и с ним вверил мне судьбу свою. Окаянен был бы я и крайне безсовестен, когда бы воздал вам злое за благое и предал вас за свои интересы. Но время открыть вам, что я избрал для народа сего и самих вас. Долголетнее искусство мое в делах политических и в знании интересов народных открыло мне глаза о нынешнем положении дел министерских, и сколько они приближены стали к нашему отечеству. Первым искусством почитается в таковых случаях тайна, не проницаемая ни от кого до самого события. Я ее вверил одному себе, и она меня пред вами извиняет собственною своею важностию. Виделся я с обоими воюющими Королями - Шведским и Польским - и все искусство употребил пред ними, чтоб убедить первого о покровительстве и пощаде нашего отечества от воинских поисков и раззорений в будущее на нее нашествие; а в разсуждении Великороссии, нам единоверной и единоплеменной, испросил для того нейтралитет. То есть, не должны мы воевать ни с Шведами, ни с Поляками, ни с Великороссиянами, а должны, собравшись с силами в приличных местах защищать собственное отечество свое, отражая того, кто нападет на него войною; о чем немедленно мы должны объявить Государю; а Бояре его, не заряженные еще Немеччиною и помнящие невинно пролитую кровь их родственников, обо всем том известны и со мною согласны. Для всех же воюющих войск выставлять мы повинны за плату провиант и фураж, число возможное без собственного оскудения нашего; а при будущем общем мире всех воюющих держав, положено поставить страну нашу в то состояние, в каком она была прежде владения Польского при своих природных Князьях и при всех прежних правах и преимуществах, вольную нацию значущих. Споручительствовать за то взялись первейшие в Европии нации: Франция и Германия; и сия последняя сильным образом настаивала о таковом положении нашем еще во дни Гетмана Зиновия Хмельницкого при Императоре ее Фердинанде III; но не сбылось оно по междоусобию и необдуманности предков наших. Договоры наши о вышесказанном заключены мною с Королем Шведским письменным актом, подписанным с обеих сторон и объявленным в означенные державы. И мы теперь почитать должны Шведов своими приятелями, союзниками и благодетелями, как бы от Бога ниспосланными для освобождения нас от рабства и презрения, для восстановления, в первую степень, свободы и самодержавства. Ибо известно, что прежде были мы то, что теперь Московцы; правительство, первенство и самое название Руси от нас к ним перешли; но мы теперь у них как притча во языцех. Договоры сии с Швециею не суть новые и первые еще с нею, но суть подтвердительные или возобновительные прежних договоров и союзов, предками нашими с Королями Шведскими заключенных. Ибо известно, что дед и отец нынешнего Короля Шведского имели важные услуги от войск наших в войне их с Ливонцами, Германцами и Даниею; гарантировали страну нашу и часто за нее вступались против Поляков, потому и от Гетмана Хмельницкого, за соединением уже с Россиею, послан был сильный корпус козацкий, при Наказном Гетмане Адамовиче в помощь Королю Шведскому и содействовал ему при взятии обеих столиц Польских — Варшавы и Кракова. И так нынешние договоры наши со Швециею суть только продолжение прежних, во всех народах употребительных. Да что за народ, когда о своей пользе не радит и видимой опасности не упреждает? Такой народ неключимостию своею уподобляется поистине безчувственным тварям, от всех народов презираемым».

Такова была речь Гетмана, сбереженная нас Архиепископом Конисским, не имеющая ни достоинства коварных писем к Петру и к его Мииистрам, ни прелести универсала Белоцерковского — речь, исполненная лжи и дерзости.

Когда Хмельницкий читал речь к народу при начале восстания на Поляков; и когда он издал свой знаменитый универсал — тогда прямодушно, не скрывая перед народом истины, не льстя, но, как герой, говорил он с Украиною. Когда предложил он Малороссиянам поступить в покровительство Царя Алексея и поп Гурский шутовским уподоблением отклонил народ от этого покровительства, Хмельницкий не прекословил народу, его избравшему. Он знал, что, не будучи Гетманом «Божиею милостию», обязан он повиноваться общей воле войска, шляхетства и посполитства. Он признавал высшую силу над собою — власть народа.

Здесь все было наизворот. Кто дал право Мазепе, не спрося воли войска и народа, привести полки под пули Шведские и здесь, ввиду штыков, объявять, что он отлагается от России?

Горсть храбрых Козаков не могла вступить в борьбу с многочисленными врагами; поставленная под огонь, она, волею или неволею, должна была согласиться с Гетманом; в противном случае ему не трудно было употребить меры насильственные.

Мы уже не говорим о том, что он и на Гетманство вступил не по народному призванию, а по интригам Софии и Голицына, с помощию неблагодарности, козней и клеветы. Тварь Голицына, подкупитель Шафирова и Головкина, лицемер перед Петром, ханжа перед Богом, развратитель невинности, завистник Палия, губитель Самуйловича, убийца Искры и Кочубея, ныне он стал предателем Украины и лжецом пред отчизною.

Я дал заметить читателям поступок его с войском, приведенным под Шведские выстрелы; теперь разсмотрим его речь.

Он говорит о победоносности Карла тогда, когда Лифляндия уже завоевана Петром; когда битвы при Напе и у Лесной уже увенчали победами Русских. Грозит, что Карл, победив Петра, отдаст Полякам Украину, а сам же им отдаст ее за удельное Княжество Полоцкое и Витебское. Жалуется, что Петр карает народ по произволению, когда никто из Малороссиян не был казнен иначе, как по воле Гетманской и по клеветам его. Говорит, что Петр не подтвердил прав народных, когда он без его просьбы давно уже их подтвердил. Уверяет, что «скрыл под завесою непроницаемою» свои намерения тогда, когда Кочубей и Искра были судимы за донос; когда вся Малороссия знала его мысли; когда он только доверчивости и благородству Петр обязан был в том, что его не подозревали в посягательстве на жизнь Царскую; когда от улики его избавили рабы, изменившие Петру, Судьи подкупленные - Шафиров и Головкин. Он говорит о нейтралитете, а нейтралитет не существовал - Украина должна была по условиям с Карлом продовольствовать Шведов. Он говорит о поручительстве Франции и Германии, с которыми не видим мы, чтоб он был в сношениях. Короче, вся эта речь, лишенная силы и краткости, есть сбор коварства и лжи. И потому-то она не подействовала на войско. «По выслушании оной, — говорит Летопись, — иные заключили яко ко благу есть? Другие яко ко вреду… А чтобы отстать от Царя и царства Христианского (…) о том и слышать не хотели. И, наконец, собравшись все чины и Козаки по своим полкам, поднялись одного утра до рассвета из лагеря своего, оставив Гетмана с двумя полками Компанейскими и Старшин Генеральных со многими чиновниками, к полкам не принадлежащими, кои как бы были под стражею Компанейцев. Намерение сих чинов и Козаков состояло в том, чтоб соединиться им с войсками Великороссийскими и донесть Государю о произходившем с Гетманом; что они в замыслах его не участвуют и весьма оным противятся».

Мазепа привел Карлу от четырех до пяти тысяч Козаков — только полторы тысячи с ним согласились. До 29-го Октября продолжались переговоры о свидании его с Королем; в это время он заставил Старшин присягнуть в верности; а 29-го явился к Королю с Генеральными: Обозным, Судьей, Писарем, Асаулами и несколькими Полковниками. Перед ним несли бунчук и булаву. Он произнес речь на латинском языке, просил Короля принять Козаков под защиту и благодарил Бога за решимость Короля освободить Украину от ига Московского. Поцеловав руку Короля, он сел, страдая подагрою. Король стоял и продолжал разговаривать. Ум и искусство речей его были пленительны; до полудня толковали они при Графе Пипере о важных делах и потом, при знатнейших Козаках, о делах посторонних. Мазепа, Карл и Старшина Генеральная обедали за одним столом; за двумя другими обедали урядники; простых Козаков угощали Пипер и Рейншильд. После стола Король ушел в свою комнату. Гетман принес туда бунчук, показал его Королю, положил к его ногам и уехал к себе на квартиру. Когда он сел на коня, заиграли на трубах и его свита проводила его до места. Так описывает очевидец произшествия, Адлерфельд.

Вечером 27-го числа Меньшиков уведомил Петра о поступке Гетмана; Государь узнал о нем в Погребках. Его Министры получили немедленно от него самого все сведения; Манифесты и прокламации загремели по Украине.

«Хотя противно совести моей, чтоб на добрые от вас вести отвечать вам не добрыми, но необходимость меня заставляет, — писал Государь к Апраксину, — объявить, что учинил новой Иуда Мазепа. Двадцать один год был верным Мне, ныне, при гробе, стал он изменником и предателем своего народа. Однако ж Бог правосуден, который таким злодеям никогда не допускает исполнить намерения. Он перебежал к Шведам, сказав Старшине и Козакам, которых только две тысячи, что мой указ идти за Десну; таким образом, завел их за Десну, пришел к Шведам, стал фрунтом к бою. Когда же Шведы подошли, он, обратясь к Козакам объявил им, что не для битвы, а под протекцию их привел; тогда Шведы окружили Козаков и взяли их под честной караул. Здешний народ, услышав о том, жалуется и неописанно против него злобствует; тем более, что жизнь его, как мы слышим, была безбожническая. И так надеюсь на Бога, что зло падет более на него, нежели на того, кому он его готовил, чему пособит и кровь Самуйловича…»

Подобное этому письму получил и Князь Василий Владимирович Долгорукий.

А между тем, Украина читала грамоту, писанную от 28-го; в ней Петр объявлял народу, что Гетман Мазепа, забыв страх Божий и крестное целование, перебежал к Королю Шведскому; постановил в договоре с Лещинским отдать народ под власть Польскую и церкви православные в Унию; а потому, чтоб немедленно вся Старшина съезжалась в Глухов для избрания, по правам своим, вольными голосами, нового Гетмана. « При сем же объявляем, — заключил Государь свой Манифест, — известно Нам учинилось, что бывший Гетман хитростию аренды и многие другие поборы наложил на народ Малороссийский, будто на плату войску, а в самом деле для своего обогащения. Эти тягости повелеваем Мы ныне сложить с народа Малороссийского». Описывая подробности предательства с тем же повелением насчет съезда на Раду в Глухов и насчет избрания нового Гетмана, Государь издал Грамоты: одну - на Кош, Костю Гордеенку; другую - Старшинам и посполитству города Почепа. Меньшикову приказано было взять Батурин.

Петр не был медлителен. Ноября 2-го из Глуховского Воронежа писал он к Григорию Федоровичу Долгорукову, что Батурин приступом взят, что Аридрих и Чечель приведены живы «и сказывают, что и Войнаровский тут». От 7-го уведомляет уже Князя Василия Владимировича Долгорукого, Толстого и Апраксина об избрании в Гетманы Ивана Ильича Скоропадского.

Разскажем подробности этих произшествий со слов летописей.

В Батурин, как мы видели, свезены были снаряды, артиллерия, фураж и провиант. Город был укреплен и был бы укреплен еще сильнее, если б всегда, когда Мазепа принимался за это дело, Царские полномочные не отклоняли его, уверяя, что государь силен оборонить город и без укреплений. Полковник Чечель и Прусский уроженец, Асаул Кенигсек, были над гарнизоном и в городе начальниками. Они поджидали Шведов; Меньшиков убеждал их к сдаче. Они объявили, что станут защищаться. Маркевич и Голицын поехали для переговоров и чуть не были убиты Сердюками. Начался приступ. Осаждающие несколько раз были отбиваемы от городских валов. Рвы наполнились трупами; битва продолжалась повсеместная. Темная ночь развела врагов; Меньшиков отступил от города и перешел за Семь для похода обратного. Но в городе были многие не согласны с Мазепою, в том числе и Полковник Прилуцкий, Нос. Хотя он был под надзором Сердюков, однако ж, нашел средство одного из Старшин своих, Соломаху, послать к Меньшикову. Соломаха сказал Князю, что должно напасть на город пред разсветом в том месте, где закованный Полковник будет на пушке сидеть, и где Козаки, преданные Петру, лягут на валы ниц. Сердюки, отбившиеся накануне, праздновали всю ночь победу свою, перепились и переснули. На рассвете Меньшиков был уже в городе. Сердюки были частью вырезаны, частью связаны в одну толпу веревками. Мстя за вчерашнее, Меньшиков поручил палачам казнить их разнообразными казнями; войско, везде и всегда готовое к грабежу, рассеялось по домам обывательским, и, не разбирая невинных от виновных, истребило мирных граждан, не пощадило ни жен, ни детей. «Самая обыкновенная смерть была живых четвертовать, колесовать и на кол сажать; а дальше выдуманы были новые роды мучений, самое воображение в ужас приводящие», - так объясняется наш летописец. Кончилось тем, что весь город, все публичные здания, храмы, присутственные места, архивы, арсеналы, магазины были зажжены со всех сторон; тела избиенных были брошены по площадям и по улицам; спеша отступлением, Меньшиков покинул их для псов и для птиц — «и не бе погребаяй». Обремененный безчисленными богатствами, сокровищами народными и городскими, взяв в Батурине триста пятнадцать пушек, полководец выступил из развалин. Везде на пути он обращал селы в пустыни, и «Малороссия долго курилась после пожиравшего ее пламени». Петр не мог ускромить свои войска; он даже не знал о происходящем. А народ уверен был, что то постигла его кара Божия за продажу нехристям молока и мяса по середам и по пятницам…

Мазепа приготовил Новгород-Северский к приему Карла XII. Город был сильно укреплен; в замке были богатые магазейны. Там стояли один Сердюцкий полк и две сотни Регистровых: Новгородская и Топальская под командою Сотника Лукьяна Жоравки. Регистровые всегда ненавидели Сердюков. Царь приближался; уж он стоял над Десной, в Погребках, в доме Козака Малчича. Жоравка, согласясь с Новгородским протопопом Лисовским и с козацкими Старшинами, послал к Государю Хоружего Худорбая с известием, что может сдать город, если будут присланы войска с Луговой стороны ночью. Государь отправил значительный отряд, Жоравка провел его и вступил в Водные ворота, что между Кляштором и замком. Сердюки были истреблены, город занят. Посетив город через двадцать четыре часа и поместясь в доме Жоравки, Государь, на страх другим предал суду несколько десятков граждан за прием Сердюков. Но Шереметев отвратил от них гибель, и вот слова его к Царю:

«Когда, зная более Мазепу, чем сей народ знал его, Ваше Величество могли в нем обмануться, делая ему доверенность почти неограниченную, то как же в нем не обмануться было народу удаленному от всех дел политических и министерских. Притом же Мазепа был верховный их глава, не отдававший им отчета в своем поведении».

Всегда готовый слушать истину и приверженный к добру, Петр внял боярской речи. Сотник Жоравка пожалован Полковником Стародубским, а протопоп Лисовский - Сотником Новогородским. И новый Сотник «по воскресеньям служил в церкви, в епатрахиле; а в будни заседал в Сотенном правлении, при сабле, с бородой, судя и благословляя тяжущихся». Случай мелочный, но народ, видя Протоиерея Сотником, говорил: то за верность Царю! И дивился величию и власти Государя. Все это сильно действовало на умы тогдашние.

Карл XII строго запретил войскам своим не только грабеж, насилие, но даже требования безденежные. Шведы проходили селения, как путешественники. Они не говорили: «Я солдат Короля, я служу Королю — куры и гуси, молодцы и красавицы, все мое по воле Короля и по приказу капитанскому.» Это слова летописи. Каждый Швед волею или неволею произносил по-русски: мы - ваши, а вы - наши. Но народ был предан Петру; устрашенный католичеством Поляков и бусурманством Шведов, он истреблял их везде, где мог, и представлял Боярам пленников сперва за рубли, потом - за чарку водки и за привет: «Спасибо хахлёнок!»

Карл издал манифест:

«Преследуя злобного врага моего, воздвигнувшего на Швецию войну со всех сторон без всяких причин, а по одной только злобе и по тщеславию, я пришел в землю козацкую, не ради завоевания ее или корысти, но единственно для восстановления прав их и свобод, за которые и предки мои, Короли Шведские, против Польши всегда вступались и к тому обязаны были важными их заслугами козацкими и союзными с ними договорами и трактатами. Ибо мне известно, по соседним слухам и протесту Гетмана Мазепы, что Царь Московский, бывши враг непримиримый всех народов на свете, жадничая покорять и своему игу (*), повергши и сих Козаков в свое рабство, презирая, отнимая и кассуя все их права и свободы, договорами и трактатами утвержденные; забыв притом и бесстыдно презрев самую благодарность, всеми народами за святость чтимую, которою одолжена сим Козакам и сему народу Русскому сия Московия, доведенная междоусобиями и самозванцами до ничтожества и почти до небытия, но сим народом удержана и усилена. Ибо известно всему свету, что народ Русский, с свои Козаками, быв сначала народ самостоятельный, от самого себя зависевший, под правлением Князей своих соединился с Литвою и Польшею, для сопротивления против Татар, их разорявших; но после, за насилие и неистовство Поляков, освободившись от них собственною своею силою храбростию, соединился с Московиею добровольно, по единому единоверству, и сделал ее такою, какова она теперь есть. Но от нее попираем, озлобляем ныне бесстыдно и бессовестно. И так я обещаю и пред целым светом торжественно клянусь моею честию Королевскою по низложении неприятеля моего восстановить землю Козацкую или Русскую в первобытное ее состояние самостоятельно, ни от кого в свете не зависящее, о чем с Гетманом Мазепою письменными актами обязался и утвердил, а гарантировали наши условия первые в свете державы».

Это ясно, что Мазепа говорил устами Королевскими, но в то же время раздавалось в Украине слово Петра и участь Мазепы была решена. Вдруг, к его неудачам, пронесся слух, что он ругается над образами, вместе с Шведами топчет чудотворный образ Богородицы в селе Дегтяревке; что этот образ испускает жалобный стон, а он, стоя на нем, отрекается от православия и присягает на веру Шведскую. Начали спорить иные, что это случилось с иконою Каплуновскою, другие - что с Балыкинскою; никто не спорил только о том, было ли это или не было.

(*) И это слова человека, который прислал в свой Сенат сапог вместо Сенатора; который порвал платье Визирю шпорою, и об ком? О том, кто известно за чем, странствовал по Европе; кто говорил: «Жаль мне брата моего Карла, но я ему не Дарий!»

Между тем Рада собралась в Глухове. Ноября 3-го прибыл туда с Белозерским Драгунским полком Ближний Стольник, Наместник Ростовский, Князь Григорий Федорович Долгорукий; потом явились Полковники: Стародубский - Иван Ильич Скоропадский, Черниговский - Павел Леонтьевич Полуботок, Переяславльский - Степан Томара и Наказный Нежинский - Лукян Яковлевич Жураковский. 6-го Ноября приехал в Глухов сам Государь и велел приступить к избранию. Литургия совершалась в Троицком Соборе; молебен пели в присутствии Полковников, Старшин и Козаков. Потом Долгорукий произнес к народу речь на площади; Посольского приказа Дьяк Михайло Родостанов стал на стол и прочитал Государеву грамоту, подтверждающую права народные. «А Мы, Великий Государь, — так сказано было в Манифесте, данном Ноября 1-го из обоза при Десне, — Мы обещаем вам верным нашим подданным: Гетману, Полковникам, Асаулам, Сотникам, Генеральной и Полковой Старшине и всему войску все вольности, права и привилегии, которые вы имели за отца Нашего, свято, ненарушимо и цело содержать». Грамота, прочитанная Родостановым, была следствием Манифеста.

Тогда, по древним обычаям, приступили к избранию. Государь сказал о Полуботке, что он слишком хитер и может сравниться с Мазепою. Зная Царские слова, чины и народ назвали Ивана Ильича Скоропадского. Скоропадский отказывался и советывал Полуботка; несколько голосов назвали последнего; но принуждены были уступить большинству тех, которые вторично провозгласили Скоропадского. По обычаю, этот назвал себя «недостойным уряда»; по тому же обычаю избиратели трижды провозглашали его достойным; Долгорукий подал ему клейноды и поехал в дом Меньшикова; новый Гетман был предоставлен Царю. От Долгорукого было прислано к Скоропадскому: бочка рейнского вина, пять бочек меду, десять пива; Гетман дал обед, и пальба из орудий весь день не умолкала.

Данило Апостол, Иван Сулима, Дмитрий Горленко, Иван Максимович, Михайло ЛомиковСкий, Гамалея, Кандыба, Бутович и Антонович явились к Государю с изъявлением верности. Жители Новагорода-Севердкого, Миргородские, Прилуцкие, Варвинские, Сребрянские, Лубенские, Лохвицкие прислали письменное уверение в послушании и подданстве.

Но такой переворот не мог быть без несчастий - Меньшиков был действующим лицом в гибели многих верных Украинцев.

Подозреваемые в усердии к Мазепе, все не явившиеся на Глуховскую Раду были истребованы в Лебедин — пытка и казнь была их участью. Вот описание произшествия, заимствованное от слова до слова у Архиепископа Конисскаго:

«Казнь сия была обыкновенная Меньшикова ремесла: колесовать, на кол сажать; а самая легчайшая, почитавшаяся за игрушку, вешать и головы рубить. Вины их изыскивались от признания их самих, и тому надежным средством служило препохвальное тогда таинство — пытка, которой догмат и поныне известен из сей пословицы Русской: кнут не янгел, души не вынет, а правду скажет; и которая производима была со всею аккуратностию и по указанию Соборного Уложения, сиречь: степенями и по порядку — батожьем, кнутом и шиною, то есть разженным железом, водимым с тихостию и медленностию по телам человеческим, которые от того кипели, сваривались и воздымались. Прошедший одно испытание, поступал во второе; а кто всех их не выдержал, таковый почитался, за верное, виновным и был веден на казнь. Пострадало, таким образом, не превозмогших пытки до девятисот человек. Число сие, быть может, увеличено, но, судя по кладбищу, отлученному от Христианского и известному под названием «Гетманцев», должно заключать, что зарыто их здесь очень не мало. И, ежели в человечестве славится тот великодушием, кто презирает ужасы и опасности, то уже нет для тех и титулов, кои были орудиями и участниками Лебединских зверских лютостей, ужасающих самое воображение человеческое. Остается теперь размыслить и посудить, что, если, по словам Самого Спасителя, в Евангелии описанным, которые суть непреложны и не мимо идут, ежели всякая кровь, проливаемая на земле, взыщется от рода сего, то какое взыскание предлежит за кровь народа Русского, пролитую от крови Гетмана Наливайка, и пролитую потоками за то единственно, что он искал лучшей жизни в собственной земле своей и имел о том замыслы, «всему человечеству свойственные».

Кровь эта взыскана была не на поколении Меньшикова, но на нем самом. Слова Спасителя непреложны и не мимо идут. Человек составлен из двух начал —из тела и души. Скорби его бывают телесные и душевные. И Бог знает, какие нестерпимые. По крайней мере, последние - продолжительнее. И что ужаснее могло быть, как Светлейшему Князю Римской Империи, Князю Ижорскому, нареченному тестю Императора, всемогущему Меньшикову лишиться силы, богатства, быть изгнанником, видеть жену ослепшую от слез, рыть для нее собственными руками могилу в Сибирских тундрах; увидеть одну дочь свою ключницей, другую - прачкою, себя – плотником; и окончить жизнь под шестьдесят третьим градусом северной широты, на пустынных берегах Сосьвы? Бог знает, кто страдал более, страдальцы ли Лебединские, мученики одного дня, или Березовский ссыльный, скорбными годами искупивший свое Лебединское злодеяние. Но кровь за кровь была взыскана!

Ноября 6-го прибыл в Глухов Черниговский Архиепископ Максимович и привел к присяге Полковников, Старшин и Козаков. 11-го приехали туда же Епископ Переяславльский Захарий Корнилович и Киевский Митрополит Иосафат Кроковский. На другой день Государь со свитою был у обедни в соборе Троицком. И в тот же день в Москве, в Успенском соборе и во всей России загремела над старым Гетманом анафема.

По этому случаю везде собиралось первейшее духовенство. Митрополит Стефан Рязанский и Муромский, окруженный Митрополитами: Крутицким, Суздальским, Нижегородским; Архиепископами: Коломенским и Тверским, прочитал гражданам Москвы всю повесть измены; «Мы, собранныи во имя Господа Иисуса Христа, — так заключил он эту речь, — и имеющие, подобно Святым Апостолам, от Самого Бога власть вязати и решити, аще кого свяжем на земли, связан будет и на небеси, возгласим: изменник Мазепа за клятвопреступление и за измену к Великому Государю буди анафема!»

То же совершалось и в Глухове. Вот слова летописей:

«По окончании кратких торжеств выбора и утверждения Гетманского открылось там же в Глухове новое явление, дотоле в Малороссии не былое, явление страшное, названое «сопутницею Мазепе во ад». Многочисленное духовенство Малороссийское и ближайшее к границам Великороссийское, нарочито собранное в Глухов под начальством и инспекторством известнаго Феофана Прокоповича, составило из себя, Ноября 9-го, собор, и положило предать Мазепу проклятию».

Чучела Мазепы висела до того времени на виселице во всех орденах и в полном Гетманском облачении; палач стянул ее и на веревке втащил в Собор. На площадях казнили, действительно, чучела и других единомышленников Мазепы, взятых в Батурине. В Соборе читали чучеле приговор. Меньшиков и Головкин разодрали жалованные Мазепе грамоты, сорвали с чучелы Андреевский орден, кинули ее палачу и велели топтать зрителям.

Духовенство и клирики в черном облачении со свечами из черного воску читали над нею псалмы, и, провозглашая проклятие, обращали на нее горящие свечи; каждый раз клирики повторяли проклятие и стряхивали нагоревший воск. Феофан жезлом Архиепископским ударив ее в грудь, возопил: «Анафема!» И палач потащил ее по площадям и по улицам к виселице.

За палачом шли клирики и пели стих церковный: «Днесь Иуда оставляет Учителя».

А под виселицею чучелу сожгли.