Глава II. Поэтическая философия чинарей: проблема времени

В этой главе мы рассмотрим подробнее, что представляет собой понятие «время» у чинарей, как, насколько и в каком отношении оно определяет их мировоззрение, с какими другими концептами связано и/или обусловлено, чем отличаются друг от друга взгляды каждого из чинарей на время.

Мысль чинарей движется аналитическим путем в поле, узловыми элементами которого являются «время», «смерть», «Бог»; так обозначил наиболее интересные для него темы Введенский, и темы эти являются важнейшими для всех чинарей.

В целом можно утверждать, что чинари редуцируют «физическое» представление о времени, отказывают ему в необходимости существования, сводят к колебаниям между бытием и ничто. Время для чинарей перестает быть телесным, предметным, поддающимся оценке и измерению и предстает как «развоплощенная» категория. Но из редукции представления о реальности «физического времени» выводится не тотальная безвременность и не чистый поток сознания, а другой образ времени, который можно охарактеризовать как равную мгновению вечность. Сразу отметим особенность этого образа: он не сводится к моменту «теперь» как началу времени, а, наоборот, выводится из настоящего как некоторое «вдруг».

Этот момент «вдруг» представляет собой не просто границу между прошлым и будущим и между именуемым и именем; в первом случае он представляет собой событие (всегда либо уже совершившееся, либо которое вот-вот совершится), а во втором – осуществляет парадоксальную коммуникацию, объединяя в «странном» знаке-иероглифе серию вещей и серию имен. Скачок из хронологии – системы отсчета, неподлинность которой хорошо осознавали чинари – означает переход от мира замкнутых и качественно определенных тел и производимых ими шумов к миру становления, постоянной перегруппировки мельчайших качеств, не принадлежащих индивидуальности, но определяющих ее. Другими словами, это переход – или возврат – к языку.

В чём значимость для нашего анализа исследования времени в понимании чинарей?

Язык, к которому ведет «скачок» из времени линейного, измеримого и подручного во время соприсутствия, коммуникации, размыкания границ индивидуальности, – этот язык сам начинает говорить, и говорение тождественно самому событию. Это переход к выразимому и выражаемому миру, и более того – к миру, который высказывает свой собственный смысл, не испытывая искажений индивидуальной точки зрения. Событие и смысл тождественны (об этом пишут и Ж.-Л. Нанси, и Ж. Делёз, и Друскин), но само событие отлично и от тел, в которых воплощается, и от предложений, призванных его высказать. С другой стороны, выражающий событие парадоксальный знак-иероглиф координирует имя, объект, на который оно указывает, и наделяет индивидуальностью самого говорящего. Вечное становление, форма пустого «нефизического» времени события, таким образом, делает возможным язык как систему чистых и данных «одновременно» различий, и только исходя из выразительных возможностей языковой системы возможно производство речи – включение знаковых отношений и манифестация индивидуальности. Такая речь уже не будет препятствовать выражению события, но за счет того, что сама она – как и тот, кто ее производит – становится фрагментарной, допускает абсурд, логические парадоксы, равную возможность появления значащих элементов и элементов, значения лишенных. Поскольку предметом нашего интереса является «поэтическая философия» чинарей, т.е. способы организации высказывания сообщества и их предпосылки, а выражение коммунитарного опыта невозможно без задействования фундаментальных возможностей языка – переход в зону которых возможен только через адаптацию поэта к особому образу времени, – то представления чинарей о времени играют в анализе первостепенную роль.

Вполне закономерным оказывается совершаемый чинарями переход от образа распадающегося времени к темам смерти и ужаса, который здесь шире страха смерти, поскольку вписывается он у чинарей уже в рамки эстетики. Лежащее в основе их коммунитарного мировоззрения представление о неконцентрированности жизни и недостижимости предельного основания существования и притягивает, и ужасает каждого из членов группы: притягивает, потому что раскрывает индивидуальность навстречу другому в коммуникации, в свободе «я»; вызывает ужас, потому что свобода «я» оборачивается свободой от «я», потерей индивидуальности и личного сознания. Принципиальность и особенность позиции чинарей состоит в том, что ужас деиндивидуализации для них притягателен, они продлевают данные состояния с целью их исследования. Эта двойственность присуща мышлению чинарей в полной мере, но стремление к «безличности» и безындивидуальности характеризуется в целом как положительная в контексте сообщества чинарей; более того, именно неличное сознание, так сказать частичное и дополняемое другими частичными до целостности, в которой части не теряются – т.е. сознание множества – является характеристикой «сборища друзей, оставленных судьбою».

Поскольку автономная индивидуальность обречена на гибель, как альтернативу можно предложить процесс индивидуации (в терминах Ж. Делёза) – актуализации в соответствии с неким ритмом всегда нового набора качеств (сингулярных точек, являющих собой по-настоящему утопические идеальные качества). Но индивидуация дает лишь эффект «мерцания» и не сообщает актуализированным качествам реального и непреходящего присутствия в определенных границах; иными словами, любое актуализированное качество не является проявлением некоторой врожденной возможности индивида, будучи всегда лишь его атрибутом и маркером события, которое случается всегда с кем-либо. Индивидуация и деиндивидуация встраиваются в хронологическое время и сообщают ему ритм – колебание между бытием и ничто, и поэтому само время предстает раздробленным. Ритм такого времени задается постоянной сменой моментов «теперь», а паузы должны соответствовать разрывам, промежуткам в потоке «теперь»: поток времени дробится.

Но здесь возникает вопрос: что представляют собой эти паузы и чем они отличаются от «теперь», иными словами – каков образ времени для чинарей?