6.2.4. Основная свобода

6.2.4.1. Свобода выбора или воли предполагает, что человек изначально свободен [freigegeben] по самой своей сущности, что ему открыто свободное пространство: в некоей основной свободе, которая, как условие, предлежит всякой явно исполненной свободе воления и поступков, а также основополагающе определяет совокупное действие и поведение человека.

Уже всякое вопрошание, тем более вопрошание о собственной сущности, показывает, что мы не связаны непосредственным, а, зная-незная, выходим за его пределы. Тем самым положено, что мы изначально и своеобразно отделены от всякий раз фактически данного – высвобождены [freigegeben] в собственную свободу. Этим мы противостоим действительности совершенно не так, как всякое иное существо. Человек не "связан средой" как животное, а специфически "свободен от среды" и потому "открыт миру" (Scheler 1928), точнее, "открыт бытию". Он не связан некоей определенной, структурно ограниченной среде, на которую реагирует инстинктивно-спонтанно, специфически фиксированным способом. Человек уже биологически не специализирован, не связан ни видом, ни определенными условиями среды, ни определенным поведением в среде. Он сущностно открыт и гибок, способен к приспосабливанию и развитию и, таким образом, своеобразно "не готов". Он обязан сам определять свое поведение, сам оформлять свою среду. Только человек имеет историю, только он сам – свободно – обязан духовно и культурно разворачивать в ней свою сущность.

"Специфическая неспециализированность" человека не делает его "ущербным существом" (Гелен); это поспешный натуралистический вывод. Скорее, негативность содействует максимальной позитивности, биологическая неспециализированность человека есть в то же время наивысшая специализация для собственно человеческих, культурно-духовных достижений. Рассматривать это как чистую компенсацию биологической ущербности – недоразумение, недооценка сущности человека и его особого положения в мире.

6.2.4.2. И все-таки это показывает, что человек живет не в непосредственности, а в опосредствовании, которое он сам должен производить. Если Гегель говорит, что духовный субъект "имеет опосредствование не вне себя, а есть оно само" (PhdG, WW G1 2, 34), то "опосредствование непосредственности" может пониматься как структурный закон человеческого существования (ср. Плесснер). Человек обязан опосредствовать непосредственно данное собственным познаванием и пониманием, собственным поведением и оформлением трансформировать его в свой "мир", он обязан опосредствовать самого себя в другом, уже в вещной среде, тем более в человеческом окружающем мире, чтобы путем этого опосредствования – в своем мире – прийти к опосредствованной непосредственности самого себя, к самопониманию и саморазворачиванию.

Эта сущностная конституция человека, благодаря которой он высвобожден из непосредственности для опосредствования непосредственности, означает свободу в смысле изначально-сущностной основной свободы человека.

6.2.4.3. В основной свободе мы достигаем условия возможности совокупно-человеческого отношения как с теоретической (когнитивной), так и с практической (активной) точки зрения. Она выступает уже условием вопрошания, в котором я отделяю себя от предданного, "вопрошаю о его предпосылках". Но так как это рациональное (или интеллектуальное) событие, свобода оказывается условием возможности мышления и высказывания вообще. Это возможно лишь благодаря тому, что мы отказываемся от сугубо единичного, выделяем из непосредственно, здесь и теперь данной вещи существенную сущность [Sosein], которую схватываем в понятии и выражаем в слове. Духовно опосредствующий шаг от единичного ко всеобщему есть условие всего мышления и всякого высказывания. Номинализм любого толка и прежде и ныне есть философская наивность. В противном случае мы не могли бы образовывать всеобщие понятия и высказывать [их] в словах. Мы не могли бы, соглашаясь с Кантом, превысить единичность и случайность опыта, достичь понимания всеобщей и необходимой значимости. Это предполагает основную свободу как изначальное высвобождение для опосредствования непосредственности.

Более того, если я все еще вопрошаю, если сверх того, что мне является, я хочу знать, что и как оно само "есть", то это потому, что оно значимо для всех разумных, способных к истине существ и утверждается перед всем сущим в своей безусловной значимости бытия (ср. 2.3.3 и сл.). Для этого я обязан принять участие в предмете, позволить ему быть самим собой, признавать его таким, каков он есть, и считаться с ним. Это акт свободы. Когда Хайдеггер говорит: "Сущность истины есть свобода" (WdG 15ff.), – то это, будучи правильно понято, составляет важное уразумение: свобода есть условие познания, подчиненного требованию истины. Истина осуществляется лишь благодаря "допущению-бытия сущего" и "пусканию-себя на сущее", некоему свершению из состояния свободы.

6.2.4.4. То, что истина связана со свободой, весьма существенно, так как основная свобода сверх познания того, что есть и что значимо (и тем самым познание уже обусловлено ею), обязана "опосредствовать" себя к явному исполнению свободы выбора, т.е. свободы решения идействования. Познание всегда и сущностно имеет некий опосредствующий смысл, никогда не выступая последней самоценностью. Познание и знание, в том числе научное исследование, выполняют хотя и некую необходимую, однако сверх себя указывающую, проясняющую и ориентирующую функцию – выявлять ценности и возможные смысловые направленности, на которые мы обязаны свободно решаться (ср. 4.3.2); лишь тогда познание может обусловливать предметно- и бытийно-правильные свободные решения.

Лишь в силу этого свобода становится возможной как отчетливое самостоятельное решение. Но точно так же, как я обязан исполнять себя в другом, ибо самосознание невозможно без предметного сознания, так же не исполняется свободное самоопределение без предметного ценностного решения. Здесь одновременно осуществляется свободное решение собственного исполнения бытия и ценности. Это, тем не менее, предполагает основную свободу человеческой сущности.

6.2.4.5. Основная свобода, однако, имеет еще более глубокое основание в сущности конечного исполнения духа. Пока что мы обнаружили основную свободу исходя из эмпирического заключения о человеческом поведении. И все же она проистекает из сущностной структуры духовного акта. Самоисполнение конечного духа на свое другое сущностно свободно. Оно происходит в открытом горизонте бытия и потому в простирании на бытие в целом, но как конечное исполнение оно может актуально достигать всякий раз лишь определенно конечного сущего. Из актуальной конечности и виртуальной бесконечности следует, что конечный дух обязан определять сам себя к исполнению всякий раз определенного предмета.

6.2.4.5.1. Это касается не только воления и поступков, но также вопрошания и знания. Уже здесь духовный субъект определяется к исполнению данного, а не иного сущего; уже это исходит из состояния свободы. Акт воления и соответствующих поступков уж тем более есть свободное решение, направленное на исполнение этой определенной ценности. Теоретическое и практическое отношения согласуются в свободе духа.

Это коренится в основной свободе, которая оказывается единством истока знания и воления. Мы обнаружили их двойственность из исполнения меня самого в моем другом, следовательно, из единства субъекта и объекта, которое полагается либо в субъекте (знание), либо в объекте (воление) (ср. 4.3.6). Тем самым оба способа исполнения различаются, но, тем не менее, они сущностно отнесены друг к другу и взаимно обусловлены. Все знание определено как исполнение акта благодаря волению; все воление определено как духовный, следовательно сознательный, акт благодаря знанию. Воление, которое входит в знание, делает его исполнением акта – "exercitium intellectus". И знание, которое входит в воление, делает последнее (субъективно) сознательным, себя-знающим актом и дает ему (объективно) содержательное определение – "specificatio voluntatis". Одно обусловлено и определено посредством другого.

6.2.4.5.2. Это возможно только потому, что оба способа исполнения в истоке суть одно: как самоисполнение духа, которое есть знание-себя и воление-себя в одном. Но поскольку оно, как исполнение конечного духа, необходимо есть исполнение в другом, то по отношению к этому другому оно сущностно свободно. В полагании акта единство истока знания и воления предполагается как условие его возможности – однако в направлении на другое: как исполнение его самого в его другом. В этом состоит основная свобода духа, которая еще предлежит двойственности знания и воления. Но так как этим различие субъекта и объекта не упраздняется, а остается предположенным, то из их отношения конституируется различие знания и воления, предполагающее, однако, в качестве условия единство их истока точно так же, как оно различается в знании и волении. Двойственность знания и воления проистекает из исполнения единства "при-себебытия" и "при-другом-бытия", а также – в самоисполнении – из знания-себя и воления-себя.

6.2.4.5.3. Отсюда вытекает, что в основе совокупного духовно-человеческого самобытия и самостановления сущностно лежит свобода. Все происходит из свободы. Все, что мы познаем и знаем, к чему мы устремляемся, что мы волеем и делаем, предполагает основную свободу человека. Свобода есть сущностный элемент духа: бытие духа есть свобода. Но конечный дух человека есть дух в теле, дух в материи, "дух в мире" (Ранер). Его духовная сущность, однако, определена благодаря свободе. С древнейших времен (Аристотель) сущность человека определяется как "animal rationale", наделенное разумом живое существо; это правильное понимание. Но так как в основе всякого "ratio" (рассудка или разума) лежит свобода, было бы точнее понимать человека как "animal liberum", не только как разумное существо, но и как свободное существо, изначально высвобожденное, которое из состояния свободы обязано опосредствовать непосредственность, лишь благодаря этому человек может разумно мыслить и говорить, свободно оформлять свое существование, образовывать сообщество, быть обязанным решаться на поступки и отвечать за них.