Аполлоновская, фаустовская» магическая душа

...Только когда мы освободимся от обмана античной корки, прикрывающей в эпоху императоров юный Восток подобными архаизирующими и эклектическими пережитками внутренне давно умершего художественного производства; когда мы во всем, что относится к древнехристианскому искусству, и что действительно жизненно в позднеримском искусстве, угадаем начало арабского стиля;... только тогда до сих пор непонятый, как нечто единое, феномен арабского искусства, охватывающего все первое тысячелетие нашего летоисчисления, приобретает определенный облик...

Историю души в этот ранний период рассказывает базилика, восточный тип церкви, начиная с ее еще до сих пор загадочного происхождения от позднеэллинистических форм вплоть до ее за­вершения в центральной купольной постройке Св. Софии. Она с самого начала —ив этом и выражается магическое мирочувство-вание — задумана как внутреннее пространство. Античный храм до конца оставался телом. Однако невозможно до конца понять это раннеарабское искусство, если считать его, как это принято в настоящее время, исключительно за раннехристианское и опре­делить сферу его проявления границами христианской общины... Раннехристианское-позднеантичное искусство показывает такое же орнаментальное и формальное смешение унаследованного чужого и только что родившегося собственного... В первом случае смешива­ются эллинистические элементы с раннемагическими, во втором — мавританско-византийские с фаустовскими. Чтобы разделить оба слоя, исследователь должен изучить с точки зрения чувства формы линию за линией, орнамент за орнаментом. В каждом архитраве, каждом фризе, каждой капители наблюдается тайная борьба между преднамеренными старыми и непроизвольными, но победонос­ными новыми формами. Повсюду приводит в смущенье это взаимное проникновение позднеэллинистического и раннеарабс-кого чувства формы: в портретных бюстах Рима, где часто одна

277

лишь выработка волос свидетельствует о новых формах, в акантовых завитках нередко одного и того же фриза, где рядом работали резец и развертка, в саркофагах II столетия, где перекрещиваются примитивное настроение в духе Джотто и Пизано и некий поздний городской натурализм, который заставляет помнить о Давиде и Карстенсе, и в таких постройках, как, например, построенный сирийцем Пантеон — пра-мечеть! — базилика Максенция и форум Трояна, рядом с очень по-античному понятными частями терм и императорских форумов, хотя бы форума Нервы.

И все же арабская душевная стихия не осуществила своего полного расцвета, подобно юному дереву, которому служит помехой и которое заглушает его в росте опрокинутый ствол первобытного леса. Здесь нет светлой эпохи, почувствованной и пережитой как таковая, подобно той, когда одновременно с крестовыми походами деревянные перекрытия церквей превратились в крестовые своды, и идея бесконечного пространства была осуществлена и закончена внутренним обликом соборов. Политическое создание Диоклетиана — первого халифа — не достигло своей красоты благодаря тому обсто­ятельству, что ему пришлось считаться с наличием целой массы городских римских приемов управления, низведших его творение на степень простой реформы устаревших условий. Но все же, благодаря ему, рождается на свет идея арабского государства. Только на основании его замысла, а также политического типа тогда только что увидевшего свет сассанидского царства можно почувствовать тот идеал, который должен бы был получить развитие...

Исключительно этим объясняется та стремительность, с которой освобожденная и выпущенная на свободу исламом арабская куль­тура ринулась на все земли, которые уже в течение столетий внутренне принадлежали к ней, признак души, чувствующей, что ей некогда терять время, и со страхом замечающей первые признаки старости, прежде чем ей удалось пережить юность. Это освобож­дение магического человечества не имеет себе ничего подобного. В 634 году завоевана, хочется сказать освобождена Сирия, в 635 году — Дамаск, в 637 — Ктезифон. В 641 г. арабы достигают Египта и Индии, в 647 г.—Карфагена, 676 г.—Самарканда, 710 г.— Испании; в 732 г. они стоят перед Парижем. В стремительности немногих годов здесь концентрируется вся совокупность накоплен­ной страстности, запоздалого творчества, задержавшейся деятель­ности, которыми другие культуры, медленно развиваясь, могли бы наполнить историю целых столетий...

Не подлежит сомнению: все культуры, за исключением египет­ской и, может быть, китайской, находились под опекой более древних культур; чуждые элементы встречаются в каждом из этих миров форм. Фаустовская душа готики, ведомая благодаря арабс-

278

кому происхождению христианства в направлении его богобоязнен­ности, восприняла богатую сокровищницу позднеарабского искус­ства. Узор арабесок, несомненно, южного, хотелось бы сказать арабского готического стиля, опутывает фасады соборов Бургундии и Прованса, господствует магией камня в языке страсбургского Мюнстера и ведет скрытую борьбу повсюду в статуях и порталах, рисунках тканей, резьбе, металлических изделиях, а также в значительной степени в кудрявых фигурах схоластического мыш­ления в одном из высочайших западных символов, в сказании о святом Граале, с северным пра-чувством готики викингов, господ­ствующей во внутренности Магдебургского собора, шпиле фрей-бургского Мюнстера и в мистике Эккегарда. Стрельчатая арка неоднократно грозит разорвать свою связующую линию и прев­ратиться в подковообразную арку мавританско-норманнских пост­роек.

Аполлоновское искусство раннедорической эпохи, чьи первые попытки почти утрачены, несомненно переняло египетские формы так же, как и тип фронтальной статуи и мотив колоннады, и при помощи их создало собственную символику. Одна только магичес­кая душа не осмелилась усвоить себе средства, не подчиняясь им, и это-то и делает психологию арабского стиля бесконечно много объясняющей.