Б. Малиновский

Искусство магии и сила веры^*

Магия! Казалось бы, само это слово открывает перед нами мир таинственных и нежданных возможностей! Даже для тех, кто не разделяет этой страстной тяги к оккультному, к этим непосредственным прорывам в “эзотерическую истину”, не разделяет этого болезненного интереса, коему столь свободно в наши дни споспешествует затхлое возрождение наполовину понятых древних верований и культов, преподносимых под именами “теософии”, “спиритизма” и “спиритуализма”, а также всевозможных псевдо-”наук”, “-логий” и “-измов”, — даже для ясного научного ума предмет магии таит в себе особую привлекательность. Магия, что бы за ней ни стояло, достойна того, чтобы ее знать. Отчасти, быть может, потому, что в ней мы надеемся найти квинтэссенцию устремлений примитивного человека и его мудрости. Отчасти же потому, что “магия”, по-видимому, пробуждает в каждом какие-то скрытые душевные силы, теплящуюся в нем надежду на чудеса и дремлющую в нем веру в тайные возможности человека. Свидетельством тому служит энергия, коей обладают слова “магия”, “заклинание”, “чары”, “околдовывать” и “очаровывать” в поэзии, где внутренняя ценность слов и эмоциональные силы, все еще ими высвобождаемые, сохраняются дольше всего и обнаруживаются с наибольшей ясностью.

Между тем, когда социолог приступает к изучению магии там, где она по сей день сохраняет свою верховную власть и где даже сейчас ее можно обнаружить во всем полнокровном развитии — т. е. у сегодняшних туземцев, находящихся на стадии каменного века, — он, к своему разочарованию, находит совершенно скучное, прозаичное и даже неуклюжее искусство, приводимое в действие по сугубо практическим соображениям, управляемое грубыми и поверхностными представлениями и сводящееся к простой и монотонной технике. На это уже было указано в определении магии, приведенном выше, где мы, дабы отграничить ее от религии, описали ее как совокупность сугубо практических актов, совершаемых в качестве средства для достижения какой-то цели. Точно такой же нашли мы ее и тогда, когда попытались отделить ее от знания и от практических искусств, в которые она настолько основательно вплетена и от которых она внешне настолько неотличима, что требуется приложить определенное усилие, чтобы вычленить из них существенно отличную душевную установку и специфически ритуальную природу ее актов. Примитивная магия — как знает, на свою беду, каждый полевой антрополог — крайне монотонна и буднична, строго ограничена в своих способах действия, небогата в своих представлениях и отстала в своих фундаментальных допущениях. Стоит вам проследить хотя бы за одним обрядом, изучить хотя бы одно заклинание, уловить принципы магического верования, искусства и социологии хотя бы в одном конкретном случае, и вы не только будете знать все акты племени, но и, изучив в добавление к тому еще какой-нибудь вариант оттуда или отсюда, вполне сможете обосноваться в качестве магического практика в любой части земного шара и достаточно удачно поддерживать веру в это соблазнительное искусство.

1. Обряд и заклинание

Давайте бросим взгляд на типичное магическое действие, и в качестве такового мы выберем действие хорошо известное и широко почитаемое за стандартное, а именно — акт черной магии. Из нескольких типов колдовства, находимых нами у дикарей, наиболее распространен, пожалуй, акт нацеливания магического жала. Заостренные кость или палка, стрела или шип какого-нибудь животного ритуально, на манер подражания, бросаются, вонзаются или нацеливаются в направлении человека, который посредством колдовства должен быть убит. В восточных и древних магических книгах, этнографических описаниях и рассказах путешественников мы находим бесчисленные рецепты того, как выполняется такого рода обряд. Однако эмоциональная обстановка, жесты и экспрессии колдуна во время его выполнения описывались крайне редко. Между тем, они имеют огромнейшее значение. Если бы зритель вдруг оказался заброшен в какой-то район Меланезии и увидел колдуна в работе, возможно, не зная в точности, что собственно он наблюдает, то он мог бы либо подумать, что видит перед собой лунатика, либо предположить, что перед ним человек, действующий под влиянием неконтролируемого гнева. Ибо в качестве необходимой части осуществления ритуала колдун должен не просто направить костяное жало на свою жертву, но и с интенсивным выражением ярости и ненависти вонзить его в воздух, повернуть и вкрутить его, как будто высверливая рану, а затем внезапным резким движением выдернуть. Таким образом, здесь не только воспроизводится акт насилия, или нанесения колющего удара, но и должна быть разыграна страсть насилия.

Итак, мы видим, что сущностью этого акта является драматическое выражение эмоции. Ибо что воспроизводится в этом акте? Не его цель — поскольку в этом случае маг должен был бы имитировать смерть жертвы, — а эмоциональное состояние исполнителя, состояние, находящееся в тесном соответствии с той ситуацией, в которой мы его обнаруживаем и которая должна быть от начала и до конца миметически проиграна.

Я мог бы привести многочисленные примеры аналогичных обрядов из своего собственного опыта и еще больше, разумеется, из других документов. Так, например, когда в других типах черной магии колдун ритуально ранит, калечит или уничтожает фигуру или объект, символизирующие жертву, этот обряд является, прежде всего, ясным выражением ненависти и гнева. Или же, когда в любовной магии исполнитель должен реально или символически схватить, погладить или приласкать возлюбленную или какой-то репрезентирующий ее объект, он воспроизводит поведение безнадежно влюбленного, утратившего здравый рассудок и всецело охваченного страстью. В военной магии часто находят более или менее непосредственное выражение гнев, ярость нападения, эмоции воинственных страстей. В магии устрашения, в экзорцизме, направленном против сил мрака и зла, маг ведет себя так, будто он сам охвачен эмоцией страха или, по крайней мере, упорно с нею борется. Содержание этого обряда часто составляют выкрики, потрясание оружием, использование зажженных факелов. Либо, как это имеет место в одном из магических действий, нацеленных на изгнание злых сил мрака, которое лично наблюдал я сам, человек должен погрузиться в ритуальную дрожь и медленно, словно парализованный страхом, произнести заклинание. И этот страх одновременно охватывает приближающегося колдуна и отгоняет его прочь.

Все такие действия, обычно рационализируемые и объясняемые тем или иным магическим принципом, являются prima facie^* выражениями эмоций. Такой же значимостью часто обладают и используемые в них вещества и атрибуты. Кинжалы, остро заточенные колющие предметы, зловонные или ядовитые вещества, используемые в черной магии; благовония, цветы, опьяняющие стимуляторы, применяемые в любовной магии; ценности, используемые в экономической магии, — все они связываются с конечной целью соответствующей магии прежде всего через эмоции, а не через идеи.

Однако наряду с такими обрядами, в которых доминирующий элемент служит выражению той или иной эмоции, есть и другие, в которых магический акт предсказывает свой результат, или, если воспользоваться выражением сэра Джеймса Фрэзера, обряд имитирует свою цель. Так, в черной магии меланезийцев, которую я наблюдал, характерный ритуальный способ произнесения заклинания заключается в том, что колдун понижает голос, издает предсмертный хрип и падает, имитируя смертельное оцепенение. Нам нет, однако, нужды приводить еще какие-то примеры, поскольку этот аспект магии и родственный ему аспект контагиозной магии были блестяще описаны и исчерпывающим образом задокументированы Фрэзером. Сэр Джеймс показал также, что существуют специальные традиционные знания о магических веществах, базирующиеся на сродстве, соотношениях, идеях сходства и заразительности, развивающихся вместе с магической псевдонаукой.

Между тем, существуют также и такие ритуальные процедуры, в которых нет ни имитации, ни предсказания, ни выражения какой-либо особой идеи или эмоции. Существуют обряды столь простые, что описать их можно лишь как непосредственное применение магической силы, например, когда исполнитель встает и, непосредственно призывая ветер, вызывает его появление. Или, опять-таки, когда человек передает заклинание некой материальной субстанции, которая впоследствии будет применена для заколдовывания какой-то вещи или какого-то человека. Материальные предметы, используемые в таком ритуале, также обладают строго соответствующим характером: вещества наилучшим образом приспособлены для принятия, сохранения и передачи магической силы, а оболочки задуманы так, чтобы удерживать ее в себе и хранить до той поры, когда она будет применена к своему объекту.

Но что собой представляет та магическая сила, которая фигурирует не только в последнем упомянутом типе действия, но и в любом магическом обряде? Ибо независимо от того, идет ли речь о действии, выражающем определенные эмоции, об обряде имитации и предзнаменования или об акте простого бросания, у них всегда есть одна общая черта: околдовываемому объекту всегда должна быть сообщена сила магии. Что это такое? Коротко говоря, это всегда сила, заключенная в заклинании, ибо — и это никогда в достаточной мере не подчеркивается — самым важным элементом магии является заклинание. Заклинание — это та часть магии, которая оккультна, передается по цепочке магического наследования и известна только тому, кто ее практикует. Для туземцев знание магии равнозначно знанию заклинания, и при анализе любого акта колдовства всегда будет обнаруживаться, что ритуал сосредоточен вокруг произнесения заклинания. Ядро магического поведения всегда составляет магическая формула.

Изучение текстов и формул примитивной магии открывает нам, что существуют три типичных элемента, связанных с верой в действенность магии. Во-первых, есть фонетические эффекты, имитации природных звуков, например, завывания ветра, раскатов грома, шума моря, голосов различных животных. Эти звуки символизируют определенные явления и тем самым, как считается, магически их производят. Или же они выражают определенные эмоциональные состояния, связанные с тем желанием, которое посредством магии должно быть осуществлено.

Второй элемент, прямо-таки бросающийся в глаза в примитивных заклинаниях, — это употребление слов, которые призывают желаемую цель, констатируют ее или повелевают ей осуществиться. Так, например, колдун будет называть все симптомы болезни, которую он насылает, или описывать в смертоносной формуле гибель своей жертвы. Во врачебной магии знахарь будет приводить словесные картины идеального здоровья и телесной силы. В экономической магии словесно описываются рост растений, приближение животных, прибытие косяков рыбы. Или, опять-таки, маг пользуется словами и предложениями, выражающими ту эмоцию, под влиянием которой он совершает свои магические действия, и действие, дающее этой эмоции выражение. Колдун, пребывающий в яростном настроении, должен будет повторять такие глаголы, как “я сокрушаю — я скручиваю — я сжигаю — я разрушаю”, перечисляя вместе с каждым из них различные части тела и внутренние органы своей жертвы. Из всего этого мы видим, что заклинания строятся во многом на том же самом паттерне, что и обряды, а слова отбираются по тем же самым принципам, что и магические вещества.

В-третьих, почти в каждом заклинании присутствует элемент, не имеющий аналога в ритуале. Я имею в виду мифологические аллюзии, ссылки на предков и культурных героев, от которых эта магия была получена. И это подводит нас, быть может, к самому важному моменту рассматриваемой нами темы, а именно — к традиционной среде магии.