TASK_2_3

TASK 2:

TRANSLATING ANNIE BEATTIE

INTO RUSSIAN

Снег

Я помню как той холодной ночью, когда ты принес кипу брёвен, и бурундучёк спрыгнул вниз, когда ты опустил свои руки. «Как думаешь, почему ты здесь?» - спросил ты, когда бурундучёк бегал по гостиной. Он пробежал через всю библиотеку и остановился напротив входной двери, как будто хорошо знал весь дом. В это сложно было поверить, разве что в качестве темы для стихотворения. Наша первая неделя в доме прошла в генеральной уборке и поиске секретов дома, таких как обои под обоями. На кухне рисунок составлял решетки из белого золота, поддерживающие фиолетовый виноград, такой же большой и круглый, как шарики для игры в Пин-понг. Когда мы покрасили стены в желтый цвет, я подумала тех немногочисленных гроздьях винограда, которые остались под низом, и представила лозу, пробивающуюся наверх, подобно некоторым цепким растениям, которые могут прорости где-угодно. В день ужасного снегопада, когда ты хотел расчистить дорожку и не мог найти свою шапку, ты спросил меня, как намотать полотенце так, чтобы оно осталось на голове – ты, в белом тюрбане из полотенца, как сумасшедший снежный король. Людям понравилась наша идея покинуть шумный город и вместе перебраться жить загород. Так много людей заходило к нам в гости, и все они под воздействием тепла от камина вдруг хотели рассказать удивительные истории: ребенок, который случайно оказался стоящим на углу, когда дверь фургона с мороженным внезапно открылась, и сотни упаковок с фруктовым льдом разбились в дребезги; мужчина, стоящий на берегу моря и любующийся песком, переливающимся на солнце, заметил, что одна песчинка сверкает ярче остальных, он наклонился и поднял бриллиантовое кольцо. Говорили ли они об удивительных вещах, потому что думали, что мы столкнулись с одной из них? Теперь я думаю, они, наверное, догадались, что из этого ничего не выйдет, это было так же безнадежно, как дать ребенку чашку и блюдце из одного сервиза. Помнишь тот вечер на лужайке по колено в снегу, мы обратили глаза к небу, а ветер вздымал всю белизну ввысь? Казалось, что весь мир перевернулся, и мы смотрели на огромное поле цветов дикой моркови. Позже, фары машины погасли, наша машина прокладывала себе путь первой на свежевыпавшем снегу.

Ты запомнил все иначе. Ты запомнил, что стоял дикий холод в театре нашей жизни, что одинокая полоска света ночь за ночью исходила от лунны, до тех самых пор, когда тебя перестало удивлять то, что небо было черным, что бурундук побежал, чтобы спрятаться в темноте, а не просто к двери чтобы сбежать. Наши гости рассказывали все те истории, которые рассказывают без исключения все люди. Однажды вечером ты учил меня рассказывать истории, и тогда ты сказал: «Любая жизнь покажется яркой, если опустить некоторые ей части».

Это для настоящей драмы: не так давно я снова вернулась в этот дом. Это было в апреле, когда умер Аллен. Несмотря на всех гостей, Аллен был хорошим другом в сложные времена, который жил по – соседству. Я сидела с его женой в гостиной и смотрела на траву заднего двора сквозь двери, и там был бассейн Аллена, все еще накрытый черным пластиком, которым был накрыт бассейн на протяжении зимы. Пока шел дождь, покрытие собирало все больше и больше воды, пока она, наконец, не полилась по бетонному покрытию бассейна. Когда я уезжала в тот день, я быстро проехала мимо того, что было нашим домом. Три или четыре крокуса цвело около входа – всего лишь пара точек белого, никакого снежного поля. Мне было неловко перед ними. Ведь они не могли сравниться с полем снега.

Эта история рассказана так, как вы бы сказали, должны быть рассказаны истории: кто-то вырос, влюбился и провел зиму со своим возлюбленным в деревне. Все это, конечно, в общих чертах, и обсуждать это бессмысленно. Это так же бессмысленно, как бросать птичий корм на землю, когда снег все еще быстро падает. Кто может наедятся, что такие маленькие вещи не исчезнут, если даже большие теряются? Люди забывают годы, но помнят моменты. Секунды и знаки подытоживают всё: черная крашка над бассейном. Любовь, в самом ее коротком проявлении, становится словом. За все это время мне запомнилось лишь одно – зима. Снег. Даже теперь произнося слово «снег», мои губы двигаются так, как-будто целуют воздух.

Не было сделано никакого упоминания о снегоочистителе , который казалось, всегда была там, убирая снег с нашей узкой дорожки – артерии очищены, хотя ни один из нас не может сказать, где было сердце.

PROSE UNIT 3:

TRANSLATING JOHN GALSWORTHY

INTO RUSSIAN

Сага о форсайтах

Он проснулся утром настолько не отдохнувшим и слабым, что послал за врачом, который выглядел недовольным, осмотрев его, и настоятельно рекомендовал ему оставаться в постели и бросить курить. Это не составляло особого труда; вставать было незачем, а к табаку он и вовсе терял тягу, когда был болен. Утро он провел с опущенными жалюзи, листая «Таймс» и почти не вникая в суть написанного, а пес Бальтазар лежал около него на кровати. Вместе с ленчем ему принесли телеграмму, которая гласила «Получила Ваше письмо, сегодня буду у вас в четыре тридцать пополудни. Ирен». Приезжает! После всего, что случилось!!! Она действительно существует – он не покинут. Приезжает! Тепло пронизывало все его тело, щеки и лоб пылали. Он съел свой суп, отодвинул поднос – столик подальше и лежал очень тихо, пока не убрали посуду и он не остался в одиночестве; но время от времени его глаза поблескивали. Приезжает! Его сердце билось как заведенное, а потом, кажется, перестало биться вовсе. В три часа он встал и оделся умышленно бесшумно. Холи и Мамзель, должно быть, в классной комнате, а прислуга спит после обеда. Он осторожно открыл дверь и спустился вниз. В холле одиноко лежал пес Бальтазар, в сопровождении которого старый Джолион прошел в свой кабинет, а оттуда – на палящее дневное солнце. Он хотел спуститься и встретить ее в роще, но сразу понял, что не сможет этого сделать в такую жару. Вместо этого он присел на качели под дубом, и Бальтазар, который тоже чувствовал невыносимую жару, улегся рядом с ним. Джолион сидел там и улыбался. Какое буйство ярких мгновений! Какое жужжание насекомых и воркование голубей! Это квинтэссенция летнего дня! Какая прелесть! И он был счастлив – счастлив как мальчишка (торговец песком), что бы это ни значило. Она приедет; она не покинула его. У него есть все, чего только можно желать от жизни, кроме, разве что, чуть более тонкого стана и чуть более свободного дыхания! Он увидит ее лилово – серую фигурку, выходящую из зарослей папоротника грациозно покачиваясь, идущую по газону из одуванчиков, ромашек и тысячелистников. Он не шевельнется, но она подойдет к нему и скажет: «Дорогой дядя Джолион, простите меня!» , сядет на качели, а он сможет наглядеться на нее и рассказать, что не так давно он был не в форме, но сейчас все в порядке, а собака будет лизать ей руку. Этот пес знал, что хозяин любил ее; хороший был пес.

Под деревом было довольно тенисто; солнце не могло до него дотянуться, оно только делало весь мир вокруг таким ярким, что он мог видеть Эпсомский ипподром вдалеке и коров, которые паслись в поле клевера и отмахивались хвостами от мух. Он вдыхал запах липы и лаванды. Ах! Вот почему так гудели пчелы. Они были взволнованы и оживлены, как и его сердце – взволнованное и оживленное. И сонные, слишком сонные и пьяные от меда и счастья; подобно его сердцу, опоенному и сонному. «Лето – лето» – говорят, казалось, они; большие пчелы и маленькие пчелки, и мухи тоже!

Часы на конюшне пробили четыре, через полчаса она будет здесь. Он лишь немного вздремнет, ведь он так мало спал в последнее время; и после этого будет свежим и бодрым, чтобы встретить ее, свежим для молодости и красоты, идущей к нему по залитой солнцем лужайке – леди в сером! И, устроившись по - удобней в кресле, он закрыл глаза. Легкий ветерок принес пушинку чертополоха, и она опустилась ему на усы, которые были белее, чем она. Он не придал этому значения, но его дыхание поймало и всколыхнуло ее. Солнечный луч пробился сквозь тень листвы и упал на его ботинок. Шмель приземлился на макушку его панамы и стал прогуливаться по ней. И сладкий прилив дремоты достиг мозга под этой шляпой, и голова, качнувшись назад, а затем вперед, обмякла на его груди. Лето – лето! Загудело вокруг. Часы на конюшне пробили четверть. Пес Бальтазар потянулся и взглянул на своего хозяина. Пушинка чертополоха больше не двигалась. Пес положил голову на залитую солнцем ногу. Но она даже не шелохнулась. Собака быстро подняла голову, поднялась и запрыгнула на колени старому Джолиону, заглянула ему в лицо и заскулила; потом спрыгнула и опустилась на задние лапы, глядя снизу вверх. И, вдруг, издала протяжный, долгий вой. Но пушинка чертополоха была неподвижна, как смерть, как лицо ее старого хозяина. Лето – лето – лето! Бесшумные шаги по траве…