Маньян В. - Клинические лекции по душевным болезням

Восьмая лекция. Диагностика. Преследуемые преследователи.

Преследуемые преследователи относятся, как мы видели, к группе наследственных девиантов — к той их разновидности, которую называют резонирующей манией. У всех больных этого рода мы находим наследственную отягощенность психическими аномалиями, дисгармонию в интеллектуальной сфере, относящуюся к самому раннему периоду жизни, отсутствие стабильности в моральной сфере и характере. Эта психическая неуравновешенность не исключает возможности высокого развития отдельных умственных способностей: городской служащий и дровосек из последней лекции оба отличаются развитым воображением, богатой памятью и незаурядным даром спорщика. Завзятые формалисты, хитрецы и лгуны, наделенные неистощимым упрямством и активностью, преследуемые преследователи все эти качества: память, воображение, ораторские способности — отдают на потребу патологическим эмоциям, глубоко живущей в них ненависти и жажде мести. Они добиваются исправления «юридических ошибок», хотят пригвоздить к позорному столбу правосудие, отказывающее им в удовлетворении их претензий, добиваются возмещения так называемого ущерба, причиненного их имуществу, чести и репутации.

Если вначале их речи и поступки, ими предпринимаемые, кажутся продиктованными живыми страстями, то по мере того, как они входят в состояние болезненной экзальтации, их притязания на возвращение будто бы потерянных прав и призывы к возмездию утрачивают всякую меру и подчиняют себе все прочие их чувства, мысли и волю — патологический характер их тогда обнаруживает себя полностью.

Очень многословные, пространные в речах, они так и сыплют так называемыми доказательствами, опираются, часто с большим подобием логики, на статьи кодексов, на реально имевшие место факты, к которым, однако, легко присоединяют воображаемые: они могут ввести в заблуждение слушателей, которым бывает трудно отличить у них ложь от правды. Как бы то ни было, и я говорил уже об этом, они не задерживаются в том начальном периоде вызревания бредовых идей, той пассивной бредовой интерпретации, которые свойственны больным с рядовым бредом преследования, но сразу переходят от слов к действию. Мы видели, как они незамедлительно обращаются в суд, возбуждают судебные процессы, добиваются, чтобы им возместили потери, пишут письма, памятные записки, ищут содействия журналистов, стараются привлечь на свою сторону государственных чиновников, сенаторов, депутатов, переходят к составлению деклараций оскорбительного и угрожающего содержания, рассылают почтовые открытки, расклеивают листовки, предпринимают наконец насильственные акты — вплоть до покушений на жизнь своих «противников».

Помимо определенного, с детства присущего им психического склада, резонирующие преследователи отличаются от больных с хроническим бредом еще и отсутствием галлюцинаций: если они у них и бывают, то в виде редкого исключения и, если все же имеются, не обнаруживают того развития, которое так характерно для хронических бредовых больных: от слова к монологу, далее к диалогу и эху мыслей — эволюции, которая отражает прогрессирующую эмансипацию корковых центров чувствительности, теряющих контроль со стороны высших интегрирующих зон мозга, и нарастающий автоматизм их деятельности, в результате чего волевые центры как бы перестают участвовать в продуцировании чувственных обманов.

Эти больные с самого начала заболевания выглядят столь же высокомерными, сколько преследуемыми: городской служащий не упускает случая выказать свое тщеславие — его визитные карточки в этом отношении очень поучительны. Список его работ под письмом, полным оскорблений, также свидетельство этой, столь характерной для таких больных, неуемной жажды признания. Больной F… тщеславен в не меньшей степени — то же можно сказать и о Mariotti и аббате Cotton.

Эти больные в течение жизни не меняются: нет смысла искать у них ту стадийную эволюцию, которая составляет сущность хронического бреда: с его прогрессированием болезни от бредовой интерпретации к всеобъемлющему преследованию и далее к бреду величия и деменции. Отнюдь нет, резонирующие преследователи постоянны в своем бреде и не способны к метаморфозам: через несколько лет болезни вы находите их такими же, какими они были в ее начале; в 50 лет — какими были в 10 или 15: бред у них вообще очень ранний, что также отличает их от больных с хроническим бредом. До конца дней своих они сохраняют изначальную активность и свойственную им от рождения меру интеллекта. В конце жизни и с ними могут случаться апоплексии — как это имело место с Sandon, но осложнения этого рода, насколько я могу судить, ознакомившись с большим числом подобных случаев, далеко не столь часты, как это считают некоторые.

Эти две группы душевнобольных: хронические бредовые больные и резонирующие преследователи — различаются, следовательно, вполне определенными и хорошо очерченными признаками, но дифференциальный диагноз обоих состояний может представлять в некоторых случаях трудности. Представим себе больного с хроническим бредом в начале его второго периода — больного, который (что случается совсем не редко) скрывает свои переживания, утаивает имеющиеся у него галлюцинации или, во всяком случае, раскрывает их далеко не полностью, а ограничивается тем, что выдвигает обвинения против воображаемых врагов; представим себе, с другой стороны, преследуемого преследователя с неизвестными семейными данными — перед нами двое больных, у которых в высказываниях одинаково доминирует бред преследования: оба в ясном сознании, оба рассуждают внешне логично, хотя и с ложными отправными пунктами, оба в равной и высокой степени способны к словесной пикировке. Если к тому же (что бывает уже реже) преследуемый резонер сообщает об имеющихся у него обманах чувств, слуховых галлюцинациях — хотя и преходящих и весьма скудных, но также включающих в себя оскорбительные замечания или даже целые фразы, то трудности разграничения обоих состояний преодолеваются далеко не сразу и ошибка на первых порах становится почти неизбежна.

Так, в случае D…, городского служащего, о котором мы говорили в прошлой лекции, мы в течение нескольких дней после его поступления в больницу испытывали именно такие колебания. Нервное истощение, ночные бдения, отчасти видимо — присоединение алкогольных излишеств привели к возникновению у него слуховых галлюцинаций: бред его основывался в то время не только на порочных интерпретациях, но и на иллюзорных и галлюцинаторных чувственных обманах. Его товарищи по работе будто бы презрительно относились к нему и называли его «прусским офицером». За два года до этого у него также были слуховые галлюцинации: в Туре, во время прогулок по городу, незнакомые молодые люди смеялись над ним и делали унизительные намеки на его семейные неурядицы. Он даже уехал из Тура, чтоб уйти от насмешек. Идеи преследования и галлюцинации шли у него, таким образом, в течение двух лет рука об руку — казалось, что он принадлежит скорее к больным с хроническим бредом, чем к преследуемым резонерам, но собранные нами впоследствии обстоятельные сведения о больном побудили нас отнести его ко второй группе, к преследуемым резонерам, или что то же — к наследственным девиантам с овладевающими бредовыми представлениями. Как всякие другие обсессии, такие бредовые идеи, возникая в сознании, фиксируются в нем и держатся со свойственным навязчивостям постоянством: они могут давать временные и довольно длительные послабления, но возвращаясь, предстают такими же. какими были изначально.

Следующее наблюдение демонстрирует больного, отличающегося чрезвычайным высокомерием, лживостью, крайне высоким самомнением — вся жизнь его прошла в бесконечных и пустых спорах и ссорах. После смерти матери и тестя он начинает судиться с родственниками, далее возбуждает дело против служащих управления, против уполномоченного своих кредиторов, обвиняет жену в том, что та изменяет ему с пастухом, с тремя его кучерами; дочь тоже не защищена от его нападок. Он пьет — у него развивается состояние психотического возбуждения со слуховыми галлюцинациями: в нем он пытается отобрать отложенные семьей деньги и стреляет из револьвера в сына. Заметим у него также ипохондрические высказывания.

Набл. XVII. С1… Пьер 60-ти лет поступил в больницу 9 октября 1888г после постановления суда о прекращение дела о нанесении побоев и раны сыну.

Семейный анамнез. Дед бретонец, лейтенант кирасирского полка при Людовике XV. Отец был очень вспыльчив, «не любил повторять одно и то же дважды». Он опохмелялся, хотя плохо переносил вино: после любого «перебора» переставал спать и «неделю был болен». Был артиллерийским капитаном во времена Первой Империи. Умер остро в 57 лет, до этого с сорока лет у него было 4 или 5 инсультов. Мать умерла в 75 лет, отличалась крепким здоровьем.

Больной ничем в детстве не болел. Он весьма лжив и не дает достоверных сведений о своей юности. В 16 лет он был кузнецом и получил удар копытом по лицу: у него с тех пор рубец в области обеих орбит и носа; в течение полутора лет после травмы он плохо видел. Во Франции он с 1858г. Когда отец умер, ему было 18 лет, он остался за старшего и считает теперь, что если дела в семье шли благополучно, то это лишь благодаря его усилиям и стараниям; он охотно говорит на эту тему: это одно из доказательств его ума и образцового поведения. По своему складу он законченный резонер: всегда готов спорить и отстаивать свою точку зрения; когда он рассказывает о чем-нибудь или на что-то жалуется, то опирается всякий раз на вымышленные события, которые сосуществуют в его сознании наравне с истинными. Так, он с апломбом утверждает, что сестры его жены все отличались дурным поведением и имели добрачных детей — что на поверку оказывается выдумкой. Когда он был в Берри, то нелепо ревновал жену и распространял и о ней подобные небылицы. Из ничтожного обстоятельства он сделал тогда вывод, что работающий у него пастух — ее любовник и что его последний сын не от него. В другой раз ему будто бы сказали в трактире, что три его кучера также пользуются ее милостями — он немедленно рассчитался с ними, хотя оснований для таких подозрений, конечно же, не было. Мы увидим в дальнейшем, что эта свойственная ему легкость возникновения иллюзорных представлений приводила порой к настоящим галлюцинациям. Он очень высокого мнения о себе и своих способностях: все, что он делает, отменно, все что делают другие, из рук вон плохо. Дети, ведущие сейчас хозяйство, лишь разрушают то, что он создавал в течение всей жизни. Он всегда прав — это часто приводило его к судебным тяжбам. После смерти матери он возбуждает процесс против братьев, отбирает у них деньги — с тех пор они отказываются с ним знаться. После смерти тещи снова затевает тяжбу — в результате, на спорное имущество на два года накладывается арест. Он никому не верит: младшая дочь просит его о поездке в Бельгию — он не отпускает ее, говоря, что она наделает там глупостей: поскольку она из семьи, где все женщины этим отличались. Он уверен, что за заговором, который привел его в больницу, стоит его старшая дочь: она будто бы намерена уйти в монастырь, увести с собой мать и лишить братьев их доли наследства. Врачи, поговорив с ним, считают его психически здоровым, но встретившись с его женой, меняют свое мнение, признают его душевнобольным: на все это он жалуется в письмах прокурору Республики, Президенту и т. д.. Он необыкновенно умен и как может доказывает это — нет аргумента, которым бы он для этого не воспользовался. Он всегда очень выгодно торговал, его хозяйственные неудачи были вызваны исключительно плохой погодой, пожарами — его вины в этом не было. В действительности же в ведении своих дел он был самонадеян, строил радужные планы — иногда добивался успехов, но чаще совершал грубые промахи. Так, в 1879г он закупил партию побитых морозом яблок и до сих пор уверен, что заключил выгодную сделку, между тем, это была одна из причин его банкротства. Он всегда был на высоте, слишком добр к братьям — мать упрекала его за это; столь же покладист он был и с женой и детьми; на самом же деле, жена испытывает перед ним постоянное чувство страха: вся жизнь с ним была одно сплошное препирательство. Дочь он не пустил в Бельгию якобы только из любви к ней (хотя поехать туда ей советовали врачи: она в это время выздоравливала от какого-то заболевания).

Всю жизнь, стало быть, он был настроен ко всем благожелательно, излишне предан близким — они же, напротив, вели себя с ним самым недостойным образом. Когда ему указывают на то, что он неверно передает тот или иной факт, он говорит, что это пустяки, не стоящие упоминания. Таким он был всегда, такой он и сегодня. Алкогольные эксцессы лишь усиливали присущие ему черты и подталкивали его к насильственным действиям, историю которых он излагает в длинной обвинительной речи, адресованной следственному судье. Он пишет в ней, что его разорила суровая зима 1879г: как было на самом деле, мы уже знаем. В 1882г семья будто бы приобрела на его имя дом в Париже: и это неправда — дом был куплен на имя старшего сына. Все в семье были деморализованы — один он поддерживал общий дух и настроение. Если дела шли успешно, то это только благодаря ему и никому больше: сыновья наделали массу глупостей, заключали самые невыгодные сделки. Он жалуется, что его дочь сбежала к сестрам и оставила его в беде: сам факт ухода верен, но она ушла (на время), потому что он бил ее. Однажды жена будто бы вышла из дома, не предупредив его (жена говорит, что сказала ему об этом) — вначале он хотел пойти искать ее, затем передумал, сам ушел из дома, вернулся поздно ночью, и тут разыгралась сцена, которая может дать представление о возбуждении, охватывающем его в подобных случаях, о галлюцинаторном восприятии происходящего, развивающемся у него в таких состояниях. «Жена открыла дверь и начала надо мной издеваться, я дал ей пощечину, она нарочно упала, я поднял ее, она стала кричать, на крик прибежали дети. Они хотели убить меня, я не знал, как спастись от них, и взял в руку нож. Видя это, никто уже не посмел подойти ко мне, это спасло меня от верной гибели. Целых полчаса они держали меня в страхе, оскорбляли, осыпали бранью и всяческими угрозами».

Начиная с этого дня, его третируют и преследуют дома уже в открытую, ему на каждом шагу устраивают сцены, его бранят, называют негодяем, пьянчужкой, «старой гнилью». Однажды дочь будто бы сказала о нем: «старое дерьмо; он ударил ее ногой, за нее вступились братья — по его словам, они намеревались убить его. Он подает жалобу на имя комиссара полиции, требует развода, добивается, чтобы ему отдали все имеющиеся в семье деньги. 16 августа покупает револьвер, объяснив это потом тем, что так посоветовал ему его поверенный: чтобы при необходимости произвести шум и привлечь внимание полиции — для наведения порядок в доме. 17-ого он входит в комнату, где хранились семейные сбережения, и с револьвером в руке требует от дочери, чтобы та вышла. Дочь убегает и извещает обо всем братьев. Он в это время взламывает замок шкафа, берет деньги (1500 франков), слышит голоса сыновей, которые взбираются по лестнице и произносят, по его словам, угрозы в его адрес; запирается в своей комнате, баррикадируется; дети его будто бы кричат в это время: «Убьем старую каналью!» — он стреляет в дверь, пуля пробивает ее и ранит в плечо сына. Он хотел только напугать их — его арестовывают.

«Рана, которую я, не желая этого, нанес своему сыну, целиком на совести моей дрянной жены, пишет он, такими же были все семь дочерей моего тестя, все они спровадили своих мужей в могилу раньше времени. Я последний из всех и, если бы не отличался отменным здоровьем, уже 6 лет назад последовал бы за моими зятьями.»

Мы наблюдали у этого больного, столь крепкого, по его словам, и столь гордящегося своим здоровьем, приступ ипохондрии, выглядевшей особенно неуместно у этого действительно физически крепкого и здорового человека. Вечером 27 ноября С1… пожаловался на боли в кишечнике, ночью затем не спал, был тревожен, беспокоен, наутро полон претензий по поводу того, что к нему не вызвали врача; во время обхода взбудоражен, боится развития инсульта: у него что-то с языком, он кончит тем же, что отец. Трудно представить себе, насколько Удручен он был в течение ряда последующих дней: говорил, что никогда больше не поправится, требовал, чтобы вызвали жену и старшую дочь, чтобы увидеть их перед смертью: он больше не имеет к ним претензий и готов с ними примириться. Ему назначают слабительное — полная перемена в настроении: ему лучше, боли в животе прошли, силы вернулись к нему, он поздравляет себя с выздоровлением. Через несколько дней та же тревога: снова боли в животе, кровь прихлынула к селезенке, кишечник сместился в сторону, у него сухость в горле. Ему удаляют два зуба — состояние моментально улучшается: язык «развязывается, легче произносить слова и т. д.

Через несколько дней он принимает у себя жену и дочь — начинает разговор с ними в дружеском тоне, но очень скоро сходит на обычный, колкий и язвительный доказывает им, что кругом прав, и согласен помириться с ними только в случае, если они впредь будут вести себя пристойнее.

Сегодня он также согласен простить их и вернуться в семью — если родные изменят свое отношение к нему. Он как и прежде уверен, что позарез всем нужен, и строит грандиозные планы, которые должны обогатить семейство.

В некоторых случаях больной одержим не навязчивым воспоминанием о судебной несправедливости, как это имело место у преследуемых преследователей предыдущей серии: когда больные поднимали вооруженную руку на личных обидчиков; это могут быть и интересы политической партии, отдельного класса общества или планы спасения Родины,, толкающие их к убийству ее «врагов». Когда мысль, что смерть какого-то человека или группы лиц может послужить общему делу, утверждается в их сознании, они устремляются к этой цели с той же слепой целенаправленностью, какую мы видели у больных, описанных ранее.

Таков больной, стрелявший в сотрудника немецкого посольства и подвергшийся судебно-медицинской экспертизе д-ра Motet. По природе своей деспотичный, возбудимый и самонадеянный, он и прежде неоднократно являл собой черты глубокой внутренней нестабильности. В 1856г, не спросясь ни у кого совета, он отправился добывать уголь и растратил все свое состояние, хотя нисколько не был готов к такому предприятию. В отношении к домашним, жене и детям, поведение его было столь же непредсказуемо: на свадьбу одного из сыновей он явился в рабочей робе, у другого — отказался присутствовать на свадебном банкете. Позже он изобретает (и очень этим гордится) способ перегонки моркови и бобовых стручков в алкоголь. Он впадает в нищету — у него просыпается былая ненависть к немцам, унаследованная им от отца; он считает, что война с Германией оживит торговлю, принимает решение взорвать немецкое посольство; нисколько не колеблясь, пытается сделать это в 1887г, а в 1888-ом, после долгих и неудачных попыток подстеречь посла, стреляет в рядового служащего посольства.

Набл. ХУШ. — G… Пьер 66-ти лет поступил в больницу 5 октября 1888г.

Семейный анамнез.— Отец был жандарм, принимал участие в войнах Первой Империи, был по характеру очень упрям, отказывался от каких-либо званий и производств в чинах, не переносил ни малейшей несправедливости. Среди его рассказов некоторые особенно запомнились сыну и он передает их с видимым удовольствием. В Испании его отец убил вражеского знаменосца. Он оставил знамя и побежал за старшим, но когда вернулся, знамя было уже подобрано неким офицером, получившим потом за него награду. Несколько дней спустя, на передовой, отец убил этого офицера из карабина: тот заплатил таким образом за свой орден. В Эйлау отец, посланный за провиантом, натолкнулся на прусский аванпост, который раздел его и оставил голым на снегу — он отморозил ноги и на всю жизнь сохранил пылкую ненависть к пруссакам, которую передал детям. Отец, видимо, сильно пил: однажды с зятем они, если верить больному, выпили вдвоем 56 литров вина. Мать умерла в 76 лет, также всю жизнь выпивала, у нее был скверный характер. Умерла она парализованная, слабоумная, с пролежнями. Случилось это в Орлеане, во время оккупации, что стало еще одной причиной вражды G.. к немцам: он уверен, что те виноваты в ее смерти — помешали будто бы развести огонь в доме. Больной говорит, что мать до 35-ти лет страдала снохождением: вставала ночью, шла на кухню, иногда делала что-то по хозяйству, потом ничего об этом не помнила. Сам больной однажды тоже поднялся среди сна, подошел к комоду, открыл ящик в нем, помочился рядом и был в этот момент разбужен сыном.

Он всегда был очень высокого мнения о своих способностях, никогда ни у кого не спрашивал совета: все, что он делал, думал, предпринимал, шло от него самого и никого больше. Он не допускал возражений и противоречий и очень доволен, что повторяет в этом отца, гордится тем, что не меняет раз принятых решений, и не понимает, как другие могут быть в чем-то с ним не согласны.

В детстве к нему, как к сыну старого солдата, хорошо относились односельчане и мэр деревни. Их посещения, даримые ими книги еще более усилили его самомнение и внушили ему превратное представление о его достоинствах. Его хотели определить в Сен-Сир или Альфор. «Я мог учиться, где хотел, говорит он, но мать не захотела, чтоб я стал солдатом.» В 22 года он женится — по инициативе матери. Жена его, пренебрежительно говорит он, была неумна, она в 20 лет не могла назвать время по циферблату, плохо справлялась с делами в лавке, забывала имена должников. И мать и жена хотели будто бы самовольно распоряжаться в доме, но он не допустил этого. Некоторые рассказанные им сцены дают представление о том, что происходило в семье в действительности и. что это был за характер. Он проводил много времени за книгой — женщины попросили его как-то почитать им вслух, но очень скоро обе заснули: разъяренный, он вскочил, ударил ногой прялку, разбил ее, бросил книгу в огонь и с тех пор вообще перестал читать дома. В другой раз пришел домой в 10 вечера — мать насмешливо спросила его, почему он явился так рано; он, наполовину уже раздевшийся, ничего не отвечая, снова натянул штаны, обулся и вышел. Вернулся он в полночь — та же реплика и та же реакция с его стороны: оставшуюся часть ночи он провел у булочника. Возвращается на этот раз в 7 часов утра и, видя, что его встречают столь же неприветливо, выходит, садится в первый попавшийся экипаж и едет в Орлеан. Вечером ему ничего уже не говорят и он остается: между тем, если бы ему снова стали перечить, готов был повторить то же еще Раз. Несмотря на бесконечные перепалки, в которых он всякий раз стремился одержать верх, он в течение 12 лет оставался в семье, у него трое здоровых детей. В 1856г, устав от постоянного сопротивления домашних, от раздражения, которое 8 связи с этим испытывает, и надеясь разбогатеть, он берет в долг 12 тысяч франков и отправляется в Кот д Ор на поиски месторождений угля. Он никогда не занимался этим делом — слышал только, что там, куда он едет, есть одна недостаточно исследованная залежь и что теперь будто бы появилась возможность поднять новые пласты, являющиеся продолжением тех, что уже разрабатываются компанией Крезо. С участием двух или трех помощников он копает новые колодцы, взрывает имеющийся рудник, ничего не находит и из-за отсутствия средств вынужден все бросить и уехать. Разоренный, он не хочет возвращаться в родные места и перебирается с семьей в Париж, где намерен заняться известным ему ремеслом бочара. Все на первых порах получается не так, как он хочет, он, чтоб умереть, начинает пить — видит затем, что в результате не столько умирает, сколько приобретает болезни, и перестает пить запоями, хотя продолжает время от времени выпивать: крепкое сложение позволяет ему выдерживать эти возлияния.

Хороший работник, он был в неплохих отношениях со своим нанимателем и потихоньку растил детей. Характер его оставался однако прежним, вздорным и взрывчатым, он не терпит возражений и замечаний в свой адрес. Однажды хозяин чем-то досадил ему — он швырнул ему в голову один за другим два кувшина. С сыновьями то же: пока он был главой семейства, все как-то устраивалось, но когда те захотели отделиться, семья сразу распалась. Когда женился старший, отцу не понравилась невеста и в мэрию он пошел в рабочем халате, фартуке и кепке — подписался под документом и ушел с празднества. Дочь его вышла замуж в 1880г, он поехал к ней, присутствовал на церемонии в мэрии и тоже оставил собравшихся: ему было больно делать это, но он знал себя и то, что при первой же возможности учинит скандал и расстроит праздник. Второй сын женился в 1883г — отец с тех пор его не видел: «ему хорошо там, я и оставил его в покое». Попав в больницу, он не пишет детям, «потому что они придут к нему, вызовут в комнату для свиданий, а он туда не пойдет». С 1882г он нигде постоянно не работает, живет случайными заработками и небольшими сбережениями.

Он намеревается теперь гнать водку из стручков гороха и из репы: добавляет пивные дрожжи, оставляет бродить, перегоняет в кубе и получает безотказное средство от всякого рода колик: он имеет уже 4 или 5 бутылок этого отменного лекарства. Он утверждает, что таким образом получает самый чистый спирт («плохой спирт, который сейчас в продаже, делают немцы»). Открытие это сулит огромные выгоды, но он не может им воспользоваться из-за отсутствия денег для его внедрения. Он изобрел также средство от насморка — соленую воду и этому открытию тоже придает большое значение.

Последние годы он живет в нищете. Положение рабочих и торговцев рисуется ему соответственно в самом мрачном свете. Он по-прежнему ненавидит немцев и считает, что война с ними — единственное средство спасти ситуацию в стране. Чтобы развязать войну, лучший способ — убить посла Германии: «они же убили нашего в 1875-ом». В последний год он постоянно возвращался к этой идее и был уверен, что его не будут судить, если он воплотит ее в жизнь.

Он рассказывает, что в январе 1877г он начинил двумястами граммами пороха стеклянный шар и подложил его к двери посольства: «Фитиль был зажжен — его, наверно, потушили, потому что бомба не взорвалась». Он хотел таким образом дать им понять, что «есть люди, которые о них думают.» В следующем году он в течение восьми часов бродит вокруг посольства — ему не удается приблизиться к послу и он стреляет из плохого пистолета в мелкого служащего посольства, после чего преспокойно удаляется. Даже сегодня с ним невозможно обсуждать этот поступок: он считает, что и этот его замысел, как все прочие, замечателен, что он предпринял дело, заслуживающее общего признания. Он охотно делится своими политическими взглядами: он бы посадил в тюрьму всех, кто правил страной с 1870г, и конфисковал их имущество в пользу общества.

Девятая лекция. Диагноз. Преследуемые преследователи (окончание)

Клинические лекции по душевным болезням Маньян В.