Сосланд А. - Фундаментальная структура психотерапевтического метода
.pdfположительных изменений в процессе терапии, а, кроме того, очень изобретательным в объяснении причин отсутствия успеха.
Помимо, так сказать, индивидуального нарциссизма мы можем говорить, естественно, и о нарциссизме школьном, который проявляется во всех известных феноменах школьного
изоляционизма, агрессии по отношению ко всем остальным школам. В лингвотеоретическом плане "школьному" нарциссизму может соответствовать "школьный" же солипсизм. Этот солипсизм наиболее заметен в терминологической плоскости. Концептуальная терминология,
принятая в рамках одного какого-нибудь направления, неизбежно формирует сознание тех, кто оказался включенным в это теоретическое пространство, в духе гипотезы лингвистической
относительности Э. Сепира и Б. Уорфа, согласно которой, как известно, структура языка определяет структуру мышления и способ познания окружающего мира. Понятно, что терминологические системы, принятые в различных психотерапиях, делают невозможным, или
по меньшей мере серьезно затрудняют коммуникацию в профессиональном сообществе.
С о з д а н и е я з ы к а , а д е к в а т н о о п и с ы в а ю щ е г о о с н о в н ы е р е а л и и
п с и х о т е р а п е в т и ч е с к о й д е я т е л ь н о с т и , – н е с о м н е н н о , о д н а и з н а с у щ н ы х п р о б л е м с е г о д н я ш н е г о д н я , и н а ш е и с с л е д о в а н и е
н а п р а в л е н о н е в п о с л е д н ю ю о ч е р е д ь н а р е ш е н и е э т о й з а д а ч и . Опасения,
что перевод терминологии, закрепленной за конкретными терапиями, на
"межконфессиональный" язык ущемит так или иначе нарцистические интересы школьных психотерапевтов, не должны здесь приниматься во внимание.
Но в общем и целом психотерапевт находится в несравненно более выгодном положении, чем описанный М. Мамардашвили с соавторами философ классической эпохи (см. выше). Если философ может заниматься только идеологическим конструированием, предоставляя другим действовать по сочиненным им рецептам, то психотерапевт не только теоретизирует, но и практикует, наглядно демонстрируя всем действенность изобретенных им теорий. Практическая легитимация теоретических положений в рамках психотерапевтической практики
является делом относительно необременительным и при этом весьма наглядным.
Нарцистическое подкрепление теоретической деятельности через терапевтические практики имеет здесь определенные преимущества. Авторы, сочиняющие свои концепции для сравнительно ограниченного клинического материала, тем не менее получают основания для утверждений, что и при увеличении масштабов экспериментирования до крупных социальных
размеров исходная теория, доктринально расширенная, окажется столь же валидной, а
практика – столь же действенной.
Как уже было сказано, многие терапевты стремятся к формированию некоего идеологического пространства для осуществления своего господства. Поскольку таких пространств уже много и большинство из их хозяев имеет выраженные экспансионистские склонности, на границах этих пространств постоянно имеют место стычки и столкновения. Крайне сложно, например, постигнуть значение полемики, ну, скажем, между Фрейдом и Адлером по поводу природы и
значения влечений. Исследователей, как известно, занимал вопрос, какое из влечений является "первичным" и существенным – властное или половое, какое из них в большей
степени задействовано в формировании патологических феноменов. На самом деле невозможно воспринимать этот спор как основательную научную полемику, направленную на уточнение верифицируемых фактов. Совершенно ясно, что речь здесь идет не о столкновении
научных мнений, порожденных реальным опытом работы, а о борьбе за доминирование своего
идеологического пространства над другим, за расширение его границ за чужой счет. В этих случаях все пытаются представить дело так, что, дескать, идеологическая территория,
занимаемая иной школой, является как бы подчиненной территории собственной (в данном примере – властный инстинкт с точки зрения психоанализа вторичен по отношению к сексуальному, с точки зрения адлеровской психологии – наоборот). В других полемических ситуациях внутри психотерапевтического сообщества дело обстоит в большинстве случаев так же, хотя порой, конечно, нельзя полностью исключить совпадений положений той или иной концепции с действительным положением дел.
Весь опыт наблюдения за психотерапевтической жизнью говорит за то, что терапевта следует воспринимать как существо, движимое определенными желаниями, особенно же тогда, когда он сочиняет, а затем пытается повсеместно распространить сочиненные им методы,
конструируя вокруг них собственную школу. Я з ы к , к о т о р ы м п и ш у т с я п с и х о т е р а п е в т и ч е с к и е т е к с т ы , – э т о я з ы к ж е л а н и й , в п е р в у ю
о ч е р е д ь я з ы к с т р е м л е н и я к и д е о л о г и ч е с к о м у д о м и н и р о в а н и ю , к о р о ч е ,
я з ы к в о л и к в л а с т и .
До сих пор, однако, проблема "страстей" терапевта рассматривалась только в контексте так называемого "контрпереноса", то есть когда речь шла о вожделении терапевтом/шей пациентки/та. Контрперенос рассматривался как симметричный ответ на перенос пациента, и
все эти обстоятельства расценивались как решающие для результативности психоаналитического лечения. Кроме того, все это дело было записано в психоаналитических
этических кодексах, понятно, в том смысле, что контрпереносным желаниям не следует потакать и давать им ход. В отдельных случаях на эти желания накладывались жесткие ограничения.
Однако действительное положение дел таково, что психотерапевтическая ситуация – как относящаяся непосредственно к терапевтической процедуре, так и определяющая жизнь
психотерапевтического сообщества – не только предоставляет удобную возможность для удовлетворения "контрпереносных" влечений терапевта/ши, злоупотребляющих
"переносными" чувствами пациентки/та. Она – что намного важнее – являет собой уникальную
ситуацию для удовлетворения-реализации властных желаний терапевта. Ясно, что в поле действия этих интересов п а ц и е н т н е и з б е ж н о п р е в р а щ а е т с я в з а л о ж н и к а ш к о л ь н о г о м е т о д а . В любом случае правда заключается в том, что
п с и х о т е р а п е в т и ч е с к и й м е т о д е с т ь в с е г д а п р е д м е т ч а с т н о г о и н т е р е с а т е р а п е в т а .
С другой стороны, д е м о н с т р а т и в н а я с ц и е н т и с т с к а я а к а д е м и ч н о с т ь м н о г и х п с и х о т е р а п и й я в л я е т с я н е о т ъ е м л е м о й с о с т а в н о й ч а с т ь ю и х
" о б р а з а м е т о д а " ;. К этому их создателей вынуждает сама природа психотерапии, как
терапии, смысл которой в ее действенности, каковая верифицируется и контролируется вовсе
не методами, заимствованными из гуманитарных наук. При этом метапсихология множества психотерапии носит отчетливый антисциентистский характер. И глубинно-психологические методы, и экзистенциально-гуманистически ориентированные, не говоря уже о трансперсональных, последовательно противопоставляют свою идеологию позитивистски-
экспериментальной парадигме. Ясно, однако, что при этом их существование может быть
надежно легитимировано только в рамках именно этой парадигмы. Это одно из основных внутренних противоречий существования психотерапии вообще.
Таким образом, демонстративная позитивистская академичность должна внушать доверие и создавать впечатление надежности и экспериментально проверенной эффективности терапевтического товара. Сциентичность, так сказать, метода, без сомнения, в данном случае
надо понимать как довод в борьбе за место на психотерапевтическом рынке и за влияние в
профессиональном сообществе.
В сущности, жесткость школьных рамок обусловлена в значительной степени тем, что
п с и х о т е р а п и я я в л я е т с я о б л а с т ь ю н е д о с т а т о ч н о л е г и т и м н о г о з н а н и я . Это происходит в силу уже упоминавшихся причин – невозможности
экспериментального контроля, трудностей в оценке эффективности, Экспериментальный
контроль может осуществляться за методом в целом, но никак за элементами
антропологической части школьной мета-психологии, каковые зачастую служат основным
содержанием школьных дискурсов. Так, можно говорить, в частности, об эффективности
психоаналитической терапии вообще, но никак не о влиянии на результативность того обстоятельства, что терапевт принадлежит к школе объектных отношений или к школе Ж.
Лакана.
Д р у г о е с в о е о б р а з н о е у с л о в и е с у щ е с т в о в а н и я п с и х о т е р а п е в т и ч е с к о г о з н а н и я – э т о е г о м а р г и н а л ь н о с т ъ . С одной стороны, мы имеем в виду ее "краевое" положение между гуманитарными и терапевтическими дисциплинами, о чем уже сказано.
Другая маргиналия обусловлена постоянным соприкосновением с воззрениями и культовыми практиками экзотических религий – от аутогенной тренировки до трансперсональной психотерапии и распространившихся имитаций шаманских обрядов. Нуминозно-
мифологические представления сохраняются в корпусе психотерапевтического знания и постоянно так или иначе дают о себе знать. В школьных метапсихологиях это проявляется
постоянным тяготением к мифологизаторству, что особенно заметно, скажем, на примерах юнгианской аналитической или той же трансперсональной терапии. Получается, что психотерапия занимает отчетливо маргинальное положение по отношению к миру
академической науки.
Что касается краевого положения психотехник, то здесь обращают на себя внимание самые разные методы воздействия – от гипноза до пневмокатарсиса. Кроме того, нельзя пройти
мимо включения в групповые терапии репрессируемых обществом сексуально ориентированных, равно как и прочих асоциально-провокационных (раздевание, например) практик. Наконец, парадоксальные методы воздействия, такие, как терапевтическое сумасшествие, трикстерски-карнавальные провокации, тоже выглядят вызовом академически
легитимированной практической деятельности. Все это усугубляется институциональной маргинальностью, исторически идущей от психоанализа. Эта "сектантская" форма
существования направлений внутри науки дополняет картину своеобразия статуса психотерапии как рода деятельности. Совершенно ясно, ч т о м а р г и н а л ь н о с т ь и
н е л е г и т и м н о с т ъ е с т ь ф а к т о р ы , о б у с л о в л и в а ю щ и е ж е с т к о с т ь ш к о л ь -
н ы х р а м о к . На самом деле, если нет реальных критериев, которые обосновывали бы валидность школьных практик, функционирование школьной машины желания может быть обеспечено только укреплением границ влияния, иначе говоря, охранительно-
институциональными мерами.
Справедливости ради надо, однако, сказать, что в нынешнее время агрессивно-полемическая напряженность между различными школами стала сходить на нет. Взвешенность объединяющего жеста справедливо представляются многим весьма привлекательными.
Итак, первый и важнейший вызов, на который нам хотелось бы дать ответ, может быть
обозначен как в ы з о в к о н ц а и с т о р и и п с и х о т е р а п и и . Сегодняшний день развития психотерапевтического дела характеризуется, на наш взгляд, сочетанием о щ у щ е н и я и з б ы т о ч н о с т и д е я т е л ь н о с т и в о б л а с т и с о з д а н и я н о в ы х м е т о д о в и – одновременно – о щ у щ е н и я и с ч е р п а н н о с т и в о з м о ж н о с т е й д л я э т о й
р а б о т ы . Мнения относительно переизбытка психотерапий и как следствие этих мнений –
интегративно-эклектические идеологии основаны, на наш взгляд, на непонимании коренной
сущности взаимоотношений психотерапевта с его практикой, с методом, который он
употребляет в дело. Правильное понимание этих отношений может быть основано только на признании метода, как уже сказано, предметом частного интереса психотерапевта.
Безусловно, до тех пор, пока число психотерапий не превышает числа действующих психотерапевтов, задача создания новых методов будет оставаться насущной.
П р е к р а щ е н и е и х п р о и з в о д с т в а к а к р а з и б у д е т о з н а ч а т ь д е й с т в и т е л ь н ы й к о н е ц и с т о р и и п с и х о т е р а п и и .
Э к л е к т и ч е с к и - с и н т е т и ч е с к и й п р о е к т д е й с т в и т е л ь н о я в л я е т с я
р е а л ь н о й о т м е т к о й к о н ц а и с т о р и и п с и х о т е р а п и и . Этот проект, на наш взгляд, выглядит малоинтересным. Он в целом вписывается в получившую широкое
распространение постмодернистскую идеологию, которая обосновывает возможность
смешения различных стилей в рамках одного художественного творения. Коллажи из
различных психотерапевтических приемов могут быть уподоблены текстам, состоящим из
одних цитат. "Я понимаю под интертекстуальным диалогом феномен, при котором в данном тексте эхом отзываются предшествующие тексты", – пишет по этому поводу У. Эко (У. Эко,
1996, с. 60). Соглашаясь на сознательную замену порождаемого собственного текста цитированием других, автор – текста ли, психотерапевтического ли метода – идет на сознательный отказ от возможности реализации авторских желании. Р а з м е р ы
а в т о р с к о г о в л и я н и я п р о п о р ц и о н а л ь н ы у д е л ь н о м у о б ъ е м у с о б с т в е н н о г о т е к с т а в о б щ е й м а с с е т е к с т а .
Такая коллажная идеология не предполагает создания какой-либо собственной продукции, а занимается только перераспределением старой. Интертекст не порождает новых
конфигураций. Если мы ограничимся подобными рамками, то в итоге нас ждет бесконечное перекладывание ингредиентов из одного салата в другой. Обращает на себя внимание и другой просчет эклектической идеологии: если для каждого из отдельных методов не найдено
убедительных доказательств его относительной эффективности, то каким образом это можно сделать для эклектически-синтетических терапий – тем более непонятно. Но все же главный
недостаток такого проекта в том, что эклектическое перемешивание готовых элементов снижает напряженность основного соблазна психотерапии, соблазна создать свой метод.
Исходя из всего этого, мы в нашем исследовании предполагаем радикальное изменение метанарратива психотерапевтического дискурса как такового. Как известно, под метанарративом (метадискурсом) Ж.-Ф. Лиотар (см.: Ж.-Ф. Лиотар, 1998) подразумевает некое
положение, которое вообще делает возможным составление текстов в некоей, допустим, области знания. Так, в психотерапии все тексты основаны на положении, что терапевтический
метод создается ради интересов пациента. Как ясно из всего вышеизложенного, такое
понимание не может объяснить нам истории психотерапии ни в какой степени. Психотерапевтический метод создается как реализация желаний его автора очертить собственное идеологическое пространство, сформировать дискурсы, где была бы осуществлена запись его предпочтений, опыта и склонностей. Метод в психотерапии отражает интересы автора и формируется именно под эти интересы. Именно такой метанарратив, отражающий реальное положение дел, мы считаем подходящим именно для нашего исследования. Эта смена метанарратива позволяет нам исследовать психотерапию именно как практику реализации некоей власти, то есть в русле идей крута авторов от Ф.Ницше и А.Адлера до М.Фуко и Ж. Бодрийара.
Так, в духе известного исследования Ж. Бодрийара "О соблазне" м ы с ч и т а е м , ч т о
с л е д у е т р а с с м о т р е т ь в с е с т р у к т у р н ы е э л е м е н т ы ш к о л ь н о й т е о р и и
и т е х н и к и с т о ч к и з р е н и я и х п р и в л е к а т е л ь н о с т и д л я в о з м о ж н о г о п о л ь з о в а т е л я т о г о и л и и н о г о ш к о л ь н о г о м е т о д а . Разумеется, именно
состоявшийся соблазн выступает во многих случаях как превращенная форма осуществления власти. У Ж. Бодрийара мы читаем: "Всякая система, которая втягивается в тотальный сговор
(complicite) с самой собой, так что знаки перестают иметь в ней какой-либо смысл, именно по
этой причине оказывает замечательное по силе гипнотическое, завораживающее воздействие.
Системы эти завораживают своим эзотеризмом, предохраняющим их от любых внешних логик.
Завораживает резорбция всего реального тем. что самодостаточно и саморазрушительно. Это может быть все, что угодно: философская система или автоматический механизм, женщина
или какой-то совершенно бесполезный предмет..." (Бодрийар, 1995, с. 54). Как уже ясно, мы исходим здесь из вполне обоснованного соображения, что п с и х о т е р а п е в т и ч е с к а я
ш к о л a е с т ь ц е л о с т н о е о б р а з о в а н и е , п р е д н а з н а ч е н н о е и м е н н о д л я с о б л а з н е н и я последователей и клиентов, и этому, очевидному положению мы будем следовать, разворачивая наш текст дальше.
Другой важнейший вызов, на который приходится давать достойный ответ, – отсутствие в психотерапии общих фундаментальных основ как единой науки. Ответ на этот вызов, как нам
представляется, может быть дан через с о с т а в л е н и е и н д е к с а э л е м е н т о в
с т р у к т у р ы ш к о л ь н о г о м е т о д а . Однако исследование структуры основных
направлений в психотерапии, существующих на сегодняшний день, не должно быть
самоцелью. Его задача заключается в том, чтобы н а м е т и т ь о с н о в н ы е с о с т а в н ы е ч а с т и к а к н е с у щ и е к о н с т р у к ц и и в о з м о ж н ы х п с и х о т е р а п и й .
В целом сочетание нового исследовательского метанарратива с основательным структурным анализом дает нам в о з м о ж н о с т ь о с у щ е с т в и т ь д е к о н с т р у к ц и ю п с и х о т е р а п е в т и ч е с к о г о д и с к у р с а в о в с е й е г о т о т а л ь н о с т и . При этом
мы, разумеется, не забываем ни на минуту, что психотерапия является на самом деле высокоэффективным видом помощи. В конечном итоге наш проект направлен на то, чтобы она утвердилась именно в этом своем качестве, очистившись при этом от множества
необязательных привнесений.
Вопреки повсеместно господствующей озабоченности переизбытком школ, нас преследует совсем другая, "мальтузианская" настороженность, что, возможно, запас новых возможных конфигураций школьных теорий и техник исчерпан. Определенная часть нашего текста
предполагает проектирование новых "превращенных форм" различных структурных элементов структуры школьного метода, равно как и возможных методов в целом. Несмотря на
некоторую утопичность такого подхода, мы полагаем такое проектирование необходимым, ибо так мы можем пробудить желание читателя двигаться в верном направлении, а именно в том, которое указано в титуле нашей книги.
Новые методы могут строиться и по новым правилам, нами не предусмотренным. По этому поводу Ж.-Ф. Лиотар высказывается так: "Постмодернистский художник или писатель
находится в ситуации философа: текст, который он пишет, творение, которое он создает, в принципе не управляются никакими предустановленными правилами и о них невозможно
судить посредством определяющего суждения, путем приложения к этому тексту или этому
творению каких-то уже известных категорий. Эти правила и эти категории есть то, поиском чего и заняты творение или текст, о которых мы говорим (Ж.-Ф.Лиотар, 1994, с. 322). Современный психотерапевт находится, в сущности, в такой же ситуации и занят поисками рамок, которые позволили бы ему осуществлять свои интенции.
Итак, и с т о р и я п с и х о т е р а п и и с ф о р м и р о в а н а с о в е р ш е н н о о с о б ы м о т н о ш е н и е м т е р а п е в т а к с в о е м у р а б о ч е м у и н с т р у м е н т у . Влекомая своей
сущностью, психотерапия двигается в самых разных направлениях. Задача ответственного исследователя заключается не просто в том, чтобы отследить эти направления, но и, по
возможности, в том чтобы придать им определенный импульс. Причем будет лучше всего,
если желаниям психотерапевтов будет дан этот импульс не только в одном каком-то направлении, а сразу во многих, что мы и попытаемся сделать.
ХАРИЗМАТИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ В ПСИХОТЕРАПИИ
Несомненно, каждый, кто ориентируется в литературе, посвященной общим вопросам
психотерапии, сталкивался с текстами, в которых перечисляются и обосновываются профессиональные требования, предъявляемые психотерапевту. Соблюдение требований нормативного порядка в психотерапии имеет особый смысл. Ведь речь идет, в частности, о
том, чтобы хоть как-то обуздать интенсивность желания психотерапевтов реализовывать свою
власть над клиентом, легитимированную рамками терапевтической необходимости.
С одной стороны, речь идет о том, что составляет компетентность терапевта, то есть о вполне естественных требованиях к надежности владения психотерапевтическим инструментарием – техниками, приемами, теорией. Бюрократически эта компетентность удостоверяется
соответствующими сертификатами, дипломами и свидетельствами.
Во многих случаях набор образовательных требований этим не ограничивается. Порой к спектру терапевтической компетентности присовокупляется целый ряд гуманитарных знаний. Так, психоаналитическое образование, как известно, по замыслу Фрейда, должно было
включать в себя, помимо психиатрии и психологии, такие дисциплины, как история цивилизации, мифология, психология религий, история и литературная критика. Наличие
такого рода образовательных требований, на наш взгляд, как ничто другое, обнаруживает известную тенденцию в развитии психотерапии, а именно – стремление являть собой феномен культуры, не в меньшей степени, чем терапевтическую практику. Кто бы что ни
говорил, намного легче обнаружить в психотерапевтическом сообществе именно такую интенцию, нежели стремление быть только действенной терапевтической практикой. Понятно,
что никакими мыслимыми средствами нельзя обосновать то, что обучение психологии религий или истории цивилизации способно оказать влияние на результативность терапевтических усилий. Это ясно тем более, что есть методы, которые обходятся без всего этого.
Другой блок требований охватывает морально-этическую сферу. Это касается в основном правил, трактующих особенности взаимоотношений терапевта и клиента в вопросах уплаты
гонорара, сохранения врачебной тайны и недопустимости нетерапевтических отношении, в первую очередь сексуальных. Это само по себе примечательное обстоятельство опять-таки подчеркивает особое положение урода-психотерапии в достойной семье терапевтических практик. Ни в какой хирургии или гематологии опасность возникновения нетерапевтических взаимоотношений не связана с коренной сущностью процедуры. Опыт, однако, показывает, что именно здесь запреты оказываются наименее действенными. Совершенно ясно, что слишком велико искушение терапевта закрепить свою иллюзию влияния на клиента такими
зримыми доказательствами, как сексуальное доминирование.
Нетрудно заметить, что в текстах, затрагивающих так или иначе этическую проблематику в психотерапии, нам до сих пор не приходилось встречать вполне естественного, почти само
собой разумеющегося требования, а именно – н е с о ч и н я т ь н о в о г о м е т о д а б е з
с е р ь е з н о й п р о в е р к и н а э ф ф е к т и в н о с т ь и , с о о т в е т с т в е н н о , н е п ы т а т ь с я с о з д а т ь в о к р у г н е г о н о в у ю ш к о л у . Разумеется, речь здесь может
идти только о сравнении с эффективностью других методов, а не о простой результативности
("лучше, чем ничто"). Отсутствие такого рода требований может объясняться, безусловно, крайней степенью их неприемлемости для психотерапевтов. Лишать их возможности формировать пространство, в котором осуществлялись бы их нарцистические желания, – это значило бы поставить под вопрос существование психотерапии как специфической практики.
Большинство современных авторов считает, и не без оснований, надо сказать, что оптимальная терапевтическая подготовка предполагает наличие у терапевта собственного
пациентского опыта, естественного, так сказать (это если повезет и до того, как стать терапевтом, удастся побыть "настоящим" пациентом), или же искусственного, то есть
полученного в результате учебного анализа или тренинга. Предполагается, что такого рода опыт помогает основательно понять суть страданий и правильно отнестись к переживаниям
пациента, ну и основательно приобщиться к тайнам использования метода. Это, конечно, тоже имеет явное отношение к тому, чтобы как-то окоротить уже неоднократно обсуждавшиеся
желания терапевта.
Все, кто внимательно следит за психотерапевтической жизнью. обращали внимание на одно, всем известное, обстоятельство, а именно что сплошь и рядом серьезный успех имеют терапевты. которые так или иначе не вписываются в общепринятые представления о
профессиональной компетентности. В других случаях мы наблюдаем за деятельностью
вполне, казалось бы, профессионально адекватной, но понимаем, что эта адекватность не
имеет никакого отношения к исключительному терапевтическому успеху и дело здесь в чем-то другом.
Чаще всего в таких случаях заводится туманная речь о так называемом "воздействии личности" психотерапевта. Когда же мы ставим перед собой вопрос о специфике этого
воздействия, его параметрах, то получается, что вразумительный ответ получить здесь довольно сложно. Мы, однако, попытаемся приблизиться к пониманию этой проблемы, и очень важно здесь вспомнить обучении Макса Вебера о х а р и з м а т и ч е с к о м т и п е господства в
обществе.
М.Вебер, как известно, выделял три типа общественного господства:
1.Л е г и т и м н ы й т и п , присущий европейским буржуазным демократиям. В его основе
лежит подчинение не определенной личности, но законам, обеспечивающим поддержание порядка и преемственность власти.
2.Т р а д и ц и о н н ы й т и п господства, присущий, например, феодальным средневековым
государствам и основанный на вере не столько в силу закона, сколько в священность существующих с давних пор традиций власти и управления.
3.Х а р и з м а т и ч е с к и й т и п , основанный на слепой вере в экстраординарные
способности лидера сообщества, на безусловной преданности его воле. Этот тип присущ чаще всего тоталитарным государствам. (М. Weber, 1966, см. также: П.П.
Гайденко, Ю.Н. Давыдов, 1991).
Сам термин "харизма" заимствован социологами из религиозного обихода. Изначально так назывались дары Святого Духа. излитые им на апостолов. В более широком смысле харизма –
это благодать, божественная сила, ниспосланная человеку для преодоления греховности и
достижения спасения. Однако М. Вебер, исследуя феномен харизмы в контексте общественной жизни, придал ему несколько другое значение.
Харизматический лидер обладает, по М. Веберу, особыми дарованиями, пророческими, в частности, способностями, исключительными волевыми качествами. Среди известных истории
харизматических персонажей есть основатели мировых религий – Будда, Моисей и Христос. К
ним относятся создатели направлений внутри мировых религий – Лютер и Кальвин, например. С другой стороны, это великие государственные и военные деятели, такие, как Чингисхан или Наполеон. В XX веке среди крупных харизматических персонажей – Гитлер и Муссолини, Ленин и Троцкий, однако также Ганди и Мартин Лютер Кинг. Дело обстоит таким образом, что
свойство харизмы относительно безразлично к роду деятельности и морально-этическому
содержанию этой деятельности: это с равным успехом может быть и признаваемый святым пророк, и человек, ответственный за массовые военные преступления.
По Beбepу, " х а р и з м о й с л е д у е т н а з ы в а т ь к а ч е с т в о л и ч н о с т и , п р и з н а в а е м о е н е о б ы ч а й н ы м , б л а г о д а р я к о т о р о м у о н а о ц е н и в а е т с я к а к о д а р е н н а я с в е р х ъ е с т е с т в е н н ы м и ,
с в е р х ч е л о в е ч е с к и м и и л и , п о м е н ь ш е й м е р е , с п е ц и ф и ч е с к и о с о б ы м и с и л а м и и с в о й с т в а м и , н е д о с т у п н ы м и д р у г и м л ю д я м " (М. Weber, 1988, с. 139).
Здесь следует обратить внимание на процитированное определение. Получается, что харизма
– качество, благодаря которому человек, ею обладающий, оценивается как одаренный
вышеперечисленными свойствами. Однако оценка эта производится только на основании внешних впечатлений, ибо совершенно ясно, что надежная проверка наличия "сверхъестественных, сверхчеловеческих" или даже "специфически особых" свойств по
меньшей мере крайне затруднительна. Естественно предположить, что в о с н о в е
х а р и з м ы л е ж и т в с е г о л и ш ь у м е н и е п р о и з в о д и т ь в п е ч а т л е н и е о б л а д а н и я т а к о г о р о д а с в о й с т в а м и . Таким образом, харизматический – это тот, кто может убедить других в том, что он таковым является.
Следует сделать важную оговорку. Любой дискурс, посвященный харизматической проблематике, непременно связан со ссылками на заметных персонажей из истории общества, религии. Как бы само собой предполагается, что х а р и з м а т и ч е с к о е н е и з б е ж н о
с т р е м и т с я к и е р а р х и ч е с к о м у п и к у . Таким, казалось бы, само собой разумеющимся повествовательным ходом определяется исключительная привлекательность текстов, ориентирующихся на эту тему. Получается так, что харизма есть средство продвижения вверх
по любой иерархической лестнице. Однако в самом определении нет никаких указаний на то, что харизматический – непременно герой учебника истории. Как уже сказано, речь здесь идет
только о некоем умении производить определенное впечатление. Непременное соотнесение харизматической проблематики с так называемым "культом великих людей" – это не более чем дань интеллектуальной моде прошлого века и рубежа XIX – XX веков. Получившие тогда
широкое хождение дискурсы о взаимоотношениях "героя" и "толпы" (М. Штирнер, Т. Карлейль, П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский и др.) на самом деле связаны с дискурсами о харизме только исторически, Одна из наших важных задач – это д е м и с т и ф и к а ц и я к о н ц е п ц и и
х а р и з м ы , а особенно в том смысле, чтобы освободить ее от совершенно необязательной, хотя и крайне привлекательной гиперболизации размеров влияния харизматической личности.
Наша задача заключается в том, чтобы проанализировать несомненное, бросающееся в глаза
п р и с у т с т в и е х а р и з м а т и ч е с к и х ф е н о м е н о в в с а м о й с е р д ц е в и н е п с и х о т е р а п е в т и ч е с к о й р е а л ь н о с т и .
Выше мы уже приводили известное наблюдение К. Ясперса о том, что психотерапия
развивается "сектами, формирующимися вокруг обожествляемого учителя". Нет никаких сомнений в том, что ситуация рождения и формирования школы в значительной степени всегда связана с деятельностью личности, претендующей на харизматическое влияние. Если не принимать во внимание это исключительно важное обстоятельство, то история
психотерапии останется непонятой именно в том, что касается ее коренной сущности. Дело
обстоит так, что некий учитель провозглашает новые, представляющиеся порой революционными, идеи, вокруг которых формируется группа последователей, противостоящая
окружению, не приемлющему эту новизну.
Нарративы, повествующие о создании психотерапевтических школ, преподносят эти идеи вовсе не как результат сочинительского произвола их автора. Они, конечно же, появляются в результате якобы долгой исследовательской работы, каковая, безусловно, обнаруживает несостоятельность старых подходов и исключительную благотворность новых. Именно
гипотетические достоинства этих новых, а также необходимость проводить их в жизнь и
защищать от консервативных сторонников устаревших парадигм определяют пафос ситуации, в которой востребован харизматический персонаж. Дело обстоит здесь так, что идеология нового подхода (как в психотерапии, так и в общественной жизни) утверждает себя не столько путем научного обоснования, сколько через пропагандистски-миссионерскую деятельность.
Х а р и з м а т и ч е с к а я л и ч н о с т ь в о с т р е б о в а н а в п с и х о т е р а п е в т и ч е с к о й
п р а к т и к е и м е н н о п о т о м у , ч т о э м п и р и ч е с к а я л е г и т и м а ц и я о б о с н о в а н н о с т и ш к о л ь н ы х т е о р и й и э ф ф е к т и в н о с т и т е х н и к
я в л я е т с я к р а й н е с о м н и т е л ь н ы й д е л о м . С в о е о б р а з н а я м а р г и н а л ь н о с т ь п с и х о т е р а п и и т а к ж е с о з д а е т п р е д п о с ы л к и д л я с п р о с а н а
х а р и з м а т и ч е с к о е . Нет другой терапевтической практики, подобной психотерапии, где харизма субъекта практики компенсировала бы проблему недостатка легитимности.
Что касается самой терапевтической ситуации, то здесь, безусловно, существует большой
спрос на харизму, хотя и в несколько другом аспекте. Не секрет, что подавляющее большинство пациентов убеждены (или, во всяком случае, ожидают этого), что психотерапевт
не просто несет в себе сумму знаний и навыков, каковые позволяют ему рационально понять
суть расстройства и технически разумно построить ход терапевтического процесса. Он,
терапевт, считают они (безразлично, осознают они это или нет), одарен некими
нетривиальными способностями, позволяющими ему с особой силой, не поддающейся рациональному объяснению, влиять на личность и здоровье пациента. "Он о б л а д а е т
гипнозом", – приходится часто слышать от пациентов, оценивающих эффективность того или иного гипнотизера. Подчеркнем – именно "обладает", а не "проводит" или, скажем, "делает" это. Здесь для нас важно отметить то обстоятельство, что пациент изначально настроен на
это гипотетическое необычное свойство. Адекватно сформулированная фраза об "обладании гипнозом" звучала бы приблизительно так: "Он обладает достаточно выраженной харизмой, чтобы эффективно оказывать на нас некое особо благотворное, в том числе и гипнотическое,
влияние".
Точно так же нетрудно предположить, что пациент, отправляющийся к психоаналитику, полагает, что тот не просто "проводит анализ", но этим анализом "владеет". Иначе говоря, в представлении пациента аналитик приобщен каким-то образом к некоему особому тайному
знанию, способствующему проникновению в скрытые механизмы, управляющие жизнью пациента. Именно это в конце концов окажет решающее воздействие на успешный исход
терапии. Понятно, что признанию наличия особых свойств предшествует их вполне понятное ожидание. Готовность их признать естественным образом задана самой ситуацией. В любом случае мы должны постоянно иметь в виду, что с у щ е с т в у ю т д в а о с н о в н ы х в е к т о р а х а р и з м а т и ч е с к о г о в л и я н и я : о д и н в е к т о р н а п р а в л е н н а
в о з м о ж н ы х и д е й с т в и т е л ь н ы х п о с л е д о в а т е л е й , д р у г о й – н а п а ц и е н т а .
В сущности, самое непосредственно-практическое значение харизмы с точки зрения структуры психотерапевтического действия в том, что ее бытование само по себе связано так или иначе
с и з м е н е н н ы м с о с т о я н и е м с о з н а н и я . Восприятие харизматического его паствой
происходит в контексте особого настроения, выходящего за рамки обыденно-рутинного восприятия действительности. Обладатель сильной харизмы как бы заранее "экономит" на неизбежной в ходе любого терапевтического процесса возне с переводом сознания пациента в "иное" состояние.
Впсихотерапевтическом мире происходит неизбежный "отбор" харизматических, и этот отбор осуществляется в первую очередь самими пациентами. Совершенно ясно, что при этом "риск" появления новых школ и теорий в результате этого отбора неизбежно возрастает.
"Отобранные" пациентами "эффективные" терапевты, естественно, будут стремиться
обосновать свой успех теоретически, строя границы той идеологической сферы, в которой они
займут господствующее положение. Рано или поздно у имеющего успех терапевта (очень может быть, что и у неуспешного тоже) возникает потребность закрепить свой терапевтический успех четко сформулированными правилами, оформить их посредством новой терминологии. В свою очередь, терапевтический успех – единственное средство
легитимации новой теории. Без достижения достойных результатов в случаях Анны О. или
Элизабет фон Р. расширение метапсихологии психоанализа до Я и Оно, тотема и табу, Эроса
иТанатоса было бы невозможно.
Вконтексте общественной жизни спрос на харизматическую личность всегда или почти всегда сформирован кризисной ситуацией. Если нет кризиса, то, естественно, нет и потребности в лидере, способном в ожесточенной борьбе справляться с трудностями и сплачивать на это
дело своих верных. Возвращаясь к психотерапии, мы видим, что потенциальные потребители
помощи изначально помещены в кризисную ситуацию. Спрос на терапевтическую харизму сформирован, получается, двояким образом. С одной стороны, пациент настроен на "по меньшей мере специфически особые свойства" терапевта, видя в них залог своего спасения, с
другой – сам терапевт озабочен поиском идей и приемов, которые дали бы ему в руки безотказное терапевтическое оружие.
Распространено мнение, что харизма является неким врожденным свойством, не
дифференцированным ни по степени выраженности, ни по качественным особенностям, и что,
таким образом, его невозможно ни выработать, ни как бы то ни было на него повлиять в
смысле углубления, усиления и т.п. Здесь важно понимать следующее. Проблемы "врожденности" харизмы, ее природы, ее происхождения могут рассматриваться только как
псевдопроблемы. Конечно же, нет, да и трудно представить себе такие методы, которые
позволили бы нам определить будущего харизматического лидера в той или иной сфере. В отличие, например, от музыкальной одаренности, харизматические способности предсказать или, например, протестировать невозможно. Мы исходим из того, что потенциально
х а р и з м а т и ч е с к и м м о ж е т с ч и т а т ь с я л ю б о й ч е л о в е к , д о т е х п о р , п о к а о н н е д о к а ж е т о б р а т н о г о .
Можно, разумеется, предсказать в особо ясных случаях полную неудачу при выборе жизненного стиля, основанного на харизматическом влиянии, введя в связи с этим в обиход,
например, такое понятие, как х а р и з м а т и ч е с к а я д е б и л ь н о с т ь . Детальные исследования в этой области вполне могли бы привести к описанию некоей х а р и з м а т и ч е с к о й ш к а л ы , на одном полюсе которой будет сильно выраженная, всеми
признаваемая харизма, в то время как на другом – упомянутая "дебильность". Собственно, движение по этой шкале в сторону первого полюса и составляло бы цель возможной
практической работы в этой области.
Другая, на наш взгляд, псевдопроблема – вопрос об источнике этого свойства. Здесь мы
допускаем самый широкий спектр толкований – в зависимости от исходной мировоззренческой позиции. Здесь мы неизбежно столкнемся с мистическими дискурсами. которые строятся на понимании "трансцендентного как имманентного". Харизма предстает здесь как дарованная
высшими сущностями способность, недоступная рациональному пониманию, не подлежащая обсуждению с точки зрения возможности ей сопротивляться. Это один из полярных локусов
воображаемого спектра понимания этого феномена, Середину этого спектра составляют
дискурсы, ставящие харизму в один ряд с такими феноменами, как, скажем, литературная или артистическая одаренность. И, наконец, другой полюс могла бы занять несколько экстремистская точка зрения, согласно которой харизма – это феномен, определяемый набором конкретных параметров, и при этом – приобретаемое посредством тренировки умение, сумма целенаправленно вырабатываемых профессиональных навыков.
Согласно этому подходу, нет ничего невероятного в идее, скажем, тренинга харизматических навыков. Мы исходим из того, что, как бы кто ни относился к происхождению харизматических свойств, нет и не может быть никаких противопоказаний к работе с ними, даже в том случае,
если считать их иррационально-мистическими по своей природе. Правильное отношение к
этому феномену никак не исключает возможности работы с ним с целью его углубления или усовершенствования. Однако преимущество представляемой нами точки зрения заключается в том, что вопрос о работе с харизмой рассматривается как приоритетный, сам же феномен очищается от совершенно лишних соображений. Некоторое противоречие, однако, в
дискурсах, посвященных такому пониманию харизмы, останется неизбежно. Э т о
п р о т и в о р е ч и е м е ж д у и с к л ю ч и т е л ь н о с т ь ю х а р и з м ы к а к " о с о б о г о " , п о М . В е б е р у , с в о й с т в а и е е в о с т р е б о в а н н о с т ь ю к а к ч а с т и п о в с е д н е в н о й
п с и х о т е р а п е в т и ч е с к о й р е а л ь н о с т и . Р а ц и о н а л ь н о - т е х н о л о г и ч е с к а я
с т о р о н а д е л а д о л ж н а з д е с ь б ы т ь т а к и л и и н а ч е п р и м и р е н а с
м а г и ч е с к и - м и ф о л о г и ч е с к о й .
В текстах, посвященных харизме, мы можем сталкиваться с двумя типами дискурса, а именно
– с дискурсом, ограничивающим возможности обретения харизмы и расширяющим их. Расширяют эти возможности соображения вроде тех, что упоминались выше, а именно то, что харизматическое не есть что-то недоступное, что речь идет о свойстве, которое можно
сформировать или "разогреть" посредством целенаправленных тренинговых усилий, а также что харизматическое не есть нечто, прочно увязанное с исключительной ролью в истории и т.д. Ограничивающий же дискурс мог бы строиться на соображениях противоположного порядка, которые уже были приведены (врожденное свойство героических персонажей истории). Оба днскурса имеют равное право на существование и могут быть положены в основу полемики на этот счет. В любом случае привлекательность этой темы связана с тем.
что харизма так или иначе носит к о м п е т и ц и о н н ы й х а р а к т е р , то есть является фактором, способствующим успеху в любом идеологическом состязании.