Diplomatia_razvedka

В бумагах Робеспьера, изъятых после его казни, есть следующая запись: "I. Назначить повара. 2. Арестовать старого. 3. Использовать Вильера, друга Сен-Жюста. 4. Поручить мэру и национальному агенту осуществить увольнения. 5. Николя обучит Вильера. б. Опиум. 7. Врач. 8. Назначение членов Совета (Тампля?-Е. Ч.). 9. Определить за два или три дня новичков. 10. Протокол представить".

Как объясняют эвазионисты, это - заметки, сделанные робеспьеристом Пейяном, который был назначен весной 1794 г. национальным агентом (главой) Парижской коммуны. Речь идет о замене повара Гарнье, единственного из оставшихся старых слуг, хорошо знавшего дофина. Бывший драгунский офицер Вильер, когда-то сосед Робеспьера по квартире, в 1794 г. время от времени выполнял обязанности присяжного Революционного трибунала и был доверенным лицом Сен-Жюста, дававшего ему какие-то поручения. Типограф Николя, также присяжный Революционного трибунала, человек, преданный Робеспьеру, должен был проинструктировать бывшего драгуна, годившегося лишь на сугубо подчиненные роли. Руководство Коммуны должно было произвести "увольнения", которые помогли бы осуществить похищение; ребенку следовало дать опиум; в проведении операции должен был участвовать врач. Главная трудность заключалась в том, чго дофина ежедневно разглядывали через стекло четыре дежурных комиссара, дабы удостовериться, что "заложник" находится на месте. Поэтому в "заметках" предписывается назначить "новых" членов Коммуны, которые еще не видели его и не могли заметить подмены. Предполагалось, что бегство будет обнаружено через "два или три дня", но как оно было осуществлено, осталось бы неизвестным. Упоминаемый в "заметках" Совет, членов которого следует переназначить, - это, вероятно, администрация Тампля.

Это - важная запись, позволяющая ряду историков утверждать, что Робеспьер подготовлял "бегство" дофина из Тампля. Однако есть основания и задать иной вопрос: имеют ли эти малопонятные "заметки" какое-либо отношение к плану бегства?

В ноябре 1980 г. на заседании комиссии по старому Парижу был заслушан доклад известного исследователя М. Флери, в котором отмечалось, что изучение фотокопии оригинала "заметок" Пейяна приводит к неожиданным заключениям. Так, в тексте пункта 2 ("Арестовать старого") стоит дополнительно "Par Ie С. S. Р.". Это несомненно сокращение от "Par С (omite de) S (alut) P (ubiic)", то есть от "Комитета общественного спасения". В пункте 7 ("Врач") добавлено: "par I'acc. pub." (accusa-teur public) - "общественным обвинителем" Фукье-Тенвилем, то есть действие должно было быть произведено указанным должностным лицом. Подобные добавления и уточнения нужно внести и в другие пункты. Можно предположить, что заметки касаются какого-то госпиталя (а управление больницами и тюрьмами занимало внимание Пейяна). Повар этого госпиталя должен был быть заменен новым Вилером (а не Вильером), которого должен был проинструктировать Николя, причем все это должно было быть осуществлено под контролем мэра Парижа Флерио-Леско и самого Пейяна (оба были ревностными робеспьеристами). Далее речь идет об "опиуме" и "враче", которого предстояло назначить общественным обвинителем, Фукье-Тенвиле (кстати сказать, отнюдь не пользовавшемся в 1794 г. доверием Робеспьера и его сторонников). В пункте 9 оказалось неразобранным слово "предшествующие", и тогда его можно прочесть так: "За два и три предшествующих (назначению. - Е. Ч.) дня определить новичков". Можно предположить, что речь идет о смене администрации Совета общественных учреждений, подведомственных Коммуне (члены его были действительно сменены и арестованы 24 июня 1794 г.). Мелкие уточнения, которые следует внести в текст и других пунктов, придают им другой смысл. Разумеется, новая интерпретация является чисто гипотетической (это признает и сам М. Флери), но такой же, строго говоря, характер носит и традиционное истолкование "заметок" Пейяна.

Многое остается неясным. Например, почему назначение доктора для госпиталя должно было зависеть от общественного обвинителя при Революционном трибунале (что понятно, если речь идет о враче для дофина), но, может быть, имелась в виду тюремная больница.

Во всяком случае, к осуществлению предписаний, зафиксированных Пейяном, по-видимому, не было приступлено, Гарнье не был арестован и заменен другим лицом. Однако обычно "заметки" Пейяна связывают с донесением роялистского шпиона о временном увозе по приказу Робеспьера в ночь с 23 на 24 мая дофина в замок Медон.

Эпизод, сообщенный агентом д'Антрега, если не является вымыслом от начала до конца, то повторяет слухи или, проще говоря, чужие выдумки. Его пытались интерпретировать различным образом. Одни считали, что при попытке увоза дофина выявилась подмена его, произведенная Шометтом или Эбером, и поэтому "двойника" поспешили вернуть в Тампль. Другие полагали, что именно таким путем и была осуществлена подмена: увезен дофин, а возвращен в Тампль его двойник.

Член Конвента Куртуа, которому после 9 термидора было поручено издание некоторых бумаг, найденных у Робеспьера и его сторонников, утверждал, что при обыске в комнате, снимавшейся Робеспьером у столяра Дюпле на улице Сен-Оноре, были обнаружены между матрасами постели и в тайнике с двойным дном бумаги, спрятанные там, книги и вещи Людовика XVI и Марии-Антуанетты, перешедшие в распоряжение тюремных властей. Каким образом эти вещи оказались в комнате Робеспьера, осталось неизвестным. О том, что победители 9 термидора, чтобы опорочить память Неподкупного, были готовы на любую провокацию, в том числе на приписывание ему "улик", призванных доказать, что он обдумывал планы монархического переворота, - об этом знали или догадывались уже современники. Куртуа был весьма красочным представителем той хищной стаи термидорианцев, захвативших рычаги управления государством.

Но на самом деле Куртуа не подбросил, а попросту присвоил, украл на всякий случай обнаруженные им где-то вещи. И эта тайна открылась, когда после Реставрации, в 1816 г., Куртуа, к этому времени много награбивший, нахватавший взяток и превратившийся в богатого землевладельца, должен был как "цареубийца", вдобавок поддержавший Наполеона во время Ста дней, подвергнуться изгнанию из Франции. Надо было добиться, чтобы для него сделали исключение из закона. И тут Куртуа стал прельщать власти тем, что преподнесет своему "августейшему монарху Его Величеству Людовику XVIII" ценные реликвии. Среди этих сувениров находилась и прядь волос дофина. Дело не сладилось. Куртуа пришлось отбыть за гранту, в Бельгию, часть вещей у него отобрали, другие он спрятал или увез с собой. Среди спрятанных была и прядь волос, которая, переходя из рук в руки, попала наконец к исследователям, занятым разгадкой "тайны Тампля". (Как показала экспертиза, проведенная уже в XX в., эта прядь и локон, который был срезан у дофина еще до ареста королевской семьи, принадлежали одному и тому же ребенку - следовательно, во время нахождения у власти Робеспьера дофин еще не был подменен каким-то двойником.)

Споры вокруг вопроса о судьбе дофина обретали все новые повороты. Еще в 1954 г. в Париже вышла в свет книга князя Альберта Саксен-Альтенбургского, потомка рода, некогда правившего в небольшом княжестве в Центральной Германии. Книга эта называлась "Тайна дочери французского короля". Автор, опираясь на семейные предания, пытался разрешить загадку, на которую обратил внимание ряд историков, а именно на несовпадение облика сестры дофина Марии-Терезы Шарлотты, содержавшейся в Тампле, и герцогини Ангулемской - титул, который она будто бы стала носить, когда вышла замуж за своего кузена, младшего сына графа д'Артуа. В книге, о которой идет речь, утверждалось, что в роли герцогини Ангулемской выступала не Мария-Тереза, что ее (после того как ее в конце 1795 г. Директория обменяла на депутатов Конвента, находившихся в австрийском плену) в Вене подменили другой женщиной.

Что касается Марии-Терезы, то она прожила свою жизнь крайне уединенно в Хильбургаузене, небольшом городке, являвшемся столицей Саксен-Альтенбургского княжества. При постоянно скрывавшей лицо под вуалью таинственной даме, пользовавшейся явным покровительством княжеского двора, находился мужчина, которого местные жители именовали "графом". Удалось установить, что это был голландец Корнелиус Ван дер Валк, родом из богатой купеческой семьи. Когда его спутница жизни умерла, он объявил, что она родом из Вестфалии и зовут ее София Ботта. Осталось непонятным, почему она в таком случае говорила на ломаном немецком языке и совершенно безупречно по-французски ("граф" как-то признал, что она - француженка) и зачем соблюдались столь тщательно меры по сохранению ее инкогнито. Когда "дама под вуалью" .кончалась в 1837 г., "граф" сообщил, что ей было 58 лет-столько, сколько Марии-Терезе, родившейся в 1778 г. Сам "граф" умер в 1845 г. Пастор из Хильбургаузена Кюнер, единственный человек, поддерживавший дружеские отношения с "графом", в 1852 г. опубликовал книгу, в ко-горой утверждал, что "дама под вуалью" - подлинная Мария-Тереза.

Князь Альберт Саксен-Альтенбургский уверял, что сохранившиеся бумаги Корнелиуса Ван дер Валка были утеряны его наследником, а также исчезла переписка княгини Шарлотты Хильбургаузен и княжны Мек-ленбург-Штрелиц, подруги детства Марии-Антуанетты, удостоверявшая личность "дамы под вуалью". Оставалось лишь верить на слово титулованному автору в предположении, что у него не было поводов заниматься мистификацией. Однако, поскольку последнее тоже недоказуемо, сторонники выдвинутой им версии занялись подыскиванием дополнительных (пусть косвенных) доказательств, сопоставили привычки и вкусы Марии-Терезы и герцогини Ангулемской, оказавшиеся весьма несхожими. Первая любила, вторая, напротив, питала отвращение к собакам; одна хорошо играла на клавесине, другая совершенно не умела играть на музыкальных инструментах и была совершенно равнодушна к музыке. У одной был небольшой прямой нос, у другой - длинный с горбинкой. У одной был приятный звонкий голос, у другой - хриплый. Они имели совершенно разный почерк. Видевшие Марию-Терезу, когда ей было 17 лет, через 20 лет не могли узнать ее в герцогине Ангулемской и т. д.

Стоит отметить, что на протяжении 18 лет (с 1833 г. до самой смерти в 1851 г.) скупая герцогиня Ангулемская подвергалась шантажу со сторо" ны некоего доктора Лаверня. Он узнал от мадам Суси, которой было поручено сопровождать Марию-Терезу при высылке ее из Франции в 1795 г., какие-то секреты. Лавернь угрожал опубликовать книгу, содержащую "признания", которые сделала Мария-Тереза мадам Суси во время их совместной поездки. Однако сама герцогиня утверждала, что по молодости и житейской наивности, вероятно, рассказала мадам Суси вещи, которые та могла дурно истолковать, но не раскрыла никаких секретов. Некоторые историки считали, что Мария-Тереза сообщила о похищении дофина. По мнению других, она призналась, что скоро ожидает ребенка. Более вероятно, что мадам Суси знала о подмене Марии-Терезы другой женщиной, что герцогиня Ангулемская - самозванка. Это была действительно важная тайна, компрометировавшая Бурбонов, которые в то время сохраняли надежды вернуть себе престол, утерянный в результате июльской революции 1830 г. Иначе почему герцогиня, отличавшаяся скупостью, женщина с твердым характером, позволила шантажисту выманить у нее за ряд лет очень крупную сумму денег?

Князь Саксен-Альтенбургский полагал, что герцогиня Ангулемская - это дочь четы придворных по имени Мария-Филиппина Ламбрике, ее потом называли Эрнестиной. Ее считали незаконной дочерью Людовика XVI. Однако эта гипотеза оказалась быстро отвергнутой, поскольку была документально прослежена вся жизнь Марии-Филиппины Ламбрике, скончавшейся в 1813 г. в Париже. Следовательно, она не могла быть герцогиней Ангулемской, умершей без малого через 40 лет, в 1851 г.

В 70-е годы XX в. среди литературы эвазионистов заметное место заняли книги А. Луиго. Его концепция сводится в самых общих чертах к следующему. Эбер решил превратить "малолетнего Капета" в фиктивного короля, при котором состояло бы регентство из сторонников издателя "Пер Дюшен". Таким образом, республика имела бы фактически 10 лет, чтобы пустить корни и урегулировать свои отношения с иностранными державами. Не будучи в состоянии вести сам предварительные переговоры с неприятельскими государствами, Эбер должен был тайно связаться с ними через посредство Эро де Сешеля и Фабра д'Эглантина из ближайшего окружения Дантона. Это относится примерно к августу 1793 г. К началу марта 1794 г. Эбер подготовил убежище под крышей Малой башни Тампля, которое охранялось преданной ему супружеской четой. Через давно уже державшуюся на запоре дверь можно было проникнуть с третьего этажа Тампля на четвертый. По указанию Эбера дофина можно было перевести из его камеры в этот тайник. Эбер собирался вдобавок организовать не только подмену, но и бегство в сторону Невера одного из доставленных (не известно, добавим от себя, каким путем) двойников, возложив вину на Шометта и направив подозрения против робеспьеристов. Одновременно аналогичные планы существовали и у Дантона, который стремился осуществить то, что не успел сделать автор "Пер Дюшен". Наконец, после казни эбертистов и дантонистов Робеспьер, создавший в апреле 1794 г. собственную разведку, решил использовать Д связи, которые были установлены ими, только не с целью государственного переворота, а для переговоров через банкира Перрего о достижении мира с Пруссией. Одним из условий мирного договора стала бы выдача "заложника" из Тампля.

Луиго полностью принимает на веру заимствованную из 24-го бюллетеня д'Антрега историю о том, как в ночь с 23 на 24 мая Робеспьер якобы приказал перевести дофина в военный лагерь в Медоне, а через сутки вернуть обратно в Тампль. Более того, Луиго полагает, что возвратили не дофина, а манекен, который потом подменили другим ребенком. Через пять дней дофина незаметно все же перевезли в Тампль, но поместили в другое помещение. Это было сделано с целью держать его в надежном тайнике, поскольку существовала опасность приближения к Парижу неприятельских войск. После этого окончательное похищение стало несложным делом. Дофина вынесли в корзинке с бельем, принадлежавшей прачке Клуе. Победа французских войск над австрийцами при Флерюсе позволила Робеспьеру успешно вести секретные переговоры с Пруссией. Берлин не оказал помощи своим австрийским союзникам {Факт отказа Пруссии от выполнения ею Гаагского договора, заключенного 17 апреля 1794 г., согласно которому она обязывалась в обмен на крупную английскую субсидию выставить против Франции 62-тысячную армию генерала Меллен-Дорфа, соответствует действительности. Когда в мае 1794 г. дело дошло до выполнения договора, Пруссия отказалась послать войска в Бельгию для поддержки австрийцев. Почти одновременно 14 мая Фридрих II отдал приказ об отправке 50 тыс. солдат в Польшу, где вспыхнуло восстание под руководством Костюшко.}. Добившись такого успеха, Робеспьер собирался покончить с террором, но это не входило в планы Колло д'Эрбуа и Бийо-Варенна (последний наряду с Колло и Кутоном знал о "репетиции" увоза, но не об окончательном похищении дофина). Робеспьер был намерен опереться на депутатов Болота, к которым он действительно, как известно, пытался обратиться за помощью на заседании 9 термидора. Заключив мир с Пруссией, он бы развалил неприятельскую коалицию, создал зависимую от Франции Рейнскую конфедерацию германских государств и предстал перед Европой как бесспорный лидер "пацифистской, несектантской, освободительной и братской революции". Именно на это была нацелена его речь 7 мая 1794 г. о Верховном существе. А похищение дофина он мог приписать своим противникам - ведь он, о чем опять-таки известно, шесть недель летом не принимал участия в заседаниях комитетов.

По мнению Луиго, переговоры между Робеспьером и Гарденбергом имели шансы на успех только в том случае, если ни Лондон, ни Вена, ни их разведки не подозревали, что они ведутся. Переговоры эти, начавшиеся на новой стадии в апреле 1794 г., были с этой целью и перенесены в Невшатель, где находился Гарденберг. Одновременно для дезинформации (не только иностранных держав, но и врагов Робеспьера в Комитете общественного спасения, особенно Бийо-Варенна) он поручил Монгайяру (о нем будет говориться в другой связи) миссию тайного агента-двойника, который через ряд посредников связался со шпионской сетью лорда Элджина, руководившего из Брюсселя разведками всех армий коалиции. Из письма Монгайяра к Робеспьеру, попавшего в руки врагов Неподкупного, те предположили, что он ведет переговоры с "чистыми" роялистами, тогда как на деле это было лишь прикрытием контактов с Гарденбергом. На случай неудачи этих переговоров дофина предполагали отправить в Швейцарию к известному доктору Бартелеми Химели, бывшему придворному врачу Фридриха II. Сестра Робеспьера Шарлотта поддерживала переписку с дочерью Химели Сюзанной Екатериной Лешот, которая до 10 августа 1792 г. жила в Версале. Лешот была замужем за женевским часовщиком. Ее кузина Анна Мария Лешот оставалась в Париже и была связана с обслуживанием Тампля. По мнению Луиго, к термидору Робеспьер закончил переговоры с Пруссией, предусматривавшие выдачу дофина, который к этому времени уже был увезен из Тампля, и мог в случае победы возложить ответственность за подмену "заложника" на своих противников в обоих комитетах, Именно этого обвинения боялись Бийо-Варенн и его сообщники, которое мог выдвинуть Робеспьер, если бы после поражения его доставили в Революционный трибунал. Поэтому требовалось не дать ему возможности говорить. Ранение Робеспьера в ночь на 10 термидора обрекло его на молчание. Но оно вместе с тем поставило Бийо-Варенна и Карно в сложное положение: они знали, что дофин увезен, но не знали, кем и куда, в то же время им было невыгодно признать факт бегства - это ведь значило бы обвинить самих себя. После гибели Неподкупного тайной местонахождения беглеца владела лишь группа прусских политиков (Гарденберг, Лючезини, Гаугвиц и др.), которых Луиго называет "потсдамским сфинксом". Баррас же, посетивший Тампль 10 термидора, заподозрил неладное. Он стал расспрашивать Бийо и Карно. Вскоре было решено вновь учредить должность, причем не одного, а двух воспитателей дофина. Это произошло через шесть месяцев после того, как Симон покинул этот пост, как раз в день его казни как робеспьериста. Несколько позднее функции воспитателя передали Лорану, доверенному лицу Барраса. В марте 1795 г., покидая свой пост, Лоран повторил "сценарий 23 мая 1794 г.", тайно удалив из Тампля первого псевдодофина и заменив его новым - на этот раз немым мальчиком. Еще одну подмену осуществили Гомен и Лан, преемники Лорана, 5 июня 1795 г. с целью одурачить неприятельскую агентуру.

Остается добавить, что концепция Луиго в ее главных линиях базируется просто на предположениях, а вмонтированные в нее реальные факты никак не способны подтвердить ее в целом.

Часть из сторонников теории "подмены" дофина, пытаясь объяснить, почему его сестра герцогиня Ангулем екая отказывалась встретиться с претендентами, особенно Наундорфом (о нем - ниже), и тем самым выяснить, был ли кто-либо из них не обманщиком, а ее братом, повторяет слух, восходящий к прошлому веку. Они разъясняют, что герцогиня попросту боялась такой встречи, поскольку была сама не королевской дочерью Марией-Терезой, а какой-то подменившей ее женщиной.

В 1980 г. появилась книга довольно известного автора ряда исторических исследований и романов Р. Амбелена "Тайны и государственные секреты 1785-1830 гг.", весьма спорная во многих своих разделах (особенно это касается оценки Амбеленом, являвшимся видным деятелем масонства, роли этого ордена в политические событиях революционного и послереволюционного времени). Однако она содержит и немало новых материалов, в том числе архивных, и достаточно убедительных соображений относительно того, какое политическое значение имел вопрос о судьбе дофина в первой половине XIX в. и, в частности, насколько было озабочено им правительство Реставрации.

До революции репутация Марии-Антуанетты была весьма и весьма невысокой. В первые несколько лет ее муж (до того как он подвергся операции по удалению фимозы) был неспособен к выполнению своих супружеских обязанностей. У королевы, ходили слухи, было несколько любовников, в их числе даже младший брат Людовика XVI, граф д'Артуа (будущий Карл X). У другого брата короля - графа Прованского (будущего Людовика XVIII) были основания считать, что фактическим отцом ее дочери был, вероятно, Анри Франкето - маркиз, потом герцог Куаньи, а дофина - граф Ферзен (это шведский аристократ, в действительности очень мало напоминавший того верного рыцаря королевы, каким его рисует позднейшая легенда). Версия о том, что дофин - незаконнорожденный, могла утверждаться только с появлением все новых вероятных и безусловных любовников королевы. Жана-Луи де Риго виконта де Водрейля, барона Пьера-Виктора де Бесенваля, герцогов Армана Луи де Гонто, де Лозена, де Бирона. Уже во время революции этот список был дополнен известным политическим теоретиком лидером фейянов Пьером Жозефом Барнавом (и это не говоря уж о более чем нежной дружбе Марии-Антуанетты с княгиней де Ламбаль и мадам де Полиньяк - эта связь была столь общеизвестна, что послужила сюжетом гравюры и театрального представления в 1789 г., и, главное, вполне подтверждается письмами самой Марии-Антуанетты к мадам Ламбаль). Были подобные же обвинения, правда, не подтвержденные документально, в "дружбе" с графиней Диллон и мадам Роган-Гемене. При этом королева проявляла веселую беззаботность и нисколько не была шокирована ходившими о ней слухами. Сам обманутый муж Людовик XVI в последние часы своей жизни произнес: "Что касается королевы, то я уже давно ее простил".

Как писал известный современный историк А. Кастело в книге "Мария-Антуанетта", до революции она вызывала почти всеобщую и откровенную ненависть. Эта вражда проявилась с первых месяцев после 14 июля 1789 г., когда "австриячку" именовали не иначе как "Мессалиной", "мадам Дефицит" (за ее безмерную расточительность), "мадам Вето" (за то, что она, по общему мнению, побуждала короля отвергать законы, одобренные народными избранниками). Несомненно, такая репутация королевы и побудила Эбера выдвинуть против нее во время судебного процесса Марии-Антуанетты в октябре 1793 г. обвинения в кровосмесительной связи с собственным сыном. Не стоило бы ворошить эти альковные секреты, тем более что они касались людей, многих из которых ожидал скорый трагический конец в годы революции, если бы эти тайны не соприкасались с тайнами государственными и не влияли на поведение лиц, находившихся у власти.

Ферзен, возможно, являлся отцом "первого" дофина - старшего брата Людовика XVII. Граф в записях, предназначенных только для себя самого, так и именует его - "мой сын". Правда, через три года после смерти "первого", в 1792 г., он так же начинает называть и "второго" дофина, то есть Людовика XVII. В связи с официальным сообщением о смерти дофина в Тампле Ферзен записал в своем дневнике: "Это последний и единственный интерес, который еще оставался у меня во Франции. Ныне того нет. Что мне дорого, больше не существует, поскольку я придаю мало значения мадам (т. е. Марии-Терезе. -Е. Ч.)". Как упоминалось, граф Прованский не сомневался, что именно "второй" дофин - сын Ферзена. И это весьма важно. Однажды Людовик XVIII даже сделал ироническую надпись на повествовании Марии-Терезы о бегстве королевской семьи в Варенн в 1791 г.. "Можно надеяться, что рассказчица так и не узнает о причине привязанности, выказывавшейся Ферзеном королеве". Вопрос о том, был ли дофин сыном Людовика XVI, оказывается тесно связанным с вопросом о том, был ли Наундорф Людовиком XVII. У Наундорфа и его потомства эвазионисты находят ярко выраженные семейные черты Бурбонов. Но если Наундорф был дофин, такие черты могли проявиться независимо от того, кто был его отцом - Людовик XVI или Ферзен, так как в числе предков Марии-Антуанетты была герцогиня Елизавета Шарлотта Орлеанская (жена герцога Лотарингского) - представительница младшей ветви Бурбонов.

Ненависть Марии-Антуанетты к кардиналу Рогану, ставшая прологом к пресловутому "делу об ожерелье", была вызвана тем, что он, будучи в 1772 г. (за два года до ее отъезда во Францию) послом в Вене, распространял слухи о ее распутстве, в частности что она была любовницей графа д'Артуа, и снимал копии с ее писем, компрометирующих молодую австрийскую принцессу.

Вспомним "дело об ожерелье". В чем причина явного благоволения властей к содержавшейся в тюрьме Ла Мотт? Возможно, что причиной были угрозы ее мужа Марка-Антуана Николя Ла Мотта из Лондона, если не освободят жену, "обнародовать документы, публикации которых опасаются". Это объясняет посещение Жанны в тюрьме близкой подругой королевы княгиней Ламбаль, пенсию, которую неожиданно стали выплачивать семье преступницы, обещание перевести Жанну из тюрьмы в монастырь и, наконец, легкость, с которой она бежала из заключения, наводящая на мысль, что при этом опять-таки не обошлось без потворства со стороны власть имущих, в их числе мог быть и ее бывший любовник граф д'Артуа.

Амбелен повторяет утверждение, что герцог Брауншвейгский, который вовлек Ферзена в ряды масонов, снабдил Наундорфа во время нахождения того в Швейцарии бумагами, удостоверявшими его происхождение. Но ведь герцог Брауншвейгский, глава большой части германских масонов, умер в 1792 г. и никак не мог совершить это, поскольку дофин (даже чисто теоретически) мог в любом случае оказаться в Швейцарии только после 1793 г. или 1794 г.

Р. Амбелен, со ссылкой на конкретно указанные им фонды государственного архива в Мадриде, утверждает, что назначенный на должность воспитателя дофина Антуан Симон был в действительности роялистским агентом. В донесении другого разведчика из Парижа от 5 марта 1794 г., полученном через посла мадридского двора в Венеции министром иностранных дел Годоем, говорилось: "Уже давно Симон - один из наших людей, и он детально информирует нас о том, что происходит, в чем Ваше Превосходительство могли убедиться из моих донесений в течение ряда месяцев". В этом письме подробно со ссылкой на предшествующие донесения говорится об услугах, которые он оказывал роялистскому подполью до и после своего удаления с поста воспитателя дофина. Можно, конечно, усомниться в правдивости этой информации, которая поступала не только в Мадрид или в Лондон и прямо и косвенно восходит к "Парижскому агентству" и графу д'Антрегу. Однако эти сведения о роли Симона находят как будто подтверждение в вопросе, с помощью которого герцогиня Ангулемская решила разоблачить одного из мнимых дофинов, Матюрена Брюно, во время суда над ним в Руане:

- Что Симон поручил вам передать мне и что вы мне дали в день, когда я обрезала ваши волосы?

Этим вопросом она вроде бы давала понять, что Симон передал через дофина его сестре какое-то секретное сообщение от роялистов. Однако не исключено, что речь идет о вопросе-ловушке для разоблачения обманщика или что этот эпизод является вымыслом от начала до конца.

Жена Антуана Симона - Мария-Жанна после казни мужа была посажена в тюрьму, но менее чем через месяц, 24 августа 1794 г., была выпущена на волю. Возможно, оказавшись на свободе, она что-то неосторожно выболтала. Во всяком случае, весной 1796 г. Марию-Жанну по ее просьбе заключили в приют для неизлечимых больных, где она оставалась вплоть до смерти 10 июня 1819 г. В годы Реставрации она находилась под наблюдением полиции. Полицейские отчеты свидетельствуют, что "вдова Симон" оставалась в здравом уме и твердой памяти. Мария-Жанна неоднократно говорила разным людям, что дофину удалось бежать из Тампля и что вместо него там поместили какого-то смертельно больного ребенка. Это же она подтвердила, исповедуясь перед смертью.