2. То же самое относится к книгам «Об истолковании»

А что скажут аристотелики относительно книг, озаглавленных «Об истолковании»? Уместно ли давать в первой книге определение того, что такое имя, глагол, речь? Как? Разве они не признают, что такого рода определения — дело грамматики? Если же они возразят, как уже было сказано раньше, что диалектику необходимо знать значение вышеуказанных терминов, то тогда следовало бы перенести в диалектику также склонения и спряжения и все прочие акциденции слов, так как и это необходимо знать диалектику. Конечно, мальчик, окончивший начальную школу, прекрасно знает, что такое имя и глагол и что такое имя существительное и самостоятельный глагол. Так зачем же мучить его этими новыми определениями, поняв которые он вообще перестанет что-либо понимать? В самом деле, согласно диалектическому определению имени, ни прилагательные, ни имена в косвенных падежах — это не имена, а согласно определению глагола никакое слово не будет глаголом, за исключением слова есть.Если нужно таким образом доказывать эти нелепости, то не лучше ли было бы, чем смущать новичка этими пространными определениями, напоминать ему, что для диалектиковглаголлишь то, что в грамматике считаетсясамостоятельным глаголом настоящего времени третьего лица изъявительного наклонения,короче говоря, словоестьИ ведь не что иное, как имя существительное в именительном падеже, имеется в виду в следующем длинном хитросплетении слов:Имя — это слово, имеющее общепринятое значение, не выражающее времени, в прямом падеже, законченное, каждая отдельная часть которого не имеет никакого прямого значения и которое при

==124

добавлении к нему слова «есть» или «не есть» образует речь, обозначающую истину или ложь.То же самое следует сказать об определении глагола. Однако же не стоит в добавление к этому напоминать и о той путанице модальных предложений, рассуждение о которых занимает столько страниц второй книги. Даю голову на отсечение, что эти нелепости вызовут тошноту у всякого разумного человека. Я говорю «у разумного человека», ибо есть жалкие умишки, которые воображают себя настолько поумневшими от этого как бы посвящения в таинства модальностей, что считают профанами всех тех, кто этим модальностям не поклоняется. Ведь говорят же хвастуны, чтоосел не почувствует никакого вкуса в модальностях.

3. К «Первой и второй аналитикам»...

Теперь перейдем к «Аналитикам». Не нужно было говорить снова в первой книге «Первой аналитики» о предложении, раз об этом говорилось уже раньше в книгах «Об истолковании». Кроме того, я хотел бы знать, кто когда-либо пользовался таким количеством бесконечно повторяющихся перестановок? Нечего сказать, великолепный метод — после стольких рассуждений о силлогизме ставится вопрос: существует ли силлогизм?! Это так же своевременно, как своевременно было бы после окончания битвы или в тот момент, когда войска сходятся для сражения, задаваться вопросом, следует ли вступать в бой. А когда Аристотель желает объяснить первый модус первой фигуры, нельзя ли тут сказать, что он хочет крохотной звездочкой осветить Солнце? Я не останавливаюсь на том, насколько бесполезно, насколько нелепо все, что у него нагромождено о модальностях. Пустьчитает и переваривает это тот, кто обладает более здоровым желудком Я взываю к совести самых рьяных приверженцев Аристотеля,—пусть они скажут, пытаются ли они читать, изучать или применять на практике эти рассуждения. Не могу здесь не остановиться на том, что говорит по этому поводу автор того исследования, о котором я упомянул выше¹⁴⁵, причем после того, как он,

==125

между прочим, написал об Аристотеле следующее: С какой последовательностью излагает он частности! И как много полезного в излагаемых им теориях, как разумно он пользуется словом! Нет в нем ничего пустого или бесполезного, все солидно и обстоятельно. Никогда он не позволяет читателю зевать или заниматься посторонними вещами. О нем поистине можно сказать то, что с полным основанием приписывается афинянину Лисию Младшему ¹⁴⁶, а именно: вся постройка рухнет, если ты извлечешь из нее хоть одно словечко, словно как если бы ты вытащил камень из здания. И после этого, когда дело дошло до книг «Первой аналитики», вот что, между прочим, он говорит: Нельзя было придумать ничего более полезного для всякого рода искусств и наук, чем формулы силлогизма; с другой стороны, нет ничего более трудного [для понимания], чем его определения и связи, которые он устанавливает между необходимостью, возможностью, невозможностью и случайностью. Все это, правда, очень остроумно — кто станет это отрицать? — но совершенно бесполезно.

Конечно, сама истина исторгла наконец эти слова из той самой свирели, которая раньше как бы в сладостном упоении пела дифирамбы. Я не останавливаюсь на том, насколько бесполезно повторение определений в конце книги о силлогизмах. А во второй книге насколько излишне и смехотворно учение об особенностях силлогизма, как и учение о перестановках, а также большинство из того, что сказано о заключении и о прочих подобных вещах! Как полно тавтологий его рассуждение о софистических умозаключениях, ошибках, логической ошибке petitio principii и т. д., тем более что все сочинение посвящено этим вопросам! И разве сам Аристотель не вращается в порочном кругу, когда в первой книге «Второй аналитики» он сначала доказывает, что принципы доказательства должны существовать сами по себе, так как им присуща необходимость, а затем доказывает, что им должна быть присуща необходимость, ибо они существуют сами по себе? Я уже не говорю о том, как смешно повторяются у него пресловутые предпредикаментные правила

==126

умалчиваю также об излишнем многословии при рассмотрении фигур и других вещей; молчу и о никчемных повторениях по поводу того (почему) и отчего (что касается) и по другим бесчисленным поводам. Право же, не стоит и говорить о том, какой мешаниной слов и какими двусмысленностями затемняется во второй книге все, что там говорится об определении. Если определение есть речь, выясняющая природу вещи, то природу самого определения нельзя было окутать более густой тьмой, чем это сделано здесь. Точно так же обстоит дело с учением о делении, которое здесь излагается, не говоря уж об этих надоедливых повторениях по поводу причин, следствий и т. п.