Упражнение V о том, что доказательство не бывает таким, как его обычно себе представляют

1. Не может существовать доказательства аристотелевского типа

Как считает Аристотель, знание есть очевидное и достоверное понятие вещи, которое получается путем доказательства; а доказательство есть силлогизм, который возникает из принципов или из общих, первых,

==304

непосредственных и тому подобных предложений. В принципах же этих содержится определение,— средство, как бы связывающее крайние члены вывода; и, наконец, основой всего здания служит чувство, на опыт которого должны опираться принципы. Ну, а так как о самом знании мы намерены говорить в следующем «Упражнении», то сейчас мы поговорим об остальном. Так как начало мы ведем от чувства, то нет никакого сомнения, почему Аристотель делает его как бы основой доказательства. У него повсюду попадаются различные места, которые подтверждают это; достаточно указать на первую книгу «Второй аналитики». Ведь он ясно учит, что доказательство проистекает из универсалий, а универсалии образуются только путем индукции; индукция же не может не опираться на чувство. И это Аристотель повторяет очень часто. Поэтому он говорил, что в суждении, которое должно быть вынесено по поводу вещей, причину должно искать там, где чувство внушает доверие. Так, в восьмой книге «Физики» он говорит: Сказать, что все находится в покое, и искать причину этого, отбросив чувство,—это какое-то бессилие ума.Об этом же он говорит в первой книге сочинения «О возникновении и гибели» и в других местах. Он даже считает, что чувству должно доверять больше, чем разуму, а разуму только тогда должно оказывать доверие, когда он будет согласован с чувством. А чтобы ты не думал, что я что-то придумываю, я приведу здесь самые что ни на есть подлинные слова, которые содержатся в третьей книге сочинения «О происхождении животных», включая даже то, что там говорится в умозаключении, касающемся происхождения пчел. Аристотель говорит:Если когда-либо будут существовать вещи достаточно познанные, чувству надо будет доверять больше, чем разуму. К разуму же должна быть добавлена вера, если то, что доказывается, согласуется с теми вещами, которые познаются через чувство.Действительно, это место яснее, чем какое-либо другое, подтверждает, что чувство — это как бы верховное судилище, к которому, по мнению Аристотеля апеллирует разум, или как бы наугольник и ваtepnac,

==305

помогающий исследовать также и само Доказательство.

Так как я считаю, что Аристотелем не могло быть сказано ничего лучшего, то у меня нет мысли оспаривать это; я только стараюсь обратить внимание на следующее: так как аристотелевское доказательство подкрепляется чувством, а чувство весьма обманчиво и недостоверно, то какая же достоверность может быть у доказательства и вследствие этого — у знания, которое рождается из чувства? Это подобно тому, как если бы было возможно построить здание на фундаменте, которому угрожает разрушение. Что касается обманчивости и недостоверности чувств, то об этом будет сказано подробнее в следующем «Упражнении». Здесь полезно выбрать только то, что известно, и опять-таки благодаря самому Аристотелю.

Итак, Аристотель учит, что чувство может ошибаться различным образом, о чем, в частности, можно сделать вывод из второй книги «О душе», из четвертой книги «Метафизики», из книги «О цвете», а также из других мест. Во-первых, потому, что одно чувство присваивает функции другого, например чувство внешнее — [функции] внутреннего. Поэтому-то зрение так часто ошибается, считая, что в покое находится то, что движется, а в движении то, что пребывает в покое. Поэтому когда кто-нибудь плывет на судне или едет па колеснице, ему представляется, что берег или деревья бегут назад; или, внимательно глядя на Луну и облака, он говорит, что облака неподвижны, а Луна бежит. Зрение обманывается также, когда оно присваивает себе объекты вкуса пли осязания, как, например, было с птицами, которых Зевксис²⁰⁶обманул своей картиной; также обстоит дело и в отношении всего остального. Во-вторых, чувство ошибается потому, что не принимается во внимание должное расстояние между органом чувства п объектом. Поэтому зрение ошибочно считает квадратную башню круглой, а Солнце, о котором говорится, что оно превосходит Землю во много раз,— размером как бы в римский фут. Поэтому издали кажется черным то, что на самом деле просто темное, и так во всем остальном.

==306

В-третьих, так как промежуточная среда несовершенна, то зрение ошибается, когда оно приписывает Луне красноту, бледность или иной оттенок, который происходит от испарений, находящихся между [Луной и Землей], а также когда оно присваивает зримым вещам цвет, свойственный стеклу, через которое на них смотрят. Сюда же относится и различие в среде, отчего палка, вообще прямая, выглядит изогнутой, если часть ее находится в воздухе, часть в воде, а монета в воде кажется большего размера и ближе, чем когда она вне воды, и т. д. В-четвертых, [чувства обманываются] потому, что орган зрения несовершенен, и вследствие этого ошибаются те, кто, страдая желчью, видят все желтым, а страдающие кровоизлиянием — красноватым, так же как охваченные лихорадкой считают горьким то, что в другое время кажется им сладким, и т. д. Следовательно, Аристотель полагает, что главным образом такими способами и можно ввести чувство в заблуждение. Вот потому-то я и спрашиваю: каким образом с помощью чувства достигается достоверное доказательство? В особенности если нельзя быть уверенным, что, когда мы что-нибудь исследуем с помощью чувства, его орган находится в отличном состоянии, среда расположена надлежащим образом, соблюдена должная дистанция и т. д. Ведь кто определит все разнообразие в соразмерности частей [природы] и скажет нам, какая именно соразмерность не подвержена порче? Кто способен так очистить воздух, чтобы можно было когда-нибудь сказать, что он совершенно чист? Кто так изморил вес части пространства, что, когда вещь, находящаяся вдали, представляется ему не такого размера и не такого качества, [как на самом деле], он мог бы, приблизившись, исправить ошибку и был бы в состоянии указать, в каком пункте надо расположиться, чтобы уже не было никакой ошибки?

Прежде всего, ты скажешь, что одно ощущение позже может быть исправлено другим. Но говори или об одном и том же чувстве, или о разных; если речь идет об одном и том же, то у него (всегда] все расположено одинаково, а именно: орган, объект, среда

==307

и тогда, если должно быть вызвано снова подобное же ощущение, как сможет оно исправить первое через второе, которое само нуждается в таком же исправлении? Если же у него нет всегда одного и того же расположения, то что есть в этом чувстве, благодаря чему оно различает, что именно это ощущение более правильно, чем то? В обоих ли случаях оно функционирует правильно? Позволяет ли ему то, что оно воспринимает, сделать вывод, что оно ошибается теперь, а не в другом случае? В особенности, если оно лишено памяти и рассудка. Если же ты говоришь о разных чувствах, то как может это произойти, когда разные чувства — это разные судилища, которые должны выражать мнение о совершенно различных вещах? Разве глазу свойственно воспринимать звук, а ушам цвет? И не говори, что существуют какие-то общие объекты вроде количества, формы, движения, которые, будучи плохо восприняты одним чувством, могут быть лучше восприняты другим. Ведь каждое чувство воспринимает и чувствует на свой собственный лад, и так как одно из них имеет не более прав на второе, чем второе на первое, то нельзя, чтобы одно более другого приписывало себе правильность и точность ощущения. Во-вторых, ты скажешь, что хотя это может быть справедливо в отношении внешних чувств, рассматриваемых в отдельности и такими, какие они есть сами по себе, надо, однако, принимать во внимание суждение внутреннего чувства и, главным образом, воображения. Очевидно, внутреннее чувство имеет какие-то права в отношении внешнего, и вследствие этого оно может своим ощущением исправить внешнее ощущение. Но так как внутреннее чувство не получает иных образов, кроме тех, что передаются через внешние чувства, и так как в воображении нет ничего, что не прошло бы через внешнее чувство, то и во внутреннем чувстве не может быть ничего, чем бы оно исправило внешнее чувство. Ведь оно связано как бы некоей необходимостью, и так как с помощью зрения оно воспринимает одним способом, а с помощью осязания — другим, оно не может одному чувству предоставить право, отнятое у другого. Видимо, оно нуждается

==308

в каком-то третьем виде [восприятий]. А откуда оно его получит? И не говори, что воображение имеет в себе какую-то силу решать, какое из двух ощущений правильно: или у него нет ничего, кроме внешних чувств, как наиболее универсальной силы познания, так, например, что оно воспринимает объекты всех внешних чувств, тогда как [само] внешнее чувство выражает впечатление лишь от единственной вещи; или, если у воображения есть еще что-либо, то оно предназначено скорее для обмана внешних чувств, чем для их исправления. Разве не воображение часто обманывает нас так, что нам кажется, что мы видим и слышим то, чего нет на самом деле? Значит, как же оно может исправлять внешнее чувство, если оно само так часто вводит его в заблуждение? В-третьих, ты можешь сказать, что то и другое чувство могут быть исправлены только разумом. В самом деле, так как в интеллекте нет ничего, чего бы раньше не было в чувстве, необходимо, чтобы разум обращался к явлениям. Ведь разум не может понять ничего, кроме того, что ему в какой-то степени дано воображением и заимствовано у внешнего чувства. Так каким же образом, спрашиваю я, разум может исправить как воображение, так и внешнее чувство? Не говори, что разум может это гарантировать, поскольку он имеет возможность вновь размышлять о себе и о своих действиях и по размышлении судить об ошибках подобного рода. Но как бы разум, или интеллект, после размышления, ни поступал, он тем не менее всегда нуждался бы в воображении как в спутнике. Поэтому необходимо, чтобы интеллект и воображение вместе занимались одним и тем же, и воображение, так же как и интеллект, не могло бы заниматься ничем иным, кроме того, что было почерпнуто у внешнего чувства. Итак, если в чувствах содержалась какая-либо ошибка, то она не исправляется интеллектом, сколько бы он ни размышлял; больше того, так как воображение по необходимости связано с внешним чувством, то интеллект сам связан с воображением, если только при этом нет какой-либо еще большей зависимости (я говорю об этой жизни)

==309

ведь воображение может действовать и тогда, когда внешние чувства в действительности бездействуют, а интеллект не может функционировать без содействия воображения. Но об этом мы поговорим подробнее в другом месте.