Глава XXII о смерти

Что касается смерти, то она есть не что иное, как исчезновение чувств вследствие ухода [из тела] души. Я говорю здесь не только о той деятельности чувств, которую прекращает и сон, а вообще о способности чувствовать, которая погибает вместе с душой, причем одновременно погибает также и дух, так что принято считать, что с уходом души уходит и связанный с ней дух.

В самом деле, до тех пор пока душа находится в теле, оно никак не может быть лишено чувств, даже если в нем не хватает другой какой-нибудь части. Но чувство погибает одновременно с душой, как только подвергается разрушению то, в чем душа содержится, будь это тело в целом или именно та часть, в которой она находится. При этом тело может целиком или частью оставаться в течение некоторого времени нетленным, ибо оно все же лишено чувств там, где от него отделилась масса атомов, необходимая для образования природы души.

С другой стороны, по мере разрушения тела рассеивается и душа и не обладает уже прежними способностями, т. е. она не может больше двигаться, а следовательно, и чувствовать. Ведь нельзя же себе представить, чтобы одна и та же вещь продолжала чувствовать и тогда, когда она потеряла прежние движения и прежнее расположение частей, или когда нет больше того, что раньше ей благоприятствовало, в чем она содержалась, существовала и получала указанные движения. С душой дело обстоит точно так же, как с глазом, который, будучи вырван с корнем и отделен от тела, с которым он раньше был связан, неспособен больше видеть.

Когда же я говорю, что рассеивается душа, то я имею в виду также и дух, ибо дух неразрывно связан

==264

с душой и не может сохраняться после исчезновения этой последней. Вот почему здесь в равной степени можно говорить о духе и о душе: ведь они одновременно подвергаются рассеянию. Однако такое рассеяние — это, конечно, не обращение в ничто (как то считают необходимым те, кто полагает, что душа есть такая же гармония или соразмерность, как здоровье ^109а), но распад на первоначала, или тельца, из которых состоит ткань души. Это, если воспользоваться сравнением, не вода, расплескивающаяся из покачнувшегося сосуда, но вода, превращенная в дым или пар, причем происходит это тем легче, чем более тонкой тканью обладает душа: ведь даже образы дыма или пара могут привести ее в движение.

А что душа рассеивается и погибает, ясно уже из того, что раньше она образуется и возникает. Есть, правда, мыслители, которые делают ее вечной¹¹⁰. Они, конечно, отрицают ее возникновение, чтобы отвергнуть ее разрушение, и допускают, что она существовала до тела, в которое она входит извне; это дает им возможность утверждать, что она переживает тело, из которого выходит невредимой. На это я попутно возражу: они, по-видимому, не принимают во внимание, что существовать вечно может лишь то, что приспособлено для этого либо в силу своей плотности, как атомы, либо потому, что оно не может испытывать удар, как, например, пустое пространство, либо,· наконец, потому, что ему некуда исчезнуть, как Вселенной. Указанные [мыслители] не принимают во внимание и того, к каким нелепостям может привести предположение, будто столь разные вещи, как бессмертное и смертное, между собой объединены.

Повторяю, я указываю на это мимоходом и спрашиваю лишь, как может душа проникнуть в тело извне, растечься по его частям и все же не распасться и не разложиться, подобно пище, распределившейся по членам организма? И почему надо считать, что она живет и удерживается в теле, как птица в клетке, а не растет и не развивается вместе с ним? И почему же тогда она вместе с телом переживает свою пору расцвета? Или как объяснить, что она в старости боится выйти из

==265

тела, а не рада покинуть эту предполагаемую тюрьму и, подобно змее, сбросить свою смертную оболочку? И наконец, если, уходя из тела, она оставляет в нем некоторые остатки [своей субстанции], то разве можно сказать, что она не подвержена распаду? Если же она их не оставляет, то откуда зарождается в трупе так много червей?"¹

Ибо утверждать, что столько душ стекаются туда извне и порхают там вроде теней, подбирая подходящую материю, чтобы изготовить себе соответствующие тела и т. д.,— разве это не абсурдно? Точно так же смехотворно предположение, что до самого момента совокупления и рождения живых существ последние окружены как бы сонмами душ, которые спорят между собой о том, кому из них проникнуть в [рождающееся] тело.

Если бы души так часто меняли тела животных, то разве последние не должны были бы постепенно менять свои врожденные наклонности: например, лев перестал бы быть свирепым, олень — робким, лисица — коварной, собака удирала бы от оленя, а ястреб — от голубя? Если же кто-нибудь стал бы утверждать, что человеческие души переселяются лишь в человеческие тела, то он не мог бы объяснить, почему душа из мудрой вдруг становится глупой; почему ни один ребенок не бывает благоразумным; почему мы вопреки всем россказням о себе тех, кто впервые стал это утверждать, никогда не помним нашей предшествующей жизни и совершенных в ней дел?

Душа, следовательно, имеет начало, и с этого момента она растет и мужает вместе с телом, точно так же как она, старея вместе с телом и постепенно теряя силы, неизбежно должна погибнуть.

Сказанное, безусловно, относится и к разуму, который, как известно, постепенно совершенствуется, а затем слабеет, так как он не только болеет болезнями и недугами тела, но помимо всего имеет и своп болезни, для лечения которых существуют особые лекарства; это указывает на то, что происходят добавления, убавления пли перестановки каких-либо частиц в его ткани; а напоминать о том, что происходит с разумом в состоянии

==266

опьянения, эпилепсии или умопомешательства, нет уж совсем никакой необходимости.

Следует помнить о том, что разум, подобно уху или глазу, прикреплен к определенной части тела и потому, так же как они, должен иметь начало и конец вместе со всем телом. Это должно быть так уже по одному тому, что для всякой вещи, например для дерева, рыбы и т. п., существует определенная твердо установленная среда, в которой она рождается, проводит свою жизнь и, наконец, умирает и вне которой она существовать не может.

Но так как человек умирает по частям и постепенно испускает дух как бы вследствие делимости души, то разве можно на опыте удостовериться, что дух исчезает не из середины груди, а выходит невредимым через горло и рот? Ибо, что душа выходит из тела как бы просеянной и распределенной по его частям, доказывается гниением, наступающим в трупе по удалении души, единственная причина которого — изменение расположения отдельных частей тела, которое поддерживалось раньше отдельными частями души. Я уже не говорю о том, что когда тело быстрым ударом рассекается пополам или изрезывается на куски, то и душа не может не рассеяться и не оказаться изрезанной таким же образом.

Итак, подобно тому как душа человека не существовала до его рождения, так она не будет существовать и после его смерти, и, как мы не чувствуем боли в период, предшествующий нашему рождению, так мы не будем ее чувствовать и после смерти, когда не будем больше обладать ни чувством осязания, ни каким-либо другим чувством, которого вообще не может существовать в отделившейся от тела душе, так как теперь она уже лишена органов — тех самых органов, в которых только и могут быть чувства и без помощи которых они не могут ни действовать, ни испытывать воздействия.

Отсюда вытекает, что страх перед загробной жизнью следует считать нелепым, точно так же как следует считать нелепыми россказни о верчении Иксиона на колесе, о скатывании обратно с горы камня, с трудом втаскиваемого на нее Сиспфом, о том, что чьи-то внутренно-

==267

сти ежедневно отрастают и ежедневно пожираются. Все это, конечно, сказки, точно так же как и то, что рассказывают о Тантале, о Кербере, о Данаидах, Фуриях и об остальных подобных же существах, которые если где-либо и существуют, то существуют в этой жизни вследствие испорченности человеческих нравов¹¹².

Все нечестивые мысли, развитые в этой главе, отвергнуты и опровергнуты нами в третьей главе четырнадцатой книги последней части третьего раздела «Физики», где, возражая Эпикуру, мы доказали, что человеческая душа бессмертна.