Каноны для первого критерия — чувства

Итак, прежде всего мы, конечно, будем говорить о тех канонах, которые относятся к чувству; можно, по-видимому, установить четыре таких канона.

Канон I

Чувство никогда не обманывает, из чего следует, что всякое ощущение и всякое восприятие представления или явления истинно.

Истинность этого канона может быть прежде всего доказана следующими соображениями: чувство не рассуждает и совершенно не способно удерживать что-либо в памяти. Ведь оно порождается не само собой и, вызванное чем-либо другим, не способно ничего к себе добавлять или у себя отнимать, ни связывать что-либо или разделять с помощью высказывания, ни делать выводы; таким образом, оно не способно что-либо думать и, думая, заблуждаться. Подобные [функции], следовательно,

==118

присущи уму, а не самому чувству, которому свойственно лишь воспринимать то, что ему непосредственно дано (praesens est) и что его приводит в движение,— как, например, с помощью зрения воспринимается находящийся перед ними какой-нибудь цветной объект,— но оно не способно таким же образом различать, что данное (quod subjicitur) здесь — это одно, а данное там — это нечто другое. Одно лишь восприятие, не сопровождаемое никаким высказыванием, не может быть ни обманчивым, ни ложным.

Далее, сами чувства ничем не могут быть опровергнуты, или изобличены во лжи. Чувство не может быть опровергнуто однородным ему чувством, например зрение правого глаза зрением левого или зрение Сократа зрением Платона, вследствие равносильности или одинакового состояния того и другого: ведь подслеповатый видит то, что он видит, не меньше, чем Линией ¹⁷видит то, что он видит. Точно так же не может одно чувство опровергнуть другое, не однородное ему, например зрение — опровергнуть слух, или вкус — обоняние, ибо они имеют разные объекты¹⁸, и менее всего могут способствовать вынесению суждения об одних и тех же вещах. Не может, далее, одно ощущение какого-либо органа чувств опровергнуть другое ощущение того же органа, ибо каждое из них воздействует на нас, и, пока оно на нас воздействует, мы но можем отвлекаться от него или не соглашаться с ним. Так, например, когда одна и та же палка вне воды видится нам прямой, а погруженная частично в воду — искривленной, то, как бы мы ни старались, нам не дано увидеть ее в первом положении кривой, а во втором — прямой. Разум, пли рассуждение, также не может [опровергнуть чувство], ибо всякое умозаключение зависит от предварительных ощущений, и прежде всего эти ощущения должны быть истинными, дабы основанное на них суждение могло быть безошибочным.

Так как чувство — это первый критерий, па который цолжны опираться другие, то критерий этот должен быть солидным сам по себе и обладать очевидной достоверностью. Ибо если ты скажешь, что все чувства ложны, то у тебя исчезнет критерий, при помощи кото-

==119

рого ты мог бы судить о ложности какого-либо отдельного чувства, а также доказать это. Если же ты скажешь, .что ложны лишь некоторые чувства, то ты вовлечешь себя в трудный спор, так как тебя спросят, какое именно чувство, в каком смысле и когда бывает или не бывает ложным; и так как противоречия окажутся неразрешимыми, то у тебя неизбежно исчезнет всякий критерий [истины]. Отсюда вытекает, что если какое-нибудь явление, воспринимаемое чувствами, обманчиво, то ничто не может быть нами воспринято; или (выражаясь иначе) если не все представления и чистые восприятия вещей истинны, то нет ни достоверности истины, ни ее непреложности, ни истинного суждения. Ибо те, кто различают представления таким образом, что некоторые из них якобы истинны, другие же ложны, никак не могут этого доказать. И они не смогут этого доказать ни на основании явных вещей (так как речь идет именно о таких вещах), ни на основании вещей скрытых, так как то, что скрыто, должно быть доказано на основании того, что дано нам в явлении.

С другой стороны, [сказанное] подтверждается тем, что с отрицанием достоверности чувств, а следовательно, подлинного познания вещей и науки уничтожается всякий смысл жизни и деятельности [людей]. Ведь подобно тому, как у плотника все неизбежно будет сделано неправильно и выйдет криво и несуразно, если главная линейка крива, угломер скошен или ватерпас шатается, так и в жизни все непременно должно совершаться превратно и обратиться в полный хаос и путаницу, если то, что следует считать как бы главной линейкой, угломером и ватерпасом в познании добра и зла и в различении того, что следует делать и чего делать не следует,— если это будет криво и извращено, т. е. лишено достоверности, играющей в жизни роль кормчего. Итак, из сказанного следует, что если, например, разум не может объяснить причину, в силу которой предметы, имеющие вблизи четырехугольную форму, представляются нам издали круглыми, то приличнее пролепетать что-нибудь и указать неверную причину, чем поколебать первичную достоверность и ниспровергнуть основы, на которых до такой степени зиждется прочность и бе-

==120

зопасность жизни, что если мы не осмеливаемся доверять чувству, мы не убережемся ни от падения в пропасть, ни от любого иного несчастья.

В-третьих, истинность чувств явствует даже из того, что их функции заложены в самой природе вещей, т. е. что они существуют на самом деле, ибо наши зрительные и слуховые [ощущения] — это вещь столь же реальная, как само страдание. А мы уже раньше указывали на то, что нет никакой разницы, говорим ли мы о чем-либо, что оно существует или что оно истинно.

Развивая несколько подробнее эти положения, мы должны указать, что первичные страсти (primae passiones) ¹⁹, т. е. удовольствие и неудовольствие, зависят от некоторых производящих их причин и в силу этих причин коренятся в самой природе вещей: например, само собой понятно, что удовольствие зависит от приятных вещей, неудовольствие же — от неприятных, и никогда не бывает так, чтобы то, что возбуждает удовольствие, не было приятным, а то, что порождает неудовольствие, не было неприятным; напротив, естественно, что удовольствие вызывается чем-то приятным, а неудовольствие — чем-то неприятным. То же самое можно сказать в отношении тех страстей, которые порождаются [возникающими] у нас представлениями, а именно: любая побудительная причина любой из этих страстей целиком и полностью та же самая, что и побудительная причина соответствующих представлений; и, поскольку она та же самая, она и не может оказаться явлением иного рода, чем то, которое порождает данное представление. То же самое следует сказать, в частности, об отдельных чувствах, ибо видимое не только представляется видимым, но и есть таковое в действительности; точно так же и слышимое не только кажется слышимым, а является им на самом деле и т. д. Таким образом, все представления истинны и находятся в полном соответствии с разумом.

Отсюда же ясно, что видения как умалишенных, так и спящих считаются истинными потому, что они в самом деле существуют, ибо они возбуждают способность [представления], в то время как то, что не существует, никак не может быть возбудителем. И [эти видения дей-

==121

ствительны постольку], поскольку существует естественная необходимость, в силу которой такие видения не могут не возникать, когда образы вещей, воспринятые умом или воображением, таким образом приведены в движение, но при этом спутаны или расстроены. [Действительность таких видений] не зависит от того, как мы расценим впоследствии мнение, утверждающее, что вещи в себе²⁰таковы, какими они нам кажутся. К этому вопросу нам и надлежит теперь перейти.

Канон II

Мнение есть следствие чувства и одновременно дополнение к ощущению; именно к нему и применима. [дилемма} истинности и лжи.

Доказательство: если, например, башня представляется нашему глазу круглой, то наше чувство истинно, ибо оно в самом деле вызвано круглой формой и эта форма действительно такова, а также имеется причина, в силу которой на данном расстоянии эта форма необходимо должна быть такой. Чувство в данном случае не ошибается, ибо оно не утверждает, что башня именно такова, а проявляет себя пассивно, воспринимая форму и лишь фиксируя то, что ему представляется. Ошибается, однако, мнение, или, если угодно, ум, свойство которого — думать, или выносить суждение, поскольку он как бы от себя добавляет, что башня есть то, чем она представляется чувству, или что башня сама по себе — и также в действительности — круглая. Так что я утверждаю: именно мнение — это то, в отношении чего существует [дилемма] истинности или лжи.

Отсюда следует заключить, что все представления или. ощущения, посредством которых мы воспринимаем предметы, данные нам в явлении, истинны; что же касается мнений, то они допускают определенное различие, а именно: одни из них бывают истинными, другие же — ложными, поскольку наши суждения служат дополнением к нашим представлениям, а мы иногда рассуждаем правильно, иногда же — ошибочно; причина этого та, что мы что-то добавляем к нашим представлениям, что-то приписываем им или что-то от них отнимаем. Вообще же к чувству, не дополненному рассуж-

==122

дением, обычно относятся с напрасным предубеждением.

Кое-кого, однако, вводит в заблуждение [тот факт], что представления, которые, как считают, возникли под воздействием одного и того же чувственного предмета (например, видимого), обнаруживают иногда расхождение, в силу которого один и тот же предмет кажется имеющим разный цвет, разные очертания или еще какие-нибудь различия. Полагают, что из [двух] расходящихся между собой и друг другу противоречащих представлений одно должно быть истинным, другое же, наоборот,— ложным. На самом деле такое мнение бессмысленно и свойственно людям, не принимающим во внимание природу вещей. Ибо мы видим (поскольку речь идет о видимых предметах) не твердое тело в целом и не всю массу этого тела, а лишь его цвет. Но одно дело цвет, присущий самому телу и воспринимаемый нами, когда мы наблюдаем тела вблизи или на небольшом расстоянии, другое дело цвет, находящийся вне тела (а именно исходящий от тела образ, или изображение), который воспринимается нами, когда тело последовательно меняет свое положение и находится от нас на большом расстоянии. В такого рода положении тело, претерпев изменения в промежуточном пространстве и приняв свойственную ему [в этом положении] форму, вызывает в нас действительно соответствующее ему, как таковому, представление.

Следовательно, подобно тому как мы издали воспринимаем на слух звук не таким, каким он бывает, когда от него сильно сотрясается воздух, и не таким, каким он излетает из уст громко кричащего человека, но воспринимаем его в соответствии с тем воздействием, которое он оказывает на наше чувство (ведь два отдаленных друг от друга субъекта не могут произвести одинаковое слуховое впечатление); и подобно тому, как никто не станет утверждать, что неверно слышит тот, кто на расстоянии (дистанции) слышит слабый звук — на том, мол, основании, что, подойдя ближе, он тот же звук воспримет как более сильный,— точно так же я не стал бы утверждать, что ошибается зрение того, кому издали башня представляется небольшой и округлой,

==123

между тем как вблизи он видит, что она гораздо больше размером и четырехугольна. Я скорее думаю, что зрение в данном случае не ошибается, ибо, когда чувственно воспринимаемое представляется нам на своем месте малым и имеющим соответствующий внешний вид, оно и в самом деле там, на своем месте, мало и имеет такой вид: ведь благодаря перенесению через воздух обламываются края изображения (и глаз, таким образом, видит их под меньшим углом) ; и наоборот, когда чувственно воспринимаемое представляется большим и имеющим иной вид, [чем когда оно представлялось малым], оно на самом деле велико и имеет в действительности другие внешние очертания; ясно, что оно в обоих этих случаях различно (а именно в последнем случае изображение сохраняет свои края и глаз видит их под большим углом). Да и вообще, конечно, нелепо было бы думать, будто явление представляет собой одно и то же независимо от того, воздействует оно на наше зрение вблизи или издалека.

Точно так же нет никакого основания утверждать, что наше зрение ошибается, когда мы наблюдаем, как тень, двигаясь в солнечном свете, следует за нами по пятам и подражает всем нашим телодвижениям. Ибо тень есть не что иное, как воздух, лишенный света; и так как вследствие нашего передвижения с места на место земля то здесь, то там лишается солнечного света и постепенно вновь обретает его там, где его только что не было, то нам кажется, будто тень не только меняет место, но и следует за нами. Однако наши глаза в данном случае не ошибаются, поскольку им свойственно лишь наблюдать свет и тень, в каком бы месте они ни появлялись. Утверждать же, что тот свет или та тень, которые находятся здесь, суть те же или не те же, которые только что были там,— это дело не глаз, а ума или духа, задача которого — различать и мыслить. Вот почему если здесь и имеется какое-нибудь заблуждение, то его следует отнести за счет мнения, а не за счет чувства.

Это последнее следует, далее, по аналогии сказать о сотнях других [явлений], которые обычно приводят в опровержение [нашего мнения], например: корабль ка-

==124

жется неподвижным, берег же — движущимся мимо него; звезды кажутся неподвижными; горы, отдаленные друг от друга, кажутся издали сомкнутыми между собой; покружившимся вокруг себя детям кажется, что все вокруг них кружится; кажется, что солнце находится очень близко к вершине горы, между тем как оно отдалено от нее огромными пространствами; кажется, что под водой такое же по величине пространство, как от поверхности воды до неба; когда плывут вниз по реке, кажется, будто она течет обратно к своему истоку ²¹; кажется, что колоннада постепенно сужается в тесный проход; что солнце выходит из волн или обратно в них погружается; весла [погруженные в воду} кажутся нам искривленными или сломанными; кажется, что ночные звезды мчатся мимо облака; вследствие расстройства зрачка предметы двоятся в наших глазах; можно привести еще много других примеров в этом же роде.

Канон III

Истинно то мнение, которое подтверждается или не опровергается очевидностью чувства.

Под очевидностью чувства я подразумеваю здесь такого вида ощущение или представление, которое по устранении всех мешающих [правильному] суждению препятствий вроде расстояния, движения, изменений среды и т. п. не допускает никакого противоречия. Вот почему на вопрос: «Таков ли предмет, каким он представляется?» — не следует отвечать необдуманно, а необходимо соблюдать то, что я обыкновенно называю Προσμενόμενον («ожидаемое»), ибо требуется как бы выждать, пока указанный предмет не будет мысленно взвешен и потом исследован всеми возможными способами.

Подтверждаемостью же нашего мнения я называю основанное на очевидности убеждение в том, что предполагаемое таково, каким мы его раньше предполагали. Например, если при приближении к нам издали Платона мы догадываемся и предполагаем, насколько допускает расстояние, что это Платон, а после того, как он прибли-

==125

зился к нам и расстояния больше нет, мы удостоверяемся, что это именно он, мы получаем подтверждение [мнения] благодаря самой очевидности факта.

С другой стороны, неопровержимостью [мнения] называется предположение и заключение, которое делается на основании чего-либо явного или очевидного в отношении чего-либо неочевидного. Например, утверждение, что существует пустое пространство, не очевидно, но оно удостоверяется чем-то очевидным, например [фактом] движения. Ибо если бы не было пустоты, то не могло бы быть и движения, потому что все было бы заполнено плотным [веществом] и тело, которому предстоит двигаться, не имело бы, куда переместиться. Таким образом, то, что в вещи неочевидной есть явного и очевидного, то не опровергается [очевидностью чувства], в данном случае тем, что существует движение.

Итак, подтверждаемость [мнения] и его неопровержимость — это критерий, при помощи которого доказывается истинность какой-либо вещи. Но к этому канону следует добавить

Канон IV

Ложно то мнение, которое опровергается либо не подтверждается очевидностью чувства.

Опровержимость [мнения] есть нечто противоположное неопровержимости, [причем возникает она] в том случае, когда очевидное отрицается одновременно с отрицанием предполагаемого неочевидного. Таково, например, утверждение некоторых^й, что не существует пустого пространства. Но, предположив это, мы должны отрицать и то, что очевидно, а именно движение, ибо, как уже было сказано, если нет пустого пространства, то не может быть и движения.

Таким же образом и неподтверждаемость есть нечто противоположное подтверждаемости, а именно ее ниспровержение, возникающее в том случае, когда становится ясным, что предполагаемое не таково, каким мы его предполагали. Например, когда к нам приближается издали человек, мы из-за расстояния принимаем его за Платона, а после исчезновения этого расстояния для нас благодаря очевидности [чувства] становится несомнен-

==126

ным, что это не Платон: в данном случае мы и имеем неподтверждаемость, ибо наше предварительное мнение не подтверждается очевидностью [чувственно воспринимаемого] предмета. И подобно тому как подтверждаемость и неопровержимость — это критерий, доказывающий истинность какой-либо вещи, точно так же и опровержимость и неподтверждаемость — это критерий, решительно изобличающий что-либо в ложности. Сама же очевидность есть основание и как бы фундамент, на котором зиждется всякое правильное мнение об истинном и ложном.

Замечу мимоходом, что очевидность иногда может быть определена только одним из органов чувств, а именно если чувственно воспринимаемое связано лишь с этим органом; иногда же — посредством большего числа органов чувств, а именно если чувственно воспринимаемое связано с несколькими из них. Например: величина и внешние очертания, расстояние и положение, покой и движение и т. п. могут быть восприняты как зрением, так и осязанием, и очевидность в этих случаях может быть выявлена если не одним чувством, так другим²³. Таким образом, иногда случается, что разными качествами вызываются различные чувства; так что, не достигнув очевидности посредством одного органа чувств, можно достичь ее при помощи другого. Например, если глазом мы не можем различить, преподнесли ли нам настоящий хлеб или поддельный, то мы можем прибегнуть к свидетельству вкуса, который сделает очевидным, каков этот хлеб.

Я углубляюсь в это, дабы напомнить, что, взвесив все как следует, мы должны придерживаться того, что находится перед нами [и для нас очевидно]; при этом мы должны, конечно, пользоваться нашими чувствами — либо всеми сразу, если чувственно воспринимаемое обще им всем, либо только теми, с которыми связан данный чувственно воспринимаемый [предмет]. Вообще же следует придерживаться любой очевидности, с помощью какого бы [критерия] она ни была выявлена, но в особенности если она выявлена с помощью данного критерия. Указанный критерий следует считать непоколебимым основоположением, дабы не были опрокинуты

==127

все критерии, прочно установленные очевидностью, и дабы заблуждение не ввергло все в полный хаос с той же силой, с какой укрепляется истина.

Мне незачем повторяться и специально напоминать, как следует отнестись к приведенному нами примеру — когда [квадратная] башня издали кажется круглой и гладкой,— ибо из всего предыдущего вытекает, что в этом случае не следует торопиться с суждением, а надо подойти к башне вплотную и удостовериться, такова ли она вблизи, какой представляется издали.

На одном я во всяком случае желаю особенно заострить внимание: именно, если, не позаботившись вышеуказанным образом о достоверности чувств, мы не станем отличать в предполагаемом имеющееся в нем «ожидаемое», или, иначе говоря, то, что в нем требует (как еще недостаточно исследованное) известного времени, чтобы можно было сказать, каково оно есть, от того, что в нем имеется непосредственно данного, находящегося перед глазами и уже несомненного, то мы запутаемся в совершенно ложном предположении. Если же, обдумывая предположения, ты будешь твердо иметь в виду все то, что мы здесь называем «ожидаемым», не оставляя этого легкомысленно без внимания как нечто такое, что уже твердо установлено, и будешь считать, что то, что не подтверждается очевидностью, есть ложь,— в этом случае ты будешь действовать как человек, который остерегается всякой двусмысленности и зорко замечает, насколько правильно или ложно всякое суждение о предполагаемом предмете.