Глава XXVII среди кого имеет хождение право и справедливость

Так как после всего сказанного может быть задан вопрос: среди кого именно существует право и его нарушение, т. е. беззаконие, а также справедливость и противоположная ей несправедливость, то, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо провести сравнение между людьми и другими живыми существами.

Итак, подобно тому как не может быть речи о праве и его нарушении, или о справедливом и несправедливом отношении между существами, которые не могли договориться между собой о том, чтобы не наносить друг другу обиды, точно так же нельзя применять этих понятий к отношениям между народами, которые не смогли или не пожелали заключить между собой такой договор.

В самом деле, законность, или право, соблюдение которого и есть справедливость, может существовать только в условиях общественных связей. И справедливость постольку есть общественное благо, поскольку каждый член общества живет благодаря ей в безопасности и свободен от тревоги, порождаемой страхом нападения. Отсюда следует, что все живые существа или люди, которые не способны или не желают объединиться в общество и соответственно заключить какого-либо рода соглашение, лишены этого блага, иначе говоря, не связаны между собой теми узами права и справедливости, благодаря которым они могли бы жить в безопасности. Таким образом, этим людям не остается иного способа обезопасить свою жизнь, как вредить другим людям настолько, чтобы эти последние потеряли способность вредить в свою очередь им.

Если, в случае когда среди животных, не заключавших между собой никакого договора, одно причиняет вред другому, мы можем говорить, что первое причиняет вред или ущерб второму, но не можем говорить, что оно поступает незаконно по отношению к другому или совершает по отношению к нему акт несправедливости, потому что нападающее животное не связано никаким правом, договором или законом, направленным

==385

против нанесения вреда другому животному,— то точно так же, когда кто-нибудь из людей, не связанных между собой никаким договором и не объединенных в общество, причиняет вред другому, мы можем, правда, говорить, что первый — обидчик или причиняет ущерб либо вред, но ни в коем случае не можем сказать, что он правонарушитель или что он совершает акт беззакония, ибо нот никакого договора или закона, который удерживал бы его от того, чтобы наносить кому-либо

вред.

Я говорю о животных не потому, что среди них —

даже среди живущих стадами и обществами — есть такие, которые заключают между собой соглашения о ненанесении друг другу вреда и могут соответственно этому считаться справедливыми по отношению друг к другу, если они друг другу не вредят, и несправедливыми, если вредят. Я хочу лишь дать понять, что даже среди людей справедливость сама по себе есть ничто, поскольку она существует лишь там, где есть взаимные общественные связи, зависящие также от размера области, в пределах которой могут быть заключены соглашения о ненанесении друг другу вреда: вне этого условия и по отношению к человеку, взятому изолированно, справедливости не существует; кроме того, то, что в одном обществе считается справедливостью, в другом обществе в большинстве случаев, вследствие того что договоры там носят противоположный характер, считается несправедливостью.

Может ли, однако, существовать справедливость между людьми и животными? Конечно, нет. Ибо если бы люди могли вступить в какое-нибудь формальное соглашение с животными, как с людьми, о том, чтобы они нас не убивали и чтобы и мы не убивали их без различия, то можно было бы установить между ними и нами определенные правовые отношения, которые обеспечивали бы обоюдную безопасность. Но так как не может быть, чтобы существа, лишенные разума, руководствовались в своих действиях общим с нами законом, то ни из какого договора с животными нельзя извлечь такой пользы, чтобы благодаря ему обеспечить себе со стороны животных большую безопасность, чем

==386

со стороны неодушевленных предметов. Таким образом, для того чтобы обезопасить себя от них, нам остается лишь пользоваться той способностью, которой мы обладаем, а именно способностью их убивать.

Ты, может быть, также спросишь: чем объяснить, что мы убиваем и тех животных, со стороны которых нам, по-видимому, нечего опасаться? Часто мы можем это делать от необузданности или своего рода дикости, точно так же как из бесчеловечности и жестокости мы свирепо расправляемся с теми людьми — пусть даже и поставленными вне общества,— которых, может быть, нам нечего опасаться. Но конечно, одно дело погрешить против воздержанности и различных ее видов: умеренности, мягкости, кротости, пли, если угодно, человечности и природного добродушия, а другое — грешить против справедливости, которая предполагает наличие договора или законов.

В самом деле, нельзя утверждать, будто нам разрешено законом убивать некоторых из животных, которые не представляют для нашей жизни никакой опасности или вообще нам ничем не вредят. Как я покажу, из тех животных, которых закон разрешает убивать, нет ни одних, усиленное размножение которых не угрожало бы нам гибелью и сохранение которых в обычном количестве не приносило бы нам некоторой пользы.

Овцы и быки и все другие подобные животные, до тех пор пока они существуют в умеренном количестве, служат нам некоторым необходимым подспорьем в жизни; однако, если бы они чрезмерно размножились и достигли количества, значительно превышающего то, в котором они обычно встречаются, они, несомненно, стали бы в нашей жизни помехой: одни из-за своей силы (ибо они от природы вооружены для ее использования) , другие же только потому, что они пожирали бы пищу, которую дает нам земля. Вот почему не было запрещено убивать такого рода животных, однако с условием сохранения их в таком количестве, чтобы они были полезными людям и чтобы не трудно было это количество регулировать.

Ведь если в отношении львов, волков и всех других зверей, которых обычно называют дикими (независимо

==387

от того, незначительны они или крупны по своим размерам), нельзя предположить, что, сохранив какое-нибудь их количество, мы получим необходимое подспорье в жизни, то с быками, лошадьми и прочими животными, которых называют ручными, дело обстоит иначе. Этим и обусловливается то, что первых мы радикально истребляем, среди последних же уничтожаем лишь то количество, которое превышает целесообразную меру.

Учитывая сказанное выше, я вкратце коснусь и следующего момента: надо думать, что даже у тех народов, у которых очень строг выбор животных, идущих в пищу, причиной такого предписания и соответствующих законов послужили соображения, близкие к вышеупомянутым. Что же касается тех животных, употребление в пищу которых было запрещено, то это было сделано по соображениям полезности, в зависимости от специфических условий каждой страны. Нам, не живущим в этих странах, нет никакой необходимости придерживаться подобных установлений.

Из всего сказанного становится ясным, что с самого начала не без основания была установлена разница между убийством животных и убийством людей. Ибо что касается животных, то первые законодатели, предписавшие нам, что следует и чего не следует делать, поступили разумно, не запретив нам убивать любое из них. Дело в том, что в основе пользы, извлекаемой из животных, лежит противоположный образ действий (противоположный тому, который мы указывали в отношении людей). И конечно, люди, живя вперемешку с зверями, не могли бы сохранить себя невредимыми, если бы не старались себя от них уберечь.

Что же касается самих людей, то некоторые самые достойные люди того времени (которые, по всей вероятности, были инициаторами первого договора, о котором мы говорили выше) принимали во внимание, что там, где [люди] жили вперемешку [с зверями и другими людьми], они время от времени воздерживались от убийств ради несомненной пользы, т. е. своей безопасности; кроме того, они на сходках напоминали другим людям все относящиеся к этому вопросу обстоятель-

==388

ства, для того чтобы, воздерживаясь от истребления родственных существ, они оберегали жизнь общества, создавая тем самым условия для безопасности каждого его отдельного члена; с другой стороны, раньше было полезно удалиться от общества других объединившихся между собой существ, будь то животные, будь то люди, и не причинять никому вреда, с тем чтобы не озлоблять не только животных, т. е. существ другого рода, но и людей, существ родственных, которые были способны причинить им вред. Поэтому-то и воздерживались тогда от насилия над каким бы то ни было родственным существом, которое так или иначе делало необходимый вклад в жизнь общества и приносило ему пользу.

В дальнейшем, когда сильно размножилось потомство и людей и зверей и звери, как существа другого рода, были прогнаны и изолированы, некоторые стали размышлять (именно размышлять, а не пользоваться, как раньше, одной только памятью) о той пользе, которую приносили прежние взаимные соглашения между людьми. Эти люди пытались, конечно, сильнее препятствовать взаимным безрассудным и бесцельным убийствам и оказывать давление на тех, кто, забыв о помощи, некогда полученной от тех, кто теперь, как некогда они сами, очутился в бедственном положении, слишком слабо ее возмещали. Осуществляя эти свои стремления, указанные люди ввели те законоположения, которые и поныне сохранились в государствах у различных народов, причем эти законоположения, как я уже подчеркивал, были введены с добровольного согласия народной массы, которая ясно понимала, сколь великую пользу это принесет тем, кто живет во взаимном общении. Разумеется, общественной безопасности равным образом способствует как беспощадное истребление всего вредного, так и сохранение всего того, что это вредное устраняет. Вероятно, именно по этой причине убийство прочих живых существ было дозволено, убийство же людей запрещено. Однако я и так слишком долго задержался на этом.

==389