Учебники / Водовозов Н.В. История древнерусской литературы

Н.В.Водовозов. История древней русской литературы
Издательство "Просвещение", Москва, 1972 г.

ВВЕДЕНИЕ

Литература древнерусского государства

ЛИТЕРАТУРА XI ВЕКА
Сказание о распространении христианства на Руси.
Древнейшая русская летопись.
Слово о законе и благодати.
«Изборник» князя Святослава Ярославича.
Киево-Печерский летописный свод.
Второй Киево-Печерский летописный свод.
«Письмо» Владимира Мономаха Олегу Святославичу.
Повесть об ослеплении князя Василька Ростиславича.
Чтение о Борисе и Глебе.
Житие Феодосия Печерского.

ЛИТЕРАТУРА ХII ВЕКА
Повесть временных лет.
«Хождение» Даниила.
Сказание о Борисе и Глебе.
«Поучение» Владимира Мономаха.
Климент Смолятич.
Кирилл Туровский.
Слово о князьях.
Слово о полку Игореве.

Литература периода феодальной раздробленности и объединения Северо-Восточной Руси

ЛИТЕРАТУРА XIII ВЕКА.
«Хождение в Царьград» Добрыни Ядрейковича.
Повесть о взятии Царьграда фрягами.
Повесть о битве на реке Липице.
Слово Даниила Заточника.
Повесть о битве на реке Калке.
Киево-Печерский патерик.
Повесть о разорении Рязани Батыем.
Повесть о разрушении Киева Батыем.
Сказание о подвигах и жизни Александра Невского.
Слово о погибели Руския земли.
Галицко-Волынская летопись.

ЛИТЕРАТУРА XIV ВЕКА.
Повесть о тверском восстании.
Житие митрополита Петра.
Повесть о битве на реке Воже.
Повесть о побоище на Дону.
Повесть о Московском взятии.
Задонщина.
Слово о житии и о преставлении Дмитрия Ивановича.
«Житие митрополита Петра» в обработке Киприана.
Повесть о Темир-Аксаке.
Сказание о Мамаевом побоище.

ЛИТЕРАТУРА XV ВЕКА.
Житие Стефана Пермского.
Житие Сергия Радонежского.
«Дневник» путешествия Исидора.
«Повесть о Царьграде» Нестера Искандера.
«Хождение за три моря» Афанасия Никитина.
Послание владычне на Угру 1480 года.
Повесть о Петре и Февронии.

Литература Русского централизованного государства

ЛИТЕРАТУРА XVI ВЕКА.
«Послание» Спиридона-Саввы.
Сказание о князьях Владимирских.
«Послание» старца Филофея.
Великие Четьи-Минеи.
И.С. Пересветов.
Иван Федоров.
Домострой.
Степенная книга.
Лицевой свод.
Сказание о царстве Казанском.
Иван Грозный и Андрей Курбский.
Повесть об осаде Пскова Баторием.
Повесть о Ерше Ершовиче.

ЛИТЕРАТУРА XVII ВЕКА.
Повесть о царе Федоре Ивановиче.
Повесть 1606 года.
Повесть о видении некоему мужу духовну.
Послание дворянина к дворянину.
Повесть о князе Скопине-Шуйском.
Новая повесть о преславном Российском царстве.
Повесть о видении в Новгороде.
Плач о пленении и о конечном разорении.
Повесть об Улиянии Осорьиной.
«Сказание» Авраамия Палицына.
«Летописная книга» Катырева-Ростовского.
Повесть о взятии Азова.
Повесть об азовском осадном сидении.
Повесть о куре и лисице.
Калязинская челобитная.
Азбука о голом и небогатом человеке.
Повесть о Карпе Сутулове.
Повесть о Шемякином суде.
Симеон Полоцкий.
Протопоп Аввакум.
Повесть о Фроле Скобееве.
Повесть о Савве Грудцыне.
Повесть о Горе-Злочастии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

---------

ВВЕДЕНИЕ

История древней русской литературы не может рассматриваться в отрыве от истории самого русского народа и Русского государства. Исторический подход к литературе является необходимым условием марксистско-ленинского литературоведения. На необходимость исторического подхода в изучении любого общественного явления со всей определенностью указано в следующем глубоко справедливом положении В. И. Ленина: «Весь дух марксизма, вся его система требует, чтобы каждое положение рассматривать лишь:
исторически;
лишь в связи с другими;
лишь в связи с конкретным опытом истории» (1).
Семь столетий (с XI по XVII), в течение которых развивалась древняя русская литература, насыщены столькими значительными событиями в исторической жизни русского народа, что рассматривать их как единое целое нельзя. Поэтому возникает необходимость в более подробной периодизации древнерусского литературного процесса, обусловленного крупнейшими изменениями в самой истории русского народа за эти семь столетий. Таких периодов можно насчитать три: первый период — литература древнерусского государства (XI—XII вв); второй — литература периода феодальной раздробленности и объединения Северо-Восточной Руси (XIII—XV вв.); третий — литература Русского централизованного государства (XVI-XVII вв.).
Характерной чертой литературы первого периода является руководящая роль Киева как политического и культурного центра всей Русской земли. Это обусловливалось тем, что Киев, несмотря на феодальное дробление древнерусского государства, оставался важнейшим экономическим звеном на мировом торговом пути Второй период начинается с XIII века, с захвата западными
------------------------------
1. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 49, стр. 329.
------------------------------
крестоносцами в 1204 году Константинополя и ликвидации вследствие этого не только экономического значения Киева, но и ведущей политической роли его в системе других русских феодальных полугосударств.
В этот период, заканчивающийся в конце XV столетия, утрачиваются тесные связи между северо-восточными и юго-западными областями древнерусского государства, захваченными соседними феодальными странами — Польшей и Литвой. Из единой древнерусской народности начинают складываться три братских народа: русский, украинский и белорусский.
Если литература древнерусского государства в первый период была общей для всех трех народов, то во второй период она становится литературой собственно русского народа, создавшего к исходу XV века свое могучее централизованное государство, сложившееся вокруг Москвы как нового политического и культурного центра.
Наконец, литература третьего периода отражает дальнейший рост Русского централизованного государства в XV и XVII веках, когда оно превращается в государство многонациональное, играющее активную роль в международных отношениях своего времени.
Разумеется, каждый из трех названных периодов в развитии древней русской литературы не может рассматриваться как нечто неизменное и целое. Для того чтобы проследить ход литературного развития внутри каждого периода и показать его неразрывную связь с древнерусским историческим процессом, удобнее всего изучать историю древнерусской литературы по столетиям.
Дореволюционная русская наука не изучала исторические предпосылки возникновения русской письменности и русской литературы. Буржуазная наука объясняла появление письменности в древнерусском государстве не внутренними потребностями развивавшегося феодального общества в древней Руси, а заимствованием письменности из Болгарии и перенесением византийских и болгарских литературных памятников на Русь в результате принятия ею христианства в конце X столетия. Нечего и говорить, что такой взгляд буржуазных ученых является целиком идеалистическим и антинаучным.
Появление древнерусской письменности не было и не могло быть результатом заимствования извне. Древнерусская письменность появилась задолго до принятия христианства, в соответствии с внутренними потребностями раннефеодального общества. Древнерусское государство на территории восточной Европы складывалось постепенно. В начале первого тысячелетия нашей эры восточнославянские племена жили еще первобытным строем. Восточная Римская империя под натиском славян уже в VI веке вынуждена была уступить им часть своей территории. В VII и последующих веках на этой территории возникли такие славянские государства, как Болгария и Сербия. Понятно, что византийские, а также арабские писатели много внимания уделяли жизни славян и их политической организации. Так, арабский писатель Масуди, живший в X столетии, говорит о славянах Прикарпатья следующее: «...само племя называлось Валинана. Этому племени в древности подчинялись все прочие славянские племена...» (1). Нетрудно увидеть, что здесь речь идет о волынянах, (известных также и русским летописям!), обитавших по Западному Бугу и далее — к Карпатам. Масуди рассказывает, что союз славянских племен во главе с волынянами (Валинана) распался в VII веке вследствие внутренних раздоров. Возможно, причиной этому было нашествие аваров, которых русская летопись называет обрами.
Наряду с указанным объединением славян в Прикарпатье источники отмечают существование другого славянского союза (антского), тоже недолговременного. Наличие этих объединений, или союзов, показывает, что уже начиная с VII столетия у восточных славян появились необходимые условия (т. е. соответствующий уровень производительных сил и производственных отношений) для создания государства.
Основным занятием восточных славян было земледелие. При первобытнообщинном строе у них господствовало подсечное хозяйство. В VII столетии, как свидетельствуют данные археологии, у восточных славян появились железные сошники (наральники), что обусловило переход к пашенному земледелию, требующему орудий для взрыхления земли. Распространение пашенного земледелия привело к делению славянского общества на классы. Наряду со старыми родовыми поселениями возникают новые центры ремесла и торговли. По свидетельству иностранцев, на Руси в IX веке уже было много городов, заслуживших ей даже название «страны городов».
«С разделением производства на две крупные основные отрасли, земледелие и ремесло,— пишет Ф. Энгельс,— возникает производство непосредственно для обмена,— товарное производство, а вместе с ним и торговля не только внутри племени и на его границах, но уже и заморская» (2).
О заморской торговле древней Руси с Византией сохранилось немало известий. Например, в Бертинских анналах под 839 годом рассказывается о посольстве византийского императора Феофила к императору Людовику I Благочестивому: «Послал он (т. е. византийский император) с ними (византийскими послами) также несколько (людей), которые говорили, что их зовут рос (Rhos), и которых, как они говорили, царь их, по имени хакан (Chacanus), отправил к нему (византийскому императору) ради дружбы» (3).
--------------------------------
1. А.Я. Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870, стр. 135.
2. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государсва. Госполитиздат, 1951, стр. 169.
3. «Monumenta Germaniae Historica», SS., t. 1, 1877, p. 434.
--------------------------------
Торговать в Константинополе могли только те народы, которые признали над собой власть Византийской империи или же военной силой добились у нее договора, предусматривающего право на эту торговлю. О военных походах древней Руси против Византии имеется немало свидетельств. Константинопольский патриарх Фотий в 866 году говорит о нашествии Руси на Византию, называя Русь то народом ***, то скифами. По словам Фотия,***, или скифы,— большой, всем известный народ, за последнее время покоривший своих соседей. Два других византийских писателя X века, Лев Диакон и Заира, называют восточных славян также то «русью», то «скифами», то «тавро-скифами».
До нас дошел договор 912 года русского князя Олега с Византией, согласно которому Византия принуждена была разрешить русским купцам торговать в Константинополе, при этом им назначалось место для проживания и определялся размер содержания. Что этот договор не был первым по времени, видно из того, что в нем указывается на прежнее соглашение, на «от многих лет межи хрестианы (т. е. греками) и Русью бывьшюю любовь» (1).
Возросшую мощь сложившегося к IX веку древнерусского государства испытывали на себе и другие его соседи. В «Истории Табаристана» рассказывается о походах русов в 880, 909 и 910 гг. на Абесгун, Макале, Сари, Далейман и Гилян. По сообщению арабского писателя Аль-Масуди, в 913—914 гг. русы проникли в Каспийское море на 500 судах, вмещавших по 100 человек каждое. Спустившись по морю до Апшеронского полуострова, они заняли остров, получивший название Русского, и много месяцев господствовали на море. Один отряд русских высадился близ Ферахабада. Аль-Масуди, описывая этот поход русских, говорит, что «никто, кроме них, не плавает по этому морю» (2).
В 941 году русский князь Игорь из Киева предпринял поход на Византию. На 10 000 ладьях русские вышли в Черное море, которое называлось тогда Русским. Константинополя им взять не удалось, но они разорили византийское побережье от Босфора до Пафлагонии. В морской битве значительная часть русского флота была сожжена «греческим огнем». Остатки флота вернулись в Керченский пролив, где на Таманском полуострове находилась сильная русская крепость Тьмутаракань. Через три года Игорь возобновил войну против Византии, завершившуюся новым договором на Дунае в 944 году. По этому договору Игорь сохранил свои владения в восточном Крыму и на Таманском полуострове, но обязался не нападать на крымские владения Византии (Корсуньскую землю). За это греки в свою очередь
---------------------------------
1. «Повесть временных лет», ч. 1. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1950, стр. 26.
2. А.Я. Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., стр. 130—131.
---------------------------------
должны были, по требованию Игоря, давать ему воинов из своих владений в Крыму, «елико ему будет требе» (1). После заключения указанного договора русские корабли направились вдоль Кавказского побережья, а затем сушей через Северный Кавказ к Дербенту, заняв крупный торговый город Бердаа. По свидетельству арабских источников, русы, взяв город, «объявили там о пощаде и вели себя хорошо [с жителями]» (2). По-видимому, поход этот был предпринят с целью присоединения новой территории к Тьмутараканской области, но вспыхнувшая вскоре эпидемия заставила русских уйти из Бердаа.
---------------------------------
1. «Повесть временных лет», ч. 1. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1950, стр. 37.
2. В.В. Бартольд. Арабские известия о русах. «Советское востоковедение», т. 1. М. — Л., 1940, стр. 32.
---------------------------------
Итак, в X столетии древнерусское государство было уже сильнейшим в Европе. Оно победоносно воевало с Византией, оно окончательно разгромило Хазарский каганат в низовье Волги, после чего русские князья стали даже именоваться титулом великого кагана.
К концу X столетия территория древнерусского государства простиралась от устья Дуная до устья Волги и от предгорий Кавказа до Финского залива. Город Тьмутаракань стал крупным русским торговым портом на юге, а Новгород — на севере.
Уже в XI веке Новгород был самым благоустроенным городом Северной Европы. В нем имелись мостовые и водопроводы. Интересно отметить, что первая мостовая появилась во Франции в 1184 году, в Германии - в начале XIV века, а в Англии - в 1417 году.
При Святославе (умер в 972 г.) древнерусское государство еще не получило определенных границ, которые изменялись в зависимости от удачных военных походов княжеской дружины, и не имело еще своего постоянного центра. Известно, что, завоевав дунайские города, Святослав хотел столицей своего государства сделать город Переяславец, говоря, что туда «вся благая сходятся: от Грек злато, паволоки, вина и овощеве разноличныя; из Чех же, из Угорь сребро и комони; из Руси же скора и воск, мед и челядь» (1). После смерти Святослава древнерусское государство оказалось разделенным между тремя его сыновьями. Старший сын Ярополк еще при жизни отца княжил в Киеве, второй сын Олег получил древлянскую землю с городом Вручевым, третий сын Владимир был князем в Новгороде. В результате междоусобной борьбы Ярополк и Олег были убиты, и древнерусское государство досталось Владимиру.
В отличие от своего отца Владимир заботился более об укреплении своего государства, а не о завоевании новых земель. Он усилил власть феодального класса землевладельцев, изменил систему управления государством, заменив местных «светлых и великих князей» своими мужами и сыновьями. Поскольку на огромной территории древнерусского государства наряду со славянами обитали и другие народности, имевшие различную культуру, обычаи и верования, Владимир сделал попытку теснее объединить их, создав единую для всего государства религию.
Для этой цели Владимир воспользовался уже известной на Руси государственной религией Византии. За военную помощь, оказанную Владимиром византийскому императору Василию II против Варды Фоки, Василий обещал выдать свою сестру царевну Анну замуж за русского князя. Когда же русские войска разгромили армию Варды, Василий отказался выполнить свое обещание. Тогда Владимир захватил греческий город в Крыму
-------------------------------
1. "Повесть временных лет", ч. 1. М-Л., Изд-во АН СССР, 1950, стр. 48
-------------------------------
Корсунь. Василий вынужден был отправить свою сестру к Владимиру в Корсунь, где и состоялся обряд бракосочетания русского князя с византийской принцессой по греческому христианскому обряду. Вернувшись в Киев, Владимир провозгласил христианство единственной религией всего древнерусского государства.
Характеризуя положение древнерусского государства в X веке, К. Маркс писал: «Нам указывают на Олега, бросившего против Византии 88 000 человек и продиктовавшего, укрепив свой щит в качестве трофея на воротах этой столицы, позорные для достоинства Восточной Римской империи условия мира. Нам указывают также на Игоря, сделавшего Византию своей данницей, и на Святослава, похвалявшегося: «греки доставляют мне золото, драгоценные ткани... фрукты и вина. Венгрия снабжает скотом и конями, из Руси я получаю мед, воск, меха и людей», и, наконец, на Владимира, завоевавшего Крым и Ливонию и принудившего греческого императора отдать ему дочь, подобно тому, как это сделал Наполеон с германским императором. Последним актом он сочетал теократический деспотизм порфирородных с военным счастьем северного завоевателя и стал одновременно государем своих подданных на земле и их покровителем и заступником на небе» (1).
Введение христианства на Руси в конце X века (988 г.) имело большое прогрессивное значение. Оно укрепило внутреннее положение древнерусского государства, содействовало дальнейшему развитию феодальных производственных отношений в стране, пестрое население которой находилось на разном уровне общественного развития. Но христианская церковь стала сильнейшим орудием подчинения трудящихся масс господствующему феодальному классу. Дальнейшее развитие феодального способа производства неизбежно должно было привести к дроблению древнерусского государства, которое началось со второй половины XI столетия.
С введением христианства на Руси усилились культурные и политические связи между древнерусским государством и Византией. Так как главой христианской церкви в Византии признавался только один император «ромеев», т. е. византийский император, то принятие другими народами христианства от Византии рассматривалось там как признание религиозной и политической зависимости этих народов от Византии. Поскольку Владимир силой заставил византийского императора отдать ему свою сестру и прислать церковнослужителей для крещения русских людей, постольку при жизни Владимира претендовать на политическую зависимость древнерусского государства от Византии греки не могли. Но после смерти Владимира, во время начавшейся затем междоусобной борьбы многочисленных сыновей русского князя,
---------------------------------
1. К. Маркс. Секретная дипломатия XVIII века, гл. V.
---------------------------------
Византия стала настойчиво добиваться полного подчинения молодой русской церкви константинопольскому патриарху, а следовательно, и византийскому императору. Таким образом, борьба за церковную независимость стала после смерти Владимира борьбой за политическую независимость древнерусского государства. В этой борьбе исключительную роль сыграла русская литература первой половины XI века.
Вопрос о русской литературе XI века связан с вопросом о появлении письменности в древнерусском государстве. Как уже говорилось, буржуазные ученые, вопреки имеющимся данным, утверждали, что письменность на Руси появилась вместе с введением христианства. На самом деле письменность была распространена задолго до этого. Надписи на памятниках материальной культуры и тексты договоров Руси с Византией, относящиеся к первой половине X века, неопровержимо доказывают это. «Появление текстов договоров в переводе с греческого языка,— пишет академик С. Обнорский,— не могло быть ни относительно поздним, ни одновременным, а, следовательно, оно приблизительно должно было совпадать со временем фактического заключения соответствующих дипломатических актов» (1). Значит, уже в 912 году русские пользовались письменностью для записи того текста перевода договора, который должен был у них сохраняться. Мало того, в этом же договоре было сказано о привычке русских купцов делать письменные завещания на случай своей смерти: «Аще кто умреть, не урядивь своего именья, ци своих не имать, да възратить имение к малым ближикам в Русь. Аще ли сотворить обряжение таковый, возметь уряженое его, кому будеть писал наследити именье его, да наследит е».
В другом договоре русских с греками (945 г.) с не меньшей определенностью говорится о распространенности грамотности на Руси: «Ношаху сли печати злати, а гостье сребрени; ныне же уведел есть князь вашь посылати грамоты ко царству нашему; иже посылаеми бывають от них посли и гостье, да приносить грамоту, пишюче сице: яко послах корабль селико, и от тех да увемы и мы, оже с миромь приходять. Аще ли без грамоты придуть, и преданы будуть нам, да держим и храним, донде же възвестим князю вашему». Из текста этого договора видно, что русские имели обычай еще в первой половине X века снабжать свои корабли, отправляющиеся в Константинополь, письменными документами, удостоверяющими их мирные намерения. Следовательно, грамотность на Руси в то время была обычным делом.
Находки советскими археологами берестяных грамот XI века, надписей на глиняных сосудах, обозначающих их содержание, подписей имен владельцев на шиферных пряслицах, ремесленных
----------------------------------
1. С.П. Обнорский. Язык договоров русских с греками. Сборник «Язык и мышление», вып. V—VII. М. — Л., 1936, стр. 403.
----------------------------------
знаков на различных изделиях — все это свидетельствует о том, что письменность получила широкое распространение на Руси не вследствие принятия христианства из Византии, а задолго до этого, и притом постепенно, в результате развития ремесел, появления классов и образования государства, нуждавшегося для торговли и управления в более или менее упорядоченной переписке.
Вполне возможно, как предполагают некоторые советские ученые, что письменность «возникла еще до образования относительно единого древнерусского государства. В пору отсутствия политического единства и самое происхождение письменности на Руси могло быть отнюдь не единым. Восточнославянские племена развивались далеко не равномерно. Более развитые племена могли уже обладать начатками письменности, в то время как менее развитые ими еще не обладали. Вполне могло быть и так, что письменность самостоятельно возникла в двух-трех восточнославянских центрах: допустим, в Киеве, в Новгороде и на северных берегах Черного моря» (1).
Вместе с этим следует признать, что введение христианства в 988 году имело большое значение для дальнейшего развития и распространения письменности по всей территории древнерусского государства. Христианская церковная письменность требовала установления единой орфографии, единых приемов письма, единого письменного языка. Кроме того, переводная христианская литература, появившаяся на Руси после 988 года, знакомила русских людей с новыми нормами морали и нравственности, расширяла их умственный кругозор и сообщала им многие сведения исторического и географического характера. Прежде всего древней Русью были освоены библейские книги Ветхого и Нового завета, а также апокрифические и агиографические произведения.
Библейские книги Ветхого завета имели три раздела: «Закон», «Пророки» и «Писания». Первый раздел был составлен из фантастических сказаний о «сотворении» мира, о первых людях на земле, о легендарной истории древних народов и о всемирном потопе. В этом же разделе содержались правила религиозной и общественной жизни. Во втором разделе находились сочинения, приписываемые древним пророкам, на самом же деле имевшие фольклорную основу. Сочинения эти обличали нравственное несовершенство людей, призывали к покаянию, к исправлению недостатков и угрожали страшными карами в случае непослушания. К разделу «Писаний» относились наиболее популярные среди христианских читателей книги: 1) Псалтирь, представляющая собой собрание как религиозных, так и светских гимнов и песен,
---------------------------------
1. Д.С. Лихачев. Возникновение русской литературы. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1952, стр. 20—21.
---------------------------------
2) Притчи Соломоновы, Премудрости Соломона, Премудрости Иисуса, сына Сирахова — сборники фольклорных изречений, афоризмов, рассказов на разные житейские темы, 3) книга Иова, повествующая о всевозможных страданиях человека, вознагражденного впоследствии за его долготерпение, 4) Екклезиаст — пессимистическое раздумье о бессмысленности человеческой жизни, 5) «Песнь песней» — одна из величайших мировых поэм о любви мужчины и женщины, 6) книга Есфирь, рассказывающая о бесстрашной женщине, спасшей смелым ходатайством перед царем Артаксерксом свой народ от истребления, 7) неканоническая книга о Юдифи, описывающая подвиг девушки-патриотки, отправившейся в лагерь врагов и хитростью убившей их начальника Олоферна, и некоторые другие легенды.
Книги Нового завета состояли из четырех Евангелий (от Матфея, Марка, Луки и Иоанна), из Деяний и Посланий апостолов (сокращенно называвшихся Апостол) и из Апокалипсиса, или Откровения Иоанна Богослова. Первые четыре книги заключали в себе изложение основ христианского вероучения, Апостол являлся их истолкованием и дополнением, а в Апокалипсисе изображалась картина будущего конца мира, второго пришествия Христа на землю и суда его над грешными и праведными людьми.
Содержание библейских книг настолько основательно было усвоено всеми христианскими народами, что не только в древнерусской письменности, но и во всей европейской средневековой литературе получили отражение образы и легенды, взятые из этих книг. Самой древней русской рукописью, относящейся к 1056—1057 гг., является апракосное (т. е. состоящее из выдержек, предназначенных для чтения в церкви) Евангелие, переписанное дьяконом Григорием для новгородского посадника Остромира. К XI веку относится также список Псалтири, одной из самых популярных переводных книг на Руси.
Кроме библейских книг в древней Руси широко были распространены переводы византийских апокрифов (т. е. «тайных», «сокровенных» книг). В апокрифах получили отражение главным образом те истолкования христианских легенд, которые были не согласны с официальным учением церкви. Поэтому церковь запрещала распространение этих книг, составляла их индексы, т. е. списки, объявлявшие эти книги «ложными» или «отреченными». Особенно популярным на Руси был апокриф «Хождение богородицы по мукам», интерес к которому сохранялся на протяжении многих веков. Ф. М. Достоевский писал о нем в «Братьях Карамазовых»: «Есть, например, одна монастырская поэмка (конечно, с греческого): Хождение богородицы по мукам с картинами и со смелостью не ниже дантовских».
Для утверждения христианства на Руси уже в древнейшие времена церковь использовала византийскую агиографическую литературу («жизнеописания» христианских святых). Многие из таких «жизнеописаний», или «житий», послужили образцом не только для древнерусских писателей, но и для писателей позднейшего времени. Некоторые рассказы А. Герцена, Л. Толстого, Н. Лескова и В. Гаршина представляют собой обработку житийных произведений.
Чтобы сделать обзор богатой переводной литературы, полученной древней Русью из Византии после крещения, более полным, необходимо сказать хотя бы несколько слов о так называемой «исторической» и «естественнонаучной» литературе средневековья.
Уже в XI веке на Руси стали известны византийские хроники Иоанна Малалы Антиохийского, жившего в VI веке н. э., и Георгия Амартола (грешника), писавшего в IX столетии. Особенной популярностью пользовалась вторая, доведенная до 864 года и затем дополненная материалом хроники Симеона Лагофета по 948 год. На основе этих двух хроник возникла на Руси в XI—XII вв. первая редакция, а в XIII веке вторая так называемого «Еллинского и римского летописца».
К переводным книгам «естественнонаучного» содержания следует отнести «Шестодневы» и «Физиологи». В первых рассказывалось более подробно, чем в Библии, как в течение шести дней был сотворен весь мир. Подробно излагая средневековые взгляды на природу, «Шестоднев» знакомил своих читателей с многообразием растительного и животного мира, обильно расцвечивая описания элементами фантастики. В «Физиологе» содержались более полные сведения об окружающем человека мире, но и они истолковывались символически в соответствии с христианским мировоззрением.
Представление об устройстве вселенной древнерусский читатель мог получить из «Христианской топографии» Козьмы Индикоплова, т. е. плавателя в Индию, жившего в VI веке н. э. в Александрии. Христианская космография Козьмы Индикоплова была шагом назад по сравнению с учением Птолемея о вращении планет вокруг Земли. Ее относительная ценность заключалась в рассказах о животном и растительном царстве Индии, представлявших много занимательного и необыкновенного.
Охотно переписывались в древней Руси сборники переводных нравоучительных изречений и афоризмов, взятых из библейских книг и сочинений античных писателей. Такие сборники назывались «Пчелами», потому что они собирали, подобно пчелам, «словесный мед» с наиболее авторитетных для средневекового читателя произведений известной ему литературы. Материал в «Пчелах» располагался в строгой последовательности, по степени его значения с христианской точки зрения. Сначала шли выдержки из одобренных церковью книг, а потом уже — из сочинений античных писателей-философов: Диогена, Сократа, Пифагора, Аристотеля, Эпикура и некоторых других.
Были известны на Руси и переводы светской византийской литературы: романы, повести и поэмы. Одной из наиболее популярных повестей была «Александрия», представлявшая собой баснословное жизнеописание знаменитого полководца древности Александра Македонского (умер в 323 г. до н. э.). Эта повесть, получившая широкое распространение во всей средневековой Европе, привлекала древнерусского читателя занимательностью сюжета, необычайными приключениями героя и обилием фантастики. Не менее популярна в древней Руси была византийская поэма X века о Дигенисе Акрите, получившая в русском переводе название «Девгенево деяние». В этой поэме подвиги воинов-пограничников, охранявших рубежи Византии от набегов мусульман, были созвучны подвигам русских народных богатырей, стоявших «на заставе» у Киева и оборонявших Русскую землю от набегов кочевников. Самое прозвище Дигениса «Акритос», что значит «непобедимый», проникло в русский фольклор в форме «Аника-воин».
Впрочем, не следует преувеличивать влияние переводной византийской литературы. Хотя она и способствовала развитию древнерусской письменности, но основой последней была жизненная потребность исторически развивавшегося древнерусского феодального государства.
Появлению художественной литературы в древнерусском государстве предшествовал длительный период, когда устное народное творчество вполне удовлетворяло потребность в художественном слове.
«...Начало искусства слова - в фольклоре» (1),— справедливо утверждал А. М. Горький. Древнерусский фольклор развивался в течение длительного времени, еще до образования древнерусского государства и появления письменности. У А. М. Горького мы находим также указание на трудовую основу фольклора, обусловленного материалистическим мышлением, точнее — признаками материалистического мышления первобытных людей. «Признаки эти,— писал А. М. Горький,— дошли до нас в форме сказок и мифов, в которых мы слышим отзвуки работы над приручением животных, над открытием целебных трав, изобретением орудий труда. Уже в глубокой древности люди мечтали о возможности летать по воздуху,— об этом говорят нам легенды о Фаэтоне, Дедале и сыне его — Икаре, а также сказки о «ковре-самолете». Мечтали об ускорении движения по земле — сказка о «сапогах-скороходах», освоили лошадь; желание плавать по реке быстрее ее течения привело к изобретению весла и паруса; стремление убивать врага и зверя издали послужило мотивом изобретения пращи, лука, стрел. Мыслили о возможности прясть и ткать в одну ночь огромное количество материи, о возможности построить в одну ночь хорошее жилище, даже «дворец», т. е. жилище, укрепленное против врага; создали прялку, одно из древнейших орудий труда, примитивный ручной станок для тканья и создали сказку о Василисе Премудрой...»
Анализируя древние сказки, мифы, легенды, А. М. Горький показал их глубокий смысл в связи с трудовой деятельностью людей. «Смысл этот,— по справедливому утверждению Горького,— сводится к стремлению древних рабочих людей облегчить свой труд, усилить его продуктивность, вооружиться против четвероногих и двуногих врагов, а также силою слова, приемов «заговоров», «заклинаний» повлиять на стихийные, враждебные людям явления природы. Последнее особенно важно, ибо знаменует, как глубоко люди верили в силу своего слова, а вера эта объясняется явной и вполне реальной пользой речи, организующей социальные взаимоотношения и трудовые процессы людей. «Заклинаниями» пытались действовать даже на богов. Это вполне естественно, ибо все боги древности жили на земле, являлись человекоподобными и вели себя так же, как люди: доброжелательно в отношении к покорным, враждебно — к непослушным, были — как люди — завистливы, мстительны, честолюбивы... Бог в представлении первобытных людей не был отвлеченным понятием, фантастическим существом, но вполне реальной фигурой, вооруженной тем или иным орудием труда.
--------------------------------
1. М. Горький. Сочинения, т. 27. М., Гослитиздат, 1953, стр. 342.
--------------------------------
Бог был мастер того или иного ремесла, учитель и сотрудник людей» (1).
Поэтическое творчество восточных славян в период до образования древнерусского раннефеодального государства было художественным обобщением их трудовых успехов и выражением «религиозного» мышления трудовых масс. «Религиозного» в кавычках, поскольку мифотворчество в своей основе было реалистично и объяснялось стремлением людей облегчить свой труд хотя бы в фантазии и средствами воображения.
Так, в связи с развитием земледелия у восточных славян прежде всего должна была возникнуть так называемая календарная обрядовая поэзия, непосредственно связанная с условиями сельскохозяйственных работ в течение года. В этой поэзии получили широкое отражение поклонение солнцу и земле, обожествление животных и культ предков. Годовой цикл земледельческой календарной поэзии начинался с 25 декабря, когда после зимнего солнцестояния начинал прибавляться день, т. е. происходило как бы «возрождение» солнца, подателя жизни, «Даждь-бога». Древнее название следующего за этим месяца — «присинец», т. е. «просипевший», «прояснившийся», указывает на усиление деятельности солнца, необходимой для будущих земледельческих работ. Празднование «возрождения» солнца и начала нового хозяйственного года сопровсждалось соответствующими обрядами и пением песен, получивших название «подблюдных» и «колядок». Смысл этих песен, сохранившихся в течение многих веков в живой памяти русского народа, сводился к пожеланию хозяйственного благополучия в наступавшем новом году:

А дай бог, тому, кто в этом дому!
Ему рожь густа, рожь ужиниста.
Ему с колосу осьмина.
Из зерна ему коврига.
Из полузерна пирог!

(П . Шеин. «Великорус...». СПб., 1898)
Приближение весны отмечалось масленицей — праздником, сопровождавшимся играми, песнями, обрядами. Проводы масленицы были проводами зимы, после чего предстояли полевые работы, обеспечивавшие урожай, от которого зависела вся жизнь трудового населения. Следующий весенний праздник назывался «красной горкой», так как справлялся он на пригорках, освободившихся от снега («красных»). Молодежь водила хороводы (в движении по кругу, возможно, отразился древний культ солнца), устраивались свадьбы, готовились к предстоящим полевым работам.
После окончания посевных работ, когда для полей необходима была влага, праздновали «русальную неделю», т. е. обраща-
------------------------------------
1. М. Горький, Сочинения, т. 27. М., Гослитиздат, 1953, стр., 299—301.
------------------------------------
лись с заклинаниями к водной стихии. Летом, в период, когда созревал урожай, нужна была сухая теплая погода. С просьбой об этом опять обращались к солнцу. Праздновали день Купалы, купались в реке и прыгали через горящий костер. Магическое значение этого обряда не вызывает сомнений. В связи с ожидающимся урожаем возникла легенда о кладах, которые будто бы можно найти в ночь накануне Купалы на том месте, где расцветет папоротник. Уборка урожая сопровождалась «жнивными» песнями и обрядами, выражавшими радость от завершения трудного цикла полевых работ и наступления заслуженного отдыха.
Календарная поэзия играла большую роль в жизни трудового земледельческого населения еще до появления классов у восточных славян. Она выражала стихийно-материалистическое восприятие окружающего мира и понимание роли природы в жизни земледельцев. Она была своего рода синтезом восточнославянской мифологии, бытовых песен и драматизированной игры.
С появлением классов и возникновением древнерусского государства создаются новые виды устного поэтического творчества, связанные с раннефеодальной жизнью народа: песни, предания и легенды, объясняющие происхождение городов, селений, урочищ, курганов. Многие из этих устнопоэтических произведений были зафиксированы русской письменностью уже в XI веке. Таковы, например, предания об основании Киева тремя братьями: Кием, Щеком и Хоривом, которые будто бы были известны даже в Царьграде, где им воздавали великую честь.
Устнопоэтические предания сохранили нам довольно подробные известия о первых русских князьях: Олеге, Игоре, Ольге и Святославе. Высокохудожественные легенды об Олеге вещем рисуют образ выдающегося древнерусского полководца, не только силой, но и мудрой изобретательностью победившего греков. Отправившись к Царьграду на двух тысячах кораблей, Олег не мог проникнуть в Босфор, запертый железными цепями. Тогда Олег велел вытащить ладьи на берег, поставить на колеса, поднять паруса, и так «поидоша корабли к Царьграду аки по воде». Видя русские ладьи у стен города, греки предложили Олегу дары. Олег согласился принять дары и не входить в город. «И повеси щит свой в вратех, доказуа победу». Народные песни на многие века запечатлели этот русский щит на вратах Царьграда.
Устная народная поэзия этого периода не только выражала патриотические чувства русских людей, она сохранила следы классовой идеологии трудового населения, недовольного усиливающейся феодальной эксплуатацией в древнерусском государстве. Так, в сказаниях о князе Игоре и его дружине отчетливо проступает осуждение ненасытной жадности феодального класса, требующего с населения все большей дани. В сказании об Игоре говорится: «повадится волк к овцам, то изведет все стадо, если не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит».
Смерть Игоря была жестоко отмщена его женой княгиней Ольгой. Народное сказание о четырех местях Ольги рисует ее хитрой, коварной, властолюбивой женщиной, не останавливающейся перед прямым вероломством для достижения своей цели. И в этом сказании чувствуется отзвук народного осуждения системы насилий, применявшейся феодалами для установления своего господства.
Особенно ярки и выразительны народнопоэтические сказания о Святославе. В его характеристике дается художественно обобщенный образ древнерусского воина: «Сам храбр и легъко ходя, акы пардус, воины мъногы творяше: ходя же воз по себе не вожаше, ни котьла, ни мяс варя, нъ по тънъку изрезав конину ли, зверину ли или говядину, на углех испек, ядяше; ни шатра имяше, нъ подъклад постлав и седло в головах; такоже и прочий вой его вси бяху». Гордясь бесстрашием и непобедимостью русских воинов, народнопоэтические сказания сурово осуждали стремления феодалов к захвату чужих земель и к покорению других народов. О том же Святославе рассказывается, что он, завоевав дунайские города, не захотел жить в Киеве, а задумал сделать своей столицей Переяславец на Дунае. В это время печенеги осадили Киев. Жители города стали изнемогать от голода и жажды. Лишь благодаря героизму простого русского отрока, сумевшего обмануть печенегов и уведомить воеводу Претича об отчаянном положении киевлян, город избавился от взятия и разгрома. И киевляне послали тогда к Святославу сказать: «...ты, княже, чюжея земли ищешии блюдеши, а своея ся охабив, малы бо нас не взяша печенези». И Святослав вынужден был удовлетворить требование народа: вернулся в Киев «и прогна печенеги в поли».
Некоторое время после образования древнерусского государства не только трудовое население, но и господствующий феодальный класс довольствовались устным народнопоэтическим творчеством. При дворе бояр и князей жили скоморохи: музыканты, певцы, сказочники, знавшие в совершенстве устнопоэтическое народное творчество и создававшие новые произведения на основе старых образцов. Но дальнейшее развитие феодальных отношений в древнерусском государстве неизбежно должно было привести феодалов к стремлению противопоставить свою классовую идеологию, оправдывающую и закрепляющую социальное неравенство, идеологии трудящихся масс, сложившейся в доклассовом периоде и не признававшей права на эксплуатацию одного человека другим.
Одной из первых попыток замены древней мифологии как «религии» родового общества религией, соответствующей классовому характеру раннефеодального государства, была попытка князя Владимира Святославича создать единую религиозную систему для всего древнерусского государства. С этой целью он «постави кумиры на холму вне двора теремного: Перуна... и Хърса, Дажь-бога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь».
Но племенные «боги», созданные художественным творчеством людей, не знавших еще классового разделения, не могли стать основой для создания новой классовой религии, оправдывающей подчинение одного человека другому и освящающей институт классового господства как вечный и неизменный. Поэтому Владимир, отказавшись от первой своей попытки создать единую государственную религию на основе славянской мифологии, предпочел заимствовать готовую религию из Византии, уже приспособленную для нужд классового феодального государства.

Принятие христианства в конце X века способствовало развитию феодальных отношений и подъему культуры в древнерусском государстве. Христианство не только укрепило власть киевского князя, но и связи между всеми частями государства. Являясь общепринятой в средневековой Европе религией, христианство способствовало установлению более тесных отношений Руси со всеми государствами, и в первую очередь с Византией. Однако отношения с Византией оказались весьма сложными, так как главой церкви там был император, а патриарх являлся лишь его правой рукой. Поэтому на народы, принявшие христианство из Византии, в Константинополе смотрели как на подчиненные.
При жизни Владимира, недоверчиво относившегося к притязаниям Византии, распоряжавшегося вооруженной рукой судьбами самой империи, никакие попытки со стороны греков установить свою идейную и политическую гегемонию над новообращенными русскими христианами не могли иметь успеха. Но после смерти Владимира в начале XI века (1015 г.), когда между его сыновьями началась ожесточенная феодальная война за первенство, византийская церковь постаралась усилить свое влияние на Руси и политически подчинить ее Византии.
Поэтому, когда в 1037 году Ярослав Мудрый снова объединил в своих руках почти всю территорию древнерусского государства, ему пришлось принять решительные меры для укрепления независимости русской церкви от византийской, а следовательно, и политической независимости самого древнерусского государства, так как церковь в средние века представала, по определению Ф. Энгельса, «в качестве наиболее общего синтеза... существующего феодального строя» (1). Ярослав сумел добиться учреждения в Киеве в 1037 году особой митрополии, хотя и ценой поставления в митрополиты обязательно грека. Последнее обстоятельство не очень устраивало Ярослава, все же создание отдельной русской митрополии он справедливо считал своим успехом. В связи с этим в Киеве по инициативе Ярослава развернулось грандиозное церковное строительство, которое должно было превратить столицу древнерусского государства в новую столицу восточного христианства, счастливую соперницу самого Константинополя. Как свидетельствуют современники, в 1037 году «заложи Ярослав город великый, у него же града суть Златая врата; заложи же и церковь святыя Софья, митрополью; и по семь церковь на Золотых воротех святыя богородицы благовещенье, по семь святого Георгия монастырь и святыя Ирины».
Кроме того, Ярослав приступил к канонизации новых русских святых, что должно было свидетельствовать о зрелости русской церкви и о праве ее на независимость от византийской церковной митрополии. С этой целью необходимо было написать «жития» первых русских мучеников за новую веру и, так сказать, историю молодой русской церкви, доказывающую ее право на самостоятельное существование. Таким литературным произведением могло явиться «Сказание о распространении христианства на Руси», состоящее, по предположению Д. С. Лихачева, из шести отдельных произведений: 1) Повести о крещении княгини Ольги, 2) Повести о кончине Ольги, 3) Повести о первых русских мучениках (варягах-христианах), 4) Повести о крещении Руси Владимиром,
--------------------------------------
1. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 2-е, т. 7, стр. 361.
--------------------------------------
5) Повести об убиении Бориса и Глеба и 6) Похвалы Ярославу Мудрому под 1037 годом. «Все шесть сказаний о первоначальном русском христианстве, — пишет Д. С. Лихачев, — пронизывает единая терминология, только в этих сказаниях и встречающаяся. Таков например, термин «новые люди», применяемый в отношении русских христиан. Термин этот употребляется в речи «философа», в прославлении крещения Руси, в изображении крещения, при свершении Десятинной церкви, в похвале Владимиру, в сказании о Борисе и Глебе, в похвале Ярославу Мудрому, и нигде больше. Таким образом, перед нами единое произведение: все шесть сказаний не только написаны в единой стилистической манере, посвящены единой цели прославления деятельности первых русских христиан, но связаны между собой единой мыслью о постепенном торжестве христианства на Руси. Сказание об Ольге и сказание о варягах-мучениках — это приступ к основному рассказу о крещении Руси. Ольга, как «деньница пред солнцем», как «заря пред светом», предшествует Владимиру. Ярослав же продолжает дело Владимира, и не случайно, что похвала Ярославу почти буквально повторяет похвалу Владимиру» (1).
Наличие теснейшей связи: композиционной, стилистической и идейной, между всеми шестью сказаниями дает основание Д. С. Лихачеву выдвинуть предположение, что они написаны одним человеком по единому плану и их автором был человек, близкий к Ярославу (2).
Так как предполагаемое Д. С. Лихачевым «Сказание о распространении христианства на Руси» дошло до нас не в виде самостоятельного произведения, а в составе древнейшей русской летописи, то решить с полной определенностью вопрос о существовании такого произведения не представляется возможным. Русское летописание грандиозно по своему размаху. На протяжении семи веков, с XI по XVII столетие, многие поколения летописцев строили это величавое здание. Уже более двухсот лет идет работа русских ученых по изучению русского летописания. Тем не менее много спорного и неясного еще остается в истории самого летописания. Что собой представляла древнейшая русская летопись? Кто был ее автором? На эти вопросы все еще нет ответа.
Внимательное чтение летописного текста позволяет утверждать, что древнейшая русская летопись была составлена до 1044 года. В этой древнейшей летописи указывается, например,
---------------------------------
1. Д.С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1947, стр. 65—66.
2. Впрочем, гипотеза Д. С. Лихачева о едином авторе («одной руке») в отношении всех шести сказаний подверглась убедительной критике в исследовании Н. Н. Ильина: «Летописная статья 6523 года и ее источник». «В данном случае, как и во многих других,— пишет исследователь,— Д. С. Лихачев оперирует с совершенно бесспорными предпосылками, но его заключение отнюдьиз них не вытекает» (цит. работа. М., Изд-во АН СССР, 1957, стр. 6).
----------------------------------
что брат Владимира I Олег Святославич был похоронен в 977 году в городе Овруче и могила его «до сего дне у Вручего». Однако под 1044 годом в летописи говорится, что останки Олега были перенесены в Киев, где их погребли в церкви богородицы.
Следовательно, автор первой записи сделал ее до 1044 года. Автор же второй записи не счел возможным исправлять своего предшественника, но добавил от себя сообщение о перенесении останков Олега в Киев. Не обязательно думать, что второй летописец начал писать именно в 1044 году. Он мог начать свою работу гораздо позднее, важно, что он знал о перенесении останков Олега и счел необходимым отметить этот факт.
Итак древнейшая русская летопись возникла до 1044 года. По гипотезе А. Шахматова, обстоятельно аргументированной, эта летопись заканчивалась 1037 годом, под которым помещена обширная похвала Ярославу Мудрому: «При семь нача вера хрестьяньска плодитися и раширяти, и черноризьци почаша множитися, и манастыреве починаху быти. И бе Ярослав, любя церковные уставы, попы любяше по велику, излиха же черноризьце, и книгам прилежа, и почитая е часто в нощи и в дне. И собра писце многы и прекладаше от грек на словеньское письмо. И списаша книгы многы, ими же поучащеся вернии людье наслажаются ученья божественаго. Якоже бо се некто землю разореть, другый же насееть, ини же пожинають и ядять пищю бескудну,— тако сь Отець бо сего Володимер землю взора и умягчи, рекше крещеньем просветив. Сь же насея книжными словесы сердца верных людий; а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное. Велика бо бываеть полза от ученья книжного; книгами бо кажеми и учими есмы пути покаянью, мудрость бо обретаем и въздержанье от словес книжных. Се бо суть рекы, напаяюще вселеную, се суть исходяща мудрости; книгам бо есть неищетная глубина; сими бо в печали утешаеми есмы; си суть узда въздержанью... Ярослав же сей, якоже рекохом, любим бе книгам, и многы написав, положи в святей Софьи церкви, юже созда сам» (1).
Эта летописная похвала Ярославу поражает своей законченностью и содержательностью, несмотря на столь малый ее объем. Буквально в нескольких строках ее автор сумел дать меткую, исчерпывающую характеристику деятельности Ярослава и его политики. Похвала заканчивается гимном в честь книг, вполне понятным в устах ее образованного автора, замечательного мастера и вдохновенного художника слова. Из «похвалы» видно, что Ярослав «собра писце многы», т. е. создал своего рода литературную академию под своим председательством, которая и задалась целью просвещения русского народа и составления его начальной истории. Нельзя не удивляться необыкновенному трудолюбию и искусству, с какими кружок писателей, группировавшихся вокруг Ярослава, сумел подобрать разнообразные источники для своего коллективного труда, как талантливо их разработал, какие большие задачи перед собсй поставил и умело их разрешил. В распоряжении авторов древнейшего летописного свода 1037 года имелись многочисленные устнопоэтические предания за ближайшие 100—150 лет, которые и легли в основание их работы, чроме того, они пользовались византийскими хрониками, хорошо известными им как переводчикам книг с греческого языка на русский. Вероятно, были у них и некоторые отдельные записи о том или ином историческом событии. И вот из всего этого разнород-
---------------------------------
1. "Повесть временных лет", ч.1. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1957, стр. 102-103
---------------------------------
ного материала они создали целостное произведение, поражающее своей продуманностью и художественным мастерством.
Авторы древнейшего летописного свода явились подлинными выразителями государственных интересов древнерусского народа. Они подходили к своим источникам с патриотических позиций. Там, где источники противоречиво освещали исторические факты, авторы древнейшего летописного свода предпочитали следовать за народными преданиями. Достаточно сравнить, например, летописный рассказ о крещении княгини Ольги с соответственным рассказом ее современника — византийского императора Константина Порфирогенита, чтобы убедиться в этом. Из рассказа Константина Порфирогенита мы узнаем, что прием русской княгини Ольги византийским императором состоялся 9 сентября, в среду. Днем во внутренних покоях императрицы Ольга беседовала с императором, «о чем хотела». А вечером «был парадный стол в той же зале Юстиниана. Императрица и невестка ее сели на помянутом троне, а княгиня стала со стороны; когда же церемониймейстером стола введены были по особому чину княгини и поклонились, то княгиня (Ольга), немного наклонив голову, села по чину, где стояла, за усеченный стол с государственными дамами. Надлежит знать, что певчие церкви апостолов и софийские присутствовали при этом обеде и пели императорские гимны... В хрисотриклине (1) же был другой парадный стол, где обедали все послы князей русских и люди и родственники княгини и стряпчие, и получили — племянник ее 30 милиарисиев, люди ее по 20 милиарисиев, 20 послов по 12 милиарисиев... два переводчика по 12 милиарисиев, люди Святослава по 5 милиарисиев, переводчик княгини 15 милиарисиев. После того как император встал из-за стола, был десерт в зале для завтраков,— был поставлен небольшой золотой стол, который стоит в пентапиргии (пяти-башенье), и расставлен был на нем десерт на блюдах, украшенных эмалью и драгоценными камнями, и сел император и Роман Порфирогенит (сын Константина) и порфирородные их дети и невестка и княгиня, и поднесено было княгине на золотом, украшенном камнями блюде 500 милиарисиев, и 18 служанкам по 8 милиарисиев. Месяца октября 18-го числа, в воскресенье, был парадный обед в хрисотриклине, и сидел император с русскими. И опять был другой парадный обед в пентакувуклии св. Павла, и присутствовала императрица с порфирородными ее детьми и невесткой и княгиней, и дано было княгине 200 милиарисиев, племяннику ее 20 милиарисиев, 18 рабыням по 6 милиарисиев, 22 послам по 12 милиарисиев, 44 стряпчим по 6 милиарисиев, двум переводчикам по 12 милиарисиев» (2).
-----------------------------------
1. Хрисотриклиний (греч. shrysos — золотой, treis — три, kline — постель) — столовая с позолоченными ложами на троих. В древнеримских столовых пирующие обычно возлежали.
2. «De ceremoniis aulae Byzantinae». Lib. II, cap. 15, ed. Bonn, p. 594.
------------------------------------
Совсем по-другому рассказывается в древнейшем летописном своде о крещении русской княгини в Царьграде. Там сказано: «Иде Ольга въ греки, и приде Царюгороду. Бе тогда царь Костянтин, сын Леонов; и приде к нему Ольга, и видев ю добру сущю зело лицем и смыслену, удививъся царь разуму ее, беседова к ней и рек ей: «Подобна еси царствовати в граде с нами». Она же разумевши рече ко царю: «Аз погана есмь, да аще мя хощеши крестити, то крести мя сам; аще ли, то не крещюся»; и крести ю царь с патреархом. Просвещена же бывши, радовашеся душею и телом; и поучи ю патреарх о вере, и рече ей: «Благословена ты в женах руских, яко возлюби свет, а тьму остави. Благословити тя хотять сынове рустии и в последий род внук твоих»... Бе же речено имя ей во крещеньи Олена, якоже и древняя; царица, мати Великого Костянтина. И благослови ю патреарх, и отпусти ю. И по крещеньи возва ю царь, и рече ей: «Хощю тя пояти собе жене». Она же рече: «Како хочеши мя пояти, крестив мя сам и нарек мя дщерею? А в хрестеянех того несть закона, а ты сам веси». И рече царь: «Переклюкала мя еси, Ольга». И дасть ей дары многи, злато и сребро, паволоки и съсуды различныя, и отпусти ю, нарек ю дъщерью собе».
Если в рассказе византийского писателя о крещении Ольги главное внимание уделено описанию самой церемонии приема русской княгини византийским императором и подаркам, розданным при этой церемонии, то в рассказе древнейшего летописного свода главный упор делается на том, как византийский император был одурачен русской княгиней. Несомненно, русская версия рассказа о крещении Ольги имеет чисто фольклорное происхождение. Характеристика Ольги в летописном рассказе: «добру сущю зело лицем и смыслену» — полностью соответствует былинному описанию невесты, которая «лицом красна и умом сверстна». Но под пером образованного писателя XI века фольклорный рассказ о том, как Ольга «переклюкала» Константина Порфирогенита, превратился в доказательство нравственного превосходства «новых» русских христиан над «ромеями» — греками. Поэтому он делает такой обобщающий вывод из факта крещения Ольги: «Си бысть предътекущия крестьяньстей земли аки деньница пред солнцемь и аки зоря пред светом. Си бс съяще аки луна в нощи, тако и си в неверных человецех светящеся аки бисер в кале».
Центральное место в древнейшем летописном своде занимает рассказ о крещении Руси Владимиром. Это обширное повествование, состоящее из трех частей: 1) выбор Владимиром новой веры, 2) речь философа о сущности христианства, 3) похвала князю Владимиру. В первой части дается краткое описание известных в то время вероисповеданий и критика их, призываемая Владимиру. Во второй части в форме так называемого сократического диалога пространно излагаются на основе библейских сказаний судьбы человечества от «сотворения мира» до появления Христа. Эта часть свидетельствует о замечательной начитанности ее автора в церковной христианской литературе и о его собственном высоком литературном мастерстве. В третьей части, заключающей все повествование, в похвале князю Владимиру, автор сравнивает русского князя с римским императором Константином, «иже крестивъся сам и люди своя». Это сопоставление позволяет автору сделать вывод о том, что если Константин признан византийской церковью святым за введение христианства в Римской империи, то и Владимир должен получить такое же признание за введение христианства на Руси. Равные деяния требуют и равного признания.
Дальнейшее содержание древнейшего летописного свода относится к эпохе Ярослава, сына Владимира. Это уже не прошлое, а настоящее время для составителей свода, для писателей Ярославова кружка. Наибольшее значение в этом последнем разделе древнейшего летописного свода имеет повесть о Борисе и Глебе, в которой идет речь о кровавой междоусобной борьбе, начатой сыновьями Владимира после смерти своего отца. В этой повести отчетливо проступает политическая тенденция древнейшего летописного свода, авторы которого являлись близкими к Ярославу людьми. Повесть беспощадно осуждает братоубийцу Святополка, начавшего распрю, и прославляет Ярослава как достойного брата «святых князей Бориса и Глеба», отомстившего за их смерть убийце. Эта повесть, естественно, переходит далее в похвалу Ярославу, которой замечательно заканчивается весь древнейший летописный свод.
Древнейший летописный свод 1037 года, гипотетически восстановленный А. Шахматовым, явился первым выдающимся трудом по начальной истории русского народа. Он до предела насыщен патриотическим пафосом и смело выдвигает идею равноправия русского народа с крупнейшим государством средневекового мира — Византийской империей. Он дал высокохудожественную литературную обработку историческим фактам, послужившим Ярославу основанием для требования канонизации первых русских святых: Ольги, варягов-христиан, Владимира и Бориса с Глебом, что должно было явиться признанием зрелости русской церкви и равноправия ее с византийской.
Хотя византийская церковь отказала Ярославу в канонизации Ольги, варягов-христиан и Владимира, она все же была вынуждена уступить в наиболее существенном для Ярослава вопросе — канонизации его братьев Бориса и Глеба. Оба они были признаны святыми. В Константинополе, в Испигасе, была выстроена церковь в их честь, а в соборе св. Софии поставлена их икона. Культ русских святых распространился по всей восточной церкви. Краткое житие Бориса и Глеба на древнем армянском языке сохранилось до наших дней. В Чехии, в Созавском монастыре, был построен придел их имени.
Канонизация Бориса к Глеба торжественно была отмечена в древнерусском государстве, где был установлен национальный их культ, имевший не столько церковное, сколько политическое значение.
Первый летописный свод, созданный, вероятно, в кружке Ярослава, явился выдающимся памятником древнерусской художественной литературы первой половины XI века. Он отразил сложную, богатую событиями и сильными характерами жизнь древнерусского государства. Говоря о заслугах первых русских князей, древнейший летописный свод нигде не стремится их идеализировать. Высоко ставя Владимира как «просветителя» Русской земли, авторы свода не оправдывают его властолюбия, проявившегося в междоусобной борьбе с братьями, его склонности к крутым мерам при достижении поставленной цели, когда он, заставляя народ креститься, прибегал к прямым угрозам, что всякий неповинующийся «противьн мъне да будет». Язык древнейшего летописного свода живой, разговорный, образный и выразительный, иногда грубоватый, но всегда меткий, блещущий юмором. Обилие пословиц, поговорок, крылатых выражений делает текст летописного свода легко запоминающимся. Фольклорные элементы, обильно проникающие в летописный свод, поднимают его на высоту подлинно народного произведения. В своде приемами устной поэзии даются портреты действующих лиц. Вот, например, портрет польского короля Болеслава, который «велик и тяжьк, яко и на кони не могы седети». Замечательного мастерства достигает автор в психологизме некоторых сцен, например в изображении угрызений совести братоубийцы Святополка. Все это позволяет говорить о высокой литературной культуре, достигнутой писателями древней Руси уже в первой половине XI века.
Годы единовластия Ярослава Мудрого (1037—1054)— годы политического могущества и культурного расцвета древнерусского государства. Вероятно, за это семнадцатилетие возникло немало выдающихся произведений древнерусской литературы. Но из них до нашего времени сохранилось лишь одно (кроме древнейшего летописного свода, дошедшего до нас в составе более поздних летописных сводов) — это «Слово о законе и благодати», написанное, как это доказал академик И. Жданов, Иларионом.
Иларион, по свидетельству летописи, был близким к Ярославу человеком и, вероятно, участником литературного кружка, образовавшегося по инициативе Ярослава. Исследователи древнерусской литературы неоднократно отмечали близость «Слова о законе и благодати» Илариона как в идейном, так и в стилистическом отношении к древнейшему летописному своду 1037 года.
Но, не решая вопроса о степени участия Илариона в составлении древнейшего летописного свода, обратимся к бесспорно ему принадлежащему «Слову о законе и благодати».
Основная идея «Слова» Илариона — равноправность всех христианских народов независимо от времени их крещения — направлена полемически против учения византийской церкви об ее исключительном праве на всемирное господство. Эта идея развита в «Слове» с предельной выразительностью и литературным мастерством. «Слово» Илариона имеет четкое деление на три части. Первая часть выясняет отношение закона к благодати, Ветхого завета к Новому. Закон (Ветхий завет) — национально ограничен, выражает мысль о богоизбранности одного народа, о превосходстве этого народа над всем другим. Благодать (Новый завет) имеет универсальный характер, выражает идею равноправия всех народов. Поэтому Ветхий завет — рабство, а Новый завет — свобода. Иларион сравнивает закон с тенью, лунным светом, а благодать — со светом, солнцем и теплотой.
Помимо этих образных сравнений, Иларион конкретизирует свою философскую концепцию на знакомых его читателям библейских сказаниях. Он приводит для иллюстрации историю Авраама и его двух сыновей. Старший сын Авраама Измаил был рожден от рабыни Агари. Это олицетворение закона, поскольку закон обязывал Агарь во всем подчиняться ее господину — Аврааму. Младший сын Авраама Исаак был рожден от свободного союза Авраама с его женой Саррой. Это образ благодати. Как младший сын Исаак был предпочтен отцом старшему сыну Измаилу, так и народ, позднее принявший христианство (возрожденный в благодати), становится ближе к Христу, своему отцу, чем народы, крестившиеся ранее. Развивая эту мысль, Иларион искусно полемизирует против притязаний византийской церкви на старшинство. Для новой веры нужны новые люди, говорит он. «Лепо бо бе благодати и истине на новые люди въсияти, невливают бо — по словеси господню — вина нового, учения благодатна, в мехы ветхы... но новое учение, новы мехы, новы языки, новое и съблюдеться, яко же и есть».
Исследователи «Слова» Илариона обращали внимание на интересное совпадение приведенной в нем библейской легенды об Аврааме с изображениями на фресках XI века киевского Софийского собора, построенного Ярославом в 1037—1039 годах. В соборе на хорах, где во время богослужения присутствовав сам Ярослав с женой Ириной и детьми, а в другое время устраивались торжественные приемы послов и, кроме того, хранились положенные Ярославом книги и княжеская казна, стены были расписаны фресками, изображавшими историю Авраама, Caрры, Агари, Измаила и Исаака. Совпадение оказывается настолько полным, что даже замечание в «Слове» Илариона: «Яко человек иде на брак в Каны Галилеи, и яко бог воду, в вино преложи» — находит прямое соответствие в двух фресках Софийского собора, иллюстрирующих евангельский рассказ о чуде в Кане Галилейской и вечерню Христа с учениками.
Это позволяет признать вполне обоснованным мнение исследователей, полагающих, что фрески Софийского собора и «Слово» Илариона были посвящены одной теме — теме равноправия «новых» христианских народов со «старыми», т. е. борьбе с притязаниями византийской церкви на гегемонию. Вполне возможно, что «Слово» Илариона было прочитано именно здесь, на хорах, в присутствии Ярослава и его жены Ирины, к которым Иларион непосредственно и обращался, как к людям «преизлиха насыщемся сладости книжная».
Обосновав в первой части своего «Слова» право «новых» христианских народов на равенство со «старыми», Иларион во второй части «Слова» сужает эту тему, конкретизируя ее рассказом о принятии христианства русским народом. «Вера бо благодатнаа,— говорит он,— по всей земли распростреся и до нашего языка русьского доиде». Иларион особо подчеркивает, что Русь по собственному желанию получила христианство и, следовательно, не нуждается ни в чьей религиозной опеке: «вся страны благий бог помилова, и нас не презре, въсхоте и спасе ны и в разум истиный приведе».
Русскому народу, утверждает Иларион, принадлежит великое будущее: «И събысться о нас языцех речевое: открыет мышцу свою святую предо всеми языки и узрят вси конци земля спасение бога нашего». Патриотический пафос «Слова» Илариона чужд идее национального превосходства русского народа над другими народами. Иларион, описывая успехи христианства на Руси, видит в этом пример для всех народов: пусть все они хвалят бога, веселятся и «восплещут» руками ему.
Высокое искусство Илариона как писателя сказывается в развитии основной идеи его «Слова», построенного по ступенчатому принципу: каждая новая часть сужает и конкретизирует основную тему. Если первая часть, посвященная теме вселенского значения христианства, была выдержана в спокойном ритме философского размышления, то вторая часть, рассказывающая о введении христианства на Руси, конкретизировала эту тему на отдельном примере и давалась с большим эмоциональным подъемом. Но наивысшим патриотическим пафосом была проникнута третья часть «Слова», представляющая собой похвалу князю Владимиру, крестившему Русь. Здесь основная тема «Слова» была доведена до предельного сужения: от вселенского распространения христианства — к христианизации Русского народа и далее к выбору христианства одним человеком — Владимиром. Зато образ Владимира в этой третьей части дается как наиболее полное выражение свободного принятия благодати, т. е. христианства, «новым» человеком.
Начинается третья часть «Слова» признанием автора в слабости своих сил для достойного восхваления великих дел Владимира. «Похвалим же и мы, по силе нашей, малыми похвалами великаа и дивнаа сътворьшаго, нашего учителя и наставниками великого кагана нашеа земля, Владимера». Подвиг Владимира, говорит Иларион, тем более значителен, что совершен в Русской земле, которая «ведома и слышима есть всеми концы земля». Да и сам Владимир был «внук старого Игоря, сын же славного Святослава», князей «в своа лета владычствующа, мужьством же и храбръством прослуша в странах многах и победами и крепостью поминаются ныне и словут». И далее Иларион говорит о Владимире как о «славном от славных», «благородном из благородных».
Будучи священнослужителем, для которого язычник должен всегда быть ниже христианина, Иларион как истинный патриот восхищается славой русских князей-язычников, их победами над христианами-греками. Сила патриотического чувства поднимает Илариона над ограниченностью взглядов обычного церковника и делает его выразителем национальной гордости и государственных интересов русского народа. И в то же время Иларион не противоречит основному тезису своего «Слова», он не отходит от темы прославления христианства, поскольку, описывая заслуги русских князей-язычников, и в том числе Владимира, он сильнее убеждает своих слушателей и читателей в свободном, никем не навязанном принятии христианства древне русским государством.
Это дает право Илариону поставить вопрос о канонизации Владимира, против которой решительно выступали в Константинополе. Довод за доводом приводит Иларион в своем «Слове» в доказательство «святости» Владимира. Став христианином, Владимир неустанно творил милостыню, очистился от языческой скверны, а введением христианства на Руси сравнялся с Константином, основавшим Византию. Мало того, Иларион утверждает, что подвиг Владимира был выше подвига Константина. Последний сделал христианство государственной религией в стране, где большинство населения уже исповедовало эту веру, а Владимир крестил страну языческую. Пафос Илариона достигает высшей степени, когда он, описав заслуги Владимира, обращается к умершему князю со словами: "Встани, о честная главо, от гроба твоего, встани, отряси сон! неси бо умерл, но спеши до общего всем встаниа. Встани, неси умерл, несть бо ти лепо умрети, веровавшу во Христа, живота всему мир! Отряси сон, взведи очи, да видиши, какоя тя чести господь тамо сподобив и на земли не беспамятна оставил сыном твоим."
И автор «Слова» патетически указывает на присутствующих Ярослава с Ириной, сына и невестку Владимира, продолжающих начатое их отцом дело.
Заканчивается «Слово» Илариона молитвой за всю Русскую землю, как бы подводящей итог всему произведению: «И донелиже стоит мир, не наводи на ны напасти искушения, ни предай нас в руки чуждих, да не прозовется град твой град плена, и стадо твое пришельци в земли нь своей». Высокая идейность «Слова» Илариона выражена в замечательной художественной форме. Все три части «Слова», каждая по-своему, разрабатывают единую патриотическую тему независимости русского народа, и все три части неразрывно связаны в одно целостное произведение. Ясность, соразмерность частей, благородство выражения мыслей — все делает «Слово о законе и благодати» выдающимся памятником древнерусской литературы XI века.
При каких же обстоятельствах было создано «Слово» Илариона? В 1043 году Ярослав послал своего сына Владимира в поход на Царьград. Это был последний поход, предпринятый древнерусским государством против Византии. Военная победа должна была завершить политическую борьбу Ярослава. Вероятно, в связи с этим походом и было прочитано в Киевской Софии "Слово" Илариона, декларировавшее равноправие всех христианских народов. Ведь Киевская София по замыслу Ярослава должна была стать таким же политическим и культурным центром, каким для Византии была Константинопольская София. Международное положение древнерусского государства к середине XI века было очень прочным.
Правители многих западноевропейских государств добивались чести породниться с киевским князем. Так, старшая дочь Ярослава Анна была выдана замуж за французского короля Генриха I, после смерти которого стала регентшей Франции. Вторая дочь — Анастасия — стала женой венгерского короля Андрея I. Руки третьей дочери Ярослава — Елизаветы — долго и упорно добивался скандинавский король Гаральд Смелый, прославивший себя не только военными победами, но и песнями в честь своей невесты — русской девы. Иностранные путешественники, побывавшие в Киеве в начале XI века, удивлялись его размерам, его обширной торговле, его искусству и ремеслу. Они называли Киев вторым Константинополем. По инициативе Ярослава, без одобрения константинопольского патриарха, в 1052 году Иларион был избран киевским митрополитом.
Поставление Илариона киевским митрополитом явилось завершением политики Ярослава, направленной на укрепление независимости русской церкви, что по понятиям средневековья равнялось независимости государства. Идеологическим выражением этой национальной политики Ярослава и является созданное несколько ранее «Слово о законе и благодати» Илариона. Конгениальное позднейшему «Слову о полку Игореве», возникшему в иных исторических условиях, «Слово» Илариона воплотило с небывалым блеском идеи гуманизма, свободолюбия и равноправия всех народов, открыв собой тот великий путь, по которому пошла вся последующая великая русская литература на протяжении девяти столетий.
Древнерусская литература эпохи Ярослава Мудрого явилась блестящим выражением расцвета всей древнерусской культуры,, экономики, политических и военных успехов русского народа. Отсюда проистекал оптимистический характер литературы этого времени, обращенный вперед, к великому будущему народа, в которое непоколебимо верили русские писатели первой половины XI столетия. Вот почему память об этой цветущей поре осталась на тысячелетие в былинах русского народа, постоянным действующим лицом которых является отец Ярослава Мудрого князь Владимир Святославович, прозванный Красным Солнышком.
После смерти Ярослава Мудрого в 1054 году русская литература XI века начинает все сильнее отражать растущие противоречия русского раннефеодального государства. Феодальный способ производства, обеспечивавший рост производительных сил древней Руси, в то же время приводил к закабалению мелкого трудового люда города и деревни. Кроме того, развитие феодализма во второй половине XI века сопровождалось разделением единого древнерусского государства на ряд полусамостоятельных княжеств, что трагически сказалось на дальнейших судьбах русского народа, ослабив его обороноспособность в борьбе против вторжений степных кочевников, сначала половцев, а в XIII веке и татар.
Усиление феодального гнета обостряло классовое противоречие в древнерусском государстве, вызывало активное сопротивление трудовых масс насилиям со стороны господствующего класса. В так называемой «Правде Ярославичей», составленной сыновьями Ярослава Мудрого, предусматривается целая система карательных мер за покушение на жизнь княжеских слуг и за ущерб, нанесенный княжескому феодальному хозяйству. «От кого же приходилось защищаться феодалу-вотчиннику?— пишет академик Б. Д. Греков.— Сосед, такой же феодал-вотчинник, едва ли станет красть голубя, курицу или утку, не станет запахивать межу княжеского или боярского поля. Он может явиться с вооруженной дружиной, сжечь имение и увести отсюда все наиболее ценное. С ним и расправа будет такая же: вооруженный наезд со всеми вытекающими отсюда следствиями. «Правда» Ярославичей, вырабатывая меры защиты, не об этой опасности говорит. Она видит опасность от населения соседних сел и деревень, враждебно настроенного к прочно осевшему в своем укрепленном гнезде крупному землевладельцу» (1).
Наступление феодалов на общину приводило к разорению свободных земледельцев, к превращению их в зависимых людей; закабаление городских тружеников сопровождалось открытыми восстаниями, из которых нам известны: киевское восстание 1068 года, восстание смердов Суздальского края в начале 70-х годов XI века и второе киевское восстание 1113 года, в котором принимали участие наряду с горожанами и сельские смерды. Все эти факты не могли не найти отражения в русской литературе второй половины XI века, в которой на смену ясному и бодрому тону памятников предшествующего периода приходят мрачные и тяжелые раздумья. Именно этими новыми чертами отличается второй «Изборник» князя Святослава Ярославича, составленный в 1076 году.
Составитель этого «Изборника», по имени Иоанн, по-видимому, имел в своем распоряжении богатую княжескую библиотеку,
-------------------------------
Б.Д. Треков. Киевская Русь. М., Госполитиздат, 1953, стр. 148.
-------------------------------
созданную еще Ярославом Мудрым при Киевском Софийском соборе. Иоанн в основу «Изборника» положил известные ему книги житейской мудрости, объединив их одной общей идеей, как он сам указывал в конце своего труда: «Коньчашася книгы сия рукою грешнааго Иоанна. Избьрано из мъног книг княжих... Коньчах книжькы сия в 6584 лето, при Святославе князи Русьскы земля». Впрочем, из книг Иоанн заимствовал не так уж много: иногда небольшие отрывки, иногда отдельные изречения. В целом «Изборник» 1076 года представляет собой вполне оригинальное сочинение древнерусского писателя XI века. Весьма интересен стиль этого памятника, насыщенный народными поговорками («Даждь мокно-уштюму сухоту, зимному теплоту; омый скверну тела его, якоубог есть зело; сим бо на стезю подвига въступаеши, душа же от расслабления свобождаеши»), аллитерациями («Не буди горд да не поне похвалиться гроб») и даже рифмами, как это обычно для народных пословиц («Хранися от пития: оскверьняеть бо молитва твоя», «Кротость же есть никому не досажати ни в словеси, ни в делеси»).
Некоторые статьи «Изборника», например «Слово некоего отца к сыну своему словеса душепользная» и «Наказание богатым», позволяют определить, к какому кругу читателей был он обращен. Это не только богатые и влиятельные люди, приближенные к князю и могущие оказать поддержку «добротворящим» или наказать «злотворящих», но и просто «рабы», «убогие», для сведения которых хозяевами их должны трижды прочитываться отдельные главы «Изборника».
Всего в «Изборнике» 48 отдельных статей. Первая статья — «Слово некоего калугера» — говорит о значении чтения книг: «добро есть, братие, почитание книжьное... Красота воину оружие и кораблю ветрила — тако и правьднику почитание книжьное» Некоторые исследователи сближали эту похвалу книгам с соответствующей похвалой книгам из древнейшего летописного свода и объясняли это сходство участием Илариона в составлении «Изборника» 1076 года. Однако такое предположение вряд ли можно признать убедительным. Восторженное отношение к книгам, так ярко выраженное в древнейшем летописном своде, вероятно, было свойственно всему кружку писателей, группировавшихся вокруг Ярослава. Такое же отношение к книгам могло быть и у следующего поколения русских писателей XI века, к которому принадлежал Иоанн. Если бы в составленном им «Изборнике» Иларион принимал участие, то почему бы его имя не было упомянуто наряду с именем Иоанна? Вслед за похвалой книгам в «Изборнике» идут статьи, содержащие правила поведения людей в различных житейских обстоятельствах. В статьях говорится о том, как следует почитать родителей, как наказывать детей, как относиться к жене и т. д. «Изборник» рекомендует своим читателям бережно сохранять тайны, скрывать мысли, «не скоро в смех впадати», «долу очи нисти», «едение и питие без говора с удьржанием» и т. п. Но не эти правила представляют собой основное содержание «Изборника». Его цель другая — обращение к богатым и знатным с призывом задуматься о растущих социальных противоречиях, о том, что «большая часть мира сего в ништете есть». Автор «Изборника» ясно видит рост антагонистических тенденций в феодальном обществе его времени. Он видит накопление богатств, с одной стороны, и крайнее разорение - с другой. Стремясь смягчить остроту этих противоречий, он обличает эгоизм господствующего класса феодалов, беззастенчиво эксплуатирующих трудящиеся массы, ставящих их на грань полной нищеты. «Яко дьва розбоя есть,— говорится в одной статье «Изборника»,— един, иже съвлачить с убогааго. Другый же, иже не одежать убогааго, а имение имея, та есть истиньны разбойник».
Для смягчения классовых противоречий и предотвращения восстания эксплуатируемых масс против эксплуататоров автор «Изборника» видит только один путь: ограничение алчности богатых, раздача ими щедрой милостыни бедным. Он даже ставит вопрос о том, нужно ли жертвовать на церковь: «Камо есть польза приносите имение свое: в церковь ли, ли ништиим даяти?» И решает этот вопрос в пользу раздачи милостыни неимущим. Дарить имущество церкви можно, по его мнению, лишь в собом случае: «Обаче суть и церкви нь имуштя съсуд некыих нужьныих, тем же лепо приносите и дати. А иже в богатыя церкви приносить, то не весть, чьто по семь будет събираемая ту: многы бо церкви лихо събравъша и добре ею не устроивъша. Последи же или погыбоша небрегомы, или от татей и ратьник отьята быша приношения».

Автор «Изборника» предостерегает богатых и знатных от того, чтобы они не озлобляли «меньших», не доводили их до «гнева». «Чадо, жита ништааго не лиши и не мини очью просьливу. Душа алчушта не оскорби и не разгневай мужа в нищите его». В «Изборнике» перечислены действия, которыми власть имущие могут вызвать нежелательный для них «гнев» низших классов: закрепощение свободного человека, нанявшегося к богачу, неуплата людям заработанной ими «мзды», лишение имущества насилием и т. д.
«Изборник» не мог пройти мимо вопросов, возникавших в массах трудового населения по поводу общественной несправедливости: «Почто младенеци мьруть, а друзии престареються, и како друзии правьдьнии суште мало живуть, а друзии зъло творяште много лета живуть, а друзии добри сушите без детий суть и убози, а друзии нечьстиви суште дети имуть в богатства и добру жизнь».
«Изборник» дает единственный ответ на все эти недоуменные вопросы: в жизни необходимо терпение. «Егда обидим еси, подъбегай к трьпению и трьпение твое вредить обидящая тя и устроить». Не только надо терпеть, но и находить удовлетворение в самой «скорби»: «ярьм мой благ есть и бремя мое льгъко». Но автор «Изборника» знает, что не все «скорбящие» готовы признать легким свое бремя. Восстание в Киеве в 1068 году показало, к чему приводит озлобление масс, бесконтрольно угнетаемых и эксплуатируемых феодалами. Для господствовавшего класса особенно опасно было единодушие и организованность народных масс. Поэтому «Изборник» особенно настойчива убеждает не вести крамольных разговоров: «Не беседуй с зълыими, они бо поучають тя на зълое, а с приобьштениемь их греха того приобыптишися». Зато слушать тех, которые душу «подвизают» к добру, «Изборник» особенно рекомендует.
Панацеей от злых дел и злых разговоров, по мнению автора «Изборника», является трудолюбие и послушание. «Послушьливу быти до съмьрти, труджатися до съмерти» — убеждает он. Но одних увещеваний трудиться до смерти недостаточно для успокоения недовольных. Автор «Изборника» хорошо понимает это. Он угрожает непослушным: «Князя бойся въсею силою своею... имь же казняться съгрешаюштии, князь бо есть божий слуга к человеком, милостью и казнью зълыим».
Основное содержание «Изборника» 1076 года свидетельствует о развитии классовой борьбы во второй половине XI зека и о попытке со стороны феодальных идеологов выработать теорию общественного примирения, которая могла бы помешать новым выступлениям трудовых народных масс.
Таким образом, историческая действительность второй половины XI века наложила заметный отпечаток на развитие древнерусской литературы, внеся в нее элементы социальной динамики, размышлений над растущими в жизни противоречиями, и вызвала обличение, хотя и весьма умеренное, господствующего феодального класса. «Изборник» 1076 года указывал на необходимость внимания к нуждам трудящихся масс, советовал не доводить их до полного отчаяния.
Приблизительно те же черты мы находим и в другом выдающемся литературном памятнике 70-х годов XI века, в «Киево-Печерском летописном своде», автором которого многие исследователи считают крупнейшего русского писателя этого времени Никона Великого.
Киево-Печерский монастырь выдвигается на первое место в качестве борца за независимость русской церкви после смерти Ярослава Мудрого, когда Константинопольской патриархии удалось добиться смещения Илариона и назначения на его место русским митрополитом грека Ефрема. Киево-Печерский монастырь, основанный не без участия Илариона в «пещерке», выкопанной им самим на берегу Днепра, быстро превращается в центр древнерусской книжности после того, как Софийский собор в качестве митрополии попадает снова в руки митрополита-грека.
Среди первых деятелей Киево-Печерского монастыря наибольшую известность получили Антоний, Феодосии и Никон Великий. В то время как сыновья Ярослава уступили домогательству Византии и согласились на назначение митрополита-грека, Киево-Печерский монастырь занял непримиримую позицию как в отношении грека-митрополита, так и сыновей Ярослава. Объективно это привело к тому, что Киево-Печерский монастырь во второй половине XI века стал до известной степени выразителем интересов демократических слоев населения древнерусского государства. Особенно заметно это сказалось во время событий 1068 года, когда восставшие киевляне потребовали от князя Изяслава Ярославича, потерпевшего поражение от половцев, оружия для продолжения борьбы. Изяслав бежал в Польшу к своему тестю королю Болеславу, с помощью которого вернулся в Киев и жестоко отомстил восставшим.
Киево-Печерский монастырь, сочувственно отнесшийся к восстанию 1068 года, не избежал репрессий со стороны мстительного Изяслава. Его руководитель Антоний вынужден был уехать из Киева в Чернигов к князю Святославу, брату Изяслава. Когда - через четыре года, в 1072 году, Святослав при помощи младшего брата Всеволода изгнал Изяслава из Киева, нарушив тем самым знаменитое «трие» Ярославичей, Киево-Печерский монастырь выступил с резким обличением княжеских междоусобий, наносивших непоправимый ущерб древнерусскому государству.
К этому времени Антоний уже умер, и его преемник Феодосий демонстративно отказался явиться на пир к князю Святославу.
Протест Феодосия этим не ограничился, он открыто обвинял Святослава в нарушении «завещания» своего отца Ярослава — жить всем братьям в мире. Феодосий запретил упоминать имя Святослава во время богослужения, а в своих посланиях к нему сравнивал Святослава с Каином и «иными многими древними гонителями, убийцами и братоненавистниками».
Никакие угрозы Святослава не могли поколебать твердости Феодосия, руководствовавшегося народными и государственными интересами. Сочувствие широких слоев демократического населения было целиком на стороне Феодосия. Святослав понял это и стал искать примирения с монастырем, подарив ему землю - для построения «великой» церкви — Успенского собора.
Не менее независимую позицию в отношении киевских князей занимал и третий выдающийся деятель Киево-Печерского монастыря Никон Великий. Вследствие разногласий с князем Изяславом он уехал из Киева в Тьмутаракань, где оставался до 1067 года. В этом году по просьбе тьмутараканцев он ездил в Чернигов к Святославу просить его сына Глеба Святославича на тьмутараканское княжение. Вернувшись после этого в Киево-Печерский монастырь, Никон Великий не захотел признать захвата власти в Киеве Святославом и вновь уехал в Тьмутаракань в 1072 году. Только смерть Феодосия в 1074 году заставила Никона Великого возвратиться в Киев, чтобы стать игуменом Киево-Печерского монастыря. Умер Никон Великий в 1088 году, в преклонном возрасте.
Биограф Феодосия, знаменитый древнерусский писатель Нестор, так описывает обычные занятия Никона в Киево-Печерском монастыре: «Многажды же пакы великууму Никону сидящу и делающу книгы, а блаженному (Феодосию) вскраи того сидящу и прядущу нити, еже на потребу таковому делу». Со свойственной Нестору обстоятельностью он рисует картину обычных занятий руководителей Киево-Печерского монастыря, причем Никону отводится роль признанного писателя, в то время как Феодосий занимается лишь приготовлением материала для переплета книг. К сожалению, прямых свидетельств о написанных Никоном Великим книгах мы не имеем. Но косвенные данные позволяют нам признать его автором также гипотетически восстановленного А. Шахматовым литературного памятника второй половины XI века — «Киево-Печерского летописного свода». Вот эти данные. В 1061 году Киево-Печерский монастырь получил официальное признание. Именно с этого года появляется точная датировка событий в русском летописании. Указывается, что в феврале 1061 года князь Всеволод потерпел поражение от половцев. Затем до 1067 года в летописи точно указывается время всех событий, происходивших в Тьмутаракани, а с марта этого года опять появляются описания в летописи общерусских событий: 3 марта — битва на Немиге, 10 июля — победа над Всеславом и т. д. Если сопоставить с этим перенесением описаний событий из Киева в Тьмутаракань и обратно известные нам из биографии Никона Великого его переезды из Киева в Тьмутаракань и обратно, то получится полное совпадение. Эти хотя и косвенные, но достаточно убедительные данные позволяют нам признать Никона Великого автором «Киево-Печерского свода» 1073 года.
Никон Великий продолжил работу авторов «Древнейшего летописного свода 1037 года». Что же он внес нового в дело русского летописания? Трудами многих исследователей удалось определить вклад Никона Великого в развитие этого дела. Он впервые осознал значение точной хронологии как основы исторического повествования. Возможно, Никон пришел к этому под влиянием пасхальных таблиц, указывающих на ряд лет вперед даты празднования пасхи. На этих календарных таблицах он мог делать отдельные записи событий, современником которых был и которые потом перенес в составленный им «Киево-Печерский летописный свод».
Никон Великий не ограничился записью современных ему событий, он понял свою задачу русского летописца гораздо шире. Имея, возможно, в руках летописный свод 1037 года, он задумал расширить его путем вставок новых сведений, почерпнутых им во время его пребывания в Тьмутаракани. Этот материал он брал, по-видимому, из местных народных преданий. Так, он рассказывает о поединке тьмутараканского князя Мстислава Владимировича (брата Ярослава Мудрого) с косожским князем Редедею. Ему же принадлежит рассказ о борьбе тьмутараканского князя Ростислава Владимировича (внука Ярослава Мудрого) с Глебом Святославичем черниговским, которого Никон сам отпросил у его отца на тьмутараканское княжение. Вероятно, в Тьмутаракани Никон Великий узнал так называемую корсуньскую легенду о крещении Владимира именно в Корсуне, а не Киеве. По этому поводу он даже вступает в полемику со своими предшественниками, утверждавшими, что Владимир крестился в Киеве. «Се же, не сведуще право, — замечает Никон, — глаголют, яко крестился есть в Киеве, инии же реша в Василеве».
Не исключена возможность, что Никон сам побывал в Корсуне, связь которого с Тьмутараканью была им же засвидетельствована в рассказе об отравлении греческим котопаном тьмутараканского князя Ростислава Владимировича. Во всяком случае, описывая место крещения Владимира «в Корсуне граде... иде же торг деють корсуняне», Никон указывает весьма точно место, где стояла палата Владимира: «с края церкви», и замечает как человек, видевший сам, что эта палата сохраняется «и до сего дне».
Таким образом, Никон Великий дал последующим поколениям русских летописцев пример критического отношения к труду своих предшественников и показал возможность пополнения их труда новыми, добытыми самим летописцем сведениями. Огромная ценность нововведения Никона заключалась в том, что его пример позволил последующим летописцам вводить в текст летописных сводов самостоятельные литературные памятники, возникавшие в связи с историческими событиями, и тем самым превратить летопись в подлинную сокровищницу древнерусской, художественной литературы.
В отличие от авторов «Древнейшего летописного свода 1037 года», стоявших близко к самому Ярославу Мудрому, позиция Никона Великого может быть признана более демократической. Если авторы «Древнейшего свода» героизировали образы первых русских князей, то Никон, наоборот, современных ему князей показал весьма отрицательно, считая их виновниками многих бедствий, выпавших на долю русских людей в результате междукняжеских феодальных распрей.
Никон пополнил «Древнейший летописный свод» рассказом об истории Киево-Печерского монастыря и подчеркнул, что монастырь этот, в отличие от других, не был основан на средства княжеской казны, а возник вследствие частной инициативы. Никон ввел в летопись так называемое завещание Ярослава — политический документ, осуждавший современных Никону русских князей за нарушение заповеди их отца, призывавшего сыновей жить «в любви межю собою», поскольку они «братья единого отца и матери» и не должны губить «землю отець и дед своих, юже налезоша трудомь своимь великым».
В противовес князьям, ослабляющим Русскую землю междоусобной борьбой, Никон Великий положительно говорит о роли народа, всегда готового героически защищать свою родину. Никон сочувствует восстанию киевлян в 1068 году, обратившихся к князю Изяславу со словами: «Дай, княже, оружие и кони, и еще бьемся с ними», т. е. половцами. Никон не скрывает и того обстоятельства, что князь Изяслав побоялся вооружить народ даже для борьбы с половцами, а предпочел сам бежать в Польшу к польскому королю Болеславу за помощью против своего же народа.
Нет сомнения, что именно литературная деятельность Никона заслужила ему у современников прозвище Великого. Но вряд ли прав М. Д. Приселков, отождествлявший Никона Великого с Иларионом, будто бы принявшим это имя вместе со схимой после удаления своего от сана митрополита. Во-первых, политические позиции Илариона и Никона расходятся в оценке роли феодальной верхушки на Руси, во-вторых, в "Киево-Печерском своде" об Иларионе сказано: «мужь благ, книжен и постник», чего, конечно, не сказал бы Никон о самом себе, если бы он был Иларионом.
В конце XI века, по предположению А. Шахматова, повился новый летописный свод, составленный также в Киево-печерском монастыре и условно названный им «Вторым Киево-Печерским летописным сводом». Составлению этого «Второго Киево-Печерского летописного свода» предшествовали следующие обстоятельства. В 1093 году в связи с занятием киевского стола сыном Изяслава Святополком Изяславичем Киево-Печерский монастырь выступил против этого князя «несытства ради, богатства и насилия ради» княжеского. На этот раз недовольство киево-печерского летописца вызывает не только сам князь, но и те княжеские дружинники, которых летописец называет «несмыслеными» и «юными».
Что же это за дружинники? К концу XI века русские феодалы перешли от сбора даней, так называемого полюдья, к более выгодной для них феодальной системе эксплуатации трудового населения. Увеличившиеся при этом доходы от «вир» и «продаж» позволили крупным феодалам значительно увеличить число своих слуг и дружинников, содержание которых ложилось тяжелым бременем на плечи народа. Новые дружинники и советники князя, «юные» и «несмысленые», по терминологии летописца, оттеснили на второй план прежних княжеских «мужей». Отсюда произошло недовольство новыми порядками не только тружеников города и деревни, но и «старшей дружины» — крупных феодалов-землевладельцев, терявших свое прежнее влиятельное положение. Автор «Второго Киево-Печерского свода» приводит обращение «смысленых», т. е. «старых» дружинников, к князьям: «Почто вы распря имата межи собою? а погании губять землю Русьскую. Последи ся уладита, а ноне поидита противу поганым, любо с миром, любо ратью».
Развитие феодальных отношений неизбежно приводило единое древнерусское государство к распаду, к ослаблению его военной мощи перед лицом внешних врагов и поэтому не могло пользоваться сочувствием трудового населения, видевшего в недавнем прошлом более счастливую для себя эпоху. «Второй Киево-черский свод», составленный в 90-х годах XI века, не мог не отразить эти народные представления. В нем отчетливо противопоставляются заслуги «прежних» князей, создавших могучее Древнерусское государство, слабостям и эгоизму «новых» князей, губящих своими раздорами Русскую землю. Выражая народное настроение, автор «Второго Киево-Печерского свода» обращается к своим читателям с просьбой внимательно прислушаться к его рассказу о первых русских князьях, о их доблестных мужах, достойно оборонявших Русскую землю и не заботившихся о том, чтобы собрать побольше имения для себя лично. «Братья! — говорили они,— потягнем по своем князе и по Русской земле». Не таковы, по мнению летописца, нынешние княжьи мужи, которые говорят: «Мало мне, княже, 200 гривен», и думают лишь о том, как бы возложить на своих жен золотые украшения. Прежние князья со своими мужами «расплодили» Русскую землю, теперешние ослабили ее, позволяют «поганым» безнаказанно разорять и расхищать ее.
Обличая княжеские раздоры, автор «Второго Киево-Печерского свода» с полным одобрением говорит о тех редких случаях, когда князьям удавалось достигнуть братского согласия и объединенными силами выступить на защиту Русской земли. Он тепло отзывается о поступке князя Изяслава Ярославича, когда тот пришел на помощь своему брату Всеволоду, пострадавшему от своеволия своих племянников. «Ныне, брате, не туживе,— утешает Изяслав брата,— аще будеть нама причастие в Русьской земли, то обема; аще ли лишена будеве, то оба. Аз сложю главу свою за тя». Автора «Второго Киево-Печерского свода» особенно привлекает в поступке Изяслава то, что он забыл все неприятности, причиненные ему раньше Всеволодом, и вступился за брата ради восстановления его законных прав. Соблюдение законности, хотя бы в рамках феодальных представлений, могло бы сохранить, по мнению летописца, мир в Русской земле и обеспечить ей успех в отражении вражеских нашествий.
В отличие от Никона Великого автор «Второго Киево-Печерского свода» с симпатией говорит о князе Изяславе Ярославиче, выполнившем «заповедь отню» и отдавшем жизнь за дело своего брата. Настоящим гимном в честь подвига Изяслава звучит в летописи плач его сына Ярополка Изяславича: «Отьче, отьче мои! что еси пожил без печали на свете семь, мъногы напасти приим от людии и братия своея? Сь же погыбе не от брата, но за брата своего положи главу свою». Назидательный характер рассказа о смерти Изяслава вынуждал автора «Второго Киево-Печерского свода» дать поистине панегирическую оценку этому князю, который будто бы был «незлобив нравомь, кривъды ненавиде, любя правду, клюк же в немь не бе, ни льсти, но прост умомь, не въздая зла за зло».
Если автор «Второго Киево-Печерского свода» амнистировал Изяслава за то, что тот «положи главу свою за брата своего, не желая большая части, ни имения хотя больша, но за братню обиду», то с тем большим негодованием восстает он против Святополка Изяславича, вероломством, жестокостью и алчностью навлекшего новые беды на Русскую землю. Обличая князей-феодалов, летописец с патриотической гордостью говорит о русском народе, о величии своей родной страны. «Да никътоже не дерзнеть рещи, восклицает он, — яко ненавидими богомь есмы... Кого тако почьл есть, яко же ны прослави есть и вознесл есть?... паче всех почьтены бывъше... паче всех просвещени бывше». Автор «Второго Киево-Печерского свода» (1093 г.) достойно продолжает литературную традицию, начатую его предшественниками. С большим мастерством он передает драматические диалоги действующих лиц, насыщает свой рассказ большим количеством реальных подробностей, подчеркивает моральные характеристики действующих лиц, отмечая их индивидуальные черты и особенности. Его язык прост, лаконичен, но в патетических местах достигает большой выразительности и эмоциональной силы.
В 1096 году разыгралась кровавая драма между Олегом Святославичем (сыном Святослава Ярославича) и юным Изяславом (сыном Владимира Мономаха и племянником Олега Святославича). Изяслав захватил у своего дяди город Муром. Тогда Олег направил Изяславу послов со словами: «Иди в волость отца своего Ростову, а то есть волость отца моего. Да хочю ту седя поряд створити со отцемь твоим. Се бо мя выгнал из города отца моего. А ты ли ми зде хлеба моего же не хощеши дати?» Но Изяслав не послушал своего дядю и не отдал ему Мурома. Тогда Олег пошел с дружиной на Изяслава, «надеяся на правду свою, яко правь бе в семь».
В происшедшей битве 6 сентября того же года Изяслав был убит. Олег занял Муром, пленив там жену погибшего Изяслава. Кроме Мурома, Олег овладел также Суздалем и Ростовом. Когда же он попытался захватить Новгород, то получил отпор от старшего сына Владимира Мономаха Мстислава, крестника Олега. В битве на реке Колокше Мстислав с новгородцами разбил Олега, который после этого убежал в Рязань. Тогда Мстислав послал сказать Олегу: «Не бегай никаможе, но пошлися к братьи своей с молбою не лишать тя Русскые земли. И аз пошлю к отцу молится о тобе».
Мстислав исполнил свое обещание и написал Владимиру Мономаху, прося его не мстить Олегу за смерть Изяслава, поскольку тот первый начал междоусобную войну. Мономах сумел сдержать свои отцовские чувства и написал примирительное письмо Олегу, в котором изложил свою политическую программу, приведшую через несколько месяцев к съезду русских князей, на котором была сделана попытка установить законный порядок владения ими своими «отчинами».
"Письмо Владимира Мономаха Олегу Святославичу" — это замечательное произведение русской публицистики конца XI века, свидетельствующее о выдающемся литературном даровании автора. «Письмо» написано по строгому плану, умело сочетает личные мотивы с общественными взглядами. В «Письме» получили отражение и философские размышления автора и лирические его переживания в связи со смертью сына. «О многострастный и печальны аз!— так начинается «Письмо», — много борешися сердцемь и одолевши душе-сердцю моему, зане тленье сущи! помышляю, како стати пред страшным судьею, каянья и смеренья неприимшим межю собою». Далее Мономах цитирует священное писание, бывшее высшим авторитетом для людей средневековья: «Молвить бо иже: бога люблю, а брата своего не люблю — ложь есть... Пророк глаголеть: не ревнуй лукавнующим, ни завиди творящим беззаконье. Что есть добро и красно, но еже жити братья вкупе».
Обосновав ссылками