Проклятие христианству
То, что Ницше говорит о возникновении религий, например, в »Воле к власти«, - это психология, и зачастую психология восемнадцатого века. Человек »нечто упорядочивает». Но что человек не упорядочивает? Можно ли вообще представить себе мысль без упорядочивания? Не является ли она сама неким упорядочиванием? И не обстоит ли дело так, что психолог к тому же упорядочивает упорядочивание? Почему эта психология религии бесплодна? Потому что в сравнении со свободным творчеством, с творящей силой воображения она неинтересна, потому что homo religiosus имеет значение лишь как творящий человек. Любой другой человек, который развивает, разлагает, объясняет и анализирует, рядом с ним не идет в счет. Он не идет в счет, потому что живет лишь тем, что производит человек избытка.
Религия - это пример »alteration de la personnalite«. Что этим сказано? Очевидно, ничего. Вопрос заключается в следующем: как следует нападать на религию, чтобы ее низвергнуть? Ответить на него можно лишь так: прибегнув к новой религии, а не с помощью филологической интерпретации и школьного психологического метода. »Порядочность, с которой сегодняшний филолог читает текст или проверяет истинность исторического события«, здесь не берется в расчет, ибо речь идет о тексте, а не о его чтении или комментировании. Все дело в текстах, а не в комментариях. Что подразумевает Ницше, называя »физиономиста«, »моральным кретином«, у которого нет и сотой доли филологической порядочности? Разве он сам не был физиономистом? Все дело в лице-зрении, в зрении, иначе говоря, на место психологии должна вступить физиогномика. Речь идет не о том, чтобы проникнуть в человека изнутри, со спины, не со стороны лица; речь идет о том, чтобы его увидеть. Психология - неблагородный метод par excellence. Речь идет только о том, чтобы видеть; что остается неувиденным, того нет.
Там, где нечто увидено, немедленно прекращается всякая психологическая полемика; человек уже не стремится к ней. Там безмолвствует обвинительный стиль, свойственный психологии. Посредством психологии нельзя видеть; ее свойство состоит как раз в том, что она - поскольку не видит - ничего не щадит. Она находит лишь функции, которые сталкивает между собой. Психологический метод впутывает мыслителя в противоречия.
Христианство оказывается то »идеалом человечества, лишенного мужества«, то »привлекательным для более грубых людей«, для самого мужественного из мужчин - корсиканца и араба-язычника. В случае святой Терезы и ее братьев мы имеем »героическое донкихотство«. И как следует относиться к высказыванию Ницше о том, что именно вопрос о действии, а не об истине, свидетельствует об »абсолютном недостатке интеллектуальной порядочности«.
Он упрекает в этом христианство, и его упрек примечателен тем, что в философии воли, подразумевающей вечно возвращающееся становление, речь идет не об истине, а о действии. В такой философии истина может пониматься только динамически и активно. Достаточно лишь указать на эти противоречия между »Волей к власти« и »Антихристом«.
В нападках Ницше на христианство прочитывается особая методика.
1. Он принижает Христа.
2. Он отделяет его от Евангелий, Павла, христианства и церквей. Он разводит христианство и Христа, основателя и того, что им было основано, пытаясь, таким образом, разрушить все исторические построения. Здесь им развивается учение об искажениях. Учение Христа было искажено, поскольку на место практики жизни были установлены догмы, формулы и ритуалы. Царство Божие, которое было для Христа Небесным Царством в сердцах, было воспринято в хронологическо-историческом смысле. Учение о посмертном воздаянии, учение о грехе, покаянии и прощении пронесено контрабандой. Из жизни Христа было изъято все живое, она была персонализирована и выстроена в иерархию. Уже евангелисты, а затем и Павел исказили учение Христа. Христос устранил священников и богословов, а Павел ввел их опять. Павел - великий губитель и фальсификатор христианства. Весь этот критический абзац носит реформаторский характер и идет по этому пути еще дальше, пытаясь опереться на самого Христа.
3. Он отмежевывает от христианства другие религии - книгу законов Ману, брахманизм и буддизм.
4. Он доказывает, что христианство происходит из ресентимента.
5. Он нападает на мораль христианства, нападает на христианство как на мораль. Это исходная точка его критики.
6. »Христианство еще возможно в каждый момент«. Ученые - лучшие христиане на сегодняшний день.
7. Однако современное естествознание не преодолевает христианство. Христос на кресте все еще является "самым высоким символом".
8. Ницше объясняет: »Мы восстановили христианский идеал«. Он притязает на то, чтобы показать истинное учение Христа.
Наступательная мощь, то место, которое Ницше отводит для него в своих сочинениях, показывает, что в христианстве он видит силу первого ранга, мировую силу, все еще превосходящую другие силы - как государство, так и науку. Христианин - в той мере, в какой он заслуживает это имя - имеет, стало быть, все основания внимательно прислушаться к полемике. Он будет прав, если последует за ней, проследит ее с начала до конца и полностью окунется в нее. Если христианин позволяет себе называть Ницше »сумасшедшем«, то в нем нет ничего христианского. Ницше - тип homo religiosus огромной силы - был одним из благочестивейших людей своего времени. Но чтобы это увидеть, нужно иметь глаза; нельзя держаться схемы, шаблона, расхожих и условных понятий. У него вообще отсутствовало смирение; уже одно это смущает наблюдателя, привыкшего представлять себе homo reiigiosus смиренным и в раскаянии преклонившим колени перед своим Богом. Сокровище благочестия и доброты, которое имел Ницше, было надежно спрятано. Необходимо - и здесь я прошу прощения за наивность этого замечания - освободиться от представления, будто христианин более благочестив, нежели не-христианин. Необходимо увидеть, что благочестивость не должна быть обязательно привязана к какой-нибудь вере, к какому-либо откровению, что для своего присутствия она не нуждается в Боге. Христиане не более благочестивы, чем язычники или буддисты; их всех Христос любит не меньше. То, что у человека нет Бога, что он не встречает богов, является характерной чертой духовной и психологической ситуации нашего времени. К ней также относится и то, что многие люди представляют или рисуют себе Бога отсутствующим, так, как будто его уже нет здесь. Уходя, он взял с собой все божественное и оставил лишь стены - пустой ковчег и храм, где его некогда почитали и где он некогда жил. Человек, оставленный своими богами, человек, которому ведома оставленность, должен обустроиться в этой оставленности - задача, которая является тем более трудной, чем благочестивее оставленный богами. Его благочестие может быть ожидающим или отвергающим. Он не сам выбрал свое чистое одиночество - одиночество, которое больше, чем одиночество отшельников или столпников, - оно было возложено на него, и он должен его преодолеть. Если он благочестив, то не станет, как рьяный атеист, судить своих богов и мстить им за то, что они скрылись от глаз в своих далеких мирах. Ницше не до конца справился со своим одиночеством. Он кричал слишком громким голосом, что старый Бог умер, - голосом, который замолкал, чтобы можно было прислушаться, не донесется ли ответный крик, эхо. Крик этот не нов.
Некогда, на покинутом берегу сами Невидимые провозгласили корабельщику, что Великий Пан умер. Для Ницше не было никакого сомнения в том, что моральный Бог, с которым он вырос, был мертв, что он никогда не был живым Богом, никогда не жил. За эти маски, за эти личины теперь прокрался другой; через пустые глазницы теперь смотрел на него другой, господин и повелитель превращений, которому он следовал, которого он заклинал. И вот он рассматривает христианство в сравнении с дионисийской действительностью, именно этот масштаб прикладывает он к нему. Здесь кроется сердцевина полемики. Эта полемика интересна не презрением и пренебрежением, которые акцентирует Ницше. Вопрос в том, какого Бога Ницше противопоставляет Христу. Вопрос в первую очередь заключается в том, не переоценивает ли он актуальную ситуацию, в которой находилось христианство, когда он вступил с ним в полемику. В какой мере христианству еще присуща руководящая роль в религиозном, психологическом, духовном, историческом, политическом отношении? На какие вспомогательные источники опирается его притязание стоять во главе? Какие силы оно может противопоставить процессу разрушения, который вызывает наука? Что оно способно противопоставить техническому прогрессу? В какой мере оно обновляет человека и человеческие сообщества? Не связалось ли оно на беду с притязаниями власти, так что уже совершенно не в состоянии выпутаться из огосударствления и обобществления, из социальной и политической идеологии?
Не воздействует ли оно главным образом через residua, через секуляризованные понятия? Не является ли основной позицией почти всех христиан безразличие к личности и учению Христа? И разве не оправдывает уже одно это состояние смешения, в котором находится теперь христианство,
самую строгую критику? Разве христианство не должно быть благодарным за то, что на него нападают? Разве не обстоит с ним дело так же, как и с отдельным христианином, которого опыт учит тому, что ему лишь тогда будет хорошо, когда ему будет плохо?
Тот аффект, которым заряжено его наступление, и та невероятная раздраженность ясно показывают, что Ницше занимает отнюдь не стороннюю позицию. Человек, которому христианство стало безразличным, который преодолел его, не может говорить таким голосом, таким тоном. Для него христианство не может быть больше проблемой, на которую он стал бы
растрачивать свои лучшие силы. Он не подпитывает эту вражду лучшим ichor своего духа, он не жертвует на нее самую ценную часть самого себя. Если безразличного христианина нельзя вырвать из его мертвенной холодности, нерешительности, апатии и безразличия, то как христианин он закостеневает. Он может продолжать соблюдать все условности, но его собственное поведение, его поступки уже не подвергаются христианской критике. В самом деле, в »Антихристе« еще сохраняется христианская позиция, а именно, оппозиция к христианству, его отрицание. Всякая мыслимая оппозиция и отрицание определяется позицией; она диктует выбор
средств нападения, направление атаки. Ницше описывает сверхчеловека как »Цезаря с душой Христа«; здесь узревается вся глубина полемики.
Первый удар »Антихриста« направлен на протестантских теологов, на Канта с его »истинным миром«, на Лютера и Лейбница. Каков смысл подобных выпадов против давно сложившегося, исторически вызревших символов и личностей, принадлежащих прошлому? Их значение, их значимость для современности должна быть поколеблена, лишена корней. Характерной чертой этой полемики являются превращения, быстрая смена позиций, которая необходима для мобильности наступления. Ницше сталкивает своих противников друг с другом. Он возвышает одного, чтобы принизить другого. Так он сталкивает Декарта с Кантом, прославляя механическое начало в человеке, ополчается против духа, объявляет »чистый дух«, »чистой глупостью«. Так в другой ситуации он сталкивает с Вагнером композитора вроде Визе; он возвышает Визе до такого уровня, которого он никогда не достигал - и все это ради того, чтобы противостоять Вагнеру и принизить его. Эти средства служат определенной цели. Но такой метод не самый сильный, ибо необходимым образом ведет к превращениям, где совершается отречение от самого себя. »Чтобы любовь стала возможна, Бог должен быть личностью; чтобы заговорили низшие инстинкты, Бог должен быть юным". Низшие инстинкты? Пол - это низший инстинкт? Такое превращение происходит тогда, когда христианству делается упрек, будто оно полагает воображаемые причины и следствия, воображаемое естествознание и воображаемую психологию, "чистый мир фикций". Ибо в таком случае христианство совершает то же, что и сам Ницше, что и философия становления, которая сводится к интерпретациям, формулируемым с помощью способности воображения. Относительно актуальности »Антихриста« не остается никакого сомнения: две тысячи лет христианской эры связываются Ницше исключительно с актуальной исторической ситуацией. Его полемика - самое насильственное сокращение, которое только можно себе представить; такие сокращения подобны взрывам.